Текст книги "Новая венгерская драматургия"

ДОДА. Я не кричу!

ШИМОН. Кричишь и хочешь съехать.

ЛАЦИ. Не хочет она съехать.

ДОДА. А если и хочу? Почему Лаци сказал, что не хочу?

ШИМОН. Никуда ты не съедешь.

ДОДА. Еще не хватало, чтобы этот придурок мелкий нас шантажировал!

ШИМОН. Я не шантажирую, просто говорю. Мы одна семья, а семья – это единственное, на что ты можешь рассчитывать.

ДОДА. Совсем ему мозги промыли!

ЛАЦИ. Иди лучше сюда, поможешь промыть. Тащи шланг.

ШИМОН. Принесу, когда закончу.

ЛАЦИ и ДОДА. То есть как?!

ШИМОН. Сказал же, принесу, когда закончу.

ДОДА. Я тебя придушу!

ЛАЦИ. Плюнь ты на него, он же просто ребенок.

ШИМОН. Тысяча девятьсот девяносто семь минус тысяча девятьсот восемьдесят семь равно десять.

ЛАЦИ. Слушай сюда. Если сейчас помолчишь чуть-чуть, с завтрашнего дня каждый день буду с тобой играть, договорились?

ШИМОН. Во что?

ЛАЦИ. В горца. Крутая игра. Горец бессмертен, убить его можно, только если голову отрубить, но того, кто останется последним, даже так не убьешь.

ШИМОН. В терминатора лучше поиграем. Терминатор куда круче.

ЛАЦИ. Почему?

ШИМОН. Потому что он круче всех. Модель Т-1000. Жидкий металл, может форму менять. Миметический полипептид. Обновленная версия. Ничто его не берет. Ты его проткнешь, а он обратно сольется. Взорвешь – опять сольется. У него даже голова заново отрастает, если отрезать. Он привяжет к твоему горцу машину величиной с дом и бросит в Марианскую впадину, вот тогда действительно останется только один, но это будет не горец.

ДОДА. Ладно, я пойду.

ШИМОН. Если ты съедешь от нас, я сяду в ванну с кипятком, вскрою себе вены на запястьях и щиколотках, а потом напишу кровью на стене: Дода.

ДОДА. Мне насрать.

ШИМОН. Хорошо. Тогда раздобуду крысиный яд.

ДОДА. Еще лучше.

ШИМОН. И незаметно подсыплю тебе в еду. Когда-нибудь. Неожиданно.

ЛАЦИ. Тут во мне что-то срывается, и я начинаю его бить.

ШИМОН. Что-то шлепает мне по лицу, я чувствую, как падаю наземь. Тут же вскакиваю, но ощущение такое, будто это и не я вскочил.

ДОДА. Лаци ударил Шимона.

ЛАЦИ. Шимон упал, вскочил, но я уже набросился на него. Хочу оторвать ему голову, выдавить глаза, содрать эту мерзкую ухмылку вместе с лицом. Разодрать, порвать на мелкие кусочки, только чтобы не мог больше никогда говорить, двигаться, существовать!

ШИМОН. Сначала больно, потом нет. Сворачиваюсь в клубок, как гусеница, и жду, когда он устанет.

ЛАЦИ. Рука натыкается на что-то твердое. Чувствую, как будто в кулаке укололо, слышу треск и только потом начинает болеть рука.

ШИМОН. Что-то трещит, в голове изнутри будто вспыхивают искры, все становится белым.

ЛАЦИ. Я останавливаюсь, тяжело дыша.

ДОДА. Грязный, весь в крови Лаци стоит над лежащим без движения Шимоном.

ШИМОН. Я не двигаюсь.

ДОДА. Смотрит на меня.

ЛАЦИ. И что теперь?

ДОДА. Я остаюсь.

Четыре: Рождество всей семьей

ЛАЦИ. Она, конечно, не осталась. Через год Дода поступила в университет и уехала в Будапешт. С той поры она стала приезжать домой только на семейные праздники.

В центр стола устанавливают елку и начинают ее украшать.

ЛАЦИ. Она уехала, а я остался. В девяносто девятом – когда мне исполнилось восемнадцать – был момент, чувство, что лучше бы в университет поступить, но тут случилось солнечное затмение и БИЗНЕС С СОЛНЕЧНЫМИ ОЧКАМИ! Тогда-то я окончательно убедился, что рожден заниматься бизнесом. За неделю до затмения я вырезал несколько сотен цветных пластмассовых кружочков и попросил Доду сделать для них оправы. Она же этому учится, в конце концов! Потом приклеил маленькие цветные кружочки к оправам, и мы с парнями отправились в окрестности Дебрецена. Зависли там, а я начал эти штуки продавать. Все продал, до последней оправы. На вырученные деньги купил мотик, о котором столько лет мечтал.

Заканчивают украшать елку, встают вокруг нее.

 
Приди, приди, Рождество,
Приди, приди, Рождество,
Приди, приди, Рождество,
С чистым сердцем ждем-встречаем.
Сядем кругом у стола,
Взглянем друг на друга,
Нас в рождественскую ночь
Не пугает вьюга.
 

Фестер хочет водрузить на елку верхушку.

ШИМОН. Это папа сделает.

ЛАЦИ. Ага, можем подождать.

ШИМОН. К восьми будет дома.

ЛАЦИ. К восьми утра.

МАМА. Хотя бы в рождественский вечер можно друг друга не подзуживать, ради бога!

Мама выходит

ЛАЦИ. Мама старела на глазах, а папа продолжал искать работу. Прежний энтузиазм посещал его теперь только в дни семейных праздников: он постоянно усаживал всех за стол – святое место, как он повторял, держит семью вместе, – хотя мы давно перестали быть семьей. Может, никогда ею и не были. Потом он вдруг перестал садиться с нами за свой священный стол. Нашел работу в такси, теперь ему всегда приходилось работать в праздники, ведь в такие дни люди больше всего на такси ездят.

ФЕСТЕР. Поверить не могу – последнее Рождество тысячелетия!

ЛАЦИ. Знаешь, как часто такое бывает? Раз в тысячу лет!

ШИМОН. И не говори.

ЛАЦИ. Знаете, сколько миллиардов миллиардов умерло за последнюю тысячу лет? Последним слова КАНУН НОВОГО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ мог произнести Святой Иштван[9]9
  Иштван I Святой (ок. 970/975–1038) – первый король Венгерского королевства из династии Арпадов. За христианизацию венгров был причислен к лику святых.


[Закрыть]! А потом добавил: «В наступающем тысячелетии я стану самым первым королем!» А я скажу так: я стану в наступающем тысячелетии самым первым миллиардером!

ШИМОН. Еще и первым бомжом, по-моему, если будешь продолжать в том же духе.

Лаци направляется к Шимону, входит мама с тарелками.

МАМА. Помогите разложить. Дода?

ШИМОН. Позвонит. Как всегда.

ЛАЦИ. Говори, братец, что хочешь, а все равно будет как я сказал. И кстати, новое тысячелетие наступит только в будущем году, значит, у меня еще год есть, разве не так?

ФЕСТЕР. Если переживем эти новогодние праздники, то да, будет у тебя еще год.

ЛАЦИ. Если что?

ФЕСТЕР. Если не наступит конец света.

ШИМОН. Это ты лучше на своем собрании активистов обсуди со своими повернутыми на экологии приятелями, ладно?

ФЕСТЕР. Ты сейчас делаешь вид, будто я не права! Мы уничтожаем Землю, и она нам за это отплатит. Точно так же как это было во времена всемирного потопа.

ШИМОН. Фигня.

ФЕСТЕР. А солнечное затмение?

ШИМОН. Что затмение? А там, где ночь в это время, например в другом полушарии, там что, не будет конца света? Совсем мозгов нету?

Входит Дода.

ДОДА. Извините, все время что-то вклинивается. Мы устраиваем вечеринку, такой расслабон после сессии в универе, вот постоянно и приходится заниматься организацией.

ФЕСТЕР. А ты знаешь, что мобильные телефоны вызывают рак мозга?

У Доды опять звонит мобильник.

ДОДА. Мне надо ответить, сорри. (Берет трубку.) Привет! Конечно, все в порядке. Ничего. Болтаем тут, нормально. Позвоню, как домой приеду.

ШИМОН. Ты и так дома.

ДОДА. Я общежитие имела в виду. Ой, вы бы знали, как там классно! Что за жизнь в Будапеште! Вам обязательно надо как-нибудь приехать! Перформансы, выставки, литературные встречи и всякие вечеринки с самыми актуальными людьми!

ЛАЦИ. Дода опять начинает свою тему про Будапешт: сколько там художников и как в ней тоже видят талант, и что они элита, избранные, те, кто вошел в их число, и что они будут художниками будущего, а это серьезная ответственность. С ответственностью, значит, им теперь надо нажираться, укуриваться в хлам, а потом в тридцать лет со всей своей ответственностью кассирами в магазин садиться.

ДОДА. И все это как одно большое братство!

ЛАЦИ. Тогда девушек охмурять там непросто.

Стук в дверь.

ШИМОН. Это папа! Сейчас открою!

МАМА. Фестер, иди сюда, помоги вынести еду.

Входят Шимон и Томи.

ДОДА. А, Томи пришел.

ЛАЦИ. Салют.

ШИМОН. Папа может прийти в любую минуту.

ДОДА. Что это ты один?

ТОМИ. Юдит с ребенком у тещи…

ЛАЦИ. Но ведь Рождество.

ТОМИ. Завтра с ними отпраздную. Я подставку для елки принес.

ШИМОН. Папа уже принес.

ДОДА. Пусть будет про запас. Если Шимон и Ласло опять подерутся.

ЛАЦИ. Пошутить решила.

Пауза.

ТОМИ. Где мама?

ДОДА. Вышла с Фестер на кухню.

ШИМОН. Садись, Тамаш.

ТОМИ. Спасибо.

ЛАЦИ. В таких ситуациях Шимон у нас вместо папы.

ТОМИ. Как папа? Мы с ним давно общались.

ЛАЦИ. Стареет.

ШИМОН. Работает.

ДОДА. Лучше ты расскажи. Ты у нас человек семейный.

ТОМИ. Да нечего рассказывать. Работаю. Живем.

Пауза.

ДОДА. Ну, тогда еще пара лет, и внуки пойдут!

Смеется.

ТОМИ. Сначала братик или сестричка.

ДОДА. Да ты что? Лаци, а у тебя как с девушками?

ЛАЦИ. А что?

ДОДА. Все ищешь ту самую?

ЛАЦИ. Знакомлюсь с видовым разнообразием.

ДОДА. А ты, Шимон?

ШИМОН. Мне еще только тринадцать.

ДОДА. Мне еще только тринадцать, проскрипел старый отшельник и залез обратно к себе в пещеру.

ЛАЦИ. У Шимона вместо девушек книги. Учится, ходит в церковь – он наш непрошеный борец за единство семьи.

Входят мама и Фестер с супницей ухи.

МАМА. Ну вот и наша вкусная уха! Здравствуй, Томи, сынок! Значит, мне не послышался звонок. А Ютка где? У Илди?

ТОМИ. Да.

ДОДА. Представляешь, мам, у них уже еще один ребенок на подходе.

МАМА. Да ты что?! И я вот так должна об этом узнавать? Положи туда ложки! Вот так. Фартук сюда. Скатерть все время сползает.

ТОМИ. Мы только планируем.

ДОДА. Это все равно что уже завели.

ЛАЦИ. Странно так – я и вдруг дядя.

ФЕСТЕР. Странно, что я тетя.

ДОДА. А я бы рада была, если бы у меня уже был ребенок.

ТОМИ. Вот тогда бы ты узнала, что такое жизнь. Работа, семья, ответственность.

ЛАЦИ и ДОДА. А-ха-ха!

ФЕСТЕР. Подожди, мама, сейчас помогу.

ТОМИ. Смейтесь, смейтесь. Думаете, вы все знаете.

ЛАЦИ. Куда нам. Ты же нам все расскажешь.

ФЕСТЕР. Тогда я впервые почувствовала, что дело дрянь.

ТОМИ. Я в вашем возрасте уже работал, а не мечтал, как оно будет. Пахал вовсю, а сам потихоньку сюда откладывал, туда откладывал, постепенно и на ноги встал. Женился, ребенка родил, потому что такой должен быть в жизни порядок. И вас могу кормить. Вот ты в состоянии семью прокормить? С тобой бы они уже с голоду все померли.

ЛАЦИ. Твою мать, Томи, ну не женился я на первой женщине, с которой переспал, что я теперь, сразу дерьмо собачье, по-твоему?

ФЕСТЕР. Делодряньделодряньделодрянь…

ДОДА. Может, и тебе надо было пару лет пожить еще, а не бросаться сразу с первой попавшейся?

ТОМИ. Я просто говорю, что семья – это главное. Правда, мама? Семья – самое важное…

ЛАЦИ и ДОДА. Потому что кроме семьи больше ни на кого рассчитывать нельзя!

ТОМИ. Вот именно. Родственники – это единственные…

ДОДА и ЛАЦИ. Кто придет тебе на помощь, когда ты заболеешь, и похоронит, когда умрешь!

МАМА. Все говорят, и говорят, и говорят. А я бы с радостью перевернула бы на них стол.

ТОМИ. Поймешь еще.

ДОДА. Окей. А пока, если можно, я университет окончу – выучусь тому, чем потом буду деньги зарабатывать. И не беспокойся – и работа у меня будет, и семья.

Звонит телефон, Дода берет трубку и выбегает из-за стола.

МАМА. Все говорят, и говорят, и говорят. Думают, время этими словами можно остановить. Думают, жизнь – это нечто большее, и мы не просто едим, пьем, а потом умираем. Говорят, потому что не знают: приходит день, и ты понимаешь – время не останавливается, лучше не будет, и смысла нет ни в чем. Когда понимаешь: мало того что веры у тебя нет, но и в обратном уже не можешь себя убедить – слишком уже стара для этого.

Дода возвращается.

ТОМИ. Хорошо же некоторым.

ДОДА. Приходится. Это все из-за университета. Бешеный ритм. Все время что-то происходит, ни минуты свободной. Пары, потом выставки, театр, встречи. Сейчас как раз готовим один перформанс – будем своими телами привлекать внимание к тому, насколько важно искусство.

ТОМИ. Почему не к тому, как важно детям хорошо питаться?

ЛАЦИ. Голые, что ли, будете выступать?

ДОДА. Тело – самая непосредственная форма самовыражения. Я вот, например, сфотографировала себя в голом виде, разрезала фото на маленькие кусочки, наклеила их на открытки и разослала друзьями. Это был мой подарок им на рождество.

ФЕСТЕР. Себя в голом виде?

ЛАЦИ. И не боишься, что кто-нибудь сложит все кусочки вместе?

ТОМИ. Иными словами, ты выкачиваешь деньги из родителей, чтобы развлекаться и резвиться голышом.

ДОДА. Прекрати.

ТОМИ. Должен же кто-то за все это платить – за мобильник, за жрачку, за жилье.

ДОДА. Но не они. И чтобы ты знал: университет немножко отличается от твоего автосервиса. Мы там все одна семья. Все друг другу помогают.

МАМА. Говорят, и говорят, и говорят. Подначивают друг друга и не догадываются даже, что я принесла себя в жертву. Что моя жизнь прошла рядом с мужчиной, который ничем не отличался от любого другого прохожего на улице.

ТОМИ. В жизни ничего бесплатно не бывает.

ДОДА. Ты что этим хочешь сказать?

ТОМИ. Просто говорю.

ДОДА. Блин, Томи, круто ты судишь о том, о чем никакого представления не имеешь!

МАМА. Они еще не знают, что все обман, что приходится выбирать. Решать, любить до смерти, идем, вот она, жизнь! Выберешь раз – и все будет хорошо! А потом вечером легла, а утром проснулась рядом с лысеющим пузатым стариком. У которого пахнет изо рта. Который стонет, когда садится, а стоит ему ботинки снять – уже вся кровь к голове прилила. Любить, рожать, ненавидеть. А потом стоит только носки его на полу увидеть – уже блевать тянет.

ТОМИ. Я смотрю, тебя малость занесло.

ШИМОН. Ну и?

ТОМИ. Что «ну и»?

ЛАЦИ. Рождество же.

ФЕСТЕР. Я все больше начинала бояться, что вот-вот случится что-то невыразимо ужасное и страшное. Что они и убить тут друг друга могут на Рождество. Да уж, Рождество! И к тому же – последнее в этом тысячелетии!

ТОМИ. Может, проблема в том, что я попытался высказать то, о чем догадался?

ЛАЦИ. Это не проблема. Только дико бесит, когда ты думаешь, будто знаешь все лучше всех.

ТОМИ. Уж всяко лучше тебя.

ШИМОН. Они говорили, а я молчал. Вот сейчас папа придет, и они тоже замолчат.

ТОМИ. А у тебя, кстати, как дела? Что с университетом?

ЛАЦИ. Ничего.

ШИМОН. Лаци не учится в университете.

ТОМИ. Почему ты тогда не работаешь?

ЛАЦИ. Слушай, отстань от меня, ладно?

ТОМИ. Раз не учишься, должен работать, разве не так, мама?

ЛАЦИ. Маму только не впутывай во все это, а?

ЛАЦИ. Идеи. Весь день, с утра до вечера, в голове крутятся идеи. Целый мир бушует в голове. Томи работает, Дода учится, а я создаю из ничего. И не позволю, чтобы у меня из жизни забрали пять лет. Не позволю сесть себе на голову. Потому что они садятся на голову. И как раз в тот момент, когда ты в самой силе. А ты и сам этого хочешь, блин, ведь это университет, это деньги, и ты думаешь – ОХУЕННО! И вот тут-то, в этот самый момент они и промывают тебе мозги. Приучают к порядку, вживляют в сознание привычку приспосабливаться – а сами тем временем потихоньку превращают тебя в раба. В послушную скотину, чтобы ты потом уже никогда не смог их победить.

ТОМИ. Знаешь, кто ты, Лаци? Ленивая скотина, которая целыми днями только дохнет и идеологии разводит, чтобы только ничего не делать.

ЛАЦИ. Да?

ТОМИ. Да.

ЛАЦИ. Тогда иди-ка ты на хуй.

ФЕСТЕР. Я должна что-то предпринять.

ТОМИ. Слушай сюда, мне все равно, что тут мама, я тебя так отсюда вышвырну в жопу…

ФЕСТЕР. Представляете, а мы как раз против Путина будем выступать! Вы знаете, что у Путина черный пояс по джиу-джитсу? Он и политику свою на этом строит. А мы считаем, что общество, построенное на принципах джиу-джитсу, может стать только диктатурой. Вы что про это думаете?

МАМА. И когда наступил вечер, когда я молча, без единого слова легла рядом с этим стариком и осознала: вот я не взбунтовалась, не ужаснулась, не сбежала, а просто закрыла глаза, тут-то я и поняла: ничего лучше уже не будет. Даже если и будет, все равно слишком поздно – меня уже не сдвинешь с места. И вот стою я здесь, в центре, у стола, как елка новогодняя, дети вокруг меня ругаются, становятся все старше и ожесточеннее, а я потихоньку загниваю среди них, а я даже душу излить не могу из-за всей этой навалившейся на меня грязи.

МАТЬ. Ужинать пора! Неизвестно, когда придет ваш отец. Дети, идите к столу!

ШИМОН. Как ты красиво накрыла на стол, мама.

ЛАЦИ. Не хочу есть.

ТОМИ. Тут сиди, хрен, с нами будешь жрать, потому что мы одна семья, ясно тебе?!

ЛАЦИ. И че ты сделаешь, побьешь меня нафиг?

ФЕСТЕР. Слушай, Томи, Дода сказала, вы планируете завести еще одного ребенка. Я целиком за большую семью. А что, если они переедут жить к нам? Ведь тут живем мы, тут живут и отец, и мать, то есть бабушка с дедушкой. Мы это часто обсуждаем в кружке активистов. Это модель большой семьи, где ребенок вырастает, став свидетелем и старости, и смерти.

Мать внезапно встает.

МАТЬ. Кушайте, кушайте. Я отнесу еду Йоше.

Выходит.

ДОДА. Молодчина, Фестер.

ФЕСТЕР. Молодчина, Фестер. Доду остается только пожалеть. Подумаешь, королева бала. Даже и не подозревает, что Всемирный потоп произошел как раз из-за таких, как она. Когда до нее дойдет, меня уже тут не будет. Если она однажды прозреет, осознает, что я пропала в одном из океанов, вот с этого-то дня мир и станет лучше. Тогда-то она поймет, тогда-то у нее сожмется сердце, тогда-то она научится уважать свою младшую сестру! Только поздно будет. Некого будет обнять, не у кого будет в слезах просить прощения, потому что меня уже не будет.

ТОМИ. Да не из-за нее, а из-за всей этой херни.

ДОДА. Заткнитесь уже! В чем дело-то?

ТОМИ. Вот и я спрашиваю.

ДОДА. Фестер! Что с мамой?

ФЕСТЕР. Ничего.

ДОДА. Ты сказала что-то, и она вышла.

ФЕСТЕР. Она всегда так делает.

ДОДА. Лаци! Что с мамой и папой?

ЛАЦИ. А что с ними? Папа работает, мама все с Йошей сидит. Папа с мертвой точки не сдвинется, а мама так долго не работает, что уже и не хочет.

ФЕСТЕР. Неправда.

ЛАЦИ. Еще как правда. Папа всегда говорил, чтобы мама не работала. Чтобы только он! Вот с тех пор денег ни на что и нет.

ТОМИ. Это ты мать довел.

ЛАЦИ. Опять за свое?

ТОМИ. И отца! Это из-за тебя они так состарились!

ЛАЦИ. Бред.

Направляется к выходу.

ТОМИ. Ну давай, беги! Выметайся на хрен! Когда надо что-то сделать, ты вечно сбегаешь!

ДОДА. Да прекрати уже, Томи, серьезно! Ты за этим домой приехал? Чтобы всех обосрать и научить, как правильно все делать?

ТОМИ. Так он и не делает ничего! Ты вон хоть в университет пошла!

ДОДА. Ну и он пойдет. Не хочет он автомехаником быть, смирись.

ТОМИ. Не хочет, не может… Я, на хрен, и хотел, и умел! Только выбора у меня не было! Мне работать надо было, чтобы вы, нафиг, могли есть и учиться. Пошел бы я из-за вот этого вот хрена, которому на всех насрать, и сам считает себя невесть какой шишкой?!

ДОДА. Вот и не ной по этому поводу.

ТОМИ. Что, на хрен, значит не ной? Я и сейчас содержу эту дерьмовую семью, только вы об этом ничего не знаете! Вот этими, блин, рукам! Только хватит с меня. Теперь я свою семью заведу. (К Лаци) Тогда посмотрим, что вы на хрен есть будете!

Пауза.

ДОДА. Я про это не знала. Но все равно, не умничай! Ради бога, Томи! Почему ты должен решать, что нам делать? На дворе девяносто девятый год! Не пятидесятые. Сейчас есть возможность жить. И я хочу прожить как минимум до сорока! Успею еще и замуж выйти, и ребенка родить, когда уже не буду такой молодой!

ТОМИ. Я на минуту зависаю.

ФЕСТЕР. Томи зависает.

ТОМИ. На мгновение задумываюсь – вспоминаю: а ведь и я так хотел. Жить, за девушками ухлестывать, стать премьер-министром. А потом сразу думаю: ну и не страшно. Так я хотя бы не мечтал впустую, хотя бы сделал что следует.

ТОМИ. Послушайте. Поймите вы, я уже знаю: семья – это самое главное. Никого с нами не останется, только семья, потому-то и нам надо держаться вместе, понимаете?

ДОДА. Ну так будем держаться вместе, но только надо друг друга уважать. И предоставим друг другу свободу самим решать.

ЛАЦИ. А я и раньше твоих гребаных денег не просил, так что оставь меня в покое.

ТОМИ. Нет, но у родителей просил, а им я давал!

ЛАЦИ. Ладно, я правда пойду.

ДОДА. Стой, все стойте! Мы сейчас успокоимся, сядем за стол и поужинаем. И ты, Лаци. Садись к столу, давайте.

ЛАЦИ. Я сейчас с ума сойду! Он же как папа сейчас говорит, буквально теми же словами! Почему я должен его слушаться? Что такого папа совершил охуенного? Тебе легко говорить, ты здесь не живешь. Не видишь, как это дерьмо распадается на кусочки. Они же даже не разговаривают уже друг с другом. Семья? Что нам теперь, сдохнуть всем вместе, плечом к плечу, с улыбкой на губах? Папа – жалкое ничтожество, против него не побунтуешь даже! Максимум можно его пожалеть. А ты – точь-в-точь как папа! Пытаешься верить в то, чего не существует.

ШИМОН. Когда Томи начинает лупить Лаци, я выхожу во двор. Ненавижу его. Никого так не ненавижу. Это он разрушает нашу семью.

ФЕСТЕР. Потом случилось то, чего я так боялась. Братья начали говорить друг другу гадости, Томи принялся колотить Лаци, а Шимон вышел во двор.

ДОДА. Послышался даже не треск, а глухой стук, после чего Лаци упал на стол.

ШИМОН. Я вышел, спустился в погреб, потом вернулся во двор с кувшином масла.

ФЕСТЕР. Я, конечно, знала, что будет дальше. Когда мы ходили митинговать за Горбуна – гориллу, которую отделили от братьев и сестер, и он впал в депрессию, я много читала о соперничестве между альфа-самцами у млекопитающих. У людей это тоже бывает. Поколотят друг друга, один победит, потом пойдут, выпьют вместе пива, и все продолжается как было.

ДОДА. Пожар!

ТОМИ. Что?!

ФЕСТЕР. Тут вдруг за окном заплясали огоньки.

ЛАЦИ. Удары разом прекратились, и я встал, пошатываясь.

ДОДА. Что-то горит!

ФЕСТЕР. У Лаци все лицо в крови, но он все равно бросается к окну.

ЛАЦИ. Мой мотоцикл!

Выбегает.

ДОДА. Мать моя! Мотоцикл! Лацин мотоцикл горит!

ТОМИ. Мы стоим у окна и смотрим.

ДОДА. И что теперь?

ФЕСТЕР. Не могу двинуться с места, только смотрю на языки пламени и чувствую: конец пришел. Надо пойти потушить!

ТОМИ. Конечно, чтобы мама теперь действительно совсем уж расстроилась!

ДОДА. А если на дом перекинется?

ТОМИ. Он же на камнях стоит – сгорит, и все.

ФЕСТЕР. Ты зачем занавески сейчас закрыл?

ТОМИ. Уймись уже! Или хочешь еще и маме Рождество испортить? Мало тебе, что у нас его уже нет?

ДОДА. А я есть хочу.

ФЕСТЕР. Твою-то мать, Дода.

ТОМИ. И я.

ФЕСТЕР. Твою мать, Томи. Здесь что, все такие бездушные сволочи?

ДОДА. Фестер?

ТОМИ. Ты это зачем сейчас сказала?

ФЕСТЕР. И смотрят на меня как на дурочку, потом отходят от окна, оставляют меня там одну.

Едят.

ТОМИ. А ты? Ты чем занимаешься?

ФЕСТЕР. Я оборачиваюсь. Наконец-то и мной кто-то интересуется. В старшей школе учусь, в гимназии. Второй год уже.

ТОМИ. В гимназии? С этим далеко не пойдешь. Кем хочешь стать?

ДОДА. Фестер у нас будет активисткой. Да она уже активистка. Против чего вы там сейчас митингуете? Против велосипедистов или против автомобилистов? А может, за права китов?

Входит Шимон.

ШИМОН. Этот идиот Лаци заливает масло водой. Капец мотику.

Вбегает Лаци. Набрасывается на Томи.

ЛАЦИ. Это ты, ты, скотина!

ТОМИ. Совсем, что ли, рехнулся! Я из комнаты не выходил даже!

ЛАЦИ. Значит, это ты, дрянь мелкая! Больше некому! Убью!

Хватает со стола нож.

ДОДА. Лаци!

ТОМИ. Положи на место, слышишь?

ФЕСТЕР. Все пропало.

ШИМОН. Попробуй только.

Лаци замирает на месте, видно, что он сейчас взорвется; оглядывается, словно ждет помощи от кого-то, потом бросается к двери и выбегает.

ТОМИ. Закрой.

ФЕСТЕР. Почему я?

ТОМИ. Тогда я закрою. Все равно вернется, когда успокоится.

ДОДА. Он совсем расклеился. А тебе зачем это было надо, скажи!

ШИМОН. Устал я, всем спокойной ночи.

Шимон выходит.

ДОДА. Вот же козлина.

ФЕСТЕР. Томи, ты что-то спрашивал?

ТОМИ. Когда?

ФЕСТЕР. Ну, до этого.

ТОМИ. А, это. Спросил, чем будешь заниматься.

ФЕСТЕР. Мы тут как раз группу одну организуем с активистами. Наша цель – защита прав студенток. Ужасно, что им приходится спать за деньги с богатыми столичными стариками – и только из-за того, что им нечем платить за съемную квартиру.

Дода хочет ответить, но в этот момент у нее звонит мобильник, она смотрит на экран и выбегает из комнаты.

ФЕСТЕР. Дело обстоит следующим образом: им звонят по телефону, но ехать к богатому старику надо только в том случае, если он тебе не противен.

ТОМИ. Ты о чем?

ФЕСТЕР. Я не отвечаю на вопрос. Только думаю: через год наступит конец света, а до тех пор надо еще Землю спасти. Повсюду знаки приближающейся гибели, и мы всегда в первую очередь можем их заметить в своем ближайшем окружении.

И тут слышен звон ключей.

ТОМИ. Это папа.

Фестер и Томи поворачивают головы влево, с другой стороны входит Шимон.

ШИМОН. Папа пришел! Наконец-то!