Текст книги "Кавказцы или Подвиги и жизнь замечательных лиц, действовавших на Кавказе. Книга II, том 3"

Уничтожение Алдинских и других хуторов имело весьма благоприятный последствия. Чеченцами овладел какой-то панический страх, и, можно сказать, что на расстоянии десяти верст от лагернаго места отряда не осталось ни одной оседлой души.

Некоторые из жителей разоренных аулов перешли к нам; но большая часть, не смотря на желание покориться, переселилась, по принуждению наибов, к подножию Черных гор. Вообще этими действиями были очищены окрестности крепости Грозной от беспокойных соседей.

Государь Император, «по засвидетельствованию главнокомандовавшаго об отлично-усердной и полезной службе Фрейтага и неутомимых трудах, понесенных при разорении Алдинских хуторов и при истреблении Галашевских аулов», Всемилостивейше пожаловал его, 3-го июня 1847 года, кавалером ордена Св. Анны первой степени, Императорскою короною украшеннаго.

В мае месяце 1847 года Фрейтаг двинулся с отрядом из Грозной к Закан-Юрту и далее к Казак-Кичу, но 6-го мая воротился в крепость. Зато зимою, он снова начал свои успешныя действия против чеченцев.

17-го ноября, по распоряжению главнокомандовавшаго, он с отрядом: из 9-ти баталионов пехоты, 450-ти казаков и 16-ти орудий выступил из крепости Грозной в укрепление Воздвиженское, имея главною целию истребление некоторых аулов Малой Чечни, а также расчистку старых, вырубленных в прежния экспедиции, просек.

Гойтинский лес, вырубленный в 1845 году, по необыкновенной растительности в крае, значительно зарос, в особенности часть просеки, ближайшая к Черной Поляне между рукавами Гойты. Пространство это, для ускорения растительности, было ежегодно наводняемо чеченцами искусственным образом. Чтобы отнять возможность наводнять низменную местность вырубленной части леса и иметь переправу на реке Гойте в руках, Роберт Карлович предложил выстроить башню.

Фрейтаг, назначив часть войск для расчистки просеки, вместе с тем отрядил колонны для уничтожения Джарган-Юртовских хуторов, которые на несколько верст тянутся от леса Черной Поляны, вниз по Мартану и между рекою Гойтою и Мартаном, соединяясь с бывшими Алдинскими хуторами.

Истребление хуторов (причем, между прочим, полковник князь Барятинский, нынешний главнокомандующий, имел перестрелки с горцами), рубка леса, расширение и расчистка просек продолжались с 18-го по 29-е ноября, при беспрерывных перестрелках с чеченцами.

В декабре 1847 года, для возобновления военных действий в Чечне, генерал Фрейтаг с тем же отрядом, 3-го числа, двинулся из крепости Грозной на р. Гойту, с целию истребить хутора, лежащие по этой реке. Неприятель оказал сначала сильное сопротивление. При сожжении хуторов чеченцы, пользуясь местностью, смело подползали к нашей цепи на пистолетный выстрел; но когда пламя охватило сакли, чеченцы отступили.

С 6-го по 13-е декабря, войска жгли хутора, занимались расчисткою леса и истреблением саклей, уцелевших в сожженных хуторах. Таким образом: 1-го – истреблен аул Гелен-Гойта, причем троекратныя атаки чеченцев отражены с потерею; 6-го – истреблен хутор наиба Сайбдуллы; 8-го – Мартановские хутора; 11-го – аул Бочарой, а 15-го – хутора вверх по правой стороне реки Гойты.

Остановимся на истреблении предпоследняго аула. Почти все чеченцы, жившие между реками Мартаном и Гойтою, так же как и в прошлом году, отправляли свои семейства за Аргун; только в ауле Бочарой оставались жители, потому что чеченцы считали это место недоступным для наших войск. Действительно, аул этот, по положению своему, был один из самых крепких в Малой Чечне. Фрейтаг хотя и знал, что истребление Бочароя может быть сопряжено с большою потерею, но, желая совершенно вытеснить чеченцев из пространства между Мартаном и Гойтою, решился назначить для этой цели отряд из всех бывших у него казаков, 5-ти баталионов пехоты и 8-ми орудий. На другой день отряд, с небольшою потерею, исполнив разорение Бочароя, возвратился в лагерь.

С 15-го по 22-е декабря ежедневно посылались из лагеря колонны по реке Гойте, для истребления леса по дороге к разоренному аулу Урус-Мартану. Чеченцы не препятствовали работам наших войск, но сильные морозы замедлили успех вырубки леса.

23-го декабря войска возвратились на свои квартиры.

В январе и феврале 1848 года отряд из 8-ми баталионов, 10-ти орудий и 170-ти казаков, под начальством Фрейтага, занимался расчисткою большой Русской дороги от укрепления Воздвиженскаго до реки Гехи, и оттуда к укреплению Ачхою. К 18-му февраля, приведя дорогу эту в такое состояние, что войска наши могли во всякое время свободно двигаться по ней, отряд возвратился в Грозную. За отличные подвиги и благоразумную распорядительность, оказанныя во время этих зимних экспедиций в Чечню, Фрейтаг Всемилостивейше пожалован, 29-го апреля 1848 года, кавалером ордена Св. Владимира 2-й степени.

Но эти экспедиции, в то же время были заключением деетельной и славной десятилетней службы генерал-лейтенанта Фрейтага на Кавказе: 12-го апреля 1848 года он назначен генерал-квартирмейстером действующей армии, причем Всемилостивейше ему пожаловано 5,000 рублей серебром.

Фрейтаг прибыл в Варшаву 14-го июля, в то время, когда корпуса действующей армии, приведенные в военный состав, стягивались к западной границе.

В апреле 1849 года войска наши вступили в пределы Австрии для подания помощи императору Францу Иосифу против венгерских мятежников. Эта война, столь блистательно оконченная в шесть недель безусловною сдачею 40-тысячной неприятельской армии, была ведена по главным предначертаниям и под личным начальством князя Варшавскаго. Фрейтаг, как генерал-квартирмейстер армии, состоя при особе главнокомандовавшаго, был исполнителем его приказаний.

Необыкновенная ясность в изложении предположений фельдмаршала, спокойствие при приведении их в исполнение, отличали Фрейтага. В сражениях под Вайценом 5-го июля и Дебречином 21-го июля нельзя было не узнать генерала, взросшаго среди опасностей Кавказа: Фрейтаг избирал для своих наблюдений курган или возвышение, командующее неприятельскою позициею и, следовательно, служившее целию его выстрелов. Не замечая опасностей и как бы забывая все окружающее, он следил за движением неприятеля; с необыкновенною быстротою и ясностию угадывал намерения противника, быстро и отчетливо исполнял приказания князя Варшавскаго.

Государь Император наградил Фрейтага, за Венгерскую войну, Всемилостивейшим пожалованием ордена Св. Георгия 3-й степени.

В июле 1850 года Фрейтаг, пользовавшийся до тех пор цветущим здоровьем, внезапно заболел и, не смотря на старания врачей и пребывание на водах в Карлсбаде, следующим летом, к общему сожалению, скончался 27-го сентября 1851 года.

При вести о смерти Роберта Карловича, на реснице князя Варшавскаго повисла слеза искренняго сожаления.

Незабвенный Государь Император Николай Павлович, Высочайше повелеть соизволил, вдове Фрейтага, нераздельно с трехлетнею дочерью, производить ежегодно по 3,000 рублей серебром пенсии.

Жизнь Роберта Карловича, замечательная в военном отношении, может также служить образцом жизни частнаго человека. Примерный сын – он лелеел старость матери и был опорою братьев и сестер; сделавшись семьянином – он посвятил себя счастию небольшой своей семьи.

Женитьба с молодых лет было любимою мечтою Фрейтага; с первых дней офицерства он часто говорил о семейной жизни, как об единственном счастии, которое допускает. «Так как из двух любимых мечтаний моих, – быть фельдмаршалом или жениться, – говорит Фрейтаг в одном из писем к своей матери, – мне кажется гораздо легче достигнуть положения счастливаго мужа, нежели счастливаго завоевателя; то ради Бога, милая матушка, жените меня поскорее – и вам и мне будет от этого лучше: я буду писать к вам чаще!»

Эта мечта, так долго лелеенная, исполнилась только на 44-м году его жизни, и совершенно нечаянно, – 7-го апреля 1845 года, когда Роберт Карлович сбирался выехать из Петербурга, по окончании даннаго ему отпуска, и пришел проститься к тайному советнику Беклемишеву, он просидел вечер у почтеннаго старца, и впервыя познакомился с дочерью его, Мариею Петровною, которую до тех пор видел только мельком. Это решило судьбу Фрейтага. Нельзя не заметить странной случайности, что и девица Мария Петровна Беклемишева была приглашена в этот вечер к одной из своих знакомых, но по какому-то безотчетному желанию осталась дома. Свадьба его с дочерью Беклемишева решена была на другой день, а чрез несколько дней Фрейтаг с женою скакал на Кавказ.

При этом скажем, что девица Мария Петровна Беклемишева, накануне дня своей свадьбы, была пожалована во фрейлины Двора Ее Императорскаго Величества. «Государю Императору благоугодио было сею высокою милостию почтить прежнюю вашу усердную и отличную службу, а также поощрить Ваше Превосходительство к достохвальному прохождению оной», – писал военный министр к генералу Фрейтагу, препровождая шифр фрейлины для его невесты. Кроме того ему, по случаю женитьбы, Всемилостивейше пожаловано единовременно 2,000 рублей серебром.

Таким образом, заветная мечта Роберта Карловича о семейном счастии вполне осуществилась!..

«С тех пор как я женат, – говорит Фрейтаг в одном из писем своих к Беклемишеву, – крепость Грозная сделалась для меня земным раем и на все возгласы философов, что на земле нет счастия, я могу отвечать утвердительно: они врут! С каждым днем мы более и более привязываемся друг к другу, с каждым днем теплее и теплее мольбы наши к Всевышнему; мы просим Его об одном: не отнимать у нас того, что мы имеям. Не знаю, чем я заслужил свое счастие; дочь ваша – моя святыня и я берегу ее как свою совесть!..»

Вскоре Фрейтаг сделался отцом; но Господь, по неисповедимым судьбам, испытал сердце его горем: в августе месяце 1847 года он потерял 14-ти месяцев дочь. Сохраняем замечательное письмо его по этому случаю к Беклемишеву: – «Вы понесли много потерь, испытали, что значит терять детей, – говорил Роберт Карлович, – но, может быть, вы не испытали, как тяжело жить с внутренним убеждением, что ребенок умрет. С 5-го июля, ни на одну секунду я не мог утешить себя мыслию: «Всевышний милостив, он оставит тебе ребенка». Я молился об этом; но внутренний голос говорил мне: «Бог не услышит твоей молитвы – Наташа умрет!» Вскоре Господь утешил горесть отца: у него родилась вторая дочь, – единственный ребенок, оставшийся от счастливаго супружества. Роберт Карлович любил это дитя без памяти.

Однако, никогда любовь к семье не затемняла для Фрейтага служебных обязанностей.

Во время пребывания своего в Гойтинском лесу, он почти каждый день писал к жене, остававшейся в Грозной. В переписке этой, проникнутой какой-то особенной простотой и теплым чувством, отражается вполне кроткая, любящая и благородная душа Фрейтага; но в тоже время он говорит: «Не рассчитывай и не обманывай себя, чтобы мы могли скоро увидеться: – сколько бы я не любил тебя, но ни на одну минуту не решусь оставить отряда, участь котораго зависит от меня!»

Один раз колонна, посланная из лагеря в Грозную, долго не возвращалась. Фрейтаг ожидал получить с нею ппсьмо от жены: «Окончив обед, – пишет он, – я начал ожидать колонны и письма. Ты знаешь, что я нетерпелив: до 5 часов я еще крепился, но долее выдержать не мог; – уже смеркалось – колонны нет. Я начал сильно беспокоиться, посылал послушать в цепь, не слышно ли приближения войск; но везде тихо. – Я велел приготовить баталион, чтобы с первым выстрелом бежать на помощь и если бы в это время спросили, чего я жду с большим нетерпением – письма или колонны? – я бы солгал, если бы сказал письма!..»

Мы говорили о мнении, которое имели о нем доблестный фельдмаршал князь Варшавский и славный корпусный командир Головин; награды же, полученныя от Всемилостивейших щедрот, служат доказательством милостиваго внимания к нему и незабвеннаго Государя Императора.

В то же время редкий ум, глубокое понятие о чувстве долга, необыкновенная скромность, прямодушие, высокая честность, всегда спокойный и одинаково ровный характер, составлявшие отличительныя его качества, – привязывали к Роберту Карловичу всякаго, кто только к нему приближался.

По окончании Польской войны, Варшава, в отношении общественной жизни, представляла для русских совершенно чужой город и потому все русское, как и ныне, связано было между собою тесною дружбою. Вместе делили горе и радость. Фрейтаг был душею тогдашняго русскаго кружка в столице Польши. Все любили его: при частном горе или невзгоде каждый спешил к Немцу (так звали его товарищи) за добрым словом. Ежедневно в 3 часа в квартиру Фрейтага собирались к обеду добрые его приятели: то была дружеская, товарищеская артель. – «Я счастлив, я очень счастлив, – писал Фрейтаг об этом времени, – любовь моих товарищей балует меня!»

Присутствие духа в опасности, решительность и быстрота в принятии мер, для достижения цели и вообще качества предводителя, соединялись в нем с неустрашимостию солдата, с уменьем легко переносить труды и лишения, равнодушно встречать опасность.

Во время дела Фрейтаг сохранял совершенное спокойствие; умел быстро и удачно пользоваться обстоятельствами; верно судил о противниках и их намерениях; в отряде соблюдал строгую дисциплину и отечески заботился о подчиненных, умевших ценить его высокия достоинства.

Во время дела он находился всегда в огне; если же на каком-либо месте сражения обнаруживалось расстройство, он тотчас скакал туда и, не обращая внимания ни на какую опасность, личным присутствием и распоряжениями старался привести в порядок расстроенную часть войск.

В то же время Фрейтаг разумел свойство русскаго солдата: умел одушевить его, возбудить в нем благородное соревнование, умел сделать его героем.

Поэтому экспедиции, совершаемыя под начальством Фрейтага, были действительно праздником для войск, расположенных на левом фланге.

Любили солдаты Фрейтага, и в честь любимаго отца-командира после Кабардинской экспедиции сложили песню, которая и до сих пор поется в Куринском полку и на левом фланге. Вот она:

 
С нами Бог и Фрейтаг с вами,
Кто ж нас может устрашить?
К громкой славе путь штыками,
Мы умеем проложить.
Наша грудь всегда готова,
Встретить вражескую рать,
Полк отважный Воронцова,
Не учился отступать!
Лишь увидим супостата,
Кровь взыграется волной,
И мы вслед штыка-булата,
Полетим в кровавый бой!
Уж Шамилевой фаланге
Мы потачки не дадим;
И у нас, на Левом Фланге,
Мало будет пользы им!
Сколько раз Шамиль пытался
К вам врываться; но везде
С длинным носом оставался,
Как остался в Кабарде!
В Кабарду он шел открыто,
Там он Фрейтага не ждал;
«Без него ж плоха защита!»
Возмутитель рассуждал.
«Фрейтагу ведь нужды мало,
Что иду я в Кабарду;
А другаго генерала
Верно там я не найду!
Кабарда пойдет за мною,
И платить мне станет дань;
А как это я устрою,
Путь направлю за Кубань,
Если же мое влиянье
Переброшу и туда;
То всеобщее восстанье
Я устрою без труда».
Направляясь в центр Кавказа,
Так Шамиль воображал;
Но наш Фрейтаг в оба глаза
За врагами наблюдал.
В миг один войска собрались,
Фрейтаг двинул нас вперед;
В целой Грозной лишь остались
Слабый, да хромой народ.
Но у нас, ведь, и калеки
Могут крепость защищать;
Ни мюриды, ни абреки
Их не в силах устрашать!
Без вожатых, без дороги,
Фрейтаг вел нас в Кабарду,
Путь указывали боги,
Кабардинцам на беду.
Нам трофееми достался
Кабардинцев весь обоз;
А Шамиль домой убрался,
В дураках, повеся нос!
Нет, голубчик, ты напрасно
Затеваешь всякий вздор!
С нами ведаться опасно
Там, где нет лесов и гор!
Выводи на чисто поле
Всю Чечню и всех лезгин;
Наш солдат по доброй воле,
Против трех пойдет один.
Где же Фрейтаг будет с нами,
Мы готовы с ним идти,
Без патронов, со штыками,
Каждый против десяти!
 

В войне с горцами, при движении войск в горах и лесах, самое трудное дело – арьергарда и боковых цепей. С радостью брали на себя эту обязанность куринцы! Там, где сильнее напирал чеченец, там являлся Фрейтаг и смело шли куринцы вперед!

Они сложили в честь любимаго командира и другую солдатскую песню, с которою весело брали неприступные завалы, напевая хором:

 
«Вот Куринцы впереди,
Храбрый Фрейтаг подожди,
Нужен ты Царю!..
Нужен ты Царю!..»
 

Вообще в отряде Фрейтага тот, кто не принимал деетельнаго участия в бою, со всею искренностию завидовал находившимся впереди, в непосредственной схватке с неприятелем. Так, например, при поражении горцев под стенами Низоваго укрепления, когда кавалерия ходила в атаку, пехота бежала за нею, чтобы принять участие в бою. «Все лучше быть поближе к неприятелю, – говорили куринцы, – а неравно казаки пропадут без нас!..»

Не можем не привести при этом анекдот, характеризующий любовь русскаго солдата к начальнику, котораго он умеет ценить.

Ежедневно Фрейтаг имел обыкновение – с небольшим конвоем выезжать из Грозной, удаляясь от стен ее версты на три и, достигнув речки Нефтянки, он возвращался обыкновенно в крепость. В один день, подъезжая к крутому, обросшему лесом берегу Нефтянки, казаки открыли в кустах нечто вроде засады. Подъехав ближе, Фрейтаг узнал своих куринцев. На вопрос: «зачем они здесь?», куринцы отвечали, что: «по отъезде его из крепости разнесся слух, что чеченцы готовят на речке засаду, чтобы подстеречь и убить Фрейтага, и что они, в числе сотни человек, не ожидая особых приказаний, схватив ружья, прибежали, чтобы предупредить врага».

Приветливый и обходительный нрав Фрейтага много способствовал к усилению привязанности к нему всех окружающих.

В экспедициях при однообразной и исполненной всяких лишений, бивуачной жизни, среди дремучаго леса, где единственным развлечением были перестрелки с чеченцами, каждый вечер у костра генерала собиралось большое общество – разговаривали, шутили, пели и время проходило незаметно; приветливость Фрейтага одушевляла всех неподдельным весельем. «В походе радость прилипчива, – говорил Фрейтаг, – она передается весьма легко. Если солдаты увидят, что начальник всегда пасмурен, то и у них сделается пасмурно на душе».

«Беспечность, – писал еще в молодости Роберт Карлович своей матери, – конечно, порок, но во мне заменяет добродетель, и составляет основание моего веселаго расположения духа». – Это была сущая правда.

Но, спокойный и беспечный по наружности, Фрейтаг не упускал из виду ни малейших обстоятельств, могущих иметь влияние на безопасность отряда: «У меня много забот, – писал он однажды, – и есть о чем подумать; подушка часто вертится у меня под головою, когда все спит вокруг, – это не мнительность, потому что до сего времени Бог был милостив и не с чего быть мнительным; но тяжело будет на совести, если по моей ошибке или неосмотрительности произойдет неудача».

Кавказцы, часто даже не знавшие лично Фрейтага, далеко разнесли свою привязанность к славному генералу. Приведем еще анекдот, прекрасно доказывающий справедливость сказаннаго.

В 1844 году в окрестностях Новгорода квартировал Лейб-Гвардии Драгунский полк. Все офицеры полка общею артелью собирались к обеду в гостинницу приезжающих. Однажды, когда садились за стол, подъехала дорожная коляска, из которой вышел господин, небольшаго роста, в военном сюртуке, без эполет. Драгуны просили приезжающаго разделить с ними обед. Сначала каждый считал нескромным сделать приезжему вопрос: кто он? куда едет? и проч.; разговор был об общих предметах. Обед приходил к концу – запенились бокалы шампанскаго.

Существовал у драгун порядок, что бокалы не иначе опоражнивались, как под общий припев застольной песни, которой научил всех один из офицеров, недавно пред тем прибывший с Кавказа из Нижегородскаго драгунскаго полка.

Офицер затянул песню:

 
«Вот Куринцы впереди,
Храбрый Фрейтаг подожди,
Нужен ты Царю!..
Нужен ты Царю!..»
 

Собеседники дружно повторили веселый припев, и только опорожнив бокалы, заметили, что песня их произвела сильное впечатление на приезжающаго. – «Я Фрейтаг!» – сказал он и бокалы запенились снова. В честь героя Кавказа повторились заздравные тосты и песня, сложенная в горах Чечни, весело раздавалась в стенах Великаго Новгорода.

Фрейтаг умел ценить такия чувства. «Расставаясь с куринцами, – писал он о своем отъезде с Кавказа, – я едва не зарыдал, как ребенок: грустно расставаться с людьми, с которыми провел лучшие годы жизни, через которых приобрел добрую славу!»

Быстрые успехи Фрейтага по службе ни в ком не возбуждали зависти; все радовались им, сознавая в нем несомненный военнный талант. Все любили в нем человека; о нем не было различных мнений – все мнения выражались единогласно похвалой, любовью и уважением.

Россия потеряла в Роберте Карловиче, смело скажем, – одного из лучших своих генералов, одну из надежд своей воинской славы.