Текст книги "Кавказцы или Подвиги и жизнь замечательных лиц, действовавших на Кавказе. Книга II, том 3"

Отряд наш, на пути своем в Байбурт, встретил много жителей, шедших с семействами во внутренность владений турецких, и в том числе многих из Карса, Зевина, Менджергерта и других мест; но они, осведомившись о взятии Арзрума, отказались далее продолжать путь и стали возвращаться в свои дома.

Вслед за тем Бурцов образовал в Байбурте временное правление. Правила совершеннаго беспристрастия и доброе поведение отряда нашего вскоре успокоили жителей. которые дотоле никогда еще не видали русских. Старшины и все граждане, удалившиеся из города, толпами возвращались назад; примеру их последовал и сам правитель Байбурта Мусселин-Ходжа-Бек.

Но не с такою поспешностию изъявляли покорность жители соседственных с Байбуртом санджаков. Не будучи в состоянии опираться на покровительство малочисленного отряда Бурцова, они по необходимости должны были опасаться мщения со стороны неприятеля, в случае тесных сношений с русскими; тем более, что Кягьи-Бек и войска, бежавшие из Арзрума, разорили уже на пути своем множество сел и увлекли за собою большое число жителей. Один только Офский округ, ближайший к Байбурту, обнаруживал в нам расположение, хотя миролюбивое и дружеское, но вместе двусмысленное. Поводом столь нерешительного поведения народа было то, что отступившие из Байбурта войска присоединились в Гюмиш-Хане, в 11-ти часах пути от Байбурта, к прибывшему из Трапезонта отряду прежнего Анапского паши Осман-Шатыр-Оглу, которого силы простирались теперь до 8,000 человек и увеличивались ежедневно новыми толпами лазов. Бурцов первоначально успел склонить на нашу сторону правителя Испирского санджака Али-Бека и старшин Офского округа. Они уверяли в миролюбии своем и просили дозволения возобновить торговлю с Байбуртским санджаком. Но когда потребовали, чтобы они собрали в пользу нашу часть войск, – их поведение разоблачилось. Офцы решительно объявили, что не могут этого исполнить, отзываясь необходимостию заняться сбором хлеба на полях Байбуртских, засеваемых ими по найму.

Под этим же самым предлогом, около 17-го числа, народ большими толпами начал стекаться в селения, лежавшие на Офской границе, и вскоре потом аванпосты Бурцова открыли в селении Харт значительную часть вооруженной пехоты, из которой одно отделение заняло дорогу Офскую, а другое Трапезонтскую. Старшины на сделанный вопрос отвечали, что сбор вооруженных людей производится единственно на тот конец, чтобы охранить жатву; но что предприятий неблагонамеренных ожидать с их стороны нельзя. Не взирая на эти уверения, партия неприятельской пехоты, перешед 18-го числа Офскую границу, приблизилась к нашим аванпостам и завязала перестрелку, стараясь оттеснить их к Байбурту. Получаемые известия, показывали, что сборище турок возросло от 10 до 12,000 человек.

Видя, что дерзость и сила лазов увеличиваются с каждым днем, и что положение отряда нашего, в случае отступления к городу, может сделаться гораздо хуже, Бурцов счел необходимым действовать решительно, надеесь внезапным нападением разрушить замысли неприятеля в первую минуту, доколе сбор его еще более не умножился.

Оставив для охранения крепости две роты, Иван Григорьевич, в ночи с 18-го на 19-е июля, выступил с остальным малочисленным своим отрядом к селению Харт, которое лежит от Байбурта в 15-ти верстах на север. Войска, разделенные на две колонны, должны были следовать по двум разным дорогам: правою – Офскою – на селения Хинзаверек и Выгайду пошли две роты Херсонских гренадер, два горных единорога и одно легкое орудие, под командою майора Засса; левою – на селения Берзаган и Пивчарглы, под командою самого Бурцова, две же роты Херсонского Гренадерского и одна Эриванского Карабинерного полков, с 4 легкими орудиями и 50-ю казаками. На пути присоединился к последней колонне Мусульманский полк, находившийся на аванпостах в селении Берзаган.

По предварительной диспозиции нападение долженствовало последовать на утренней заре; но колонна майора Засса, встретив на пути препятствие, опоздала; Бурцов, напротив, подошел к селению Харт пред рассветом. Оно возвышалось над окрестною долиною, имело на крутизнах несколько башен и, сверх того, было обнесено завалами и колючею засекою. Неприятельские пикеты бодрствовали. Не взирая на все это, Бурцов, не желая дать неприятелю времени опомниться и обольщенный прежними успехами и надеждою не встретить большого сопротивления, решился атаковать селение один и мужественно вступил в бой.

Атака была произведена с южной стороны селения, от кладбища. Гренадеры первоначально встретили самое слабое сопротивление; штыками вытеснили передовые толпы лазов из глубокого оврага, окружающего селение, и заняли часть домов; но посреди тесных переулков бой завязался кровопролитный. Многочисленные толпы, засев в строениях, производили беспрерывный ружейный огонь, не давая солдатам вашим ни шагу вперед. Тщетно артиллерия гремела по селению, битва безуспешно продолжалась до 10 часов утра и, в довершение отчаянного положения отряда, другие большие неприятельские толпы показались за селением, угрожая обходом левому флангу нашей позиции.

Видя значительную потерю в людях и гибель в случае дальнейшаго упорства, Бурцов отступил и занял позицию позади кладбища, в 200 саженях от домов. С трудом и опасностию можно было вывести войска из узких переулков и строений; неприятель сильно напирал, и тяжело раненых большею частию надлежало оставить в добычу ярости лазов.

Около полудня гренадеры и конница были собраны на новой позиции и в это время показался, наконец, в тылу селения майор Засс с своею колонною. Приближение свежих сил дали войскам новую бодрость. Тотчас Зассу приказано обходить неприятеля, занимавшего высоты ва западной стороне селения. Эго нападение имело полный успех. Гренадеры, быв встречены сильным огнем, пробивались весьма мужественно, стесняя неприятеля к возвышению, противу которого находился наш Мусульманский полк. Многие толпы лазов, засевшие в овраге, были обойдены и совершенно отрезаны.

Бурцов решился воспользоваться расстройством неприятеля и смять толпы его сильным натиском всего отряда: он дал приказание майору Каде с прежде бывшими ротами произвесть совокупный удар с другой стороны, а сам лично повел в атаку Мусульманский полк. Неприятель, выбитый в свою очередь из оврага, был окружен; но, среди жаркого нападения, в пылу преследования, лично достигая одного неприятельского знаменщика, Иван Григорьевич пал, получив смертельную рану пулею навылет в грудь[54]54
  В официальном известии о военных действиях, помещенном в Северной Пчеле 1829 года (Приб. № 43 к № 105) сказано: «получил смертельную рану пулею». То же повторено в статье «Байбурт» в Военно-Энциклопедическом Лексиконе (1 изд.). В жизнеописании Бурцова в этом же Лексиконе и у Ушакова, в Истории военных действий в Азиятской Турции (II, 201), – пуля названа пистолетною; а по жизнеописанию Ивана Григорьевича, помещенному в Энциклопедическом Лекстоне Плюшара – она была ружейная.


[Закрыть].

Это несчастное происшествие привело отряд в расстройство и исторгло у него победу, выигранную уже горстью наших. Артиллерии подполковник Лиеденфельд, который после Бурцова принял начальство над отрядом, хотя восстановил тотчас порядок, однако ж не мог употребить новых усилий: почти третья часть людей выбыла из фронта, а остальные были до чрезвычайности утомлены ночным походом и двенадцатичасовым боем; в зарядах и патронах оказался недостаток. Между тем к неприятелю беспрерывно прибывали новые войска, а позиция, им занятая, была очень выгодна. В 4 часа пополудни наш отряд предпринял отступление, турки не осмелились его преследовать и на следующее утро он возвратился в Байбурт.

Урон, понесенный отрядом в этой экспедиции, был очень важен. В числе убитых находился молодой, храбрый офицер, Эриванского карабинерного полка прапорщик Огарев и 60 нижних чинов; ранено, кроме Бурцова, 12 офицеров и 222 человека нижних чинов.

Иван Григорьевич не перенес своей раны и 23-го июля скончался в Байбурте, на тридцать пятом году от рождения.

Кроме достоинств военачальника, поставивших имя его в одну войну в ряду имен отличнейших наших генералов, Бурцов был известен и в обществе за человека благороднейших правил, а потому и смерть его, особенно в столь цветущих летах, была не только весьма чувствительною потерею для армии, но и предметом общего сожаления.

Полковник Александр Михайлович Миклашевский

Полковник Александр Михайлович Миклашевский

Александр Михайлович Миклашевский родился в незабвенном для Русскаго 1796 году, и был сын известнаго тайнаго советника Михаила Павловича Миклашевскаго, который, быв полковником Стародубскаго Карабинернаго полка, на Рымнике, в дивной, непостижимой, Суворовым задуманной и приказанной атаке нашей конницы против турецкаго вала, вдоль опушки леса, первый перелетел чрез него с своим полком, изрубил турок и взял их пушки. Образование он получил в Пажеском Его Императорскаго Величества Корпусе, и из камер-пажей, 28-го марта 1816 года, произведен в прапорщики лейб-гвардии в Измайловский полк, имея от роду 21 год. Следующие два чина молодой гвардеец получил очень быстро: 4-го июля 1817 года – он произведен в подпоручики, а 27-го февраля 1819 года – в поручики. Мирно текли дни Александра Михайловича в столице, посреди обыкновенных служебных занятий, и изменились только с 12-го октября 1821 года, когда он был назначен адъютантом к генерал-майору Гартонгу 2-му. В этой должности он произведен: 26-го января 1822 года – в штабс-капитаны и 13-го марта 1823 года – в капитаны.

22-го октября 1824 года Александр Михайлович переведен подполковником в 22-й егерский полк, а 17-го июля 1826 года – в 42-й егерский.

Этот полк принадлежал к составу Отдельнаго Кавказскаго Корпуса. Вскоре после перевода в него Миклашевскаго открылась Персидская война, покрывшая громкою славою Русское оружие, и началась боевая жизнь, которой наш герой постоянно жаждал.

Миклашевский начал поход участием в семнадцатидневном движении, с 12-го по 29-е сентября, которое предпринял генерал Ермолов в Казахскую и Шамшадильскую дистанции, с намерением не допустить сардаря Эриванскаго грабить приверженных к нам жителей. Потом он находился в отряде, с которым генерал-адъютант Паскевич, с 24-го октября по 4-е ноября, делал движение за Аракс, в намерении воспрепятствовать персиянам отделять значительныя силы против отряда полковника Мищенки, следовавшаго из Ширванскаго ханства, и чтобы удалить от берегов Аракса неприятельския партии, производившия, для грабежа, внезапные набеги на пограничныя селения. Недостоверность известии о неприятеле служила тоже утвердительною причиною к исполнению движения. Наши войска быстро и вполне удачно прошли чрез ущелья и крутыя горы, которые почитались до того твердою защитою Персии, и – цель предприятия была совершенно достигнута, как удалением персиян от границы и возвращением в пределы России большаго числа уведенных жителей, так равно приобретением значительных способов продовольствия в краю самаго неприятеля.

Далее, с 26-го декабря по 20-е января 1827 года, Миклашевский был снова за Араксом с генералом Мадатовым. Отряд, перешел Аракс, двинулся по Делауртскому ущелью к реке Самбуру. Неожиданность появления наших заставило покориться шахсеванцев, аджалибцев и другие поколения, там кочевавшия и производившия набеги и грабежи по нашим границам: множество семей возвращено в Россию; потом Мешкинский округ, найденный удобнейшим для действий против шахсеванцев, вместе с городом Лори, занят нами, и жители присягнули на верноподданство Русскому Государю. При этом 2,000 верблюдов, 10,000 рогатаго скота и 60,000 овец отбито; старшины ханства Карадагскаго явились с покорностию; по всему краю распространился страх: в Агаре и близлежащих селениях, по повелению Аббас-Мирзы, сожжены все запасы и истреблены все произведения; жители городов и селений выслали депутации для испрошения пощады, и вообще на робких персиян произведено выгодное для нас впечатление. При этом войска наши преодолели неимоверные трудности по дорогам, почти непроходимым, и покоряли одним появлением своим. Наконец, удачная экспедиция эта, исполненная в самое суровое время, переходом чрез гору Сават-Гадич, изумившая всех жителей, утверждавших, по словам старожилов, что в это время птица чрез нее не пролетала, имело еще и то важное следствие, что дала возможность собрать полныя сведения о крае.

Чрез три месяца, Маклашевский опять был с Мадатовым, имевшим поручение начать кампанию этого года. 16-го апреля отряд, вверенный князю, двинулся из места своего расположения к Худоперинскому мосту, при котором, 18-го числа, под выстрелами персиян, сделано мостовое укрепление, очищены оба берега реки и, с неимоверными трудами, устроена переправа.

За отличия, оказанныя в этих делах, Миклашевский удостоился получить Монаршее благоволение, объявленное в Высочайшем приказе, 8-го июня.

В начале следующаго года, когда переговоры, открытые с персидским правительством, были прерваны и начаты снова военныя действия, генерал-лейтенант граф Сухтелен двинулся к крепости Арбедилю, и лишь только явился под стенами этого города, крепчайшаго во всем Азербаджане, как неприятельский комендант поспешил, 26-го января, отворить ворота твердыни нашим войскам. В этой экспедиции, чрезвычайно важной во всех отношениях, Миклашевский принимал деетельное участие и, за оказанное отличие, удостоился получить новое Высочайшее благоволение.

Этим кончились действия нашего героя в Персидскую войну: вскоре был заключен блистательный Туркманчайский договор.

Чрез несколько времени Русской орел устремил полет от Кавказа и Арарата в пределы другой мусульманской державы, осмелившейся объявить войну России. Миклашевский имел честь участвовать в ряду блистательнейших побед, покрывших вечною славою неустрашимые Кавказские войска, находясь в главном действовавшем корпусе, под личным начальством графа Паскевича Эриванскаго.

14-го июня наши войска перешли чрез рубеж Империи, в течение восьми дней совершили поход до знаменитаго Карса, средоточию всех сил, прилежавших к России турецких областей, успели разбить неприятеля, намеревавшаго задержать нас в пути, и, 23-го июня, знамена Николая развевались уже на твердынях неприступной до того крепости.

В этот славный день, с восходом солнца, наши батареи открыли канонаду. Неприятель был изумлен: орудия, находившияся на высоте укрепленнаго лагеря, немедленно прекратили пальбу, и войско, их защищавшее, пришло в смятение. Но, в то же время, с верхних башен крепости и с неприступной цитадели, имевшей батареи в несколько ярусов, направлены были все выстрелы на главную траншею и начинали производить в ней сильное разрушение.

Следуя сделанному накануне распоряжению, надлежало, при первом удобном случае, овладеть высотою неприятельскаго укрепленнаго лагеря, для заложения на ней нашей рикошетной батареи. Поэтому замеченное в неприятеле смятение не позволяло отлагать далее исполнение такого намерения, и командовавший всею пехотою генерал-лейтенант князь Вадбольский, немедленно, по повелению главнокомандовавшаго, отрядил Миклашевскаго с двумя ротами 42-го и одною 39-го егерских полков – взять кладбище, которое лежало на полугоре.

Миклашевский исполнил это почетное поручение с отличною быстротою, не взирая на сильный ружейный огонь и на картечи, которыми был встречен; но как от кладбища до неприятельских шанцов оставалось небольшое пространство и оно было усеено каменьями, то Миклашевский, увидев возможность овладеть всею высотою, бросился в штыки и вытеснил неприятеля из шанцев, взяв у него два орудия и четыре знамени.

Главнокомандовавший, заметив, что, увеличившись новыми толпами, турки начали теснить русских, отрядил к сражавшимся полковника Реута, с баталионом 42-го егерскаго полка, который, однако ж, взяв направление несколько влево, встретил крутой утес. Усиленный неприятель, оставя отбитые шанцы, стал теснить наш левый фланг.

Здесь произошел самый отчаянный рукопашный бой. Турецкая толпа смешалась с нашими войсками, и не только ружейная пальба и сабельная рубка, но даже взаимное поражение каменьями продолжались около четверти часа. Одно только отличное мужество начальников и всех наших офицеров восстановило порядок. Наконец неприятель был смят, опрокинут и, оставив укрепленную высоту, бросился по разным направлениям к крепости и цитадели.

Тогда главнокомандовавший, имея в виду основать 2-ю параллель, приказал вытеснить неприятеля из Армянскаго форштадта и послал в подкрепление на левый берег Карс-Чая три роты Грузинскаго гренадерскаго полка, под командою графа Симонича. В это самое время князь Вадбольский повел туда же войска подполковника Миклашевскаго и полковника Реута, усилив их остальными ротами 42-го и 39-го егерских полков.

Неприятель, весьма многочисленный, долго сопротивлялся: каждый дом форштадта надлежало брать силою; резня была страшная; одна улица, в которой турки были захвачены с двух концев и подняты на штыки, вполне завалена грудами трупов. Но, не взирая на отчаянную храбрость неприятеля и подкрепление ружейным и картечным огнем с противной стороны реки, сопротивлявшиеся должны были отступить, и укрылись в отдельном квартале, подле нижнего моста, из котораго начали поражать егерскую колонну.

Полковник Бородин и князь Вадбольский двинулись на подкрепление нашим и очистили все пространство до берегов Карс-Чая. Стрелки перешли мост и, вблизи крепости, заняв неразрушенные строения, меткими выстрелами тревожили защитников стены. Турки видимо приходили в расстройство. Наши пошли на штурм предместия Орта-Капа. На западной стороне, вслед за полковником Бородиным, ворвались в предместие 42-й егерский полк и баталион 39-го, с которыми был Миклашевский. Оттуда колонны двинулись к крепости. Стрелки прокрались под самые стены ее и в одно мгновение обхватили их. Вскоре ближайшие башни были заняты, Русские ворвались в ворота крепости, придвинулись к стенам цитадели, и – Карс пал.

Миклашевский, за отличие, оказанное в этом блистательном подвиге, 16-го ноября, Всемилостивейше произведен в полковники.

От Карса Паскевич, 16-го июля, двинулся к Ахалкалаки и, перешед с величайшим трудом верхний хребет гор Чилдырских, внезапно явился под стенами этой крепости. Миклашевский принимал участие: 23-го – в рекогносцировке и обложении и 24-го – во взятии ее штурмом.

Потом он участвовал в суворовском марше, которым Паскевич прошел чрез высокие лесистые горы, отделявшие санджак Ахалкалакский от Ахалцыхскаго, по непроходимым тропинкам и утесам, чрез которые, с величайшим усилием, надлежало спускать и поднимать людьми орудия и обозы. Не смотря на все трудности пути, 4-го августа, большая часть наших войск прибыла уже на переправу, при реке Куре, в шести верстах от Ахалцыха.

В ночи, главнокомандовавший, чтобы обеспечить левый фланг лагеря, приказал Миклашевскому, с сводным баталионом 41-го егерского полка, занять одну из высот противуположного берега. Это было тотчас исполнено, и на ней, при деревне Чала, заложен небольшой окоп.

5-го числа войска наши начали переправляться чрез Куру; с первым движением их вперед неприятель показался противу редута Миклашевскаго, стараясь занять наш левый фланг; но несколько пушечных выстрелов заставили его отойти к городу.

Вечером этого дня турки, пользуясь скрытым местоположением за речкою Ахалцых, устремились к вагенбургу, в числе 5,000 человек. Четыре эскадрона драгунов и уланов ударили им во фланг; один из них врубился в средину неприятеля; но, по неровности места и многочисленности противников, принужден был отступить, сильно преследуемый. Тогда подоспел в подкрепление другой эскадрон и, беглым шагом, егерский баталион Миклашевскаго. Картечные выстрелы и ружейный огонь способствовали атаке драгун и расстроили, и смяли турок.

9-го числа Миклашевский участвовал в атаке позиции Киоса-Магмет-Паши и Мустафа-Паши и четырех укрепленных их лагерей, – в отважном предприятии, от котораго не только зависела участь осады и слава оружия, но вместе судьба и безопасность целаго Закавказского Края. Между прочим, когда еще в начале сражения сильная турецкая пехотная колонна особенно старалась рытвиною пробраться до позиции нашего корпуса, баталион 41-го егерского полка, под командою Миклашевскаго, вместе с Херсонским гренадерским полком, по выражению донесения главнокомандовавшаго, «с примерною храбростию» отражал беспрестанно возобновлявшиеся покушения неприятеля, поддержанного сильным перекрестным пушечным огнем.

За отличие в этих делах Миклашевский Всемилостивейше награжден орденом Св. Владимира 4-й степени с бантом.

С 5-го по 15-е августа он находился в прикрытии траншейных работ, а 15-го участвовал в жестоком, кровопролитном штурме города, в котором упорная защита гарнизона, на каждом шагу противопоставлявшаго мужеству Русскому самое отчаянное сопротивление, – должна была уступить: 16-го гордый Ахалцых, в крови, пламени и пепле, пал к стопам Государя России.

Вскоре затем кампания 1828 года кончилась.

На следующий год, едва переступили кавказские войска предел прошлогодних завоеваний, как начали уже новый ряд блистательных подвигов. Миклашевский, назначенный 17-го марта командиром 42-го егерского полка, во всех их принимал деетельное участие. Он находился опять в главном корпусе, действовавшем под предводительством Паскевича.

Таким образом он участвовал, 13-го июня, в переходе чрез неприступный до тех пор Саганлугский хребет, которым Паскевич двинулся навстречу Сераскиру Арзрумскому, шедшему ударить на нас; 14-го – при отражении неприятельской кавалерии, стремительно атаковавшей наши передовые кавалерийские партии, расположенные пред лагерем Гагки-Паши, на урочище Дела-Мусо-Фурни; 15-го и 16-го – при занятии высот, окружавших укрепленный лагерь Гагки-Паши и при его рекогносцировке; 17-го – в сражении с неприятельскою конницею, предводительствованною Осман-Пашею, близ речки Рунку-Су и при выбитии из завалов неприятельской пехоты около селения Бордус; 18-го и 19-го – в смелом и дерзком обходе турок, в котором было совершено до 50 верст самой трудной дороги по снегам и глубоким оврагам, и – в последний из этих дней – при поражении неприятельской конницы, высланной из лагеря Гагки-Паши, и совершенном разбитии и рассеении главных сил Арзрумскаго сераскира, занявшим, под личным начальством Турецкаго главнокомандовавшаго, при селении Калилы крепкую позицию; 20-го – при овладении приступом укрепленного лагеря Гагки-Паши при урочище Милли-Дюза и в разбитии всех находившихся в нем войск.

За отличие, оказанное в этих делах, – в которых гений полководца и храбрость Русская заменяли слабость наших сил сравнительно с неприятельскими, – в победах, распространивших ужас по всем окрестным странам, и открывшим Русским войскам свободный путь в сердце Малой Азии, – Миклашевский Всемилостивейше награжден орденом Св. Анны 2-й степени.

Вслед за тем он участвовал в новых блистательных подвигах, утвердивших навеки славу Паскевича.

20-го он находился в отряде генерала князя Бековича-Черкасскаго, которым был занят город Хорасан и истреблены хранившиеся в нем значительные продовольственные и артиллерийские запасы; 23-го – в авангарде, с которым Паскевич занял крепость Гассан-Кале, почитавшуюся ключем Арзрума; 24-го и 25-го – в быстром походе к славной столице Анатолии, и в перестрелке при занятии лагерного места; 27-го – при занятии укрепленной высоты Топ-Даг, лежащей пред Арзерумом, а вслед за тем и при занятии самого города и крепости, – центра могущества оттоманов на Востоке, павшего к стопам Потомка Петра, в самый день битвы Полтавской.

После этого славного подвига Кавказских войск, изумленный неприятель беспрекословно покорялся; целые провинции Азиятской Турции покорялись Русскому оружию, и только беспокойные толпы разбитых войск, с воинственными горными племенами, осмеливались сопротивляться, и бродили толпами в разных направлениях, грабя жителей. Для усмирения их были предприняты наступательные движения, из которых в некоторых находился и Миклашевский.

Таким образом, 22-го августа, он был отправлен в Кониский санджак для усиления отряда генерал-майора Сергеева, и потом участвовал: 24-го – в разбитии куртинской партии; 26-го – в перестрелках с неприятельскою конницею и преследовании ее к Кашемировому хребту; 27-го – в разбитии у подошвы этаго хребта значительнаго отряда и преследовании его за горы; 31-го – в прогнании куртинцев, напавших на греческую деревню Тержанского санджака, и 1-го сентября – в разбитии куртинцев на обратном следовании к Арзеруму.

2-го сентября был заключен славный Адрианопольский мир – вечный памятник умеренности в Бозе почивающаго Государя Императора; но кавказские Его войска узнали о великом событии только чрез месяц. Это дало возможность им ознаменовать себя новыми успехами.

Миклашевский участвовал: 5-го сентября – в экспедиции в Тержанский санджак; 10-го – при рассеении неприятеля в 10-ти верстах от Пекериджа, вместе с сикурсом под начальством генерал-майора Н. Н. Муравьева и, в тот же день, под начальством этого генерала, в перестрелке при Перидже; 11-го и 12-го – в преследовании неприятеля; 13-го – при занятии селения Пун; 14-го – в следовании к крепости Мамахатул; 15-го – в ночной экспедиции к Пекериджу и в прогнании турецкой конницы, занявшей это селение; 20-го – в обратном движении к селению Ашкале, а оттуда, 5-го октября, к Арзеруму, из котораго в июле 1830 года воротился в наши пределы.

За понесенные труды в обе кампании, Миклашевский получил: медали, за них установленныя, и два годовых оклада жалованья.

В том же 1830 году он принял участие в экспедиции генерал-адъютанта Стрекалова в Джаро-Белоканскую область, и действовал, 5-го ноября, при разбитии скопища лезгин, напавших, в большом числе, на войска наши, находившияся для прикрытия фуражиров, и, 14-го ноября, при овладении селением Закаталы и истреблении его до основания.

Наконец настал 1831 год, наиболее славный, но, к сожалению, и роковой для Миклашевскаго.

В это время смелый и предприимчивый изувер Кази-Мулла, пользуясь недостатком войск наших в Дагестане, невероятно усилился. Необходимо было остановить успехи возмутителя. Возстановление дружеских сношений с Персией, – прервания которых несколько времени опасались, – дало к тому средство, и решено было обратить в Дагестан значительныя силы и ударить с двух сторон: от Дербента и с Кавказских гор.

В конце сентября собран было в Дербенте отряд из 3,500 человек пехоты, 3,000 конницы и 20 орудий, над которым принял начальство генерал-адъютант Панкратьев, в то время еще управлявший Закавказским краем. Зная, что табасаранцы решились защищаться до крайности и готовы собраться в один миг в то место, куда направлено будет нападение, он разделил войско на три отряда, чтобы развлечь их силы, обманув их ожидания. Полковник Басов должен был сделать диверсию вправо на Маджалис; полковник князь Дадиан влево в Кучни, а главный, т. е. средний отряд, порученный Миклашевскому, назначен был действовать прямо от Великента на Дювек.

В 11 часов ночи, на 2-е октября, наш герой, налегке, двинулся вперед с двумя баталионами своего полка, 42-го егерскаго, 1-го Куринскаго, с 1-м и 2-м конно-мусульманскими полками, при 4-х орудиях.

Заимствуем подробности об этой экспедиции от участника в походе.

Ночь была темна. Скупое небо погасило все огоньки свои. Наши брели по колено в грязи, цепляясь за терновники, запутавшие окрестный лес непроницаемою оградою, и каждый миг в опасности слететь в речку Дарбах, по крутому берегу которой шли. «Вы бы сказали, – говорит очевидец, – что идет армия мертвецов, покинувших свои могилы, так безмолвно, так неслышимо двинулись мы вперед по излучистому яру, в двойном мраке ночи и тени леса, над нами склепом склоненнаго». Колеса не стучали, подковы не брякали по болоту: нигде ни голоса, ни искры. Лишь изредка раздавался по бору удар бича или звук пушечной цепи. С невероятным трудом вытаскивали на людях орудия… Наконец не только под людьми, но и под артельными повозками, кони пристали, выбились из сил. Арьергард оттянулся. Миклашевский налетел соколом. «Руби колеса, жги повозки, жги артиллерийския дроги! Стоит ли эта дрянь, чтобы из-за нее опаздывать! Истребляй: я за все отвечаю!» Велено – сделано. В пять минут дорога была чиста, вещи разобрали по рукам. Коней пристегнули под пушки; прибавили к ним и офицерских верховых. Покатились, пошли быстро, легко, весело. Миклашевскаго слово ободряло солдат лучше двойной чарки, и с неимоверною скоростию перелетели наши 35 верст, и часу в девятом утра послышали впереди жаркую перестрелку: это дралась наша татарская конница. Шомпола зазвучали «Гренадеры!.. ходу!.. Скорым шагом, беглым шагом!..» Выстрелы из лесу начинали наших пронизывать – насилу-то догадались. Если б неприятели заранее заняли чащу, многие из отряда не донесли бы своих голов до Дювека. Наконец показался и Дювек, который считался неприступною твердынею Табасарани. «Неприступная, – прибавляет свидетель, – забавное выражение! Его нет, слава Богу, в словаре Русскаго солдата». «Вперед, вперед!..» Дело загорелось.

Селение Дювек стоит в развале ущелия, на скате большой горы. Над ним, па полтора пушечных выстрела, лепится выше деревня Хустыль. Речка Дарбах, извиваясь в крутом, но широком русле, образует перед Дювеком колено. Правый ее берег против селения, от множества ключей, не имеющих истока, затоплен вязким болотом; дремучий лес обнимает всю окрестность. Егеря 42-го полка пошли вправо, чрез топь, Куринцы – влево, чрез крутой овраг, на дне котораго текущий ручей, впадая в Дарбах, образует пред Дювеком букву У – все под убийственным огнем из лесу, из домов, из завалов. Перед пехотою еще ходили на приступ наши спешенные мусульмане; но когда Мамат-Ага, безстрашный помощник полковаго командира, был убит, когда они потеряли лучших стрелков своих, куринцы их опередили, влезли в овраг, стали подниматься на противоположную круть… Густей, густей гранаты полетели над нашими застрельщиками. Ура! В штыки! А уж дело решеное, что против кавказскаго штыка ничто устоять не может; завалы были отбиты, неприятель стоптан, но, ожесточенный поражением, засел в домах, стрелялся, резался; ему было жаль богатых пожитков, свезенных в Дювек из всех окрестных возмутившихся деревень, как «в твердыню, которой не мог взять и сам ужасный Шах-Надир. куда не проникал даже Ермолов, котораго слава ярче Искендаровой и Шах-Надировой за Кавказом». Пришлось штурмовать камень за камнем, шаг за шагом. Кровь лилась – огонь очищал от ней землю. Наконец, после шестичасовой битвы, вся деревня впала в руки наши; но из лесу, из-за плетней, из-за плит кладбища, враги не переставали стрелять в победителей, и лишь картечь присмиряла их на время. Пожар, как ангел-истребитель, протекал Дювек из конца в конец. Ночь пала.

Чудно прелестен был вид этой ночи. Пламя катилось волнами и змеем пробивалось сквозь высокия кровли домов, большею частию двухъярусных. Вся гора была озарена, и по ней вверху видны были лица, слышны крики женщин, ожидавших приступа к Хустылю. Между дымом и огнем чернелись остеклевшия развалины, и из этого-то ада солдаты и мусульманские всадники выносили раненых. Поодоль несколько человек рыли общую могилу павшим своим товарищам. Коротка солдатская молитва и за свою жизнь, и за душу земляка! Ни одной слезы, ни одного слова не уронил никто по убитых; но зато, как выразительны были лица окружающих в зареве пожара, то прислоненныя к штыкам, то поднятыя к небу!.. Все кинули по горсти земли, чужой земли, на очи собратий. Повременные выстрелы гремели requiem.