Текст книги "Кавказцы или Подвиги и жизнь замечательных лиц, действовавших на Кавказе. Книга II, том 3"

С убитыми и ранеными потеряли мы в этом деле 4 офицеров и до 90 нижних чинов, включая в то число и мусульман, дравшихся отлично, особенно полка князя Баратова, которому досталось обскакать Дювек слева по лесу. Лошадей легло более 60.

Деревня стала потухать. Развалины угля дымились. Тогда Миклашевский приказал развести огромные костры перед отдыхавшим на поле строем по сю сторону Дарбаха. и вдруг, без бою, без шума, снялся, послав наперед татарскую конницу. Кони их гнулись и кряхтели под тяжестию добычи. Повозки были нагружены ею донельзя.

Солдаты были утомлены и боем, и походом, и бессонницею, но шли скоро, весело – победа оперяет хоть кого; притом каждый чувствовал, что если неприятель станет напирать в теснине, где каждый куст, каждый пень ему стена – потеря будет значительна. Но, к счастию, дювекцы, ожидавшие, что наши наутро пойдут штурмовать верхнюю деревню, были обмануты, и поздно спохватились преследовать. Отряд с легкою перепалкою прошел дефиле, и наутро был уже опять в своем лагере под Великентом, совершив в 35 часов два перехода и битву. Это чисто по орлиному: налетел, ударил, схватил, исчез. По возвращении, как обыкновенно, пошел пир горой. Песни, веселье – гуляй, душа! Все не могли нахвалиться Миклашевеким, и точно за дело. «Без его решительности и быстроты, без его храбрости, незнающей зарока, благоразумный план генерала Панкратьева мог остаться напрасен. Он знал, кому доверить важнейшее дело; Миклашевский умел оправдать это доверие»[55]55
  Письмо от 15-го октября 1831 года из лагеря близ селения Джамикент.


[Закрыть].

Вслед за этим Панкратьев решился овладеть селением Эрпели, окруженным оврагами и крутизнами, защищаемым 10,000 горцев, ожидавших русских за крепкими завалами.

Мятежниками повелевал Уммалат-Бей – храбрый сподвижник Кази-Муллы, который произвел его в шамхалы.

22-го октября войско пришло к Темир-Хан-Шуре, а на другой день двинулось на Эрпели тремя колоннами. Первую колонну, назначенную обойти селение справа, вел Миклашевский. Впереди ее неслись: Басова казаки, бакинская и куринская конница, потом шли два баталиона 42-го егерскаго полка и семь рот Эриванскаго карабинернаго при 8-ми орудиях. Второю, – состоявшею из двух баталионов апшеронцев и одного баталиона куринцев, при 7-ми орудиях, – командовал генерал-майор Коханов; за нею следовал резерв, из трех конно-мусульманских полков, под начальством генерал-майора Калбалай-Хана. Шли полем сквозь густой туман: в самом близком расстоянии невозможно было различить предметов; но, благодаря верной карте и зоркому глазу Панкратьева, отряд двигался вперед, не уклоняясь ни шагу от даннаго направления. Наконец, близка была встреча. Ветер, как нарочно, пахнул сильнее, туман приподнялся, и впереди открылся слева крутой овраг, за которым вздымалась лесистая гора; прямо лежал длинный бугор, вооруженный засеками из деревьев и копаными завалами. Далее, по холмам, колебалось что-то, как редкий лес от ветра. Это деревья, говорили одни. Это всадники, утверждали другие. Гранаты решили спор. Грохот пошел по горам, когда заговорила батарее, выскакавшая вперед… В самом деле то была конница. Она слилась, взвилась – и след простыл. Как не жалуют азиятцы гранат! В это время наши мусульманские удальцы стали доезжать до самых завалов. Тах, тах. вся их линия расцветилась пальбою, и справа егеря с эриванцами пошли на них без выстрела в штыки. Миклашевский, на белом коне, вздымался в гору впереди обеих колонн; шинель играла на нем по ветру. Ура! Ура! Апшеронские стрелки тогда же бесстрашно кинулись через овраг. Левее их забирали в гору Басова казаки. Пальба закипела. Беглый огонь мелькал сквозь пары, как фейерверк. Крики угроз с обеих сторон, бой барабанов, стон земли от пушечных выстрелов, отражаемых отголосками хребта. «Ну, право, сердце не нарадовалось!» – говорит Марлинский[56]56
  Письмо из лагеря при селении Темир-Хан-Шуре, 25-го октября 1831 года.


[Закрыть]. Гранаты, прерывая туман, гремели, будто катаясь по ступеням; свист пуль производил эффект чудесный. «Могу вас уверить, – прибавил знаменитый писатель, – что эта фуга стоила всех чертовских нот из Фрейшица».

Наконец, «ура! вперед!» и наши были под завалами; но все еще не видят врагов, так густ туман; но вот сошлись в упор. дуло в грудь, штыки в спину, вскакивают на завалы, пробираются сквозь засеки, и неприятель бежит, оставляя трупы, кровь и плен по следу.

Дело решилось в два часа. Обойденные справа и слева по крутизнам, которые считали они неприступными; пораженные в центре, который мечтали неодолимым по тройной ограде укреплений, враги отхлынули, скрылись со стыдом, оставя более 150 тел на месте. Наша потеря была ничтожна. Вслед за тем, штыками взяты Эрпили, и огромная добыча, имущество всех окрестных деревень, свезенное сюда из надежды на твердыню, местоположение и еще более на множество, на отвагу защитников, – досталось нашим солдатам. «Слава, слава оружию Николая! Хвала и честь вождям Его!»[57]57
  Марлинский, там же.


[Закрыть].

Отсюда Панкратьев двинулся к Чиркею и «в один день совершено покорение одного из неприступнейших селений Кавказа, которое оградил он в лоне своем и крутью гор, и быстрым потоком! Люди, не признававшие от века никаких властей, склонились пред оружием Русскаго Царя. Что ж может противустать Его воле, уму Его вождей, отваге Его воинов, когда здесь самую природу победили силы человека.»[58]58
  Марлинский. Письмо из лагеря под селением Галем-Бек-Аулом, от 28-го октября 1831 года.


[Закрыть]

Примеру Чиркеявцев последовали другие салатовския селения и койсубулинцы. Панкратьев, усилив войска в Северном Дагестане, распустил, в ноябре, собранный им отряд на зимния квартиры. Миклашевский остался начальником наших войск в шамхальских владениях.

Аул Чиркей в Дагестане

Кази-Мулла бежал к чеченцам, которые восстали. Изувер бросился к Кизляру, и, 1-го ноября, неожиданно захватил и разграбил этот город. Вельяминов поспешил туда, строго карая чеченцев, принявших участие в этом набеге. Кази-Мулла обратился к Чиркею, но непринятый тамошними жителями и выгнанный, по требованию генерала Панкратьева, из селения Гимры, снова засел, с ревностнейшими своими приверженцами, в сильно укрепленном им и почти неприступном Чумкескенте, разглашая, что хочет мстить отпавшим своим сообщникам, и, между тем, похищая баранов у соседних деревень.

Генерал-майор Коханов выступил против разбойника с двумя баталионами, подкрепленными Шамхальскою пехотою при 4-х орудиях, 26-го ноября. С ним находился и Миклашевский. Неприятель был атакован, но непроницаемый туман воспрепятствовал успеху. Наши отступили. Горцы дерзостно кинулись из завалов своих и горячо преследовали отступавших, которых глубокий снег и чрезвычайно суровая погода принудили возвратиться в самые Казанищи.

В ночи на 26-е число, Кази-Мулла отрядил 300 человек для нападения на Эрпили; но там сторожил их отважный Улу-Бей и набег был неуспешен. Изувер притаился в Чумкескенте, но могли ли, но должны ли были Русские терпеть непримиримая врага в 12-ти верстах от себя? Это значило бы потоптать свои лавры, даром потерять плоды победы. Командовавший войсками взвесил, какое влияние может сделать эта дерзость на умы дагестанцев и горцев, даже на войска наши, – и решил: непременно взять Чумкескент. Дело это генерал Панкратьев поручил Миклашевскому, который незадолго, по болезни бригаднаго генерала, принял начальство над отрядом[59]59
  Подробности об этом подвиге нашего героя взяты из письма Марлинскаго, от 6 го декабря 1831 г., писаннаго в селении Гилли. Красноречивый повествователь славных дел Кавказцев начинает это письмо следующими словами: «Какой Русский не веселится сегодня, празднуя тезоименитство великаго нашего Монарха! Но между тем, как шампанское шумит и льется и пьется за Его драгоценное здоровье у вас в столице, я посвящу эти часы славе Его победнаго оружия».


[Закрыть].

Отряд этот собрался в Казанищи 30-го ноября. Назавтра назначен был бой, и все знали, что он будет упорен, ибо все слышали, что Чумкескент едва доступен, что там есть крепостца, что она защищается тысячью отчаянных удальцов, племен лезгино-аварских; но «солдаты любили Миклашевскаго как душу, и так твердо веровали в беззаветную храбрость, в благоразумие его распоряжений, что готовились в дело весело, беззаботно». В палатках раздавались шутки, вкруг огней песни, о! сколь для многих были оне последними!

Миклашевский ужинал с немногими близкими к нему. Он казался веселым, но едва ли был им. Невольная дума мрачила его лице. «Ну, господа! – сказал он, – надо славно заключить славный поход. Я должник Государю за многие милости, особенно за позволение ехать в отпуск, – и сделаю все, что могу. Отработаем дело молодецки – и я летом полечу на родину. Воображаю, как будет рад мне старик, отец мой! Про себя и говорить нечего – я Русский, я сын, я жених! Лестно мне, что генерал Панкратьев выбрал меня приложить кровавую печать к странице Истории, на которой блестит его имя; но, подивитесь, я бы почти был рад, если б Кази-Мулла бежал заранее. Мне снился в прошлую ночь страшный сон. Чудилось мне, что в мою палатку вбегает прекрасная женщина, в слезах, с растрепанными волосами, жалуется, что она кем-то покинута. Прошла минута, и она уже лежала в моих обятиях, как ангел ко мне ласкается, но я чувствовал, что поцелуи ее – лед, грудь холодна, как зима, она холодела на руках моих. Мне стало страшно, я зяб, я застывал, я замерзал; сердце переставало биться. Просыпаюсь!. Одеело у ног, и холодный ветер играет полами шатра. Разумеется, это вздор. Будучи отрядным начальником, я менее чем когда нибудь подвержен буду личной опасности. Но успех сражения?..» Разговор о деле замял и мысль о грезах.

На восходе солнца отряд двинулся из Казанищ в гору, к Чумкескенту. Надобно сказать, что Чумкескент выходит с хребта мысом, ограниченным с юга оврагом, а с севера крутым обрывом; вся окрестность его обнята густым лесом, дорога на этот мыс идет по правой стороне оврага и, огибая который, спускается рытвинами. Почти на углу Чумкескента стеснено несколько землянок и саклей, скрывавших семьи мятежников во время лета. Миклашевский, оставя против тропинки, туда ведущей, роту куринцев с одним орудием, прочия войска послал в обход. Шамхал и Ахмет-Хан стали с людьми своими на дороге от Казанищ. Улу-Бей с эрпилинцами занял дорогу к Гимрам, и, заметя, что к Чумкескенту идет на выручку толпа аварцев, пересек им путь, разбил их, взял в плен 12 человек. Рекогносцировка показала, что через овраг невозможно перевезти пушку, и что обходная дорога заграждена засеками и перекопами, следственно требует долгаго времени для расчистки, – а велик ли зимний день?.. Миклашевский решился сделать натиск одною пехотою. Перекрестились – пошли. Пули уже заиграли. Восемь орудий остались бить по видным завалам перед селением; но когда наши обежали его, пушки умолкли, настала жатва свинцом и железом. Апшеронцы и егеря на славу атаковали неприятеля, разом выбили его из завалов, из саклей, и беспощадно коля встречнаго и бегущаго, по следам их, кинулись с двух сторон к укреплению Агач-Кале, которое, будучи скрыто в ложбине от пушечных выстрелов, только тогда открылось глазам нападавших. Это Агач-Кале было трехстенное укрепление, воздвигнутое на краю утеса. Наружные углы его обстреливались саклями, сложенными в роде башень. Оно скатано было из огромных деревьев в несколько венцов, и накрыто суковатыми пнями (chevaux de frise). Между бревнами вложены были по концам палочки, отчего во всю их длину образовались весьма удобныя стрельницы; из них-то летел смертоносный огонь на наступавших. Скрытые за непроницаемою оградою, горцы били на выбор. Солдаты наши, не смотря на это, бесстрашно кинулись вперед; но когда град пуль срезал целые ряды храбрейших, когда несколько офицеров легли на окровавленный снег, – натиск превратился в перестрелку жестокую, убийственную, ибо расстояние между крепостцою и рассеенными купами дерев не превышало 80 шагов. Кучки бесстрашных егерей, предводимых достойными своими офицерами, кидались несколько раз к стенам укрепления, срывали окровавленныя знамена, пытались взлезть наверх; иным удалось и это, но суковатая кровля была непроницаема: герои падали, пробитые десятками пуль. Осажденные оказали отчаянное сопротивление; иные, увлеченные бешеною храбростию, вылезали из укрепления, и с шашкой в руке гибли на штыках. Выстрелы их были метки и непрерывны; упорство, месть, ожесточение росли с обеих сторон; подошва Агач-Кале завалена была трупами коней и людей. «Никогда в жизни не видал я – прибавляет Марлинский – столько крови и столько храбрости на столь малом пространстве!»

Миклашевский нетерпеливо ждал решения боя за оврагом; но когда прискакал к нему офицер, и сказал что-то на ухо, он вспыхнул. «Коня!» и в тот же миг велел двум ротам куринцев следовать за собою, спустился с крутизны вскачь, и вскачь поднялся на противоположный утес, по такой крутизне, что и пешком взлезть трудно. «Судьба несла его», – говорили солдаты. Он спрыгнул с коня, обнажил шашку и крикнул: «Вперед, друзья! Теперь наша очередь показать себя молодцами!» – «Ура, ура!» – заревели солдаты: «ура, вперед! с нами отец наш!» Все ожило, все хлынуло к Агач-Кале.

Штурм Агач-Кале, на котором убит полковник Миклашевский 1 декабря 1831 года

Он пошел на приступ впереди всех, между ротою куринцев и егерей, подбежал к бойнице, и, в запальчивости, хотел заколоть сквозь нее горца, но злодейские выстрелы сыпались, кипели, и роковая пуля пронзила его грудь, пробила сердце и легкия. Он успел только сказать: «Возьмите!» ступил назад и пал. Вслед же за ним смертельно ранен майор Кандауров, тяжело – подполковник Михайлов, пять обер-офицеров и множество нижних чинов.

Но смерть храбраго полковника не могла остаться без мести, завет его без исполнения. Ожесточенные солдаты руками рвали сруб, лезли наверх, ломали кровлю и вломились, наконец, в укрепление, падали друг на друга, друзья и недруги – все смешалось. Когда ударили отбой, лишь одни трупы злодеев остались в Агач-Кале: там не было ни пленных, ни раненых. Темнота укрыла многих мятежников от гибели: они катком спустились с обрыва. На месте сражения осталось более 150 тел и 70 лошадей. В числе убитых узнали татары лучших наездников и товарищей Кази-Муллы. Взяты два почетныя знамени и одно Гамзат-Бее; добыча в вещах и деньгах, в том числе в богатейших уборах кони Кази-Муллы и Гамзата. Кази-Мулла бежал так неожиданно и торопливо, что в пещерке, в которой он во время дела молился, нашли его Коран и другие духовныя книги. Ковер, на котором сидел он, был залит кровью. Его полагали тогда раненым.

Наши стали почти «на костях», как выражались предки. Дорога, но знаменита была победа. Отряд потерял более 300 убитыми и ранеными, зато стяжал славу Русскому оружию. «Ни мощь природы, ни силы огражденнаго неприступностию человека не устояли перед храбростию Русских, а выгоды этого мнения в очах дикарей неоценимы». Перед храбрыми, на окровавленном плаще, лежал труп убитаго полковника, и как гордо, как прекрасно было его чело!.. Офицеры и солдаты рыдали. Татары плакали горькими слезами. Но воину ли жалеть о такой завидной смерти? Должно желать ее! Миклашевский пал, как жил – героем! Наутро огонь и железо истребили гнездо злодеев. Окружный лес упал под топорами. Отряд возвратился в свои квартиры и скоро разошелся на зимовки.

К нашему описанию геройских жизни и смерти полковника Миклашевскаго должно еще присовокупить трогательное свидетельство любви и приверженности к нему подчиненных, простиравшейся и за пределы гроба. Родитель покойнаго, тайный советник Миклашевский, узнав о кончине сына, отнесся к командовавшему 42-м егерским полком, подполковнику Михайлову, с просьбою принять деньги на сооружение Александру Михайловичу памятника в крепости Шуше, куда тело его, по испрошении офицерами дозволения у начальства, привезено для погребения из Севернаго Дагестана, чрез тысячу верст расстояния. На это старец получил от общества офицеров 42-го егерскаго полка ответ, следующаго содержания:

«Ваше Превосходительство,

Милостивый Государь!

«Благоговее к памяти покойнаго сына Вашего, несравненная нашего начальника, Александра Михайловича, мы, исполненные живейшей признательности к неусыпным попечениям его о нас в счастливейшее время командования его полком нашим, приемлем смелость всепокорнейше просить Ваше Превосходительство дозволить лишь нам воздвигнуть благодарный памятник над драгоценным прахом незабвенная начальника нашего, покоящагося среди нас, в усладу горестнейшей потери.

«Ваше Превосходительство! не лишите единственной отрады, оставшейся нам в изъявлении глубоких чувств благодарности тому, который не щадил ни трудов, ни самой жизни для благосостояния своих подчиненных. Как герой, он стяжал неувядаемую славу, совершая подвиги истинно блистательные; как начальник, он преисполнил сердца всех подчиненных любовию чистейшею; как гражданин, он украсил себя наилучшим именем друга человечества! Но можем ли достойно вознести память всяких дел его, и вполне излить беспредельную признательность? О! да услышит Господь непрестанно воссылаемое сердечное моление наше, и воздаст ему по великости его жертв и деений! Мы же сохраним навеки в сердцах наших чувства умиления к незабвенному его имени.

Примите, Ваше Превосходительство! благоговейную признательность нашу за лестный отзыв, коим угодно было удостоить нас. Глубоко тронутые сим знаком Вашего к нам благорасположения, мы сохраним и за пределами гроба те чувства отличнаго почтения и совершенной преданноети, с коими навсегда имеям честь пребыть,

Вашего Превосходительства,

Милостивый Государь,

всепокорнейшие слуги, общество офицеров 42-го егерскаго полка.

Капитон Михайлов, командующий оным полком».

Мая 21-го дня 1832 года.

Кр. Шуша.

Почтенный Михаил Павлович отвечал достойным воинам следующее:

«Письмо, коим Вы удостоили меня от 21-го мая сего года, увидите Вы напечатанным в здешних публичных ведомостях. Те, кои читали оное в рукописи, нашли, что чувствования Ваши равно приносят честь Вам и покойному командиру полка Вашего, моему незабвенному сыну. С этою мыслию решился я напечатать оное, надеесь, что Вы извините, по крайней мире, руководствовавшее меня родительское самолюбие, которое печально питается погасшею на раннем гробу славою сына, павшаго за Отечество.

Вы требуете, чтобы я предоставил вам сооружение ему памятника. Милостивые Государи! Вы хотите увековечить имя и подвиг моего сына, ибо на памятнике, вместе с именем его, Вы означите имя славнаго 42-го егерскаго полка и время славных дел Кавказскаго Корпуса. Русские будут останавливаться над прахом полковника Миклашевскаго с чувством собственнаго достоинства. Я бы не любил своего сына, если бы после этого мог мечтать о памятнике родительской моей любви.

Не мне благодарить Вас, Милостивые Государи! Вас связывала с покойным любовь к Отечеству и преданность Монарху!

Искреннее выражение Ваших чувствований в письме ко мне поселило в моей душе горестную мысль, что смерть наградила сыну моему блестящий путь к вящшим заслугам Отечеству: чего бы не произвел он в Вашем товариществе? Но, как отец, я считаю долгом изъявить Вам, Милостивые Государи, что имя Ваше пребудет вечно драгоценным мне и потомству моему, ибо дружба Ваша украшала дни и труды павшаго моего сына.

Примите свидетельствование отличнаго почтения и совершенной преданности, с коими имею честь быть, и проч».

Михаил Миклашевский.

Падение Вельяминовского укрепления

Падение Вельяминовского форта

В тридцатых годах текущаго столетия было воздвигнуто на восточном берегу Чернаго моря, в землях непокорных горцев, несколько небольших укреплений – Вельяминовское, Михайловское, Навагинское, – для прекращения грабежей, производимых этими полудикими племенами и особенно гнуснаго их промысла – торга невольниками.

Укрепления эти к 1840 году, по краткости времени употребленнаго на их сооружение, не получили еще довольно сильных и прочных профилей и, по обстоятельствам, не имели достаточно защитников. Климатическия болезни в продолжение осени 1839 года и зимы на 1840 год, не взирая на возможныя подкрепления гарнизонов укреплений, к весне, наконец, до того их ослабили, что воинские начальники фортов не в состоянии были не только докончить остававшихся еще в них внутренних построек и исправить, разрушившихся от снегов и дождей, верков, но не имели даже под ружьем необходимаго числа людей для самой обороны. К этому обстоятельству присоединилось другое, в самых недрах Кавказа обнаружившееся. Бывшие там несколько лет сряду неурожаи произвели между черкесскими племенами голод, какого они с незапамятных времен не испытывали. Бедствие это, производящее волнение даже между образованными народами, возбудило диких горцев ко всеобщему поголовному восстанию. Предпочитая гибель с оружием в руках мучительной голодной смерти и зная недостатки оборонительных средств

русских на береговой линии, они решились, открытою силою, овладеть приморскими нашими укреплениями и воспользоватся находившимися в них запасами.

Действительно, три из этих укреплений пали; но они пали со славою, стяжавшею храбрым их защитникам удивление и даже уважение ожесточеннаго неприятеля. Мужественныя усилия гарнизонов прочих укреплений увенчались лучшим успехом: они устояли против самых отчаянных нападений горцев, доколе не представилась возможность доставить им помощь и достаточное подкрепление.

В этой борьбе горсти русских воинов с решительным и предприимчивым неприятелем, превосходившим число их в 10 или даже более 20-ти раз, особенное внимание заслуживает славное падение Вельяминовскаго укрепления, – как подвиг необыкновеннаго мужества и самоотвержения, пример воинской доблести, рассказ о котором магически действует не только на каждаго имеющаго честь носить военный мундир, но и на каждаго имеющаго счастие быть Русским.

На разсвете 22-го февраля 1840 года, пользуясь местоположением и скрываемые утренним туманом, толпы горцев, свыше 7000 человек, незаметно подошли к Вельяминовскому укреплению, в котором было не более 400 человек всех чинов, и стремительно налетели на батареи. Картечь орудий срезала передние сотни их, но остальныя тысячи напали с новою яростию и, наконец, после продолжительнаго боя, ворвались в форт. Капитан Папахристо, воинский начальник, штыками выбросил врагов за вал и за мужественный отпор заплатил раною столь тяжкою, что его долго почитали убитым.

Прапорщик Лико заступил его место. Горцы, в бешенстве, бросились вторично и снова залп и удар в штыки вытеснили врага из укрепления, но он еще раз кинулся на горсть израненых и наши не устояли. С трупа на труп товарищей они переступали – сперва к плацу, потом к казармам, к бунтам и тут, отвергая все предложения о сдаче, с необыкновенным мужеством, более двух часов, продолжали безнадежный уже бой, предпочитая в нем славную смерть постыдной сдачи и дорого продавали жизнь. Уже немного оставалось храбрых! Лико, смертельно раненый, в присутствии оставшихся еще офицеров, отдал зажженный фитиль подпоручику Румянчикову, сказав: «Братья! погибнем вместе с врагами с честию и славою за Царя и Русь святую! Румянчиков! я умираю, возьми этот фитиль и взорви пороховой погреб[60]60
  По другим показаниям Румянчикову фитиль вручил Цакни.


[Закрыть]». Румянчиков, тоже раненый, схватил фитиль, побежал к погребу, чтобы взорвать укрепление – своих и врагов; но Бог не допустил его совершить великий подвиг. Горцы хлынули на наших; Лико умер, как герой, а Румянчиков изрублен шашками на полудороге. Немногие из защитников, уцелевшие от 8-ми часоваго боя, жестоко израненные, с прапорщиком Цакни, заперлись в блокгаузе; но когда все заряды вышли, горцы выломали дверь, ворвались и их, полуживых, забрали в плен. Также в руки врага попались несколько десятков больных нижних чинов, находившихся в лазарете и не принимавших участия в сражении.

Из уважения к блистательной храбрости защитников укрепления, горцы взяли в домы свои несколько раненых воинов, подававших еще надежду на исцеление. Между ними находился подпоручик Худобашев, который, с тремя тяжелыми ранами, пал в числе последних.

Потеря горцев простиралась до 900 человек убитых. Подробности обороны и огромная потеря, понесенная неприятелем, сделались вскоре известны чрез самих горцев и некоторых нижних чинов спасшихся из плена.

Заслуги павших героев были почтены Государем Императором в их семействе, содержание которых Всемилостивейше обеспечено, малолетния дети призрены.

Сообщаем краткия сведения о жизни каждаго из упомянутых офицеров.

Капитан Андрей Евграфович Папахристо, родился в 1800 г., в Симферополе, и происходил из греческих дворян. В службу вступил он, 19-го января 1822 года, подпрапорщиком в Нашебургский пехотный полк и 9-го декабря того же года был произведен в портупей-прапорщики. Первыя военныя действия, в которых он участвовал – были под Анапою, осажденною и взятою князем Меншиковым в 1828 году и, за отличие оказанное при этом, произведен, 9-го июля того же года, в прапорщики, – имея 27 лет от роду, – и награжден не в зачет годовым жалованьем. Вслед за тем, в августе, Папахристо находился в экспедиции наказнаго атамана Черноморскаго войска Безкровнаго, против натухайских народов, а в следующем году участвовал во втором походе против турок. 22-го марта 1834 г. он произведен в подпоручики, а 21-го августа того же года, по расформировании полка, переведен в Черноморский линейный № 5-го баталион. В этом и следующем годах Папахристо участвовал в истреблении турецких контрабандистов, производивших торг невольниками на Черноморском берегу, и за оказанное отличие пожалован орденом Св. Станислава 4-й степени. 16-го июля 1836 года он произведен в поручики; 3-го февраля 1837 г. в штабс-капитаны и 11-го декабря того же года в капитаны. В следующем году, за отличие и храбрость, оказанныя им в делах против горцев в десантной экспедиции, награжден орденом Св. Анны 3-й степени с бантом, а в 1840 г., за примерную распорядительность и отличное мужество, оказанныя 29-го июля 1839 г., при сражении против горцев, внезапно бросившихся у командуемаго им Вельяминовскаго форта на патруль, вышедший с рассветом из укрепления для занятия батарейки, под оврагом устроенной, – занимаемой только днем для наблюдения за берегом Чернаго моря, – Всемилостивейше награжден орденом Св. Владимира 4-й степени с бантом. Наконец, Высочайшим приказом 23-го мая того же года, он уволен от службы, за болезнию, с мундиром и пенсионом одной трети жалованья.

Прапорщик Владимир Константинович Лико, из греческих дворян Таврической губернии, в службу вступил, 7-го мая 1833 года, рядовым в Балаклавский Греческий пехотный баталион. 1-го апреля 1836 года переведен в Черноморский линейный № 3-го баталион, в котором, 25-го числа того же месяца, произведен в унтер-офицеры; 4-го сентября 1836 г. поступил в Навагинский пехотный полк. Чрез неделю после этого перевода сделал он первую компанию, под начальством Вельяминова, во время движений по Черноморскому берегу. На следующем году он участвовал, опять под командою Вельяминова, в экспедиции для продолжения береговой укрепленной линии, при чем во время движения к устью реки Булана ранен ружейною пулею в пах с правой стороны навылет и, вообще за отличие в делах этого года, удостоился получить лично от в Бозе почивающаго Государя Императора Николая Павловича знак военнаго ордена и, 5-го августа 1838 г., произведен в прапорщики. В этом последнем году он находился в экспедиции Раевскаго, для занятия трех пунктов на Черном море, при возведении на них укреплений и двукратном движении чрез землю нагухайцев. 23-го августа 1840 года он исключен из списка убитым в деле против горцев.

Подпоручик Александр Емельянович Румянчиков, из солдатских детей Тверскаго отделения, в службу вступил, 16-го ноября 1820 года, готлангером в легкую № 3-го роту учебной артиллерийской бригады, произведен: в канониры – 23-го августа 1821 года, с переводом во 2-ю батарейную роту, в бомбардиры – 21-го сентября 1822 года, с переводом в 1-ю батарейную роту и в фейерверкеры 4-го класса – 19-го июня 1823 года. В первую войну против турок, в 1828 году, он участвовал в осаде Шумлы, а в походе против польских мятежников 1831 года, сперва находился в отряде Ридигера при преследовании Дверницкаго, а потом в корпусе, блокировавшем Замостье и в преследовании Ромарино. 28-го декабря 1833 года Румянчиков переведен в 5-ю конно-артиллерийскую роту и произведен в фейерверкеры: 3-го класса – 6-го февраля 1835 г., и 2-го класса – 23 апреля 1836 года; наконец, 30-го ноября 1836 года, имея от роду 32 года, пожалован в прапорщики Анапскаго артиллерийскаго гарнизона в роту № 3-го, в которой, в следующем году, во время посещения Императора Николая Павловича, удостоился получить Высочайшую благодарность. С 22-го апреля 1833 года он находился в Вельяминовском форте и участвовал: 12-го мая этого года при занятии пункта на устье реки Туапсы, а 31-го – в отражении неприятельскаго натиска при спасении военных судов, претерпевших крушение. 11-го апреля 1839 года он был произведен в подпоручики, а 1-го июня 1840 года исключен из списка убитым горцами.

Прапорщик – ныне подполковник – Михаил Аргильевич Цакни, из дворян Таврической губернии, в службу вступил, 9-го мая 1834 года, унтер-офицером в бывший Нашебургский пехотный полк, по расформировании котораго, 5-го июня того же года, переведен в Черноморский линейный № 4-го баталион, где произведен, 15-го того же месяца, в подпрапорщики, а 13-го марта 1835 года в портупей-прапорщики. Чрез месяц, 14-го апреля, он находился в первом деле, участвуя в перестрелках с черкесами близ Геленджика; в следующем году, 12-го января, при отбитии порционнаго скота, ранен пулею в пятку левой ноги, а 25-го февраля, под командою капитана

2-го ранга Броневскаго, находился в десантной экспедиции из Геленджика в Суджукскую бухту и, 1-го марта, при истреблении контрабандных судов. 3-го февраля 1837 года Цакни произведен в прапорщики. В следующем году он участвовал: 28-го марта при отражении партии черкес, напавших на команду прикрывавшую скот, выгнанный на пастьбу из Геленджика; с 9-го по 12-е мая – в десантном отряде к берегам реки Туапсы и, за оказанное отличие в делах, при этом бывших, награжден орденом Св. Станислава 4-й (что ныне 3-й) степени, а 30-го и 31-го мая – в отражении натиска неприятелей при спасении военных судов, потерпевших крушение на рейде Туапсе. В 1840 г., как видели, он славно участвовал в защите Вельяминовскаго форта и был в плену по 11-е мая, а 16-го апреля этого же года, в воздаяние отлично усердной службы и особых трудов, с примерною твердостию и постоянством переносимых в войне с горцами, убавлен ему, в числе прочих штаб и обер-офицеров, один год выслуги к ордену Св. Георгия. В 1841 году, с 28-го марта по 5-е апреля, он находился в Тенгинском укреплении при бомбардировании и блокаде его горцами, а потом участвовал в наступательном движении контр-адмирала Серебрякова против осаждавших и в сожжении их аулов. За отличие, при этом оказанное, Цакни награжден, 22-го августа, чином поручика, был произведен, по линии, 17-го мая этого года, в подпоручики. 27-го октября того же года он переведен в Черноморский резервный линейный № 11-го баталион, а в следующем году, с апреля по ноябрь, участвовал в экспедиции против горцев, при возведении в земле натухайцев двух укреплений на реке Гостогае и при Варениковской пристани (на реке Кубани), и при этом находился во многих перестрелках, а 8-го июня в девятичасовом упорном деле отряда контр-адмирала Серебрякова с шеститысячным скопищем горцев и при разорении 15-ти аулов в районе 17 верст к северу от Гостогаевскаго укрепления, и, 21-го того же месяца, при взятии одного орудия у аула Кара-Гусейн. За вполне успешное окончание устройства этих укреплений и надежной переправы при Варениковой пристани, Высочайшим приказом, 14-го поября 1842 года, в числе прочих, ему объявлена совершенная Монаршая благодарность, и, за отличие, оказанное в экспедиции, он пожалован, 18-го июня 1843 года, чином штабс-капитана, со старшинством со 2-го мая 1842 года, в которое происходило дело с неприятелем на реке Гастогае и сожжение аулов. 17-го марта 1843 года Цакни назначен старшим адъютантом в штаб начальника Черноморской береговой линии; 12-го марта 1845 года переведен в Черноморский линейный № 7-го баталион, с оставлением при той же должности; 11-го марта 1847 года, за отличие по службе, произведен в капитаны, а 20-го апреля 1850 года назначен для особых поручений при начальнике Черноморской береговой линии, которым был контр-адмирал Серебряков. Под начальством этого флагмана, Цакни участвовал в следующих экспедициях: в декабре 1851 года – по верховьям ущелий Баканских, Худако, Псебепса, Гечепсина, Зеймеса и Адагума; в январе следующаго года – для наказания дальних натухайцев; в сентябре – в землю джигетов, против сборищ Магомет-Амина; в феврале 1853 года – для осмотра дорог к лесу Сетуазе и опять для наказания враждебных обществ дальних натухайцев; в марте и апреле – для произведения просеки в названном лесу, а также против скопищ Магомет-Амина; в октябре – для наказания ближних натухайцев. Во время этих экспедиций он находился неоднократно в сильных перестрелках, несколько раз в рукопашных схватках, на штурмах завалов и аулов, и, за отличие, им оказанное, награжден: 1-го октября 1852 года – производством в майоры, со старшинством с 12-го декабря 1852 года, а 11го июня 1853 года – Монаршим благоволением, 7-го ноября последняго года – Цакни участвовал в бомбардировании Николаевскою эскадрою, под начальством также Серебрякова, и в ночном движении его, с четырьмя пароходами, к Трапезунту, и во взятии турецкой кочермы. В священный день 26-го августа 1856 года Михаил Аргильевич произведен в подполковники.