Текст книги "Белорусские сказки"

Долго ли, коротко ли ехали, захотелось двум братьям пить. А Искорка им говорит:

– Вон как раз и родник у дороги показался. Подъедем к нему и напьемся.

Бросились братья к роднику наперегонки, а Искорка их одернул:

– Стойте, братья, я первый пить буду.

Отступили братья, а Искорка подошёл к роднику и крест-накрест мечом перерубил его: вся вода вмиг в кровь и превратилась. Застонала жена Юды трехголового и дух испустила.

– Ну, братья, теперь будете пить? – спрашивает Искорка.

Отвернулись братья, дальше поехали дальше. Долго ли, коротко ли они ехали, как вдруг вскружил им голову чудесный аромат яблок. Захотелось богатырям яблочек отведать, а Искорка их спрашивает:

– Вон видите, вдали яблоня стоит? Сейчас мы к ней подъедем да яблочек натрясём.

Обрадовались братья, но тут вспомнили про родник заколдованный и говорят:

– Нет уж, Девичий Сын, сначала ты покушай яблок!

Подъехал Девичий Сын к яблоне и разрубил её крест-накрест мечом. Хлынула из ствола кровь, закричала яблоня нечеловеческим голосом и рассыпалась. Вздрогнули братья, притихли, не поймут, в чём тут дело.

– Это, братцы, еще не загадка, дальше поедем – там уж будет загадка, так загадка!

Много ли, мало ли они проехали, вдруг выросла на их пути гора. Остановились братья, стали спорить, мол, не сбились ли они с пути?

– Нет. Дорога знакомая, а вот откуда здесь гора взялась? Вот так диво. Подъехали ближе, а гора вдруг как раскроет огромную пасть, да жало вытянет. А жало длинное-предлинное – целая верста. Тут изловчился Девичий Сын, прямо в пасть вскочил и давай ее изнутри сечь мечом и куски вон выкидывать.

– Как прорублю её насквозь, – кричит он братьям, – скачите сквозь неё во весь опор. Да моего коня не оставьте!

Как увидели братья сквозной ход, проскакали во весь опор и коня Искорки с собой провели, а самого богатыря так в пасти и оставили. Он бросился было бежать, а змея перевернулась – и за ним.

Мчится Искорка, а она следом за ним стрелой летит. Вот видит богатырь около дороги стоит кузница. Он и кричит:

– Эй, кузнец, кузнецов сын, укрой меня от неминуемой смерти!

Распахнул кузнец двери и впустил богатыря. А кузница – вся чугунная! Даже и окошка нет, и солнце туда не светит. Кузнец закрыл за ним двери чугунные, и осталась змея на улице ни с чем. Но не сдаётся жена Юда двенадцатиголового. Обвилась она вокруг дома в три ряда, стала крышу острыми зубами грызть да точить. Раз укусила, два укусила, а на третий прогрызла чугунную кузницу и кричит:

– Эй, кузнец, кузнецов сын! Подавай мне обидчика!

А кузнец взял клещи, раскалил их добела, ухватил змею за язык и прожег его насквозь. Держит кузнец гадину за язык и приговаривает:

– Искорка богатырь! Иди скорее, руби её мечом с хвоста до головы.

Начал Искорка рубить змею. Рубил-крушил, а как дорубил до головы, остановился. Взяли богатырь с кузнецом змеиную голову и стали её варить-переваривать и кобылу из неё для бога– тыря ковать. Три года кобылу ковали и выковали. Три года богатырь у кузнеца в подмастерьях служил. Вот посадил кузнец Искорку на кобылу и велит:

– Ну, Искорка, теперь поезжай домой, да смотри, нигде не останавливайся. А если остановишься – снова служить тебе три года придётся.

Сел богатырь на коня и поскакал к родимому дому. Долго ли, коротко ли он ехал, да вдруг уронил кнут на дороге, а там рядом другой кузнец жил. Поднял тот кузнец кнут богатырский, взглянул на кобылу и сразу догадался, что кобыла эта непростая. Протянул он кнут богатырю, но едва коснулся руки Сына Девичьего, как свершилось колдовство: стоит кобыла, как вкопанная, не может шага ступить. А кузнецу-то лукавому только того и надо.

– Ну, Искорка Девичий Сын, слезай со своей лошади, – говорит кузнец, – три года она теперь стоять будет, пока ты у меня положенный срок не отслужишь. Будешь хорошо служить, через три года назад домой отпущу. Только смотри, не ходи на Усиянскую гору, да на свою сторонку не поглядывай!

Стал Искорка у кузнеца жить и ему служить. Но вот как-то раз вышел на Усиянскую гору, глянул на свою родную сторонку, и привиделось ему, будто мать воду носит, а отец дрова колет. Залился богатырь слезами, да как вышел на двор, рукавом их вытер, что кузнец не догадался. А тот сразу смекнул, в чём дело, и спрашивает:

– Что, – говорит, – сходил на Усиянскую гору, поглядел на свою родную сторонку?

А Искорка отвечает:

– Нет, не ходил! Это шел я по камышовой лозе, камышовая лоза кольнула в глаза, и покатилась из глаз слеза.

Прожил Искорка Девичий Сын у того кузнеца три года. А как минул положенный срок, отпустил его кузнец восвояси. Сел богатырь на свою кобылу и домой поскакал, но снова недалеко уехал. Встретились ему на пути хоромы царские. Вышел царь к богатырю, загородил ему дорогу и говорит:

– Хочу, я, богатырь жениться, нашёл девицу. Сосватаешь её для меня – отпущу с миром, нет – голова с плеч. Бери себе в подмогу двенадцать молодцов и отправляйся в путь-дорогу.

Делать нечего, поехал богатырь за царской невестой. Долго ли, коротко ли он ехал, видит, река перед ним раскинулась широкая, а на реке этой сидит Обпивало с раскрытым ртом: в рот вода забегает, а обратно ни капли не вытекает. Пол реки уже осушил Обпивало, а всё никак не напьётся, сидит, причитает:

– Ой, пить хочу! Сил моих больше нет!

Подъехал к нему Искорка Девичий Сын:

– Здравствуй, Обпивало!

– Здравствуй, Искорка Девичий Сын!

– Пойдем, Обпивало, со мной сватами?

– Ну что ж, пойдем!

Пошли они дальше вместе, видят, стоит у дороги пекарня, а в пекарне в двенадцати печах хлеб пекут и одного Объедалу ненасытного кормят. А он знай себе кричит:

– Ой, есть хочу! Сил моих больше нет!

– Здравствуй, Объедало! – говорит Искорка.

– Здравствуй, Искорка Девичий Сын!

– Пойдем со мной сватами?

– Что ж, пойдем!

Пошли они дальше втроём. Впереди город стоит. А у города огонь горит. Наскочил тут на них Гунька. Как летел, так и наскочил, прыгнул в костёр, в самое пекло, кожей накрылся, чтоб еще жарче стало и давай кричать, что есть мочи:

– Ой, замерзаю, замерзаю! Сил моих больше нет!

И впрямь огонь под Гунькой гаснет, а тот еще громче кричит:

– Ой, замерз!

Посмотрел на него Искорка Девичий Сын да и говорит:

– Здравствуй, Гунька, пойдем со мной сватами!

– Отчего ж не пойти? Пойдем!

Пошли они дальше все вместе, смотрят, а у дороги стоит Долгошест.

– Здравствуй, Долгошест!

– Здравствуй, Искорка Девичий Сын! Куда бог несет?

– Да вот идем свататься.

– Возьмите и меня!

– Отчего ж не взять? Возьмём! Нам таких и надо.

Идут они впятером, а у дороги сидит Муха Лысуха.

– Здравствуй, Муха Лысуха!

– Здравствуй, Искорка Девичий Сын! Куда бог несет?

– Да свататься!

– Возьмите и меня!

– Пойдем с нами, нам и таких надо.

И пошли они царскую дочь сватать, а пока шли, собралось у богатыря двенадцать молодцов, один другого надежнее. Наконец, увидели они царский дворец. Вошли, поклонились тамошнему царю и говорят, пришли, мол, царь-девицу сватать.

А царь тамошний им и говорит:

– Сваты значит? Что ж, милости просим.

А потом выкатил им двенадцать бочек вина и выложил двенадцать пудов хлеба: – Если, – говорит, – вы за ночь с этим не управитесь, то вы мне не сваты! Убирайтесь по добру, по здорову.

Делать нечего, как принялся богатырь Искорка со товарищи есть-пить, пили-пили, ели-ели да всё не одолели. Тогда вызвался Обпивало, всё вино разом выпил, бочки составил, а сам сверху на них уселся и, знай, кричит:

– Еще вина подавайте! Пить хочу!

А Объедало весь хлеб проглотил и поддакивает:

– И хлеба еще подайте! Не наелся я! Есть хочу!

Утром вышел царь во двор и глазам своим не поверил: ни крошки хлеба, ни капли вина сваты не оставили. Знать, и верно, богатыри! Придётся, отдавать дочь замуж. Подумал-подумал государь и говорит:

– А задам-ка я тебе еще одну задачку. Справишься за ночь – отдам дочь!

– Будь по-твоему, государь, – отвечает Девичий Сын.

А царь взял да и насыпал полную яму углей раскаленных.

– Вот вам, сваты дорогие, и теплая постель, – говорит, – переночуете на раскаленных углях – отдам вам свою дочь.

А Гунька уже тут как тут. Прыгнул на горящие угли, растянулся, да кожей накрылся, спит. Как ни в чём не бывало, а остальные сверху улеглись, укрылись и ворочаются, озябли, мол!

На другое утро проснулся государь и велит своим слугам:

– Слуги мои верные, к яме ступайте, косточки обгорелые доставайте и в поле швыряйте.

Пришли слуги к яме, смотрят, а сваты лежат на горящих углях, посапывают. Стали слуги их будить, а те отвечают:

– Ой, не будите нас, дайте отогреться перед свадебкой!

Выбрался Девичий Сын из ямы и пошёл к царю. Вздохнул царь, делать нечего, придётся отдавать дочь! Позвали царевну. А та и говорит:

– Что ж, сват, пойдём в сад. Погуляем!

Пошли они в сад, а девица коснулась кудрей богатыря и такой сон крепкий на него напустила, что забылся Девичий Сын, сел под дерево и уснул. А царевна обернулась голубкой и полетела прочь, чтобы спастись от него.

Тут примчалась Муха Лысуха как укусит богатыря за нос, вскочил Искорка, а девицы и след простыл!

Он бегом к друзьям-товарищам: куда, мол, она делась, в какую сторону полетела?

– Эй, Долгошест, высоко стоишь, далеко глядишь! Скажи, где девица? От тебя никому не скрыться!

Подхватил Долгошест богатыря, два раза вокруг себя обернулся, и увидали они царевну да тут взяли её под белы рученьки. Отцу родному уже не отдали, с собой забрали.

Вот приехали сваты к царю, что за невестой их посылал в далёкие края. А царь тот, будто и не рад, что ему невесту доставили. Вырыл перед дворцом канаву глубокую, разжёг в ней пламя высокое и спрашивает богатыря:

– А что, Искорка Девичий Сын, скажи по правде, ты на моей невесте часом не женился?

– Нет, царь-батюшка, – отвечает богатырь, – побойся Бога! Не женился, конечно.

Положил тут царь через канаву тоненький сухой стебель и говорит:

– Ну, если не женился, так перейдешь через ров по этому стебельку, а если обманываешь – не перейдешь и в огонь упадешь!

Призадумался Искорка, как же ему, богатырю, по травинке ров перейти? А царевна тихонько подсунула под стебелёк веточку. Богатырь по ней перешёл через ров и царя спрашивает:

– А теперь ты, царь, говори, ездил на моей кобыле?

– Нет, не ездил, – отвечает царь.

– Ну, раз не ездил, так перейди ты по этому стеблю, обязательно перейдешь, раз не обманываешь.

Царь взял и пошел. Только дошел до середины, а девица веточку раз и выдернула, согнулся стебелёк пополам, царь и упал в огонь.

А Искорка Сын Девичий обвенчался с царевной и повёз её в своё царство! Тут и сказочке конец.

Иванка-Простачок

В одном краю жили люди, как в раю: сеяли да жали и горя не знали. Свет велик; земли кругом вдоволь, воли еще больше, так что живи себе, хозяйством правь да господа славь! Жили себе люди – не тужили. Днём трудились, ночью спать ложились. А если напасти случались – всем миром спасались: бедным, хворым помогали и не горевали.

Но вот пришла к ним беда, откуда не ждали. Повадился к ним летать Змей страшный. Сначала овец да коров таскал, а потом и за людей взялся. Много народу к себе злодей перетаскал. Попрятал горемычных в горах высоких и заставил хоромы себе строить каменные, рвы рыть глубокие, стены строить высокие, чтобы никто в Змеево царство пройти не мог. Много народу извёл-погубил, да всё никак не успокоится. Стонут люди, горбатятся, налетит Змей – последнее отберёт, да и еще кого-нибудь с собой опять уволочёт. Беда, да и только!

А тем временем некоторые люди, сами этому Змею уподобились и даже людьми перестали себя называть. Кто звал себя волком, кто медведем, или другим каким зверем, кто орлом, коршуном или иной птицей, а кто и каким-нибудь деревом. Только простых людей они по-прежнему людьми звали, будто это самое зазорное имя. Стали лютовать приспешники Змея – паны еще больше него самого, выползать из городов на дороги, как муравьи из муравейника, по белу свету похаживать, чужое добро себе забирать.

И стало людям еще горше от злых людей, чем от Змея. А сам Змей тем временем постарел, обессилел и лежит, не шевелится. Тысячу лет на одном боку пролежал, захотел перевернуться, да так и не смог. Испустил дух. И стал он гнить, а дух от него зловонный на всю округу разнесся. Приспешники Змея сначала храбрились, а потом и им невмоготу стало. Попытались сдвинуть Змея с места – не смогли, стали рубить его на куски, но не туту-то было. Отрубят хвост, на его месте новый еще больше вырастает. А вслед за Змеем и сами гнить стали. Совсем людям тяжко стало. Служат горемычные и панам прогнившим, и Змею, отдают им последнее, а сами ходят голодные, холодные и за работой света божьего не видят. Век живут так люди, два живут, до того дожили, до того притерпелись, что уж о лучшей доли и не помышляют. «Так жили наши прадеды и деды, – говорят, – и нам велено так жить». Может, и до сих пор они бедовали, если б не родился в том краю один паренёк.

Родился он слабенький, плохонький, в чём только душа держится. Никто его никудышного такого и не трогал, никому он был не нужен.

Подрос парнишка, а все играет с ребятами, будто маленький. И прозвали его за это люди Иванкой-Простачком. Зимой Иванка сидит себе на печи, игрушки из лучинок мастерит, а лето придет – с малыми детишками на дворе песочек пересыпает. Ему уже тридцать лет минуло, а он всё, как дитя малое, неразумное.

Как-то раз сидит Иванка-Простачок у завалинки да с песочком забавляется, а мимо трое старцев нищих идут. Подошли они к Иванке и присели на завалинку отдохнуть. А в селе – ни души: пан всех на работу выгнал. Сидят себе нищие, отдыхают, трубочки табаком набивают. Только раскурить хотели, хватились – а огня-то нет.

– Эй, паренёк, – говорят они Иванке, – сбегай в хату, огонька раздобудь.

Побежал Иванка в хату, набрал в пригоршни угольков и приносит нищим. Те трубочки закурили и спрашивают:

– А ты что, паренёк, не в поле? Чем ты тут занимаешься?

– Песочек пересыпаю, – отвечает Иванка, – а что толку в поле идти? Работа – нам, урожай – панам. Люди-то у нас глупые, работают, бьются, над сохою гнутся, а с нуждой никак не разминутся. Ведь паны-то все себе гребут, с мужиков три шкуры дерут, а иных и насовсем к себе забирают, жалости не знают.

Послушали это нищие, головами покачали да на гуслях заиграли.

Первый раз по струнам ударили – Иванке ума прибавили, другой раз ударили – в сердце жалости нагнали, а как третий раз ударили – язык Иванке развязали.

Были нищие и вдруг пропали, словно их и не бывало, глядь, а Иванка-Простачок уже не прежнее дитя неразумное, а богатырь, стал он за дело приниматься да в свет белый собираться.

Смастерил себе Иванка дудку-самогудку, да и заиграл на ней так жалостно, так задушевно, что не только люди, а и звери и птицами стали диву даваться да вокруг него собираться.

И пошел Иванка-Простачок по свету, на дудочке играет, людей собирает, да всю правду им открывает. Как заиграет, так и узнают люди, что правит на свете Великая Кривда: одни держат кнут, другие под ним спину гнут. Одни богатству счету не знают, другие с голоду умирают. И разнесся голос той самогудки по всему свету. Стали люди к этому голосу прислушиваться да ума-разума набираться; стали думать да гадать, как за правду постоять.

Вот услыхали и во дворцах тот громкий голос, всполошились слуги Змея, стали они войско скликать, да Иванку-Простачка искать. Услышат они голос на восходе – скорей туда, где солнце встаёт. Палаши блестят, пики, как лес, торчат, пушки гремят, а Иванки не видать.

Притаятся злыдни, будто на охоте, стоят, слушают. А голос дудки уже с заката слышится, поёт, самогудка, играет, людей научает. Льётся напев по полям, по лесам, от села до села, от края до края. Кинутся приспешники туда, коней гонят, сами бегут, саблями звенят, из пушек стреляют, а Иванку никак не поймают. Гудит дудка, играет: то засвищет, то журавлем закурлычет, то затихает, тонко-тонко звенит, будто паутинка на ветру, то так дробно защебечет, что у панов аж коленки трясутся, и холодок по спине пробегает, словно мыши туда забрались и скребутся…

С той поры потеряли слуги Змея покой, ни днем, ни ночью глаз не смыкают, беду поджидают, словно вол – кнута.

А дудка свищет, дудка играет, ее голос по свету гуляет, людей научает. Его ни сломить, ни заглушить, ни из пушек убить. Он никаких преград не знает. Хоть сам без тела, а делает великое дело. Играет-играет, а час пробьет – всех поравняет.

Ой, играй, ты, дудка моя, самогудка моя!…

Волшебный кошель

Жили-были дед да бабка. Не было у них ни детей, ни внуков, ни родных, так и доживали они свой век вдвоем в хате, кое-как перебиваясь с хлеба на квас. А было им годов по восемьдесят, если не больше. Жили себе старики, жили и дожили до того, что совсем нечего им есть стало, а кормить-то горемычных некому. А за окном зима лютует, поле не посеешь, в лес по грибы-ягоды не пойдешь. Что делать? Стал тогда дед по людям ходить милостыню просить, пойдёт сухариков насобирает, чтоб им со старухой с голоду не умереть. Так и дотянули они до весны.

А как пришла весна красна, бабка деду и говорит:

– Дедка, а дедка, посмотри, люди вон сеют, посеял бы и ты хоть проса, горсточку мы с тобой наскребли бы. Так охота, на старости лет кашки мягкой отведать или тепленькой крупяной похлебочки, нам беззубым в самый раз.

Послушался дед бабу, расчистил за лесом клочок земли и посеял там просо. Прошла неделя пошёл старик свою делянку проверять, смотрит, а просо выросло чуть не по пояс. Обрадовался дед, думает: «Видно сам Господь моё просо поторопил, чтоб оно росло быстрее, для старых и горемычных».

Вернулся домой, рассказал старухе. Старуха даже слезу от радости проронила, ждёт не дождётся, когда же оно созреет.

Вот пошёл дед снова своё просо проверять, приходит и видит: стоит среди его проса журавль, большущий-пребольшущий, и просо клюёт! Схватил дед палку и запустил в журавля. Улетел журавль, а дед бросился к своей делянке. Вот беда! Журавль всё просо поломал да потоптал. Вернулся дед домой и говорит бабке:

– Ой, беда-беда, бабка. Дал нам бог хороший урожай, вот только убрать его не даёт.

– Почему это не даёт? – удивилась бабка. А дед ей отвечает.

– Повадился к нам журавль летать, большущий-пребольшущий, и всё наше просо погубил: не столько поклевал, сколько повытоптал и поломал.

– Дед, а дед, – говорит ему бабка, – так ты же когда-то охотником был знатным, так возьми своё ружье, спрячься в засаде, да и подстрели этого журавля. Заодно и мяска отведаем… Ты только ружьё-то своё почисть, оно, поди, заржавело, столько лет в чулане пылится.

Послушался дед бабы, достал ружьё, почистил, а утром на своё поле пошёл.

Пока дошёл старик, подполз, да в засаде устроился, уже и солнце в зените стоит, и журавль наш тут как тут, по полю прохаживается, посевы топчет. Только прицелился дед, а журавль, как почувствовал неладное, то птицей был, а тут вмиг человеком обернулся. Да не простым, а господином, форма на нём сияет, щеки румянцем горят.

Растерялся дед, а господин ему и говорит:

– Постой, дедушка, не убивай меня!

Дед ружье опустил, а журавль его спрашивает:

– Скажи, дедушка, это твоё просо?

– Моё.

– Что же ты хочешь за свое просо?

А дед-то испугался, назад попятился, видит: перед ним барин стоит. Неловко стало старику за себя, что он такой нищий, в заплатках и грязный, как из печной трубы вылез.

– Эх, барин, что, я хочу? – говорит. – Нет у меня никого – ни детей, ни родных, и кормить меня некому.

– Что ж, дедушка, раз нет у тебя никого и кормить тебя некому, так ступай следом за мной лесной тропой, луговой травой, а как выйдешь на поляну, так дом мой и увидишь. А у дома моего два крыльца. Не иди к тому, что на запад смотрит, где солнце заходит, а иди к тому крыльцу, что на юг глядит. Как поднимешься на то крыльцо, встретит тебя страж суровый. Он спросит тебя, к кому ты пожаловал. А ты ему, дедушка, так прямо и скажи, что пришёл, мол, к пану Журавлеву. Он тебя и пустит. А может, я сам тебя издали замечу в окно да и дверь отопру! Пойдем, дедушка!

Только сказал это господин, как вмиг руки его превратились в крылья, и – хлоп-хлоп! – поднялся журавль над лесом и полетел.

Отправился дед за журавлем, шёл он лесной тропой, шёл луговой травой, и вышел на поляну. А посреди поляны дом стоит, да такой красивый, что ни вздумать, ни гадать, только в сказке сказать. Такого другого, может, во всем нашем царстве и не было. Стоит дом, как солнце, сияет.

Подошёл дед к тому крыльцу, что на юг глядит, как журавль велел, а там стража его встречает.

– Ты куда, – спрашивает, – идешь, бродяга старый? Ступай отсюда прочь!

А тут господин-журавль на крыльце появляется и говорит:

– А ну-ка, иди, иди сюда, дедушка!

Притихла стража, отступила в сторону. А дед перешагнул порог и пошёл вслед за хозяином-журавлём, вот миновали они одну комнату, затем вторую, а в третьей остановились. Господин усадил гостя в мягкое кресло да за накрытый стол, на котором каких-то только угощений не было, ну, разве что птичьего молока.

Накормил-напоил он деда и снова спрашивает:

– Что ж ты, дедушка, хочешь за свое просо?

– Барин! Золотой мой! Да что я могу у тебя просить! – воскликнул дед. – Я человек простой, что дашь, да и на том спасибо!

Тогда вышел господин за дверь и вынес деду кошель.

– Вот тебе, дед, кошель, да непростой, – говорит. – Если по дороге есть захочешь, скажи только: «Кошелек, кошелек, дай мне поесть-попить!» Он сам откроется, и будет тебе из этого кошеля и стол, и угощенье на нём, не хуже, что ты у меня в гостях отведал. А как наешься-напьешься, открой кошель и скажи: «Питье да еда, схоронитесь сюда!» Тогда все само назад и попрячется, а ты сверни кошель и ступай себе домой. Только помногу не пей, а то захмелеешь, и кто-нибудь украдет у тебя кошель.

Поклонился дед пану Журавлеву и домой поспешил. Вот идёт он, и страх как хочется ему поглядеть, правда ли то, что журавль говорил. Прошел он полдороги, не утерпел – сел на пенёк, вынул кошель, раскрыл его и говорит:

– Кошелек, кошелек, дай мне поесть-попить!

А из кошеля разом появились и стол, и скатерть и гостинцы. Отведал дед понемножку того да сего, раскрыл кошель, как журавль его учил и приговаривает:

– Питье да еда, схоронитесь сюда!

Все и попряталось обратно в кошель. Приходит старик в свое село, входит к себе в хату.

– День добрый! – говорит. – Жива ли тут моя бабка?

– Да я-то жива, дедулька, а ты жив ли?

– Я-то? Жив-здоров.

– А я уж думала, что тебя волки съели или медведи задрали, во мхи затащили, закопали-зарыли и колоду сверху навалили!

– Нет, бабулька, и волки не съели, и медведи не задрали, а принес я тебе хлеба-соли. Нам с тобой теперь до конца дней хватит. Садись-ка, бабка, за стол, – может, ты месяц не ела, – да и я рядышком присяду. Будет нам еда и питье.

– Что ты, дедулька, откуда ж ты возьмешь еду и питье?

– Садись-ка, садись, милая!

Сели они за стол, вынул дед кошель, положил его на стол, а стол-то покосившийся и весь черный от сажи, хата у стариков бедная, с печью да без трубы.

Раскрыл дед кошель.

– Ну, – говорит, – кошель, кошелек! Чтобы мигом были еда и питье.

И тут – откуда что взялось!

Была изба черная, в землю вросшая, и вдруг на ее месте дом стоит справный, да такой ладный, что и в целом царстве такого не сыщешь. А в нём стол накрыт, и чего там только не было, и жаркое, и фрукты заморские, и пироги, – словом, всего вдоволь.

– Господи! Да откуда это всё? – дивится старуха.

– А вот, бабка, – отвечает дед, – послала ты меня подстрелить журавля, что просо наше повытоптал, прихожу – а он уж там. Только я прицелился, а журавль тот обернулся господином, да таким нарядным, что аж весь сияет. «Что ты, говорит, хочешь за свое просо?» А я ему отвечаю: «Так, мол, и так, никого у меня нет, кормить меня некому». Тогда он говорит: «Ступай за мной лесной тропой, травой луговой, придешь на поляну в мой дом, там я тебя награжу!» Пришёл я в гости к пану Журавлеву, он меня накормил, напоил и вот кошель волшебный подарил.

Напилась бабка, наелась вдоволь, обняла своего деда, поцеловала и говорит:

– Ну, спасибо тебе, дедка, порадовал ты меня на старости лет: все равно как с того света воротился! А знаешь что? Что мы с тобой весь век одни да одни, ни мы в гостях не бываем, ни гости у нас. Давай-ка позовем к себе старосту да писаря. Ведь теперь нам не стыдно их и в дом пригласить и за стол посадить!

– Как хочешь, бабка, можешь и позвать гостей, пусть у нас побывают.

Обрадовалась бабка, надела платок нарядный, пошла по селу, старосту и писаря в гости звать:

– Приходите, – говорит, – детки мои, ко мне в гости.

– Что ты, бабка, – отвечают ей староста и писарь, – какие мы тебе гости?! В кособокой хате живёшь, самой есть нечего, а туда же – гостей зовёшь?

– Нет, мои детки, не ругайте меня понапрасну. Сначала побывайте в гостях, отведайте моих угощений, а после судить будете!

Удивились староста да писарь, призадумались, уж очень любили они выпить да закусить, если кто позовёт, подумали-подумали и говорят:

– Ну что ж, если так, сходим, пожалуй, бабка к тебе! – и пошли вдвоем в гости.

Входят они в хату:

– Здорово, дед!

– Здравствуйте, гости дорогие!

– Ну, что скажете нам?

– А вы вот сядьте, посидите на лавке, тогда мы и скажем, и покажем.

Сели гости за стол, но вот чудно: один кнут в руках держит, а другой – плеть. Без них староста и писарь в хаты и не входили, а как без плети и кнута на барщину крестьян выгонять?

Тут вынул дед кошель и говорит:

– Кошелек, кошелек, мигом стол накрой!

И появилось на столе и питье, и еда, да столько, что и на десятерых хватит.

Стал старик угощать писаря и старосту. А те пьют и едят, не отказываются, только дивятся про себя: «Что ж это такое? И чаши сами вином наполняются, и кушанья не кончаются, и хата принарядилась? Уж не сам ли Господь Бог раем небесным со стариком поделился? Даже у нашего пана нет такого угощенья да украшенья!»

Наелись они, напились вволю и зеленого вина и вишневого, и всякого, какое только есть на свете, и пошли по домам.

А бабка проводила гостей и говорит:

– Дед, а дед, а давай-ка, позовем мы в гости пана.

– Что ты, бабка, совсем из ума выжила? Правду говорят, что слушать бабу – себе на погибель. Как же, держи карман, шире – пойдет к нам, старикам, пан. Не вздумай даже к нему ходить, а то он тебе кнутом задаст!

– А! Что будет, то будет – пойду! – отвечает бабка.

– Ну и ступай себе!

Пошла бабка к пану. Заходит в панские хоромы, а тут и пан ей навстречу:

– Ну что, старая, скажешь?

– А что, паночек, скажу: просит дед, прошу и я вас к себе в гости!

– Что? – рассердился пан. – Ах, ты деревенщина неотёсанная! Как ты смеешь меня в гости звать? Где это видано, чтобы я к нищим пошел!

– Ой, паночек, не сердитесь, а лучше спросите у своих верных людей: у старосты да писаря, можно к нам в гости ходить или нет?

– Да? – удивился пан, – ну, ладно, ладно…

Позвал он слуг да кучеров и велит им:

– Ступайте к старосте и ступайте к писарю, да передайте обоим, мол, пан к себе срочно требует! Побежали слуги со всех ног старосту и писаря звать. Те всполошились, приходят к пану и говорят:

– Что, пан, прикажете?

– А вот что. Зовет эта нищая старуха меня в гости, так вот – можно ли к ней пойти или нет?

– Можно, можно, паночек, незазорно вам будет. Мы у старухи в гостях были, ели-пили, и такого стола, как у неё даже у вас не видывали. А у старика есть волшебный кошель. Из него всё само собой появляется: и посуда золотая, и такие угощенья. Что и пану отведать не стыдно будет.

Послушал их пан и велел своим кучерам закладывать лошадей.

А сам принарядился, жену свою позвал, и поехали они вдвоём в гости к старикам, не столько есть-пить, сколько своими глазами посмотреть, правду ли староста с писарем говорят. Подъехали они к хате, а тут дед их встречает:

– Не прогневайтесь, паночек, – говорит, – моя хата снаружи убога, а внутри нарядна, есть там и кресла мягкие, и цветочки, и все, что душе угодно, – так что милости прошу в гости!

Вошел пан в хату и остановился на пороге: хата, как хата, убогая и закопченная. А дед вынимает кошель перед паном и велит:

– Кошель, кошель! Чтобы мигом были в моей хате и угощенья и украшенье!

Тут появился перед ними роскошный стол, посуда золотая, угощенье щедрое. Видит пан, что не стыдно ему сесть за этот стол. А старик приглашает:

– Просим, паночек, отведать хлеба-соли и всяких кушаний.

Стали они пить да есть.

Но, как говорится, благородный человек не столько угощается, сколько доброй беседой утешается. Это не мужик, который, чуть дорвется, так до краёв и наберётся!

Вот пригубил пан вина заморского, отведал угощений и говорит:

– Не пристало тебе, дед, такой кошель знатный иметь. Мужик ты простой, а дом у тебя лучше моего. Мне теперь соседям и в глаза стыдно смотреть: где это видано, мужик лучше пана живёт. А потому, прошу тебя, отдай ты мне этот кошель по-хорошему. А я тебе взамен крупы отсыплю, и муки и масла дам, всё, что скажешь, со слугой присылать буду, да и слугу в помощники дам. А хочешь еще и корову со свиньей в придачу? На что тебе кошель? Сколько тебе жить-то осталось? А я тебя честь честью схороню и панихиду по тебе отслужу, и тебя, бабка, не забуду, по монастырям повожу!..

Призадумались дед и бабка, советоваться стали:

– Ну что, бабка, станем делать? Ведь сам пан просит кошель. Отдадим или нет?

– Ну что ж, дед, раз сам пан просит, отказывать неудобно – надо отдавать. А у нас всё и так будет: и еда, и одежда, и слуга, всё приберёт да подаст!

Взяли и отдали волшебный кошель.

А пан забрал кошель и уехал.

Но тут же прислал им старикам слугу и припасов всяких: пуд муки, пуд гороху, пуд ячневой крупы, пять фунтов сала, три фунта масла, десять фунтов соли. Обрадовались дед с бабкой и съели все припасы за три дня, а потом послали слугу к пану за добавкой. Пришёл слуга к пану и говорит:

– Пан, прислали меня дед с бабой за харчами – те все вышли! Давай ещё!

А пан слуге ничего не дал и даже на порог не пустил.

– Хватит, – говорит, – с них и этого. Много у меня таких, кому давать надо. А работать кто будет? Старики на барщину не ходят. А мне нужно кормить тех, кто работает. Так что пусть дед с бабкой по миру идут: с миру по нитке – бедному рубашка; с миру по крошке – на двоих похлебки ложка!

Так и обманул пан деда с бабкой, слово свое нарушил. Пришел слуга к старикам и говорит:

– Пан сказал – у меня, мол, таких, как вы, много. Не буду вас больше кормить, буду кормить тех, кто работает. А вам велел по миру идти кормиться, мне же к нему воротиться.

Поклонился слуга старикам да и ушел.

И остались дед с бабой как были: старые да дырявые, в великой нужде.

Погоревали-погоревали: что делать, как хлеб добывать? И решил дед снова к журавлю сходить, думает: «Может, сжалиться журавль, другой кошель даст? Верно говорят в народе: слушать бабу – на свою погибель. Эх, зачем я свою старуху послушал, пана в гости позвал».