Текст книги "Последняя утопия. Права человека в истории"

В самом деле, «Международная амнистия» едва ли не в одиночку изобрела и внедрила систему низовой правозащитной адвокации и через нее заметно повысила степень общественной осведомленности о правах человека в целом. Вклад организации стал особенно заметным к переломному для прав человека 1977 году, когда она удостоилась Нобелевской премии мира – хотя начиналась ее работа гораздо раньше. В отличие от прежних неправительственных организаций, которые обращались к правам человека от случая к случаю, «Международная амнистия» стимулировала массовое участие в своей работе: она открыла сеть местных филиалов, каждый из которых проводил кампании в поддержку конкретных, персонализированных жертв государственных преследований. Кроме того, в отличие от ранних групп, занимавшихся аналогичной деятельностью, она не считала ООН первейшим местом правозащитной работы. Не касаясь реформ международного управления, организация стремилась наладить прямую и публичную связь со страданием – например через зажигание свечей в знак солидарности или подготовку писем к правительствам с просьбами о милосердии. Внедряемые ею практические инновации в равной мере зависели как от свежего прочтения идеалистических устремлений послевоенного мира, так и от глубокого понимания важности символических жестов.

Вместе с тем тот потенциал, который «Международная амнистия» поначалу черпала в христианском активизме холодной войны, в будущем показал себя не слишком перспективным; ее медленное превращение в прославленную правозащитную организацию убедительно свидетельствует, что нам стоит различать создание, эволюцию и рецепцию таких групп. Благодаря своему основателю Питеру Бененсону «Международная амнистия» оформлялась в ходе интересной и творческой импровизации, материалом для которой послужило предшествующее христианское миротворчество. Вместе с Эриком Бейкером, своим сподвижником-квакером, Бененсон намеревался предложить новый выход идеалистам, разочарованным тупиком холодной войны, причем эта задача становилась все важнее по мере того, как социализм все шире признавали неудачным экспериментом. После публикации в газете The Observer от 28 мая 1961 года материала «Забытые заключенные», ставшего своеобразной инаугурацией «Международной амнистии», Бененсон писал: «Магистральная цель этой кампании – надеюсь, связанные с ней люди всегда будут о ней помнить, но раскрывать публично не станут, – найти общую основу, на которой идеалисты всего мира смогут сотрудничать. Она предназначается, в частности, для того, чтобы аккумулировать скрытый энтузиазм множества таких идеалистов, которые по мере заката социалистического проекта впадают во все большее уныние; в то же время она нацелена и на молодежь, стремящуюся обрести жизненный идеал». Рассуждая в частном порядке, Бененсон приходил к поразительному выводу: ему казалось, что сам факт появления площадки для самореализации идеалистов, подготавливаемой «Международной амнистией», позволял трактовать эффект, оказываемый ее действиями на жертв репрессий, как нечто не слишком существенное: «Поддержание энтузиазма в рядах наших помощников гораздо важнее… Подлинные мученики любят страдать, и, добавлю, истинным святым в тюрьме ничуть не хуже, чем где бы то ни было на этой земле»244244
  Цит. по: Buchanan T. «The Truth Will Set You Free»: The Making of Amnesty International // Journal of Contemporary History. 2002. Vol. 37. № 4. P. 591.


[Закрыть].

Но если дело обстоит так, то на первом плане оказывается персональное восприятие собственной миссии активистом, в то время как жертва, привлекшая его внимание, напротив, отходит на второй план. Поиск нового пространства для выражения идеалистических устремлений предполагал преодоление жестких размежеваний холодной войны. В истоках «Международной амнистии» можно обнаружить ценную подсказку, позволяющую лучше понять причины позднейшего взлета популярности прав человека, пришедшегося на середину 1970‐х, когда многие кинулись искать какой-то заменитель обанкротившимся вариантам утопизма. Возможно, системообразующим контекстом для предприятия Бененсона послужила широкая констелляция религиозных миротворческих организаций, подобных католическому движению Pax Christi (в котором Бененсон, родившийся в еврейской семье, начал участвовать после своего обращения, состоявшегося в 1958 году) или протестантскому Всемирному совету церквей. Важным представляется и то, что, несмотря на яркую деятельность Фредерика Нольде, ни одна из упомянутых групп не превратила борьбу за права человека в свой главный лозунг245245
  О движении Pax Christi см.: Mabille F. Les catholiques et la paix au temps de la guerre froide. Paris: l’Harmattan, 2004. О Всемирном совете церквей см.: Duff E. The Social Thought of the World Council of Churches. London: Longmans, Green and Co, 1956.


[Закрыть]. Собственно говоря, даже для самой «Международной амнистии» связь возложенной ею на себя миссии с правами человека поначалу не была ни центральной, ни даже необходимой; похоже, важнейшую роль в ее уточнении сыграл не столько сам Бененсон, сколько его коллега, адвокат Питер Арчер, впервые предложивший апеллировать к правам человека в кампании, поддерживавшей «узников совести»246246
  Арчер, который обязался написать книгу о правах человека, выступающую парой к работе Бененсона об «узниках совести», в то время не выполнил свое обязательство. См.: Archer P. Action by Unofficial Organizations of Human Rights // Luard E. (Ed.) The International Protection of Human Rights. London: Camelot Press, 1967; Idem. Human Rights. Fabian Research Series 274. London: Fabian Society, 1969. Тем не менее именно по его предложению Бененсон приурочил кульминацию кампании к 10 декабря – годовщине принятия Всеобщей декларации.


[Закрыть]. И все же, какой бы случайной она поначалу ни была, именно эта аллюзия в дальнейшем будет занимать все более значимое место в работе организации, обеспечивая «Международной амнистии» авангардную роль в истории прав человека.

Главными героями публикации Бененсона, которую напечатала The Observer, были католические священнослужители – такие, как Йозеф Беран и Йожеф Миндсенти, – чьи мытарства при коммунизме с декабря 1948 года определяли смысловые трактовки международных прав человека. Эта тема представала звеном, связывающим организацию с процессом вызревания идеи прав человека непосредственно после войны. Кроме того, Бененсон настаивал на приоритетном значении свободы религиозных убеждений и свободы совести в целом; «Международная амнистия», писал он в своей знаменитой книге «Преследование 1961», должна стать «неполитическим и непартийным международным движением, выступающим за свободный обмен идеями и свободное отправление религиозных культов». Шон Макбрайд, участвовавший в деятельности организации с самых ранних пор, возглавил ее первую акцию: она концентрировалась на Чехословакии и была посвящена расследованию интернирования Берана247247
  Benenson P. Persecution 1961. Harmondsworth: Penguin Books, 1961. P. 152. Один из самых ранних «крестных отцов» «Международной амнистии», Эндрю Мартин, в 1940‐х годах проявлял особую озабоченность судьбой восточноевропейских клириков. Наилучшим источником, освещающим деятельность Макбрайда в области прав человека за все годы, является следующая публикация: MacBride S. (avec Laurent É.). L’exigence de la liberté – Amnesty International. Paris: Stock, 1981.


[Закрыть]. Впрочем, «Международная амнистия» почти сразу же вышла за рамки прежних идеалов, обрубив очевидные связи с идейной канвой первых послевоенных лет. В отличие от предыдущей и тогдашней агитации в защиту политзаключенных – этому занятию к тому времени исполнилось уже сто лет, и как раз из него выросла межвоенная лига, – организация действовала «аполитично». В своих культурных истоках она пересекалась с Движением за ядерное разоружение (Campaign for Nuclear Disarmament), хотя «Международная амнистия» гораздо жестче противопоставила себя левым, несмотря даже на тот факт, что первоначально ее в основном интересовали жертвы правых режимов и либеральных демократий. И в этом отношении, и в своей известной практике организации местных отделений, работавших по принципу «троек» (каждое из них занималось делами трех конкретных узников, представлявших первый, второй и третий мир), организация позиционировала себя в качестве стоящей над политикой и вне политики. Претензия на политическую трансцендентность, действительно, стала важнейшим нововведением Бененсона.

Когда через несколько лет профессор Колумбийского университета Айвен Моррис основал «Международную амнистию – США», а ее Риверсайдское отделение начало проводить свои встречи в гостиной Артура Данто, философа из того же университета, импульс остался прежним: «Спасение всего мира по одному человеку за раз»248248
  Личное интервью автора с Артуром Данто.


[Закрыть]. Этот рецепт содержал в себе огромную силу: политически бесстрастная мораль ставилась в нем гораздо выше подпорченных политических утопий. Тем не менее на протяжении какого-то времени и несмотря на впечатляющие успехи «Международной амнистии» в Великобритании это утверждение оставалось не более чем красивой фразой. Лишь события, которые сначала привели к 1968 году, а потом помогли его преодолеть, сумели сделать новаторский тип правозащиты, инициированный «Международной амнистией», все более и более актуальным – не только в переосмыслении фундаментальных принципов работы неправительственного сектора, но также и в прокладывании дороги, ведущей к торжеству прав человека как действенной утопии, какой они никогда прежде не были.

Короче говоря, больше всего энтузиастам хотелось, чтобы появилась такая конкурентная площадка, на которой права человека должны будут выиграть для себя билет в будущее, предопределенное потрясениями 1968-го. Ведь идея прав человека представляла собой всего лишь одну из идеологий, которые могли преуспеть – и действительно преуспевали – по мере того как в 1960‐х приверженность идейным установкам, сталкивавшимся друг с другом в период холодной войны, начинала ослабевать. Дезинтеграция идеологических условий, в силу которых права человека в 1940‐х оставались в пренебрежении, сама по себе не означала, что эту идею гарантированно ждет светлое будущее. Бененсон и его приверженцы пока оставались в явном меньшинстве. Большинство же в то десятилетие обратилось к иным видам аффилиаций, порожденным холодной войной. Действительно, от исчезновения прежних декораций, которое столь проницательно предвидел основатель «Международной амнистии», в краткосрочной перспективе выигрывали другие схемы. Но зато в более отдаленном плане стабильность эпохи холодной войны, которую политики из противостоящих лагерей пытались поддерживать посредством ядерной эскалации, а также подпитываемые этой стабильностью страхи и лояльности, разрушались ощущением ядерного тупика. Непримиримый конфликт мировоззрений, каждое из которых настаивало на том, что оно должно победить любой ценой, означал также, что на Западе, как и на Востоке, оставалось все меньше и меньше людей, готовых ассоциировать себя с этим соревнованием и предпочитавших ограничиваться сетованиями на социальный непорядок дома и моральный упадок за границей249249
  См.: Suri J. Power and Protest: Global Revolution and the Rise of Détente. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2003.


[Закрыть].

В 1960‐х годах новые проекты социальных изменений, создатели которых стремились преодолеть противостояние холодной войны, возникали по всему миру. Однако правозащитное движение, включая и «Международную амнистию», занимало в их ряду глубоко периферийное место. Произрастая из «новых социальных движений», идеология прав человека долгое время оставалась в тени гораздо более видных программ. А если дело обстояло так, то она, несомненно, оказывалась не только выгодоприобретателем от поражения «контркультурного» движения как набора определенных идеалистических доктрин; в равной мере эти события оборачивались для нее и ущербом, поскольку она сама была частью этого движения. Поэтому наш дальнейший анализ должен сосредоточиться на том, почему права человека все-таки выжили и поднялись над прочими утопиями, которые в те годы энергетически поддерживали социальную мобилизацию. Ведь, говоря о том, что дух эпохи теперь символизирует молодежь, а идея прав человека пока вытесняется другими идеологиями, участники парижской конференции неправительственного сектора, проходившей всего через пару месяцев после бурного мая 1968-го, всего лишь констатировали очевидное.

Поскольку на протяжении следующего десятилетия иные социально-политические проекты терпели одно фиаско за другим, права человека смогли предоставить базис для формирования целого ряда полноценных общественных движений. В странах коммунистического блока «диссидентство» было давним, хотя и медленно развивавшимся явлением. Какими бы ни были его исторические корни, свой хрестоматийный вид советское инакомыслие приобрело только после начала десталинизации, которая была запущена впечатляющим «закрытым» докладом Никиты Хрущева на партийном съезде 1956 года. Эта акция спровоцировала множественные атаки на советский режим. («Вполне допустимо сказать, – заметил как-то правозащитник Валерий Чалидзе, – что инициатором коммунистического движения за права человека выступил именно Хрущев»250250
  Chalidze V. To Defend these Rights: Human Rights in the Soviet Union. New York: Khronika Press, 1974. P. 51.


[Закрыть].) Появившиеся после этого скрытые социальные сети инакомыслящих и их самиздатовская литература – прежде всего, знаменитая «Хроника текущих событий», выходившая с весны 1968 года, – аккумулировали информацию о друзьях и родственниках, оказавшихся в далеких исправительных лагерях или закрытых психиатрических учреждениях. Особенно выразительно в тот период прозвучали душераздирающие свидетельства, представленные Анатолием Марченко и, чуть позднее, Владимиром Буковским. В подобных нарративах, первоначально имевших хождение лишь в местных нелегальных сетях, наибольшие опасения связывались с возрождением сталинизма после нескольких лет хрущевской оттепели. Так начиналась эпоха, по мере развертывания которой незначительные признаки инакомыслия в Советском Союзе, укрепившегося среди научной и творческой интеллигенции после прошедшего в 1966 году суда над Юлием Даниэлем и Андреем Синявским, вылились в полноценное правозащитное движение. Отправной точкой для него послужил 1969 год, когда была основана Инициативная группа по защите прав человека в СССР. (На следующий год был учрежден еще более заметный Комитет прав человека в СССР.)

Как такое могло случиться? Стратегия прав человека, которую реализовали в Советском Союзе, отчасти исходила из следующего: диссиденты должны отстаивать свои позиции с точки зрения социалистической законности, пеняя режиму на то, что тот не способен соблюдать установленные им самим правила. В основе этого «легалистского» подхода, который был придуман Александром Есениным-Вольпиным, лежала отсылка не к «правам человека» международного толка, а к внутренним правам, которые, как предполагалось, гарантируются советской конституцией. Действительно, событием, положившим начало советскому диссидентскому движению, принято считать «митинг гласности», состоявшийся 5 декабря 1965 года в Москве и приуроченный к годовщине так называемой «сталинской» Конституции СССР 1936 года, а не к Международному дню прав человека, отмечаемому пятью днями позже. Инициативная группа 1969 года была обязана своим названием термину, который в той же «сталинской» Конституции использовался для обозначения добровольных объединений граждан, вовлеченных в строительство социализма. Иначе говоря, «легализм» Есенина-Вольпина сделался характерной особенностью диссидентского движения в СССР задолго до того, как оно взяло на вооружение концепцию международных прав человека251251
  О Вольпине см. великолепный текст: Nathans B. The Dictatorship of Reason: Aleksandr Volpin and the Idea of Rights under «Developed Socialism» // Slavic Review. 2007. Winter. Vol. 66. № 4. P. 630–663.


[Закрыть]. Причем с самого начала советское инакомыслие практиковало тот же уход от политики, за который ратовал Бененсон на Западе; и это было вполне понятно, поскольку любая реальная реформа советского режима представлялась абсолютно невозможной.

Как ни удивительно, у нас, однако, нет четкого ответа на вопрос о том, почему в 1969 году создатели Инициативной группы решили, в отличие от первых диссидентов, все-таки сослаться на международную, а не на внутреннюю защиту прав человека. Возможно, катализатором здесь послужило то, что 1968‐й был провозглашен Международным годом прав человека и что Советский Союз отметил это событие, подписав основополагающие правозащитные пакты. В вышедшем 30 апреля, а не 1 мая, в день Международной солидарности трудящихся, первом номере «Хроники текущих событий» рассказывалось о случаях попрания советскими властями прав собственного населения как раз в тот год, который мировое сообщество посвятило правам человека252252
  См. неполный перевод этого издания: Reddaway P. (Ed.) Uncensored Russia: Protest and Dissent in the Soviet Union. New York: American Heritage Press, 1972. P. 53–54; ср.: Hopkins M. Russia’s Underground Press: The Chronicle of Current Events. New York: Frederick A. Praeger, 1983. P. 1, 26–27.


[Закрыть]. Тем не менее, учитывая доморощенные и местнические начала советской диссидентской стратегии, нельзя не обратить внимания на то, что она, в принципе, могла и не породить никакого правозащитного движения. Но когда образованная в мае 1969 года, после ареста отставного генерала Петра Григоренко, Инициативная группа по защите прав человека в СССР решила обратиться в Организацию Объединенных Наций, а не к советским властям, она ненамеренно сделала шаг, оказавшийся для мировой истории судьбоносным253253
  См. перевод этого обращения на английский: Saunders G. (Ed.) Samizdat: Voices of the Soviet Opposition. New York: Pathfinder Press, 1974. P. 365–369. Примерно в тот же период к изучению правозащитных документов ООН обратился и Чалидзе. См.: Rubenstein J. Soviet Dissidents: Their Struggle for Human Rights. Boston: Beacon Press, 1980. P. 128–129. Ср.: Chalidze. The Soviet Human Rights Movement: A Memoir. New York: Jacob Blaustein Institute for the Advancement of Human Rights, 1984.


[Закрыть].

Нарастание правозащитного протеста против советского режима невозможно рассматривать в отрыве от более масштабной трансформации, которую в то же самое время претерпевала надежда на спасительную и искупительную миссию социализма. С самого начала крошечная группа советских диссидентов была глубочайшим образом разделена: ее члены по-разному трактовали катастрофические провалы режима. Например, в ней были наследники «старых большевиков» (прежде всего, братья Рой и Жорес Медведевы), которые полагали, что режим просто сбился с пути и ему нужно вернуться к истокам. Несмотря на огромную разницу между секулярно-либеральными и религиозно-националистическими позициями двух диссидентов, позже получивших наиболее широкую мировую известность, – речь идет о физике Андрее Сахарове и писателе Александре Солженицыне – первоначально она не препятствовала их сотрудничеству. Эта коалиционная природа диссидентства, которая позже проявит себя по всему Восточному блоку, допускала сосуществование непохожих друг на друга идейных кодов. На минималистской основе прав человека разнообразные формы националистического сопротивления проще взаимодействовали друг с другом, чем с ревизионистским коммунизмом, которому было нечего им предложить254254
  См.: Kowalewksi D. The Multinationalization of Soviet Dissent // Nationalities Papers. 1983. Fall. Vol. 11. № 2. P. 207.


[Закрыть]. И все же, какими бы ни были источники внутреннего единства советского диссидентского движения, объяснение его расширяющегося влияния внутри страны и нарастающей популярности за границей, несомненно, лежало в очевидном крушении социалистической романтики после 1968-го: инакомыслие смогло укорениться в коммунистическом мире и получить признание на Западе только после того, как летом 1968 года всем стало ясно, что коммунизм принципиально не поддается никакому реформированию.

Если парижскому маю 1968‐го и удалось на время сделаться символом того, что социалистическая утопия еще жива, особенно в молодых сердцах, то советское вторжение в Чехословакию, состоявшееся через несколько месяцев и положившее конец возглавляемой народным лидером Александром Дубчеком реформаторской Пражской весне, заставило искать новую утопию уже за пределами выдохшегося коммунизма: отныне это приходилось делать под гнетом тоталитарного режима, не терпящего никакой оппозиции. Когда советские танки вошли в Прагу, диссидентские движения, которые недавно поддерживали «демократизацию», в одночасье протрезвев и умолкнув, задумались о какой-то альтернативной стратегии. Эффектный крах упований на «марксистский гуманизм» по всему восточноевропейскому региону расчистил идеологическое пространство, позволив стратегии диссидентства, основанной на правах человека, в начале 1970‐х возобладать сперва в Советском Союзе, а потом и во многих других местах. Несмотря на недавнюю кристаллизацию «легалистского» подхода Есенина-Вольпина, только после Праги различные части диссидентства начали воспринимать себя в качестве «правозащитного движения». Это коснулось и первых московских групп. Заполняя пространство, оставшееся пустым после провала реформаторского коммунизма, инакомыслие все жестче отказывалось от политических альтернатив во имя моральной критики.

Хотя наиболее ярко эту дихотомию позже сформулировал чешский драматург и диссидент Вацлав Гавел, советское диссидентство уже в 1972 году начало противопоставлять мораль политике, продемонстрировавшей полнейшую несостоятельность. Так, по словам Анатолия Якобсона, диссидентство не имело возможности вести «политическую борьбу», поскольку для этого «нет необходимых условий». Вместо этого, пояснял он, оно обретает формы «моральной борьбы»: «Начать нужно с постулирования того, что истина ценна сама по себе и ни по каким иным причинам». Другой известный диссидент, физик Юрий Орлов, описывая в 1973 году идейную основу движения, говорил об «общечеловеческой этике». А Павел Литвинов годом позже пояснял, что «неполитический» характер инакомыслия имеет первостепенное значение. На деле, конечно же, движение «оставалось политическим в том смысле, что оно угрожало основам советского строя»255255
  Якобсон цит. по: Gorbanevskaya N. Red Square at Noon. New York: Holt, Rinehart and Winston, 1972. P. 284; Орлов и Литвинов цит. по: Boobbyer P. Conscience, Dissent, and Reform in Soviet Russia. New York: Routledge, 2005. P. 88, 75. Позже Литвинов писал: «Правозащитное движение целиком и полностью сфокусировалось на защите индивида от произвола власти, отодвинув в сторону вопросы государственного и социального устройства. Посвящая себя этой простой и практичной миссии, обновляющаяся интеллигенция преодолевает порочную веру прежней интеллигенции во всемогущество утопических схем» (Litvinov P. The Human-Rights Movement in the Soviet Union // Sidorsky D. (Ed.) Essays on Human Rights: Contemporary Issues and Jewish Perspectives. Philadelphia: Jewish Publication Society of America, 1979. P. 124).


[Закрыть]. Но при этом оно опиралось на такую политику, которая настаивала на выходе за рамки политической сферы – ту политику, которую раньше реализовал Бененсон.

Необычный жизненный путь Сахарова хорошо иллюстрирует как центральное место 1968-го, так и удивительные перипетии последующих лет. Сахаров включился в гражданский активизм еще до упомянутой даты; например, в 1966 году он участвовал в маленьком митинге в День Конституции, где призвал к демократизации. Тем не менее он не был причастен к процессам, на которых судили литературных диссидентов. Его краткая, но глубокая дружба с Роем Медведевым, чья ленинская интерпретация сталинизма сильно на него повлияла, на том этапе оказалась самой значимой из всех его диссидентских связей. А затем смелый поступок в одночасье сделал его мировой знаменитостью. Ученый-ядерщик, долгие годы имевший доступ в самые закрытые коридоры советской власти, написал статью о мирном сосуществовании двух систем и тайно передал ее в The New York Times, где она была опубликована 22 июля 1968 года.

Исходный смысл этого материала, предназначавшийся и для западного восприятия, состоял в призыве к «разрядке» между антагонистами холодной войны. Сахаров представил обнадеживающую модель, в рамках которой коммунизм и капитализм должны были в равной мере реформироваться, отказавшись от ядерного противостояния, а в будущем, возможно, даже пережить конвергенцию. Учитывая время публикации, сахаровский текст, названный «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», невозможно было интерпретировать в отрыве от чехословацкого эксперимента. (Газета представляла эту статью прямо под фотографией, на которой была запечатлена колонна военной техники Организации Варшавского договора в Чехословакии.) Надеясь на то, что Пражская весна внесет вклад в демократизацию коммунизма, советский академик горячо приветствовал инициативы Дубчека.

На тот момент права человека как диссидентский язык еще не вошли в дискурс Сахарова. Всеобщая декларация, что примечательно, заслужила упоминания в его демарше 1968-го, но лишь в связи с тем, что с ее помощью удается сдерживать западный империализм и контрреволюцию. «Международная политика не преследует целей использования местных конкретных условий для расширения зоны влияния и для создания трудностей другой стране, – писал Сахаров, ссылаясь на отстаиваемое международным сообществом право на самоопределение, а не на индивидуальное право, скажем, на свободу слова или религии. – Цель международной политики – обеспечить повсеместное выполнение Декларации прав человека, предупредить обострение международной обстановки, усиление тенденций милитаризма и национализма. Такая политика ни в коем случае не есть предательство революционной и национально-освободительной борьбы, борьбы с реакцией и контрреволюцией»256256
  Цит. по: Sakharov A. Progress, Coexistence, and Intellectual Freedom. New York: W. W. Norton, 1968. P. 42 (Сахаров А. Д. Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе (https://www.yabloko.ru/Themes/History/sakharov_progress_c.html). – Примеч. пер.). Несмотря на то что Сахаров явно отстаивал интеллектуальную свободу и даже ссылался на ценность человеческой личности, нет оснований говорить о том, что его идейные установки того времени базировались на идее прав человека. Ср.: Rubenstein J. Andrei Sakharov, the KGB, and the Legacy of Soviet Dissent // Rubenstein J., Gribanov A. (Eds) The KGB File of Andrei Sakharov. New Haven: Yale University Press, 2005. P. 20.


[Закрыть]. Но разгром Пражской весны открыл дорогу для принципиального сдвига.

Только через два года Сахаров познакомился с Чалидзе, который предложил ему присоединиться к Комитету прав человека в СССР, превратившемуся после 1970 года в ведущую диссидентскую группу. Поначалу Сахаров не отреагировал, но после того, как он все-таки решил войти в Комитет, права человека быстро были подняты им на щит. Прежде всего, это было сделано в его «Памятной записке», адресованной Леониду Брежневу и обнародованной в 1970 году, в которой Сахаров использовал свой высокий общественный статус для того, чтобы обратить международно-правовые обязательства советской власти против нее самой. Приоритетное внимание Комитета прав человека в СССР поначалу было сосредоточено на злоупотреблениях советской психиатрии, а следом за ними, с большими оговорками, шло обеспечение свободы вероисповедания. Почти сразу же Сахаров обратился и к свободе передвижения, на которой настаивали не только евреи, но и этнические немцы. Именно после этого сдвига Солженицын, обеспокоенный тем, что Сахаров заботится о защите евреев больше, чем о спасении России, начал относиться к академику как к простаку, легко поддающемуся сторонним влияниям. Сахаров в ответ указывал на то, что Солженицына интересуют не столько права человека как таковые, сколько их использование в консервативно-реставрационных целях. Тем не менее на Западе писатель и ученый делили один и тот же имидж: им обоим приписывали убеждение в том, что международно-признанные моральные нормы выступают спасением в ситуациях крушения революционных проектов. В частности, Солженицын, приобретший мировую известность уже в 1960‐х годах, присоединялся к правозащитному движению, отталкиваясь от тезиса, высказанного в его нелегально переправленной на Запад Нобелевской лекции: «Внутренних дел вообще не осталось на нашей тесной Земле!»257257
  В своих мемуарах Сахаров, вспоминая о первых контактах с Чалидзе, рассказывает: «Меня пугал предполагавшийся юридический уклон в работе Комитета – понимая важность такого подхода, наряду с другими, я не чувствовал, что это мое амплуа». См.: Sakharov A. Memoirs. P. 319 (Сахаров А. Д. Воспоминания. Т. 1. М.: Время, 2006. С. 693. – Примеч. пер.). Ниже он поясняет, что интерес к репрессиям в отношении верующих пробудился у него в мае 1971 года, когда начался суд над Анатолием Красновым-Левитиным (Ibid. P. 336–337 [Там же. С. 740–741]). Ср.: Sakharov A. Sakharov Speaks. New York: Alfred A. Knopf, 1974. P. 160–163. Солженицын цит. по: Solzhenitsyn A. The Nobel Lecture on Literature. New York: Harper & Row, 1972. P. 30 (https://imwerden.de/pdf/solzhenitsyn_nobelevka.pdf. – Примеч. пер.).


[Закрыть]

Репутация борца за права человека, приобретенная Сахаровым за границей, была обусловлена главным образом неудачей чехословацкого эксперимента и его собственной личностной эволюцией в начале 1970‐х. Получивший широкую известность очерк об академике, написанный Хедриком Смитом и опубликованный в The New York Times Magazine в ноябре 1973 года, еще изображал Сахарова борцом за гражданские права американского типа258258
  В 1960‐х годах, когда антиколониализм переиначил идею прав человека, некоторые американцы отождествляли местные гражданские права с «правами человека» – не понимая, в отличие от Малкольма Икс, что такая взаимосвязь влечет за собой интернационализацию проблемы гражданских прав. Например, Бюро по гражданским правам штата Нью-Йорк, учрежденное для противодействия дискриминации в сферах обеспечения жильем и занятостью, в 1968 году было переименовано в Отдел прав человека, а студенты-юристы, обучавшиеся в Колумбийском университете, в тот же период основали издание под названием «Колумбийский обзор законодательства в области прав человека» (Columbia Survey of Human Rights Law; через три года оно было переименовано в Columbia Human Rights Law Review). Продемонстрированное в этих и подобных ситуациях полнейшее отсутствие каких-либо отсылок к тому, что происходило за пределами национальной сцены, – а также сопутствующее ощущение того, что подобные отсылки вовсе не нужны, – свидетельствует о том, насколько незначительно в тот момент международные права человека резонировали в США. Разумеется, в приложениях к моей книге учреждение штата Нью-Йорк не упоминается.


[Закрыть], хотя уже тогда и в комитетской, и в автономной работе Сахаров все активнее апеллировал к правам человека. Его Нобелевская лекция 1975 года, с которой в Стокгольме от его имени выступила его жена Елена Боннэр, называлась «Мир, прогресс, права человека». В ней отразился путь, пройденный советским диссидентом с 1968 года – с того момента, когда мир и прогресс еще означали для него демократизацию и конвергенцию. Теперь эти вещи наполнились новым смыслом259259
  См.: Smith H. The Intolerable Andrei Sakharov // The New York Times Magazine. 1973. November 4. В этом материале единственным упоминанием о правах человека стало (ошибочное) утверждение, согласно которому первым публичным проявлением инакомыслия для Сахарова стало участие в мероприятии, приуроченном к Международному дню прав человека в 1968 году. На самом же деле академик участвовал в акции, посвященной годовщине «сталинской» Конституции СССР. См. также: Sakharov A. Peace, Progress and Human Rights // Yankelevich E., Friendly A., Jr. (Eds) Alarm and Hope. New York: Alfred A. Knopf, 1978.


[Закрыть]. За их трансформацией стоял медленный дрейф от надежд, связываемых с очеловеченной версией «разрядки», к менее преобразующему, но зато более безупречному личному участию. Сахаров отразил этот переход от политики к морали самым выразительным образом:

Я убежден, что в условиях нашей страны нравственная и правовая позиция является самой правильной, соответствующей потребностям общества. Нужна планомерная защита человеческих прав и идеалов, а не политическая борьба, неизбежно толкающая на насилие, сектантство и бесовщину. Убежден, что только при условии возможно широкой гласности Запад сможет увидеть сущность нашего общества, и тогда эта деятельность становится частью общемирового движения за спасение всего человечества. В этом ответ на вопрос, почему я от общемировых проблем естественно обратился к защите конкретных людей260260
  Sakharov А. How I Came to Dissent. New York Review of Books. 1974. March 21 (Сахаров А. Д. Мир, прогресс, права человека. Статьи и выступления. Л.: Советский писатель, 1990. С. 13. – Примеч. пер.).


[Закрыть].

Для Сахарова, как и для многих других, права человека также рождались из замены несбывшейся политической утопии несвязанной с политикой моралью.

Поначалу самопровозглашенное советское «движение за права человека», ставшее первым в истории, не вызвало заметного международного резонанса. Переориентацией советского диссидентства на правозащитную проблематику интересовались лишь разрозненные и крошечные группки наблюдателей: несколько комментаторов, занимавшихся советскими делами на радиостанции «Свобода» в Мюнхене, активисты британской «Международной амнистии», составлявшие англоязычные версии «Хроники текущих событий» или базирующийся в Брюсселе Комитет по защите прав человека в СССР (Comité pour la defense des droits de l’homme en URSS)261261
  См.: Radio Liberty. Register of Samizdat. Munich, 1971. См. также: Corley F. Obituary: Peter Dornan // The Independent. 1999. November 17. О деятельности брюссельского комитета, наследника прежнего Международного союза сопротивлявшихся и депортированных (Union internationale de la Résistance et de la Déportation), см. его бюллетень Droits de l’homme en USSR, выходивший в 1972–1976 годах, а также стенограмму интереснейшего симпозиума, проведенного им в декабре 1972 года в Брюсселе при участии Рене Кассена, Питера Реддуэя и других: Human Rights in the USSR: Proceedings and Papers of the International Symposium on the 50th Anniversary of the USSR. Brussels, 1972. См. также репрезентативные публикации «Международной амнистии»: Hill С. R. (Ed.) Rights and Wrongs: Some Essays on Human Rights. London: Penguin Books, 1969 (в этом сборнике, в частности, опубликована статья Реддуэя о советском диссидентстве); Prisoners of Conscience in the USSR: Their Treatment and Conditions. London: Amnesty International Publications, 1975.


[Закрыть]. Через месяц после публикации материала Хедрика Смита нью-йоркская Международная лига прав человека удостоила Сахарова своей ежегодной премии. Эта же организация поддержала инициативу только что основанного Американским еврейским конгрессом Института Джейкоба Блауштайна по развитию прав человека (Jacob Blaustein Institute), взявшегося за перевод диссидентских текстов на английский. В тот же период адвокат Эдвард Кляйн наладил работу информационного центра по всем этим вопросам, которая обеспечивалась исключительно его индивидуальными усилиями262262
  См.: Teltsch K. Human Rights Association Says Soviet Group Becomes Affiliate // The New York Times. 1971. June 30. См. также изданный Американским еврейским комитетом памфлет: Chalidze V. N. Important Aspects of Human Rights in the Soviet Union. New York: American Jewish Committee, 1972.


[Закрыть]. Осознание той ценности, какую свободное выражение мнений имело в странах Восточного блока и иных местах, повлекло за собой и другие акции; одной из них стала инициатива Международного союза писателей и ученых (Writers and Scholars International), который с 1972 года начал издавать журнал «Индекс цензуры» (Index of Censorship). Как писал его редактор Майкл Скэммелл во вступительной статье к первому номеру, борьба за свободу высказывания не имеет отношения к политике: «Типичной особенностью, которая объединяет все идеологии… в большей или меньшей степени, является нетерпимость к инакомыслию или оппозиции». Тем не менее пока ревизионистский коммунизм в Восточной Европе умирал, не оставляя никакой надежды на воскрешение, для Западной Европы пятилетка после 1968 года была отмечена гигантским ростом популярности марксизма. Разумеется, о правах человека ничего подобного сказать было нельзя: по самокритичному признанию Сахарова, в 1968–1969 годах «Маленькая красная книжица» председателя Мао пользовалась на планете большей известностью, чем его эссе о мирном сосуществовании263263
  Scammell M. Notebook // Index of Censorship. 1972. Spring. Vol. 1. № 1. P. 7; Sakharov A. Memoirs. P. 288 (Сахаров А. Д. Воспоминания. Т. 1. М.: Время, 2006. С. 627. – Примеч. пер.). Деятельность Международного союза писателей и ученых началась с публикации британского поэта Стивена Спендера: Spender S. With Concern for Those Not Free // The Times Literary Supplement. October 1971 (см. также репринты этой статьи: Index of Censorship. 1972. Spring. Vol. 1. № 1. P. 11–16; Webb W. L., Bell R. (Eds) An Embarrassment of Tyrannies: Twenty-Five Years of the Index of Censorship. New York: George Braziller, 1998).


[Закрыть]. Тем не менее становление советского правозащитного движения было подкреплено другими, не связанными с ним событиями, сгенерировав своего рода случайную синергию, которая положила начало эпохе прав человека.

Кончина постигла «социализм с человеческим лицом» не только в Восточной Европе: в 1973‐м, через пять лет после событий в Чехословакии, он получил смертельный удар в Чили, где был убит президент Сальвадор Альенде. «Права человека вошли в мой лексикон 11 сентября 1973 года», – сказал один из чилийских активистов, имея в виду день свержения законной власти. Путчи в Чили и Уругвае – уругвайские военные на несколько месяцев опередили чилийских мятежников, – а также состоявшийся в 1976‐м приход аргентинской военной хунты и развязанная ею «грязная война», подтолкнули и ускорили кристаллизацию прав человека как организационного принципа. Но откуда же права человека вошли в латиноамериканский общественно-политический лексикон, если раньше о них и представления не было, и почему это произошло так поздно? Ведь периоды насилия и репрессий не были для континента чем-то новым: достаточно упомянуть Парагвай после 1954-го, когда к власти пришел Альфредо Стресснер, или Бразилию после 1964-го, управляемую армейским командованием. А американское правительство еще до содействия Аугусто Пиночету – как накануне переворота, так и после него – оказывало тайную и явную поддержку латиноамериканским диктатурам264264
  Цит. по: Sikkink K. The Emergence, Evolution, and Effectiveness of the Latin American Human Rights Network // Jelin E., Hershberg E. (Eds) Constructing Democracy: Human Rights, Citizenship, and Society in Latin America. Boulder: Westview Press, 1996. P. 63. См. также: Schmitz D. F. Thank God They’re on Our Side: The United States and Right-Wing Dictatorships, 1921–1965. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1999.


[Закрыть].

Действительно, эффект домино, демонстрируемый латиноамериканскими диктатурами в тот период, казался поразительным – особенно в отношении стран Южного конуса, всегда считавшихся на континенте самыми стабильными. Но даже с учетом того, что в 1975 году сложился международный альянс правых сил, нацеленный на разгром революционного левого движения (именно тогда началась печально известная операция «Кондор»), самих по себе преступлений диктаторских режимов было недостаточно, чтобы пробудить интерес к правам человека. Подъем правозащитной темы в равной мере предопределялся и поражением максималистских теорий политической трансформации, открывшим путь для моральной критики именно тогда, когда политическая критика выдыхалась. Предыдущие военные перевороты не только не сумели ниспровергнуть эти максималистские утопии, но, напротив, помогли активизировать их; террористические режимы подогревали упования левых сил в той же мере, в какой это делал и синхронный приход диктаторов к власти. В то время как Прага 1968 года доказала, что в советской сфере влияния никакого ревизионистского социализма не потерпят, Сантьяго 1973 года подводил к выводу, что и в американской сфере влияния никакой ревизионистский социализм невозможен. Как и в случае с советским диссидентством, наиболее достоверное объяснение взрывной увлеченности правами человека в Латинской Америке состоит в том, что многие левые в определенный момент пришли к важному стратегическому выводу: они поняли, что нужно поменять сам базис надежды на лучшее. Причем этот переход требовалось провести несмотря даже на то, что Латинская Америка сохраняла предрасположенность к революционному и партизанскому утопизму даже после прихода сюда правозащитной идеи. Да, права человека показали здесь большую живучесть, но утопии в Латинской Америке удалось сохранять свою «боеспособность» до самого завершения холодной войны, а то и позже265265
  Из обширной литературы по указанным проблемам см., например: McSherry J. P. Predatory States: Operation Condor and Covert War in Latin America. Lanham: Rowman & Littlefield, 2005; Castañeda J. G. Utopia Unarmed: The Latin American Left after the Cold War. New York: Vintage Books, 1994.


[Закрыть].