Текст книги "Последняя утопия. Права человека в истории"

Даже в конце 1976 года, несмотря на настойчивые усилия Фрейзера и страстную риторику Джексона, еще не просматривалось никаких признаков того, что права человека вот-вот займут центральное место во внешнеполитическом лексиконе демократов. Так, в июне того года, когда после неожиданного выхода на арену Джимми Картера демократы собрали комитет по выработке платформы, призванной уладить разногласия между противоборствующими партийными фракциями, о правах человека практически не вспоминали. Антивоенный активист Сэм Браун – младший предложил предусмотреть в платформе использование правозащитной идеи для критики правых автократий; сенатор от штата Нью-Йорк (и союзник Джексона) Дэниел Патрик Мойнихэн согласился с этим при условии, что аналогичный подход будет применяться и к левому тоталитаризму. «Мы будем против диктаторов, которые вам не нравятся, если вы будете против диктаторов, которые не по душе нам», – сказал тогда Мойнихэн, обращаясь через весь стол к Брауну. Через год, вспоминал он, Демократическая партия выработала такую платформу, в которой запечатлелась «наиболее мощная приверженность правам человека за всю нашу историю». Картера, однако, эти подвижки не затронули, а общенациональные СМИ в тот момент не придали этому никакого значения – по их мнению, платформа должна была гармонировать с «разрядкой», и потому гораздо важнее было сосредоточиться на «примирении» с коммунизмом, а не на новом вызове ему287287
  Moynihan D. P. The Politics of Human Rights // Commentary. 1977. August. Vol. 64. № 2. P. 22; Rosenbaum D. E. Democrats Back Call in Platform for Soviet Amity // New York Times. 1976. June 14. Разумеется, нельзя забывать о том, что Мойнихэн, единомышленник Джексона, который при Джеральде Форде представлял США в ООН, незадолго до этого не раз убеждался, что права человека превращаются в знамя, под которым сражаются с колониализмом и расизмом, а не защищают «свободу». И поэтому нет никаких свидетельств того, что наблюдаемое им на площадке ООН активное использование языка прав человека в антиколониальных целях – за которым, по убеждению этого деятеля, стоял советский тоталитаризм, – хоть как-то предвещало появление новой и великой перемены в лексиконе американской внешней политики. См.: Moynihan D. P. The United States in Opposition // Commentary. 1975. March. Vol. 59. № 3. P. 31–45; кроме того, тема великолепно освещается в диссертации: Sargent D. From Internationalism to Globalism: The United States and the Transformation of International Politics in the 1970s. Ph. D. diss., Harvard University, 2008. P. 454–477. Ср.: Rubin B. Human Rights and the Equal Time Provision // Worldview. 1977. March. Vol. 23. № 3. P. 27–28.


[Закрыть].

Джимми Картер стал коалиционным кандидатом в президенты в тот момент, когда партия оправлялась от своего постуотергейтского крена влево; этот процесс совпал с экономическим коллапсом и упадком некогда популярного радикализма. Освещая съезд Демократической партии, проходивший летом 1976 года, известная обозревательница журнала The New Yorker Элизабет Дрю отмечала, что по сравнению с идеологическим единодушием, на которое четыре года назад опирался Джордж Макговерн, все теперь выглядит иначе. «Изменения затронули как страну, так и Демократическую партию, – писала она. – Война окончена, страсти улеглись, а многие делегаты нынешнего конвента выглядят как „модифицированные республиканцы“». В 1976‐м Картер появился словно из ниоткуда; съезд последовательно провалил кандидатуры и Морриса Удалла (сторонника Макговерна), и Генри Джексона, и Джорджа Уоллеса. Картер прошел как человек, к которому соперничавшие фракции испытывали меньше всего антипатии288288
  Drew E. American Journal: The Events of 1976. New York: Random House, 1977. P. 291; ср.: Р. 296.


[Закрыть].

За исключением трепетного отношения к морали в целом в предвыборной кампании Картера невозможно отыскать ничего такого, что хоть как-то связывало бы его с последующим подъемом прав человека. Морализаторство Картера отражало глубину его личных религиозных убеждений, ставших непоколебимыми после того, как в середине 1960‐х он ощутил себя «рожденным заново». По мере того как кампания набирала обороты, выборы 1976 года превращались в референдум по «разрядке». Его оппонент, действующий президент Джеральд Форд, зашел столь далеко, что вообще запретил использование этого слова в собственной агитации, но потом, как известно, споткнулся в телевизионных дебатах 6 октября, заявив, что Советы вовсе не доминируют в Восточной Европе. Картер сполна воспользовался промахом Форда, летом и осенью 1976 года сделав ряд четких заявлений, превозносящих моральные принципы и осуждавших Realpolitik. Личный морализм Картера и настроения американского электората ненадолго совпали.

В этом широком смысле победа Картера в ходе кампании, насыщенной заявлениями о превосходстве морали над политикой, открыла путь для взрывной экспансии «прав человека» по всему политическому ландшафту США. Тем не менее вплоть до дня инаугурации Картер ограничивался лишь тем, что называл этику и справедливость важнейшими принципами американской внешней политики289289
  Непоказательными исключениями стали его выступления в «Бней-Брит» в сентябре и в Университете Нотр-Дам в октябре. С ними можно ознакомиться в следующем источнике: The Presidential Campaign 1976. 3 vols. Washington: US Government Printing Office, 1978–1979. Vol. 1. P. 709–714, 993–998. В позднейшем нарративе самого Картера случайность обнаружения им темы прав человека, естественно, преуменьшена. См.: Carter J. The American Road to Human Rights Policy // Power S., Allison G. (Eds) Realizing Human Rights: Moving from Inspiration to Impact. New York: St. Martin’s Press, 2000.


[Закрыть]. В свою очередь, то, что в последние шесть месяцев 1976‐го даже такой циничный политик, как Киссинджер, несколько раз – чаще, чем Картер! – ссылался на «права человека» в своих публичных выступлениях, лишь подтверждало вхождение морализма в моду, но еще не означало реального сдвига в политическом мышлении290290
  «За последние полтора года Генри проделал чертовски масштабную работу в плане освоения темы прав человека», – заметил один из американских чиновников, комментируя примечательно прямолинейное заявление государственного секретаря о том, что права человека «составляют саму суть осмысленной жизни», сделанное им в июне 1976 года на саммите Организации Американских Государств в Сантьяго. См.: A Harsh Warning on Human Rights // Time. 1976. June 21. О все более активных призывах, исходивших от Киссинджера, см.: Arnold H. M. Henry Kissinger and Human Rights // Universal Human Rights. 1980. Vol. 2. № 4. P. 57–71.


[Закрыть]. Непосредственно накануне рокового выбора, который гарантировал правам человека место первейшего постулата внешней политики США и который был сделан в первые месяцы пребывания в должности, у избранного президента имелись разные варианты политического применения морали. Предпосылки же, которые выкристаллизовывались достаточно долго для того, чтобы Картер успел стать президентом, почти сразу же после его избрания начали рассыпаться: пока он выводил проблематику прав человека на первый план, страна стремительно возвращалась к «нормальному состоянию», в котором «нападки на американскую моральную несостоятельность» уже представлялись «маршировкой не в ногу» с американской публикой291291
  Smith G. Morality, Reason, and Power: American Diplomacy in the Carter Years. New York: Hill and Wang, 1986. P. 242.


[Закрыть]. Тем не менее, оказавшись в нужном месте и в нужное время, Картер успел переместить «права человека» с низовых площадок массовой мобилизации в центр глобальной риторики.

Год прав человека, 1977‐й, начинался с инаугурации Картера, прошедшей 20 января; на этом событии тема прав человека впервые за всю американскую историю была представлена широкой публике. А кульминацией этого прорывного года стало присуждение «Международной амнистии» Нобелевской премии мира, состоявшееся 10 декабря. Благодаря инаугурационной речи Картера словосочетание «права человека» вошло в моду, получив общественное признание. «Будучи свободными, мы не можем с безразличием относиться к судьбам свободы где бы то ни было, – заявил американский президент со ступеней Капитолия. – Наша приверженность правам человека должна быть абсолютной». Важнее всего в этих рассуждениях были символическая новизна этой фразы, а также ее созвучность с политикой новой администрации; Картер фактически впервые укоренил заветные слова в массовом сознании и обыденном языке. Артур Шлезингер – младший как-то призвал «историка будущего» «проследить эволюцию тех внутренних дискуссий… кульминацией которых стало появление в инаугурационной речи этих поразительных слов». До сегодняшнего дня, однако, никто не знает в точности, как они там оказались. Впрочем, довольно скоро термин интерпретировался уже по-иному: в нем начали видеть «что-то вроде теологического постулата, бесценного для Картера: пусть грех и нельзя искоренить полностью, но надо без устали молиться за это»292292
  См.: Schlesinger A. Human Rights and the American Tradition // Foreign Affairs. 1979. Vol. 57. № 3. P. 514; Reston J. The Sakharov Letter // The New York Times. 1977. February 20. Збигнев Бжезинский в своих мемуарах заявляет, что автором фразы был именно он, но я не нашел никаких подтверждений этого. Brzezinski Z. Power and Principle: Memoirs of the National Security Adviser, 1977–1981. New York: Farrar, Straus and Giroux, 1983. P. 125.


[Закрыть].

В отличие от Форда, который в 1975 году отказался принимать Солженицына в Белом доме, Картер очень скоро начал оказывать диссидентам знаки внимания. Когда нью-йоркский адвокат и борец за гражданские права Мартин Гарбус, встретившись в Москве с Сахаровым, получил от него личное послание для президента США, Картер сразу же решил ответить. (Супруга Гарбуса, чтобы обхитрить КГБ, провезла письмо в бюстгальтере.) Обнаружив первые признаки того, что «права человека» могут пустить под откос столь дорого доставшуюся «разрядку», Советы ответили двояко: во-первых, они заявили протест по поводу того, что Государственный департамент США открыто солидаризуется с миссией Сахарова и, во-вторых, как и в 1940‐х годах, принялись высмеивать расистскую Америку за ее лицемерие. Но в этот самый момент, по невероятному совпадению, десятки миллионов американцев, завороженные, сидели перед экранами телевизоров и смотрели сериал «Корни», афроамериканскую семейную сагу, в которой без прикрас были представлены практика работорговли и жизнь на плантациях. («Можете ли вы представить, как по советскому телевидению в течение недели крутят сериал о ГУЛАГе?» – ехидно вопрошал колумнист The New York Times Уильям Сэфайр.) Тщательно продуманный и выверенный ответ Картера Сахарову, который был обнародован последним в середине февраля, вызвал сенсацию, показав многим, что американский президент всерьез относится к собственным словам. «Права человека выступают главнейшим делом моей администрации, – цитировали журналисты послание, с которым их ознакомили в квартире академика. – Можете быть уверенными, что американский народ и американское правительство и впредь сохранят свою твердую приверженность уважению прав человека не только в нашей стране, но и во всем мире». В следующем месяце Картер, пренебрегая увещеваниями советской стороны, встретился с диссидентом Владимиром Буковским и выступил с речью о значимости прав человека в ООН. Прежде никто другой – и определенно не Франклин Делано Рузвельт, если говорить об американских президентах, – не ставил тему прав человека во главу угла американской и, больше того, глобальной политической риторики293293
  О Солженицыне в связи с кризисом разрядки см., например: Steele R. What Price Détente // Newsweek. 1977. July 28. Об обмене посланиями между Сахаровым и Картером см.: Gwertzman B. Sakharov Sends Letter to Carter Urging Help on Rights in Soviet [Union] // The New York Times. 1977. January 29; Wren C. S. Sakharov Receives Carter Letter Affirming Commitment on Rights // The New York Times. 1977. February 18. Ср.: Lewis A. A Craving for Rights // The New York Times. 1977. January 31; Safire W. Rejected Counsel // The New York Times. 1977. February 3.


[Закрыть]. Единственным видным политиком на Западе, последовавшим этому примеру, стал Дэвид Оуэн, энергичный глава британской дипломатии, который после вступления в должность многократно обращался к этой теме в 1977–1978 годах. (В 1978‐м Оуэн даже издал книгу, в которой изложил свои взгляды на этот предмет294294
  Один из скептиков, комментируя «правозащитный бум», упрекал Оуэна в «некоторой чопорности, присущей, скорее, начинающему викарию» (Watkins A. Awkward People Insist on Rights // The Observer. 1977. June 5). См. также: Keatley P. Owen Champions Human Rights // The Guardian. 1977. March 4; Norton-Taylor R. Foreign Office Seeks Human Rights Policy // The Guardian. 1977. May 4; Idem. Stand on Rights by Owen // The Guardian. 1977. October 11; Owen D. Human Rights. London: Jonathan Cape, 1978.


[Закрыть].)

«Насколько мне известно, никакой предварительной разработки программы или кампании за права человека, подобной нынешней, никто не предпринимал, – цитировала Элизабет Дрю неназванного высокопоставленного дипломата в длинной статье в журнале The New Yorker. – Как представляется, тон здесь задавала сама судьба, случайные события и письма – и тема вдруг зазвучала». «Все это дело как будто бы начало жить собственной жизнью», – говорил другой ее собеседник. Однако к весне Картер уже выступил на церемонии вручения дипломов в Университете Нотр-Дам с программной речью, в которой представил полноценную философию внешней политики, базирующейся на правах человека, а его государственный секретарь Сайрус Вэнс дал некоторые комментарии к ней в выступлении в Школе права Университета Джорджии. Пока подчиненные Картера судорожно занимались уточнением нюансов, американские элиты втягивались в обстоятельные дискуссии о правах человека, в которых обсуждались их исторические корни, нынешние смыслы, практические следствия. Тема стала горячей, если не сказать шикарной, – делилась с The New York Times Роберта Коэн, исполнительный директор Международной лиги прав человека (International League for Human Rights) (вскоре она присоединилась к учрежденному Картером бюро по правам человека): «Годами нас считали проповедниками, безумными идеалистами, говорили, что мы суем нос не в свои дела, и вот теперь нас уважают повсеместно… Каждый хочет заниматься правами человека. Это прекрасно, но что будет, если им это вдруг надоест?» Действительно, наблюдаемый тогда эпидемический интерес не шел ни в какое сравнение с 1940‐ми годами, когда даже самые высокопоставленные чиновники совсем не обращались к языку прав человека (за исключением Черчилля, да и то после того, как его отправили в отставку), а интернационалистов заботила исключительно Организация Объединенных Наций. В 1970‐х, напротив, общественная мобилизация и позже подогревшая ее деятельность Картера запустили настолько масштабную и массовую дискуссию, что она продолжается и по сей день295295
  Drew E. A Reporter at Large: Human Rights // The New Yorker. 1977. July 18; Carter J. Human Rights and Foreign Policy // Public Papers of the Presidents: Jimmy Carter. 1977. 2 vols. Washington: US Government Printing Office, 1977–1978; Vance C. Human Rights and Foreign Policy // Georgia Journal of International and Comparative Law. 1977. Vol. 7. P. 223–229; Коэн цит. по: Teltsch. Human Rights Groups Are Riding a Wave of Popularity // The New York Times. 1977. February 28. См. также комментарии: Sulzberger C. L. Where Do We Go Now? // The New York Times. 1977. February 20; Kaiser R. G. Administration Still Groping to Define «Human Rights» // The Washington Post. 1977. April 16. Газета The Boston Globe отвела этой проблеме специальный и обширный раздел (The Carter Crusade for Human Rights. 1977. March 13); этому примеру последовал и журнал Time (The Push for Human Rights. 1977. June 20). К лету в дискуссию включились многочисленные интеллектуальные площадки.


[Закрыть].

В краткосрочной же перспективе Картер столкнулся с обвинениями в тенденциозном подборе тех нарушений прав, которые выносились им на публичное обсуждение. На первых порах в фокусе его внимания оставалась сугубо советская сфера влияния; это побуждало критиков настаивать на том, чтобы он расширил свое видение. Картер отвергал обвинения: «У меня никогда не было намерения выделить СССР в качестве единственной страны, где попираются права человека»296296
  Чалидзе, который отмечал связанные с этим риски в своей переписке с Сахаровым, незамедлительно рекомендовал сохранить беспристрастный подход к этой проблеме. См.: Chalidze V. Dealing with Human Rights on a Global Scale // The Washington Post. 1977. February 23; Hovey G. Carter Denies US Singles Out Soviet in Rights Protests // The New York Times. 1977. February 24. См. также: Human Rights: Other Violators // Time. 1977. March 7; Fairlie H. «Desaparecidos» // The New Republic. 1977. April 9. Патрик Бреслин, среди прочих, обращал тогда внимание на то, что публика почти не интересуется ситуацией с правами человека в некоммунистическом мире (Breslin P. Human Rights Rhetoric or Action?). Позже, однако, в этом отношении наметился сдвиг, который продолжался несмотря на общее снижение интереса к проблематике прав человека, обозначившееся к 1978 году. Сказанное стоит сопоставить с весьма поучительным исследованием Роберта Стронга: Strong R. A. Working in the World: Jimmy Carter and the Making of American Foreign Policy. Baton Rouge: Louisiana State University Press, 2000. Chap. 3 («A Tale of Two Letters: Human Rights, Sakharov, and Somoza»).


[Закрыть]. Нарождавшиеся тогда неоконсерваторы, для которых права человека были всего лишь другим обозначением антикоммунизма, предостерегали от «фальшивой симметрии» в политике, в то время как уже в июне 1977 года из лагеря крайне левых доносились сетования Ноама Хомского о том, что «кампания в поддержку прав человека есть не что иное, как приспособление для пропагандистских манипуляций, призванное обеспечить массовую поддержку контрреволюционной интервенции»297297
  Laqueur W. The Issue of Human Rights // Commentary. 1977. May; Chomsky N. «Human Rights» and American Foreign Policy. Nottingham: Spokesman Books, 1978. P. 67. См. также: Chomsky N., Herman E. The United States versus Human Rights // Monthly Review. 1977. August. Ср.: Buckley W. F., Jr. Mr. Carter’s Discovery of Human Rights // National Review. 1977. April 1.


[Закрыть]. Несмотря на сокращение американской помощи тем странам, где нарушались права человека, критические нападки обрушивались на Картера со всех сторон. Некоторые почти злорадствовали, когда его дипломатические усилия оборачивались против него – первый такой случай произошел уже в марте, когда угандийский деспот Иди Амин ответил на публичную выволочку со стороны Картера угрозами в адрес американцев, проживавших в его стране. Дипломатические проблемы, которые президентская повестка спровоцировала во взаимоотношениях с Советами – советский посол Анатолий Добрынин недвусмысленно заявлял о недовольстве новым курсом, а Леонид Брежнев оказал ледяной прием Сайрусу Вэнсу во время его весеннего визита в Москву, – удивили самого Картера. В свете всего сказанного фокус его внимания стал смещаться на латиноамериканские диктатуры; дополнительным обоснованием этого сдвига послужили новости о «грязной войне» в Аргентине, где годом ранее армия захватила власть298298
  Steele R. The Limits of Morality // Newsweek. 1977. March 7; The Soviets Hit Back on Human Rights // Time. 1977. March 14; Steele R. Testing Carter // Time. 1977. April 11; Binder D. Carter Said to See No Immediate Gains in Ties with Soviets // The New York Times. 1977. June 26.


[Закрыть].

К концу 1977‐го роза новой политики понемногу стала увядать. Затруднения с выработкой сколько-нибудь последовательной линии – а пока политические акции в поддержку прав человека предпринимались без предварительных калькуляций, – позволили некоторым наблюдателям утверждать, что Картер просто «отменил» свой «крестовый поход». Реагируя на это, его сотрудники – в частности, Патрисия Дериан, возглавлявшая учрежденное Киссинджером при Государственном департаменте бюро по правам человека, – отвечали, что кампания с самого начала виделась интегрированной с другими направлениями американской внешней политики и дополняемой ими299299
  Whipple C. Human Rights: Carter Backs Off // Newsweek. 1977. October 10; Early T. A Campaign Quickly Canceled // Worldview. 1978. July – August; Derian P. A Commitment Sustained // Ibid. См. также более позднюю публикацию Дериан: Derian P. Human Rights and American Foreign Policy // Universal Human Rights. 1979. January. Vol. 1. № 1. P. 1–9.


[Закрыть]. Да, эксперты-международники вопрошали и до сих пор продолжают вопрошать, что же на деле скрывается за формулировкой «повестка в области прав человека»; но ведь в большинстве своем люди не являются экспертами по внешней политике. Как бы то ни было, в долгосрочной перспективе американские внешнеполитические дискуссии навсегда изменили русло: новую релевантность приобрела «моральная» опция, которая теперь явно отсылала к индивидуальным правам человека. И что еще важнее, Картер представил эту идею, несмотря на ее амбивалентность, широчайшей мировой аудитории, которая с ней никогда ранее не сталкивалась – и в первую очередь самим американцам.

Насколько органично права человека вписались в американскую историю и как, в конечном счете, оценить место картеровской Америки на этом этапе правозащитной эволюции? Нет никаких сомнений в том, что в глазах многих американцев идея прав человека стала ассоциироваться с традиционным набором либеральных принципов. Однако тот шок, который был вызван попыткой Картера сиюминутно встроить новый концепт в американскую традицию, показывает, до какой степени невиданной и неслыханной эта идея представлялась на деле. На протяжении послевоенной эпохи либерализм во внешней политике позиционировал себя в таких формах, которые ни чуть не напоминали утверждение прав за рубежом. Что же касается внутренней политики, то, разумеется, заманчиво предполагать, что движение за гражданские права, перестроившее межрасовые отношения в США, одновременно оживило и этос прав человека, но доказательств тому крайне мало. Хотя некоторые участники движения за гражданские права позже влились в ряды американского движения за права человека, последнее оформилось слишком поздно для того, чтобы можно было наладить какую-то по-настоящему действенную связь между двумя потоками. Движение за гражданские права пережило апогей за десять лет до прорыва своего «преемника». А обвальное угасание активизма, нацеленного на гражданские права, которое происходило в начале 1970‐х годов, означало, что подъем в сфере прав человека начался уже после того, как прежние траектории были прерваны. Разрыв в несколько лет, разделивший два процесса, позволяет предположить, что у прав человека были совсем другие, более современные источники. Столь же важно и то, что раннее движение в защиту прав человека практически полностью игнорировало ту озабоченность социально-экономическим неравенством в США, которая превращала позднее движение за гражданские права в источник дестабилизации и вызывала мощную консервативную реакцию300300
  Президент Университета Нотр-Дам и член Комиссии по гражданским правам Теодор Хесберг – на тегеранской конференции 1968 года он представлял Ватикан, – выступая в 1971 году в Конгрессе, предположил, что Америка «подошла в вопросе гражданских прав к такому переломному моменту, когда эти права следовало бы трактовать в качестве прав человека». Делая подобное заявление, он исходил из того, что гражданские права должны подкрепляться прочным социально-экономическим фундаментом. Цит. по: Hesburgh T. The Commission on Civil Rights and Human Rights // Review of Politics. 1972. July. Vol. 34. № 3. P. 303. Однако спустя пять лет подобная аргументация уже не определяла смысл понятия «права человека». Ср.: Hesburgh T. The Humane Imperative. New Haven: Yale University Press, 1974. Chap. 3. О социальных правах см. также: Sunstein C. The Second Bill of Rights: FDR’s Unfinished Revolution and Why We Need It More Than Ever. New York: Basic Books, 2006. Chap. 9.


[Закрыть].

Впрочем, в американском обращении к идее прав человека можно обнаружить и некоторые сходства с тем, что происходило в иные времена и в других местах. Например, для американского сдвига были характерны коалиционность и обещание заменить политику моралью, а неровную историю администрации Картера как-то даже назвали «агонией антиполитики»301301
  См.: Wilentz S. The Age of Reagan, 1974–2008. New York: HarperCollins Publishers, 2008. Chap. 3


[Закрыть]. Но, если исключить из рассмотрения истовую религиозность самого президента, коалиционные союзы, формируемые сторонниками прав человека в США 1970‐х годов, заключались не между религиозными и светскими моралистами, как прежде в Латинской Америке, а между фракциями одной и той же Демократической партии. Более того, отстаивание прав человека руководителем сверхдержавы, как и представление их в качестве принципов, поддерживаемых всей ее мощью, делало подобный морализм весьма отличным от того морализма, который культивировался низовыми инициативами. В глазах большинства либералов лидерство Картера в области прав человека предлагало не заменитель утопии, а ощущение коллективного оздоровления нации. Именно восстановление нравственного и миссионерского авторитета страны в мире «после долгого пресмыкательства в моральной грязи» придавало смысл американскому интернационализму, взявшему за основу идею прав человека302302
  Steel R. Motherhood, Apple Pie, and Human Rights // The New Republic. 1977. June 4.


[Закрыть].

Выступая в Университете Нотр-Дам, Картер говорил о том, что идеология прав человека позволила США вновь обрести целеустремленность, подорванную ошибками эпохи холодной войны. Причем в прошлом, которое требовалось преодолеть, оказывался не только новейший макиавеллизм, которого накопилось в избытке: ведь это именно Демократическая партия десятью годами ранее начинала, а потом разжигала войну во Вьетнаме. «Слишком долго мы готовы были перенимать и использовать порочные и ошибочные принципы и методы наших противников, иногда даже отказываясь ради них от наших собственных ценностей, – говорил Картер с университетской кафедры. – Но, пережив неудачи и провалы, мы теперь начали возвращаться к нашим собственным принципам и ценностям, вновь обретая утраченную уверенность в себе». Все это отнюдь не было циничной уловкой: многие стратеги, занимавшиеся внешней политикой демократов в администрации Картера, были лично причастны к вьетнамской истории и с тех пор с горечью размышляли о ее трагических последствиях. На избавление от давних ошибок указывало и большинство внешних наблюдателей. По словам одного из собеседников Элизабет Дрю, Америка «непозволительно долго пребывала в ступоре. За два года поездок по стране у нас сложилось впечатление, будто кругом утвердилась тотальная апатия, подкрепляемая ощущением того, что время работает против нас. В таком состоянии очень трудно выстраивать любые отношения. То, что мы делаем сегодня, истолковывается некоторыми как возрождение „холодной войны“, но это совсем не так»303303
  Carter J. Human Rights and Foreign Policy // Public Papers of the Presidents: Jimmy Carter. 1977. Vol. 1. P. 956; Drew E. A Reporter at Large: Human Rights // The New Yorker. 1977. July 18.


[Закрыть]. В той ситуации, когда правила холодной войны перестали работать, права человека предлагали нечто абсолютно новое – несмотря даже на то, что их пытались выдать за преданные забвению национальные традиции.

Тем не менее даже американский поворот к правам человека раскрывает свою полную значимость только на международном фоне, где старые утопии отступали по натиском новой. Либералы были тронуты призывом к возрождению страны и откликнулись на внутринациональный клич Картера, прозвучавший сверху. Но американцы, начиная с руководителя государства и кончая простыми гражданами, не смогли бы предпринять ровным счетом ничего, если бы не призывы извне и снизу, поскольку именно периферийные мировые игроки первыми вытащили проблематику прав человека на поверхность – и в итоге были признаны в Америке жертвами, чьи человеческие права попираются. То, что два эти импульса – первый, призывающий к нравственному очищению государства, и второй, отсылающий к «силе бессильных», – фундаментально отличаются друг от друга и указывают в разных направлениях, в то время еще не было осознано. А вот что действительно имело значение, так это то, что оба, казалось, сходились на одном и том же правозащитном императиве.

Сила бессильных – именно так Вацлав Гавел назвал философию инакомыслия – тогда только-только начала появляться на свет. На фоне быстрого подъема прав человека в самом СССР аналогичные движения, возникшие после 1968 года в государствах-сателлитах, задерживались, а надежды на марксистский ревизионизм, напротив, сохранялись там гораздо дольше. Тем не менее складывание диссидентских групп, происходившее в 1976–1977 годах в Чехословакии, Польше и других странах и поддерживаемое апелляциями к только что вступившим в силу Хельсинкским соглашениям, сработало аналогичным образом. Комитет защиты рабочих в Польше и «Хартия-77» в Чехословакии, совместно с Московской Хельсинкской группой, напрямую апеллировали к международным правозащитным инструментам. Все эти организации появились на свет в новый исторический период, который резко контрастировал с полосой идеологической неразберихи, наступившей непосредственно после 1968 года; именно им удалось вывести права человека на недосягаемую прежде высоту.

«Хартия-77» возникла спонтанно, в ответ на репрессии в отношении одной из чехословацких психоделических рок-групп. Как и в других эпизодах истории инакомыслия, она объединила людей разных взглядов – включая тех коммунистов-реформаторов, которые не извлекли из краха Пражской весны выводов, сделанных их собратьями по движению. Благодаря своим протестным выступлениям против преследования режимом чехословацких граждан она приобрела международную известность. Наряду с польским Комитетом защиты рабочих «Хартия-77» добилась более впечатляющих успехов, чем первые кружки советских диссидентов, обретя сторонников по всему Восточному блоку. К концу 1978 года, работая над своим классическим трудом о диссидентстве, Гавел, перефразируя Карла Маркса, с полным основанием мог засвидетельствовать: «По Восточной Европе бродит призрак, который на Западе называют „диссидентство“»304304
  Havel V. The Power of the Powerless // Idem. Open Letters: Selected Writings, 1965–1990. New York: Vintage, 1992. P. 127 (Гавел В. Сила бессильных // Мораль в политике: Хрестоматия. М., 2004. С. 215. – Примеч. пер.).


[Закрыть]. Это был поистине переломный момент.

Гавел был несистемным и контркультурным героем, чей моральный пафос превратил его в культовую фигуру. Хотя он никогда не принадлежал к коммунистам-ревизионистам, Пражская весна была встречена им с воодушевлением: в те дни Гавел призвал сформировать такую многопартийную систему, участники которой сообща занялись бы строительством демократического социализма305305
  Гавел вступил в дискуссию в апреле 1968-го, опубликовав статью «К вопросу об оппозиции» (Havel V. On the Theme of an Opposition // Idem. Open Letters: Selected Writings, 1965–1990; особенно P. 31). На удивление многим, летом 1968 года он заявил, что решение заменить Дубчека конформистом Гусаком было правильным; причины такого заявления до сих пор остаются неясными. См.: Keane J. Václav Havel: A Political Tragedy in Six Acts. New York: Basic Books, 2000. P. 221.


[Закрыть]. После советского вторжения он провел 1970‐е годы вдали от Праги; свое тогдашнее состояние он позже назвал «анабиозом». К середине 1970‐х Гавел решил заняться описанием опыта поколения, которое «пережило конец эпохи, дезинтеграцию духовного и социального климата, глубокое ментальное потрясение». По мере утверждения чехословацкой «нормализации», инициатором которой выступил Густав Гусак, сменивший Александра Дубчека, Гавел, опираясь главным образом на экзистенциалистские источники, перешел к моральной критике режима, о чем и объявил в 1975 году в открытом письме Гусаку306306
  Havel V. Disturbing the Peace: A Conversation with Karel Hvíždala. New York: Vintage Books, 1991. P. 119–122; Havel V. Second Wind // Idem. Open Letters: Selected Writings, 1965–1990. P. 8. О репрессиях, проводившихся под лозунгом «нормализации», см.: Kusin V. V. From Dubček to Charter 77: A Study of «Normalization» in Czechoslovakia, 1968–1978. New York: St. Martin’s Press, 1978. Ср.: Havel V. Letter to Dr. Husák // Idem. Open Letters: Selected Writings, 1965–1990. Об источниках, вдохновлявших Гавела, см.: Laignel-Lavastine A. Jan Patočka: l’esprit de la dissidence. Paris: Editions Michalon, 1998; Tucker A. The Philosophy and Politics of Czech Dissidence. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2000.


[Закрыть]. В самом известном произведении Гавела – эссе «Сила бессильных» – идеологически не было ничего нового, но в нем прекрасно отразились логика и условия, из которых произрастает правозащитная идея. В этом качестве оно заслуживает внимательного прочтения.

Первой предпосылкой морального инакомыслия выступало признание того, что обычная политика нежизнеспособна. Гавел заявлял, что уроки 1968 года теперь не вызывают ни малейших сомнений. Обращаясь к тем, кто все еще мечтал о политических прорывах, он предупреждал, что наихудшей ошибкой была бы «переоценка значения непосредственной политической работы в традиционном смысле». Именно по этой причине первое правило состояло в том, чтобы отказаться от намерения представить какую-то «альтернативную политическую программу». По мнению Гавела, это было верно уже в 1968 году, но теперь стало очевидным вдвойне: неспособность понять, что любая политическая инициатива будет ликвидирована еще до того, как у ее творцов появится шанс воплотить свои намерения в действие, утратила всякие оправдания. Такие волшебные слова прошлого, как «революция» и «насилие», в расколдованном настоящем утратили всякий смысл307307
  Havel V. The Power of the Powerless // Idem. Open Letters: Selected Writings, 1965–1990. P. 202–203, 159, 165, 183 (цитата: Гавел В. Сила бессильных. С. 250. – Примеч. пер.).


[Закрыть].

Важнейшее место в построениях Гавела занимала экстравагантная критика современной эпохи: нынешний кризис, настаивал он, вызван не тоталитаризмом, а избыточным технологическим развитием и бездушным потребительством «развитого» общества. В очевидном проседании тоталитарного правления, согласно его мысли, следует видеть симптом гораздо более масштабной и глобальной проблемы. Предаваясь этим мрачным размышлениям, Гавел не просто отказывался от собственного прочтения некоторых философских текстов – прежде всего, работ чешского феноменолога Яна Паточки, который помогал уточнить базовые принципы неревизионистского инакомыслия сразу же после его зарождения. Одновременно он также откликался на распространившееся в 1960‐х годах беспокойство по поводу того, что модерность пошла вразнос, причем, не ограничиваясь одной лишь констатацией, предлагал способ, переводящий этот недуг в новую, неожиданную и переносимую форму. Исходные предпосылки, на которые опиралась борьба Гавела за права человека, по мере распространения правозащитной идеи по миру отойдут на второй план. Тем не менее важно помнить, что он зашел настолько далеко, что объявил диссидентство не только вдохновенным порывом, но и предупреждением, адресованным Западу, где моральный кошмар казался гораздо страшнее, чем на Востоке, ибо тоталитарная система сделала контроль над людьми зримым. «Не является ли, наконец, серость и пустота жизни в посттоталитарной системе, собственно, лишь карикатурно заостренным образом современной жизни вообще?» – риторически вопрошал Гавел. Именно поэтому, пояснял он, «нет оснований предполагать, что традиционные парламентские демократии были бы способны указать, как решительно противостоять „самодвижению“ технократической цивилизации… Уповать на традиционную парламентскую демократию как политически идеальную и поддаваться иллюзии, что лишь эта „испытанная“ форма может прочно гарантировать человеку достойное и полноправное положение, было бы по меньшей мере недальновидно»308308
  Havel V. The Power of the Powerless. P. 207–208. Эти темы проговариваются еще более четко в работах Гавела «Политика и совесть», а также, спустя несколько лет, в «Открытых письмах» (Гавел В. Сила бессильных. С. 304–305. – Примеч. пер.).


[Закрыть]. По-видимому, свои самые сокровенные упования Гавел в тот период связывал с автономным и коллективистским существованием миниатюрных общин, которые он считал непосредственно воплощавшими саму жизнь.

Гавел обратился к правам человека, отталкиваясь именно от такого понимания обстоятельств человеческой жизни на основе экзистенциалистской морали. В его арсенале имелся и «легализм» – подчеркивание важности закона для диссидентского движения. Для Гавела весьма существенным было то, что коммунистический режим «притворяется, что уважает права человека» и что диссиденты могут «упорно и бесконечно взывать к закону». Учитывая предшествующий опыт советского диссидентства, в ссылках на международное право не содержалось ничего стратегически нового. Но все же это было мощное оружие. «Хартия-77» регулярно ссылалась на Хельсинкские соглашения и международные правозащитные пакты ООН, которые в силу их ратификации в 1975 году Чехословакией стали, по иронии, для ее правительства юридически обязывающими. Гавел, правда, признавал, что обращение к правовым средствам попахивает буржуазной идеологией; подобная трактовка казалась ему в целом справедливой. Однако теперь, продолжал он, когда марксистскую критику идеологии надо обратить против самого марксистского режима, закрепленные легально правовые нормы следует принимать, а не отвергать. «Вот уж где действительно одни „слова, слова, слова“, – писал Гавел. – Тем не менее и эта часть для самой системы неизмеримо важна: система в ней предстает перед гражданами, школьниками, международной общественностью, перед историей как единое целое». Гавел был уверен, что закон, являясь внешним способом защиты лучшего, «сам по себе никогда это лучшее не создает». Тем не менее на тот момент апелляция к законности в целом и правам человека в частности представлялась ему наиболее многообещающей309309
  Ibid. P. 136, 188–189, 191 (Гавел В. Сила бессильных. С. 225, 283, 285. – Примеч. пер.). Подытоживая, Гавел добавляет: «Борьба за так называемую „законность“ должна эту „законность“ постоянно соотносить с самой жизнью, такой, какой она на самом деле является, и быть в соответствии с ней» (Ibid. P. 192 [Там же. С. 285–286. – Примеч. пер.]).


[Закрыть].

Развивая свою аргументацию, Гавел выводит на сцену скромного зеленщика, который вполне способен быть автоматом, обслуживающим бесчеловечный режим, но при этом обладает и достаточными внутренними ресурсами, позволяющими иссушать жизненные силы этого режима. В образах, используемых в эссе «Сила бессильных», сполна отразились те трудности и тяготы, из которых, собственно, и рождались права человека. Зачастую Гавел прямо говорил о стратегической подоплеке произведенной им замены, в процессе которой политизированная борьба уступает легализованной моральности. Но при этом он настаивает, что отрицание политики не означает бегства от нее и задумывалось не для этого. Гавел также обращает внимание на то, что нравственные призывы – например, «жизнь по правде», о которой говорил польский диссидент Адам Михник в 1976 году, – на деле всегда оставались политическими per se. В инакомыслии, писал Гавел, есть «четко выраженное политическое значение»: «Если краеугольным камнем системы является „жизнь во лжи“, то ничего удивительного, что основной угрозой ей становится „жизнь в правде“». В свете сказанного мораль обретала «особую политическую значимость», помогая учреждать то, что активист «Хартии-77» Вацлав Бенда назвал в том же 1976‐м «параллельным полисом». В других местах Гавел старается подчеркнуть, что замена политики моралью создает предпосылки для политических перемен, даже если сами эти перемены откладываются. «Трудно предвидеть, когда и каким способом эта деятельность претворится в реальные политические перемены. Это в общем-то уже относится к „жизни в правде“». Иначе говоря, Гавел мог обещать в качестве последствий только «неожиданные и непредвиденные социальные движения и взрывы», причем возникающие лишь там, где от их провоцирования как от прямой цели решительно отказываются. Предчувствие политической трансформации было особенно важным в свете того, что Гавел вел диалог с коммунистами-реформаторами, которые доминировали в рядах «Хартии-77» в первые годы – в особенности с бывшим министром Иржи Гаеком, который оставался марксистом, сохранявшим свои гуманистические надежды и настаивавшим на том, что «нынешняя социалистическая система [в Чехословакии] остается бесспорным фундаментом, на котором эти договоры [о правах человека] должны воплощаться в жизнь»310310
  Havel V. The Power of the Powerless. P. 148, 154, 197; ср.: P. 149 (Гавел В. Сила бессильных. С. 237, 242, 292. – Примеч. пер.). См. публикацию Михника: Michnik A. The New Evolutionism // Survey. Summer/Autumn 1976. Vol. 22. Репринт: Idem. Letters from Prison and Other Essays. Berkeley: University of California Press, 1985. Формулировку Бенды см. в статье: Benda V. The Parallel «Polis» // Skilling H. G., Wilson P. (Eds) Civic Freedom in Central Europe: Voices from Czechoslovakia. Basingstoke; London: Macmillan, 1991. Гаек цит. по: Hájek I. Human Rights, Peaceful Coexistence, and Socialism // Skilling H. G. (Ed.) Charter 77 and Human Rights in Czechoslovakia. London: Allen & Unwin, 1981. P. 226; ср.: Idem. The Human Rights Movement and Social Progress // Keane J. (Ed.) The Power of the Powerless: Citizens against the State in Central-Eastern Europe. Armonk: M. E. Sharpe, 1985. Для сравнения чехословацкого случая с польским см. работу: Ost D. Solidarity and the Politics of Antipolitics: Opposition and Reform in Poland since 1968. Philadelphia: Temple University Press, 1990.


[Закрыть].

Однако на более глубоком уровне Гавел полагал, что права человека не могут просто означать политику, отложенную «на потом», или политику, реализуемую иными средствами. Мораль, по его убеждению, способна навсегда заменить политику. В этом ключе Гавелу была близка та точка зрения, что политика – вопрос «абстрактного видения», в то время как мораль напрямую связана с «отдельным человеком». При этом подразумевалось, что неспособность политики быть достаточно конкретной ведет к тому, что она оказывается подверженной бескрайнему оппортунизму. Мораль между тем представляет программу, которая предстает «врéменной», «негативной», «минимальной» и «простой». (Резонанс этой позиции с философией «Международной амнистии» очевиден.) Мораль, коренящаяся в «скрытой сфере», а не в практических заботах, обеспечивает чистоту и аутентичность, а не компромисс, насилие и провал. Философ Паточка, наставник Гавела, наиболее четко выразил эти мысли в своей апологии «Хартии-77», которую он обнародовал вскоре после образования группы и за два месяца до своей кончины. «Концепция прав человека, – писал он, – означает не что иное, как убежденность в том, что государство и общество в целом также распространяют на себя суверенитет морального суждения, признают наличие над собой чего-то безусловного, священного и неприкосновенного даже для них самих, и что они намерены закрепить это признание, создавая и гарантируя своей властью соответствующие правовые нормы»311311
  Havel V. The Power of the Powerless. P. 180–181, 161, 148 (Гавел В. Сила бессильных. С. 277–278, 274, 238. – Примеч. пер.); Patočka J. What Charter 77 Is and What It Is Not // Skilling H. G. (Ed.) Charter 77 and Human Rights in Czechoslovakia. P. 218.


[Закрыть].