Текст книги "Последняя утопия. Права человека в истории"

Поворот к продвижению прав человека как к наиболее адекватной модели реагирования на авторитарный натиск происходил не одномоментно, а постепенно; это убедительно подтверждается материалами хорошо изученного уругвайского кейса. После путча в Монтевидео местные левые поначалу разворачивались в аргентинской эмиграции – до 1976 года, когда переворот произошел и в Буэнос-Айресе. Занимались они в основном поиском идейных единомышленников, с которыми можно было бы сообща обличать репрессивный военный режим. Одним из форумов, где они могли возвысить свой голос, стала инициируемая в те годы Советским Союзом международная кампания против «буржуазной контрреволюции», сфокусированная на интернированном лидере чилийских коммунистов Луисе Корвалане, но в то же время нацеленная на все военные диктатуры как таковые. Зельмар Микелини, видный уругвайский активист, наряду с бразильцами и чилийцами посетил Рим, где общественный трибунал, основанный еще Бертраном Расселом для осуждения американской политики во Вьетнаме, теперь намеревался заняться новыми преступлениями, на этот раз в странах Южного конуса266266
  См.: Duffett J. (Ed.) Against the Crime of Silence: Proceedings of the Russell International War Crimes Tribunal. New York: O’Hare Books, 1968; Jerman W. (Ed.) Repression in Latin America: Report on the First Session of the Second Russell Tribunal. Nottingham: Bertrand Russell Peace Foundation for Spokesman Books, 1975. Ср.: Klinghoffer A. J., Klinghoffer J. A. International Citizens’ Tribunals: Mobilizing Public Opinion to Advance Human Rights. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2002.


[Закрыть]. Эти версии интернационализма совсем не были похожи на то движение за права человека, которому вот-вот предстояло появиться на свет. Действительно, поначалу уругвайские критики политических репрессий отказывались тратить время на «гуманитарные жалобы» или «чисто информационную деятельность», взамен настаивая на том, что «политзаключенные выйдут на свободу в тот день, когда борьба революционных сил заставит буржуазию и ее вооруженных наймитов выпустить их – или же когда, полностью уничтожив всю эксплуататорскую систему, прежние угнетенные распахнут ворота тюрем»267267
  Цит. по: Markarian V. Left in Transformation: Uruguayan Exiles and the Latin American Human Rights Networks, 1967–1984. New York: Routledge, 2005. P. 99.


[Закрыть].

Вскоре, однако, левые деятели начали вступать в альянсы с «Международной амнистией», которая как раз в тот период начала проводить свои расследования в отношении отдельных латиноамериканских государств, вскрывая и предавая гласности факты пыток. Эта деятельность способствовала начавшемуся в Конгрессе США изучению американских связей с правыми диктатурами. На фоне подобных начинаний местные акторы «осознавали, что успех их обличений зависит от того, насколько им удастся обособить друг от друга революционные устремления и правозащитный активизм… Соглашаясь с тем, что на волне беспрецедентных репрессий пространство для радикального активизма в регионе катастрофически сузилось, они искали новые пути для продолжения политической работы. Почти не имея возможностей эффективно трудиться на своей внутригосударственной арене, они искали партнеров, способных заставить правительство Уругвая прекратить репрессии против своих собратьев из числа левых активистов». Со временем то, что на первых порах было стратегией, превратилось в философию: «многие отошли от прежних социалистических воззрений, согласно которым права человека обеспечиваются лишь коренным преобразованием социально-экономической сферы, и предпочли концепт универсально признанных прав человека»268268
  Markarian V. Left in Transformation. P. 141, 177–178.


[Закрыть]. Как и раньше в других местах, нежизнеспособность политических альтернатив послужила главным обоснованием обращения к дискурсу прав человека.

Хотя такие инициативы не предполагали наличия межамериканской правозащитной «системы», поднятые ими проблемы со временем все же смогли запустить соответствующий механизм по-новому. Межамериканская структура, которую, теоретически, можно было бы использовать для отстаивания прав человека, в тот период пребывала в застое; Организация Американских Государств (ОАГ) создала ее в 1940‐х годах в Боготе, где были приняты важнейшие документы, касающиеся прав, но дальше деклараций дело тогда не пошло. Тем не менее в 1959 году ОАГ наконец создала Межамериканскую комиссию по правам человека, а в 1967‐м для закрепления ее институционального статуса пересмотрела собственный устав. Через два года была разработана Американская конвенция о правах человека, вступившая в силу еще через десять лет. Латиноамериканские государства, которые после Второй мировой войны заявили об абсолютной недопустимости какого-либо внешнего вмешательства в свои дела (будь то на правозащитных или иных основаниях), после кубинской революции постепенно утвердились в понимании того, что внутренняя нестабильность может угрожать «общественному порядку» столь же серьезно, как и внешняя интервенция. Эта мысль заставила правительства стать более восприимчивыми к понятию «права человека». Исключив в 1962 году из своих рядов Кубу, ОАГ учредила специальную правозащитную комиссию, которой было поручено заниматься злодеяниями коммунистического режима в этой стране. Впрочем, это едва ли укрепило престиж идеи прав человека. Особенно ясно это иллюстрирует ее почти полное бездействие: на фоне замалчивания пыток в Бразилии, как на международном уровне, так и внутри самой ОАГ, иного и быть не могло269269
  Cabranes J. Human Rights and Non-Intervention in the InterAmerican System // Michigan Law Review. 1967. April. Vol. 65. № 6. P. 1175. О Кубе см.: Schreiber A. P. The Inter-American Commission on Human Rights. Leyden: Sijthoff, 1970. Chap. 6; Farer T. The Rise of the InterAmerican Human Rights Regime: No Longer a Unicorn, Not Yet an Ox // Harris D. J., Livingstone S. (Eds) The InterAmerican System of Human Rights. Oxford: Oxford University Press, 1998, особенно P. 45, где упоминается и Бразилия. Размыванию нормы невмешательства способствовала также и интервенция президента Доминиканской Республики Рафаэля Трухильо во внутренние дела Венесуэлы. Ср.: Inter-American Human Rights Commission. Ten Years of Activities: 1971–1981. Washington, DC: Organization of American States, 1982.


[Закрыть].

Рассматривая последующий дрейф в сторону прав человека, можно сказать, что межамериканская система оказалась его бенефициаром, а не первопричиной. Молодой социализм Фиделя Кастро воспламенял сердца, убеждая массы заняться революционными преобразованиями, а не правозащитной деятельностью. Однако после волны репрессий, прокатившейся по региону в 1970‐х годах, система ОАГ, к тому времени переключившаяся с обвинений левых на обличение правых, создала предпосылки для собственной переоценки. Например, Микелини, ранее отвергавший ОАГ как орудие Америки и пламенно защищавший кубинцев от вмешательства этой организации в их дела, теперь настаивал на том, что самоопределение не может означать «свободу рук, которая внутри… государственных границ допускает дикие и преднамеренные нападки на базовые стандарты человеческой жизни»270270
  См.: Markarian V. Left in Transformation: Uruguayan Exiles and the Latin American Human Rights Networks, 1967–1984. P. 79.


[Закрыть].

Принятое частью латиноамериканских левых решение сопротивляться авторитаризму, опираясь на дискурс прав человека, заметно помогло распространению этого концепта и в регионе, и за его пределами. Как и в Советском Союзе в предшествующие годы, язык прав человека показал свой высочайший коалиционный и экуменический потенциал в качестве lingua franca, способного объединить различные голоса. В советской сфере самым ранним элементом того, что позже превратилось в правозащитную коалицию, было баптистское движение; но вопреки сохранявшейся на протяжении десятилетий христианской озабоченности относительно свободы вероисповедания за железным занавесом, здесь не произошло ничего похожего на кристаллизацию международного движения за права человека – активности местных христиан и их заграничных сподвижников оказалось недостаточно. В Латинской Америке, напротив, ведущими партнерами движения выступили католики. Удивительное aggiornamento католической церкви в папство Иоанна XXIII, примечательно запечатленное в его энциклике Pacem in Terris (1963), обернулось настолько прочной взаимосвязью католицизма с правами человека, о какой прежние новаторы, подобные Жаку Маритену, могли только мечтать. В 1960‐х годах представление о том, что католицизм отстаивает нечто, именуемое «правами человека», быстро распространилось по планете, невзирая на то, что в тех или иных конкретных случаях – как, например, в Испании или Португалии с их реакционным клерикализмом – религиозная политика оставалась двусмысленной. И тем не менее, каким бы важным ни было правозащитное переосмысление политического католицизма для институциональных реформ или индивидуальных поступков, оно не сумело в 1960‐х годах породить полноценное движение за права человека где-либо, включая и саму Латинскую Америку. Фактически оно выступило лишь предпосылкой для более поздней череды событий – таких, например, как переход, который пережил бразильский кардинал Эваристо Арнс, начинавший с персонального выражения сочувствия каждому подвергнутому пыткам, а закончивший созданием в 1975 году по-настоящему организованного движения в поддержку прав человека в Бразилии271271
  См., например: Bourdeaux M. Religious Ferment in Russia: Protestant Opposition to Soviet Religious Policy. New York: St. Martin’s Press, 1968; Bono A. Catholic Bishops and Human Rights in Latin America // Worldview. 1978. March; Weschler L. A Miracle, a Universe: Settling Accounts with Torturers. New York: Pantheon, 1990, особенно P. 13, 26, 66. Можно усмотреть определенную иронию в том, что, пока правозащитное движение вставало на ноги, бразильский режим успел почти полностью отказаться от применения пыток.


[Закрыть]. Таким образом, подлинная значимость появления на свет католического правозащитного движения заключалась в том, что оно лишь позволило сформировать нужные коалиции – причем не раньше, чем для этого пришло подходящее время.

В Латинской Америке политическое христианство в целом благоприятствовало демократическим правительствам 1960‐х годов, но, как правило, блокировалось с авторитаризмом, когда его вынуждал к этому очередной подъем левых революционных сил. Оно также генерировало важные языки оппозиции, казавшиеся немыслимыми до идеологического обращения католицизма к правам человека. Хотя церковные реформы 1960‐х обусловили появление новых разновидностей «теологии освобождения», непосредственно после переворотов, особенно чилийского, оформились и более умеренные группы, которые выдвигали в качестве морального ограничителя права человека. Несмотря на атмосферу всеобщего католического (в том числе и епископского) ликования по поводу восстановления порядка, произведенного новым режимом, в Чили довольно быстро был учрежден Экуменический комитет сотрудничества во имя мира (Ecumenical Committee of Cooperation for Peace), возглавляемый в основном левыми христианами и поддерживаемый Всемирным советом церквей. Ранние успехи, которых хунта добилась в усмирении христианской оппозиции – отчасти посредством изгнания многих священнослужителей, – сменились разочарованием, когда чилийский кардинал Сильва Энрикес, согласившись с требованием военных упразднить комитет, в январе 1976 года основал вместо него «Викариат солидарности», настоящую правозащитную организацию. Какими бы ни были практические различия между ними, христианские апелляции к правам человека имели особую идеологическую важность в то время, когда военная диктатура зависела от своих риторических связей с христианством, а моральная рамка, в которую обрамлялась католическая критика, не позволяла хунте грубо ликвидировать эту опасную политическую угрозу. Несмотря на довольно ощутимую католическую поддержку диктатуры, кардинал Сильва Энрикес даже провозгласил 1978 год «годом прав человека», проводимым под девизом: «Каждый человек имеет право быть личностью»272272
  Lowden P. Moral Opposition to Authoritarian Rule in Chile, 1973–1990. Houndmills, UK: Macmillan Press, 1996. См. также: Smith B. H. Churches and Human Rights in Latin America: Recent Trends // Journal of Interamerican Studies and World Affairs. 1979. Vol. 21. № 1. P. 89–128. Интересно, что аргентинские клирики в 1976 году и позже либо были пассивны по отношению к военному режиму, либо поддерживали его. См.: Crahan M. E. Catholicism and Human Rights in Latin America. New York: Institute for Latin American and Iberian Studies, Columbia University, 1989; Mignone E. Witness to the Truth: The Complicity of Church and Dictatorship in Argentina, 1976–1983. Maryknoll: Orbis Books, 1988.


[Закрыть].

Католическая настойчивость в отношении моральных ограничений, налагаемых на политику, ставшая базисом правозащитной деятельности, позволила критикам чилийского режима избежать социальной изоляции даже тогда, когда хунта пользовалась прочной поддержкой католиков, особенно из правого лагеря. Одновременно она обусловила беспрецедентное сотрудничество с реформирующимися левыми группами, быстро осваивающими моральный язык оппозиции. «Трудно, да и бесполезно, пытаться разглядеть в моральных притязаниях католиков какую-то сугубо „чистую“ силу, не имеющую отношения к политике», – отмечал один из комментаторов273273
  Lowden P. Moral Opposition to Authoritarian Rule in Chile, 1973–1990. P. 146.


[Закрыть]. Но, как и в Советском Союзе немногим ранее, фикция моральной автономии от политики была непременным условием политической релевантности. Этот курс спасал католическую оппозицию от государственных репрессий, а также предоставлял минимально универсальный язык, посредством которого могли налаживать коммуникацию решительно отличающиеся друг от друга программы. Благодаря выходу за пределы политики во имя коалиционных моральных норм христиане смогли стать частью движения, создание которого десять лет назад им не удалось спровоцировать собственными религиозными новшествами.

Между тем симпатии со стороны иностранцев и их участие в подобных внутренних делах резко преумножились, особенно после 1973 года. В решающее пятилетие вызревания международного движения прав человека, пришедшееся на первую половину 1970‐х годов, «Международная амнистия» возвышалась над прочими подобными организациями в качестве признанного центра, куда стекалась вся информация о новых правозащитных инициативах из Советского Союза и Латинской Америки. (Тем не менее в конце 1960‐х годов «Международная амнистия» едва не оказалась на грани самороспуска из‐за легкомысленного отношения Бененсона к своим контактам с британской разведкой, что вынудило его отказаться от руководства организацией.) Европейские отделения «Международной амнистии» появились почти сразу после ее основания, а американский филиал, учрежденный чуть позже, начал расширять свою мизерную социальную базу лишь после событий начала 1970‐х. Правда, происходило это стремительно: если в 1972‐м в США насчитывалось всего 7 местных отделений, то к 1976 году их было уже 86. Количество американских членов «Международной амнистии» выросло в тридцать раз, с нескольких тысяч в начале 1970‐х до 90 тысяч к концу десятилетия. Несмотря на то что в континентальной Европе распространение секций началось еще в начале 1960‐х, по-настоящему взрывной скачок организация в целом также пережила в 1970‐х, когда ее ряды расширились до 300 тысяч членов. По сравнению с соперничающими новыми социальными движениями, большинство из которых в тот же период пребывало в свободном падении, экспансия «Международной амнистии» казалась буквально космической. Этот успех определялся содержательной стороной той замещающей утопии, которую она пропагандировала.

Она решительно порвала с политическим активизмом, преобладавшим в 1960‐х годах. Проект «Международной амнистии» предусматривал сознательный отход от многих его существенных элементов – таких, как революционные устремления, поиск всеобъемлющих идеологических или технократических решений социальных проблем, амбициозное желание изменить «систему», изматывающая внутренняя поляризация. Вместо всего этого активисты «Международной амнистии» обратились к более скромному и подлинно прагматичному подходу – они «трудились для того, чтобы сделать мир чуть менее жутким местом». Рассматриваемая в такой перспективе, правозащитная активность 1970‐х годов предстает продуктом постреволюционного идеализма, выросшим из некоторого разочарования в сопровождавших предыдущее десятилетие попытках добиться реальных политических изменений и отбрасывающим высокие надежды и оптимистичные картины, которые лежали в основе последних. Один из членов группы, в равной мере далекий от утопических видений и от политической искушенности… описал последствия усилий, прилагаемых «Международной амнистией», в предельно реалистичной манере: «Отправка открытки, конечно, не слишком сильно изменит мир. Но, безусловно, стоит потратить немного времени и раскошелиться на марку, чтобы попытаться помочь паре других людей добиться справедливости или по крайней мере обрести в себе мужество»274274
  Лучший анализ деятельности «Международной амнистии» см. в рукописи: Eckel J. «To Make the World a Slightly Less Wicked Place»; цитата именно отсюда. Ср.: Buchanan T. Amnesty International in Crisis, 1966–1967 // Twentieth Century British History. 2004. Vol. 15. № 3. P. 267–289. Кроме того, некоторую фактическую информацию я заимствовал из статьи: Rubenstein J. Amnesty International // The New Republic. 1976. December 18.


[Закрыть].

Для приверженцев «Международной амнистии» ее привлекательность в те решающие десятилетия определялась тем, что она оставила позади политические утопии и обратилась к более скромным и достижимым моральным поступкам.

Новые приемы сбора информации, которые «Международная амнистия» начала практиковать в 1970‐х годах, далеко превзошли ее первоначальные методики, в рамках которых локальные группы писали прошения о помиловании или освобождении конкретных узников. Эти методы также сыграли решающую роль в том, как группа развивалась дальше (и довольно скоро были скопированы другими организациями). С конца 1960‐х годов, еще до самых первых переводов диссидентских текстов, выполнявшихся лондонским исследовательским бюро «Международной амнистии», организация начала уделять внимание пыткам. Она первой приступила к сбору информации о безобразиях, творимых греческой военной хунтой в 1967–1974 годах. В 1972 году организация развернула кампанию против пыток, опубликовала глобальный анализ этой проблемы и запустила подготовку петиции протеста (первой свою подпись поставила певица Джоан Баэз – это произошло на концерте, состоявшемся в апреле 1973 года)275275
  См.: Amnesty International. Amnesty International Report on Torture. 1^st ed. (London, 1973); 2^nd ed. (London, 1975); помимо этого, были опубликованы отдельные доклады о пытках в Бразилии (1972) и Чили (1974), а также о ситуации в некоторых других странах. Международная комиссия юристов и созданная в режиме ad hoc Чикагская комиссия по расследованию положения с правами человека в Чили (ее учредили после того, как от рук чилийского режима погиб уроженец Чикаго, студент Фрэнк Теруджи – младший) также публиковали собственные отчеты. См. выдержки из отчетов «Международной амнистии» и Чикагской комиссии, опубликованные в СМИ: The New York Review of Books. 1974. May 30. См. также: Cassese A. (Ed.) The International Fight against Torture. Baden-Baden: Nomos, 1991. Комментарии к этой деятельности см. в работах: Clark A. M. Diplomacy of Conscience: Amnesty International and Changing Human Rights Norms. Princeton: Princeton University Press, 2001. Chap. 3; Keys B. Anti-Torture Politics: Amnesty International, the Greek Junta, and the Origins of the Human Rights «Boom» in the United States // Iriye A. et al. (Eds) The Human Rights Revolution: An International History; готовится к печати. (Книга опубликована; выходные данные: Oxford: Oxford University Press, 2012. – Примеч. пер.)


[Закрыть]. За свой вклад в эту кампанию Шон Макбрайд в 1974 году был удостоен Нобелевской премии мира, подняв тем самым престиж правозащитной идеи и подтвердив месседж о том, что социальные движения могут объединяться вокруг нее. После переворотов в Чили и Уругвае «Международная амнистия» и другие неправительственные организации активно собирали и распространяли информацию о нарушениях прав человека в этих странах. Полученные ими сведения наиболее широко расходились в Организации Объединенных Наций и в Вашингтоне, округ Колумбия, где «Международная амнистия» открыла в 1976 году свой офис. Столь бурная активность спровоцировала первые исследования, посвященные кампаниям организации и предпринятые академическими и прочими институциями276276
  См., например: Ottaway D. B. The Growing Lobby for Human Rights // The Washington Post. 1976. December 12. В активности, касающейся Чили, заметную роль играл Вашингтонский офис по Латинской Америке (Washington Office on Latin America). См.: Diuguid L. Lobbying for Human Rights // Worldview. 1978. September. Из исследований того времени см.: Bossuyt M. The United Nations and Civil and Political Rights in Chile // International and Comparative Law Quarterly. 1978. April. Vol. 27. № 2. P. 462–471; наиболее нюансированный новейший анализ см.: Eckel J. «Under a Magnifying Glass»: The International Human Rights Campaign against Chile in the 1970s // Hoffmann S.‐L. (Ed.) A History of Human Rights in the Twentieth Century. Cambridge: Cambridge University Press, 2010. О наиболее ранних академических комментариях, посвященных правозащитному активизму 1970‐х годов, см. прилагаемое к книге библиографическое эссе.


[Закрыть].

Независимо от того, меняла ли такая активность ситуацию на местах или она преобразовывала более широкий процесс конструирования международных норм, ей, прежде всего, удалось придать осмысленность – как некогда и надеялся Бененсон – вовлеченным в этот проект человеческим жизням. Это была особая вовлеченность: после 1968 года присущий ей минимализм стал для нее и преимуществом, и источником мощи – в то самое время, когда другие альтернативы умирали. Джери Лабер, которая содействовала учреждению «Хельсинкского дозора» (Helsinki Watch), позже переименованного в «Дозор прав человека» (Human Rights Watch), в конце десятилетия вспоминала, что в начале 1970‐х годов она вообще на слышала словосочетания «права человека». Ее, специалиста по русистике, зацепил вовсе не советский активизм, но берущее за душу эссе о ренессансе пыток по всему миру, написанное активисткой «Международной амнистии» Роуз Стайрон и опубликованное в декабре 1973 года в журнале The New Republic. Это побудило Лабер «сделать хотя бы что-нибудь»; она присоединилась к Риверсайдскому отделению организации. Поскольку время от времени Лабер писала для The New York Times материалы о кухне и кулинарии и была вхожа в редакцию, она смогла договориться о публикации в этой газете колонки, основанной на информации «Международной амнистии». «Мне удалось найти эффективную формулу, – писала она в мемуарах. – Я начинала с подробного описания какой-нибудь ужасной пытки, затем объясняла, в какой стране и в каком политическом контексте ее применяли, а в конце материала заявляла пытающему своих граждан правительству о том, что мир знает о его злодеяниях»277277
  Laber J. The Courage of Strangers: Coming of Age with the Human Rights Movement. New York: Public Affairs, 2002. P. 7–8, 73. См. статьи Стайрон: Styron R. Torture // The New Republic. 1973. December 8; Idem. Torture in Chile // The New Republic. 1976. March 20. Хотя в конце 1960‐х годов Лабер писала журналистские материалы о Синявском и Солженицыне, к середине 1970‐х она демонстрировала жестко скептическое отношение к Солженицыну из‐за отрицания последним либерализма. Вскоре на эту проблему обратили внимание и другие американские наблюдатели, а полемика Солженицына с Сахаровым была вынесена на публичное обсуждение. См.: Laber J. The Trial Ends // The New Republic. 1966. March 19; Idem. Indictment of Soviet Terror // The New Republic. 1968. October 19; Idem. The Selling of Solzhenitsyn // Columbia Journalism Review. 1974. May – June. Vol. 13. № 1. P. 4–7; Idem. The Real Solzhenitsyn // Commentary. May 1974. О ее связях с «Международной амнистией» см.: Laber J. The «Wire Skeleton» of Vladimir Prison // The New York Times. 1974. November 9; Idem. Torture and Death in Paraguay // The New York Times. 1976. March 10.


[Закрыть].

«Глобальная озабоченность» активистов «Международной амнистии» в Америке и Западной Европе, позволившая услышать советские и латиноамериканские голоса, создала предпосылки для весьма неожиданных событий, которые вскоре последовали на дипломатическом фронте. Прежде всего, среди них стоит выделить непредвиденные реакции на Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, принятый в Хельсинки в 1975 году. Учитывая значимость вышеупомянутых массовых низовых движений и укрепление их влиятельности в середине 1970‐х, мы, разумеется, не можем изучать произошедшую тогда правозащитную революцию, ограничивая себя исключительно перспективой, которая очерчивалась национальными правительствами или международной дипломатией. Ведь в конечном счете концепт прав человека вошел в силу и сделался осмысленным из‐за того, что к тому моменту ослабла хватка холодной войны: именно это позволило многим гражданам освободиться от тенет официальных идеологий столкнувшихся в ней антагонистов и от сопутствующих им апологий власти. Тем не менее нельзя отрицать, что без дальнейшей канонизации прав человека в ходе хельсинкского процесса и без решительного принятия в январе 1977 года правозащитного языка американским президентом Джимми Картером рассуждения о правах вполне могли бы остаться уделом множащихся, но периферийных групп адвокации, а также их международных сторонников и промоутеров. (Действительно, без Картера само словосочетание никогда не получило бы столь впечатляющего распространения; согласно воспоминаниям Лабер, даже после того как ей в 1974 году удалось протолкнуть в печать материалы, которые помогли «Международной амнистии» предать огласке страдания узников по всему миру, она не использовала слова «права человека» для описание своего дела: «Они не входили в мой повседневный словарь и мало что значили бы для большинства людей того времени»278278
  Laber J. The Courage of Strangers: Coming of Age with the Human Rights Movement. P. 74.


[Закрыть].)

Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) стало продуктом снижения напряженности между вовлеченными в холодную войну сверхдержавами. В конечном счете, правда, правам человека суждено было поколебать эту «разрядку». В том, что в 1972 году начиналось как финская инициатива, нацеленная на разрешение некоторых внутренних проблем Европы, поначалу не просматривалось никаких стимулов для правозащитного активизма. Для Советского Союза смысл всего процесса заключался лишь в том, чтобы через формализацию «разрядки» обеспечить международное признание захвата Восточной Европы, произведенного им тридцать лет назад. Даже правозащитникам в то время казалось, что для СССР хельсинкские договоренности стали «претворением в жизнь давней мечты»279279
  Korey W. Good Intentions // The New Republic. 1975. August 2.


[Закрыть]. В Заключительном акте СБСЕ четко закреплялся принцип невмешательства в дела суверенных государств. Для западноевропейцев и, прежде всего, западных немцев после развертывания новаторской Ostpolitik канцлера Вилли Брандта главной задачей виделось закрепление с трудом достигнутого ослабления напряженности на Европейском континенте. Бесспорно, это предполагало и продолжение риторических отсылок к правам человека, которые не раз подтверждались западноевропейцами с завершения Второй мировой войны – по крайней мере, на бумаге. Иногда права человека ритуально вовлекались в дипломатический процесс, как это было в так называемом Давиньонском докладе 1970 года, в котором излагалась общая стратегия безопасности Западной Европы. Не исключено также, что кто-то разделял и позицию голландцев, которые в ходе переговоров, предшествовавших подписанию Заключительного акта, тайно были готовы вообще отказаться от «разрядки», вместо того чтобы тратить силы на создание документа, который один из скептически настроенных журналистов назвал «дипломатической безделицей из тех, что никто не будет читать». В свою очередь, способствовавший европейскому урегулированию Генри Киссинджер прославился своим высказыванием относительно правозащитных положений так называемой «третьей корзины», которые изначально задумывались для разрешения второстепенных, хотя и важных, проблем вроде воссоединения семей, оказавшихся по разные стороны железного занавеса. Все это можно «написать хоть на суахили, разницы никакой», – бросил между делом государственный секретарь США. Но при всем этом разнообразии никто, включая даже европейцев, не ожидал, что положения договора продемонстрируют удивительное созвучие с принципами правозащитного активизма, осторожно пробивающегося снизу280280
  Журналист цит. по: Baudet F. «It Was Cold War and We Wanted to Win»: Human Rights, «Détente», and the CSCE // Wenger A. et al. (Eds) Origins of the European Security System: The Helsinki Process Revisited, 1968–1975. New York: Routledge, 2008. P. 183. Киссинджер цит. по: Hanhimäki J. M. «They Can Write It in Swahili»: Kissinger, the Soviets, and the Helsinki Accords, 1973–1975 // Journal of Transatlantic Studies. 2003. Vol. 1. № 1. P. 37–58; ср.: Morgan M. C. The United States and the Making of the Helsinki Final Act / Logevall F., Preston A. (Eds) Nixon in the World: American Foreign Relations, 1969–1977. New York: Oxford University Press, 2008; Suri J. Détente and Human Rights: American and West European Perspectives on International Change // Cold War History. 2008. November. Vol. 8. № 4. P. 537–545. Давиньонский доклад см. в: Mayall J., Navari C. (Eds) The End of the Post-War Era: Documents on Great Power Relations, 1968–1975. Cambridge: Cambridge University Press, 1980; оценку интересов европейских государств в ходе хельсинкского процесса см. в книге: Bange O., Niedhart G. Helsinki 1975 and the Transformation of Europe. New York: Berghahn Books, 2008.


[Закрыть].

Действительно, исходя из всей предшествующей динамики, затрагивавшей права человека, можно было предположить, что обсуждение хельсинкских соглашений, скорее всего, просто снабдит диссидентов еще одной референтной ссылкой: апелляции к международным нормам в тот момент уже входили в практику, и в Хельсинки мог появиться на свет еще один набор таких норм. В предлагаемом в документах балансе принципов, сочетающем неприкосновенность суверенитета с нерушимостью индивидуальных прав, лишь заново воспроизводилось изначальное противоречие Устава ООН: ни о каких решительных сдвигах речи здесь не было. Кроме того, в 1973 году Советский Союз уже ратифицировал одобренные ООН международные пакты, посвященные правам человека. Бесспорно, хельсинкские соглашения устанавливали более разумную схему мониторинга, но, справедливости ради стоит отметить, что к тому времени и исторически стерильные процедуры, предусмотренные ООН, тоже начали осовремениваться: достаточно упомянуть хотя бы появление так называемой «процедуры 1235», предусматривавшей проведение общественных дебатов по поводу грубых нарушений прав человека. Однако мониторинговый процесс, разработанный в Хельсинки, привлекал все большее внимание современников, усмотревших в нем принципиально новую сферу правозащитных усилий – гораздо более передовую в сопоставлении со скрипучим механизмом ООН и с институциональными моделями межгосударственных отношений281281
  См., например, позицию Уильяма Кори, который продолжал относиться к ООН с немалой язвительностью даже после глубокого изучения им хельсинкского процесса, позже подробно описанного в его публикациях: Korey W. The UN’s Double Standard on Human Rights // The Washington Post. 1977. May 22; Idem. Final Acts and Final Solutions // Society. November 1977. Vol. 15. № 1. P. 81–86. Ср.: Bastide S. The Special Significance of the Helsinki Final Act // Buergenthal T. (Ed.) Human Rights, International Law, and the Helsinki Accord. Montclair: Allenheld, Osmun & Co, 1977.


[Закрыть]. Начиная с создания Московской Хельсинкской группы, о котором Юрий Орлов объявил в квартире академика Сахарова в мае 1976 года, соглашения СБСЕ стали превращаться в важный элемент кристаллизации международного правозащитного сознания 1976–1977 годов282282
  Вслед за этим аналогичные группы появились в Украине, Литве, Грузии и Армении. См.: Alexeyeva L. Soviet Dissent: Contemporary Movements for National, Religious, and Human Rights. Middletown: Wesleyan University Press, 1987. P. 337 (Алексеева Л. М. История инакомыслия в СССР: Новейший период. М.: Московская Хельсинкская группа, 2012. С. 272. – Примеч. пер.).


[Закрыть].

Благодаря одному из тех необычайных совпадений, из которых, собственно, и состоит история, дискурс прав человека в тот же период превратился в потенциальный язык внешней политики Демократической партии США; это произошло в начале 1970‐х, а чуть позже, в 1977‐м, демократический кандидат в президенты Джимми Картер канонизировал его, выиграв президентские выборы. В конце 1974 года один из самых искушенных наблюдателей еще мог позволить себе написать следующее: «Похоже, что соображения, касающиеся прав человека, на протяжении следующих нескольких лет будут играть во внешней политике США лишь довольно ограниченную роль»283283
  Bilder R. Human Rights and US Foreign Policy: Short-Term Prospects // Virginia Journal of International Law. 1973–1974. Vol. 14. P. 601.


[Закрыть]. Но всего через три года позиционирование прав человека выглядело совершенно иначе. Объяснялось это внезапно произошедшей трансформацией, столь же потрясающей, сколь и случайной.

В Америке права человека первоначально использовались враждующими между собой группами внутри Демократической партии, которая искала способ восстановить свои прежние позиции. Наиболее мощный импульс исходил от ее левого крыла; то была одна из составляющих восстания, поднявшегося в стенах Конгресса в заключительные годы Вьетнамской войны, в самый разгар «уотергейтского скандала». Опираясь на одобренный в 1973 году Акт о военных полномочиях и, позже, на результаты предпринятых сенатором от штата Айдахо Фрэнком Чёрчем расследований правонарушений, допущенных американскими властями во времена холодной войны, некоторые либеральные демократы неожиданно открыли для себя международные права человека. По каким-то причинам, остающимся неизвестными, начиная с августа 1973 года конгрессмен от штата Миннесота Дональд Фрейзер использовал возглавляемый им подкомитет палаты представителей по международным организациям и движениям для привлечения общественного внимания к правозащитным нормам и механизмам. Пока шло обсуждение связанных с этим вопросов, произошел переворот в Чили, после которого Фрейзер привлек еще один подкомитет нижней палаты – на этот раз по межамериканским делам – в качестве площадки, позволяющей обсудить последствия путча для прав человека. Один из наиболее важных выводов Фрейзера заключался в том, что правозащитная механика ООН в ближайшее время вряд ли будет реформирована, и поэтому правительствам государств, в частности правительству США, нужно активнее и самостоятельнее продвигать ценности прав человека. В основном благодаря именно упомянутым слушаниям Фрейзеру и его сторонникам в Конгрессе удалось в 1975 году убедить Генри Киссинджера создать при Государственном департаменте бюро по правам человека. Впрочем, важную роль в этом решении сыграл и вывод аналитиков о том, что «если Государственный департамент не возглавит обсуждение подобных вопросов в дальнейшем, то Конгресс заберет у него эту компетенцию». Среди прочих вещей новое подразделение начало заниматься государственным мониторингом нарушений прав человека, хотя сам Киссинджер подготавливаемыми на эту тему материалами не пользовался. Наметившаяся тенденция обусловила также и то, что США стали увязывать предоставление помощи иностранным государствам с соблюдением ими прав человека284284
  См.: US House of Representatives. International Protection of Human Rights: The Work of International Organizations and the Role of US Foreign Policy. Washington, DC, 1974; Bilder R. Human Rights in Chile. Washington, DC, 1974–1975; Idem. Human Rights in the World Community: A Call for US Leadership. Washington, DC, 1974; Binder D. US Urged to Act on Human Rights // The New York Times. 1974. March 28. Мнение Фрейзера относительно ООН см. в статье: Fraser D. M. Human Rights at the UN // The Nation. 1974. September 21. Упомянутый аналитический меморандум впервые цитировался в статье: Breslin P. Human Rights: Rhetoric or Action? // The Washington Post. 1977. February 17. См. также: Keys B. Kissinger, Congress, and the Origins of Human Rights Diplomacy // Diplomatic History. 2010. Vol. 34. № 5. Р. 823–851. Последняя статья делает неактуальной предшествующую литературу на ту же тему, подобную, например, статье: Washawsky H. The Department of State and Human Rights Policy: A Case Study of the Human Rights Bureau // World Affairs. 1980. Vol. 142. P. 118–215.


[Закрыть]. Но если Фрейзер и выступил пионером в превращении прав человека в возможный элемент американской государственной политики, то превратить их в главный лозунг и идеологическую опцию его усилиями не удалось. Они по-прежнему оставались где-то на периферии.

Ситуация коренным образом изменилась в первые месяцы президентства Джимми Картера. Безусловно, у новой политической линии были и другие предшественники, помимо подкомитета Фрейзера. Если говорить о правом крыле Демократической партии, то здесь выделялась агитация сенатора от штата Вашингтон Генри Джексона, защищавшего советских евреев с позиций универсальных прав человека. Свою версию взаимосвязи между политикой и идеей прав человека он представил в законодательной поправке, которую внес вместе с членом палаты представителей от штата Огайо Чарльзом Вэником. Согласно этой инициативе США отказывали Советскому Союзу в предоставлении статуса наибольшего благоприятствования в торговле, пока он не признает право собственных граждан на эмиграцию. Ссылаясь на громкое заявление Солженицына о том, что никаких внутренних дел на планете не осталось, Джексон с конца 1972 года выступил с серией громких речей об универсальных принципах, в которых объединил свою ненависть к «разрядке» с попечением о тяжкой участи советских евреев. «Я верю во Всеобщую декларацию прав человека, – заявил он на конференции «Pacem in Terris», состоявшейся в Вашингтоне в октябре 1973 года, – и убежден, что даже теперь, спустя четверть века после ее принятия Организацией Объединенных Наций, еще не поздно или уже не рано приступить к ее практической реализации»285285
  Выступления сенатора по этой проблематике см. в: Fosdick D. (Ed.) Henry M. Jackson and World Affairs: Selected Speeches, 1953–1983. Seattle: University of Washington Press, 1990. P. 186 и 5‐ю главу до конца. Сахаров одобрил поправку Джексона – Вэника в письме Конгрессу США, написанном в конце 1973 года. См.: Sakharov Speaks. P. 211–215.


[Закрыть]. То был момент, когда Джексон, главнейшей заботой которого было блокирование «разрядки», открыл для себя печальную участь советского еврейства и начал отстаивать его интересы в универсалистских терминах.

Поступая подобным образом, он вливался в целый поток сил, инициировавших пересмотр давней проблемы евреев Советского Союза на базе универсальных принципов – свободы передвижения и свободы эмиграции. В этом плане затруднения «отказников» (так называли людей, которым советские власти отказывали в выездных визах), едва ли содержавшие в себе какой-то особый правозащитный потенциал, вписывались в контекст более широкой трансформации. В СССР начала 1970‐х евреи, требовавшие возможности эмигрировать, оставались лишь одним из звеньев большой коалиции диссидентов. Сочетание Шестидневной войны и Пражской весны заставило многих евреев пересмотреть свои привычные аффилиации, и число заявок на выездные визы подскочило до небес. Известнейший борец за право на выезд, Анатолий Щаранский, став ближайшим сподвижником Сахарова, пробудил у академика интерес к тем правам человека, которые прежде оставались на периферии его внимания. В прежние времена как в международной, так и в американской политике обеспечение свободной эмиграции евреев из СССР рассматривалось как этническая или даже сионистская миссия, не имевшая особого отношения к борьбе за права человека – несмотря даже на то, что молодые активисты пытались трансформировать ее в низовую инициативу по образцу движения за гражданские права и иных случаев программной агитации той эпохи. И хотя основанный незадолго до этого Американским еврейским комитетом Институт Блауштайна в 1972 году провел в шведской Упсале масштабный форум, посвященный переосмыслению принципа свободной эмиграции в качестве универсального права человека, а сенатор Джексон в своих законодательных инициативах отвел ему центральное место, ссылаясь при этом на Всеобщую декларацию, движение отнюдь не сразу инкорпорировало правозащитную идею. Страдания советских евреев генерировали правозащитную озабоченность медленно, на протяжении всех 1970‐х годов, пока в мире выстраивалась более масштабная правозащитная структура. И движение советских евреев выступило не столько мотором, сколько бенефициаром этой общей трансформации286286
  Лучшее изложение исторической подоплеки борьбы советских евреев за право на выезд см. в работе: Chernin A. D. Making Soviet Jews an Issue: A History // Chernin A. D., Friedman M. (Eds) A Second Exodus: The American Movement to Free Soviet Jews. Hanover: Brandeis University Press, 1999. См. также: Halevi Y. K. Jacob Birnbaum and the Struggle for Soviet Jewry // Azure. 2004. Spring. P. 27–57. О конференции в Упсале см.: Vasak K., Liskofsky S. The Right to Leave and to Return: Papers and Recommendations of the International Colloquium Held in Uppsala, Sweden, 19–20 June 1972. New York: American Jewish Committee, 1976; Dinstein Y. The International Human Rights of Soviet Jewry // Israel Yearbook on Human Rights. 1972. № 2. P. 194–210. «Обращение властей с советским еврейством постепенно превратилось в правозащитную проблему, – писал историк движения Генри Файнголд, – но для активистов это мало что изменило. Перемена влекла за собой лишь то, что теперь их взаимоотношения с публикой рассматривались в более широкой перспективе». См.: Feingold H. L. «Silent No More»: Saving the Jews of Russia, the American Jewish Effort, 1967–1989. Syracuse: Syracuse University Press, 2007. P. 200.


[Закрыть].