Текст книги "Мертвые не плачут"

Спросил навскидку. Навскидку и попал.

– Столичный. Батя у меня – Депутат.

Что и следовало ожидать.

Мальчик с некоторым напрягом, но выиграл. И получил выигранное. Не много, но – заработанные.

– Еще пулю? – с надеждой спросил старший.

– Не могу, – честно сказал Мальчик. – С утра – рейс, а нам еще в гостиницу…

Обменялись координатами.

– Да, – будто вспомнил Мальчик, – пока не ушел… А все ж где вы охотиться станете? Карта есть? В Столице пацанам покажу, совру, что был, пусть завидуют…

– Пошли в дом, – сказал старший, то есть сын отца своего.

В доме – видимо, отцовском, – на стене висела большая крупномасштабная карта этого края. Сын отца взял карандаш и обвел им район предполагаемой охоты. Не маленький.

– Может, все же останешься? – спросил.

Славные они какие-то, думал Мальчик. И оттого странные. Места здесь, что ли, такие – благодушные?..

– Хотел бы, завидую, но… – развел руками. – Ладно, увидимся еще, надеюсь…

А гулянье шло своим чередом, и не наглым оно показалось Мальчику, не чрезмерно шумным, не буйным тем более, хотя смех и не сильно громкие песни не прекращались.

Умели люди гулять…

Пастух спал в машине.

Или притворялся, что спит.

Скорее – последнее, потому что он учуял Мальчика шагов за пять, открыл глаза и сразу же – дверь.

– Ты как?

– Живой, – сообщил Мальчик, забираясь в авто. – Поехали, шеф. Я, наверно, кое-что выяснил. Мне бы карту…

– А Сеть на что?.. Приедем – будет тебе карта. И физическая, и политическая, и какая еще найдется.

– А меня на охоту пригласили, на уток… – лениво, в сторону сказал Мальчик.

– Кто?

– Друзья. В том числе и сын хозяина.

– А ты что?

– Я же здесь с мамой, – грустно сказал Мальчик. – И мы завтра первым рейсом… Ты-то хоть меня с собой возьмешь?

Пастух засмеялся.

– Хоть возьму. Но не на охоту. Утром поедем – посмотрим: что там, где и как. А на охоту… Не стоит, пацан. Мы ж там тоже вроде дичи будем. Дикие люди. В смысле – не планированные. По сценарию охотников, там наверняка нет посторонних. И пули там летать будут. Это тебе надо?

– А ты?

– Что я? Я – на работе.

– А как ты…

Не договорил.

Пастух, не дослушав, понял вопрос и остановил Мальчика:

– Никак. Сказал же: на работе я.

Дальше ехали – молчали.

А когда доехали, Мальчик сказал:

– Хорошие они вообще-то ребята. Нормальные. Я, чужак, к ним – с улицы, а они – как сто лет со мной знакомы. Что это, Пастух?

– Это, пацан, жизнь, как ни банально звучит. – Пастух щелкнул электронным замком, обнял Мальчика за плечи, повел. – Разная. Всякая. Добрая и злая. Богатая и бедная. А еще – сволочная… Ты привыкай, привыкай. И кумекай, пока молод, кто из какой жизни. С кем стоит дело иметь, а с кем – нет. Дальше хуже будет…

Что получилось, то и сказал.

А Мальчик добавил:

– Хуже, наверно, не будет. Или я уже привык к хуже…

В снятой квартирке Пастух достал из Сети карту области, увеличил ее на экране до максимума. Мальчик чайной ложкой обвел предполагаемый район охоты. И ею же ткнул в точку, где располагалась база охотхозяйства, на которую собираются прибыть охотники. В Сети имелась инфа о нем. Оно большое. Несколько тысяч гектаров. Озеро, плавни, речка, впадающая в водохранилище. Три охотничье-рыболовных базы. Одна – искомая. Земель у нее тоже немерено.

– Неслабо, – резюмировал Пастух. – Территория – ходить не переходить. Хотя… – подержал паузу, подумал, – они ж не тени, охотнички, они ж тихо-тихо, но пошумливать станут. Услышу… А реальней – увижу. И прослежу… Давай – в тряпки, пацан, завтра день сложным будет.

3

С утра Пастух влез в Сеть и долго рыскал, чтобы найти какую-никакую информацию о конкретных местах и о том, на кого и как в тех местах охотятся. Про уток и гусей знал. А еще что?..

Кое-что нарыл.

Он сам бывал на охоте. Только вряд ли те армейские вылазки хоть отдаленно напоминали обычную гражданскую охоту. На ней охотники не просто палили по живности, как по движущимся мишеням, но превращали эти довольно массовые убийства птиц и зверей в некое праздничное и малость ритуальное действо, имеющее свои законы и правила, свои милые традиции, свои радости и огорчения.

Здесь, в этом краю, на разных расстояниях от Города-Трех-Рыб люди и охотились на разное – на птиц ли, на зверей ли. И по-разному охотились. Пастух прочел в выуженных из Сети статьях об охоте на уток нагоном, из засидки, скрадом, с подсадкой, с чучелами, с собаками тоже…

Все это было ему неведомо и любопытно, но все ж он считал, что охота – не слишком доброе развлечение, хотя…

Хотя это и не его дело – осуждать или хвалить чье-то занятие.

Как кому-то – его работу.

– Что-то понял? – спросил Мальчик.

– Вряд ли, – сказал Пастух. – Разве что очевидное: сидеть надо тихо, ходить надо бесшумно, стрелять надо метко. Все это я умею.

– А я?

– А ты не умеешь. Поэтому тебе придется остаться на квартирке и ждать не охотников, а дядю Пастуха. Терпеливо.

– А почему я не могу поехать с дядей Пастухом?

– А потому, сообразительный ты мой, что турбазу эти кексы наверняка сняли под свою компашку целиком. Посторонних не будет. На кой черт им соседи и конкуренты? И наверняка их ждут опытные егеря, которые уже места для каждого определили. В плавнях там, на чистой воде, где еще… И, судя по твоему рассказу, их сыновья тоже там окажутся: нормально экипированные, не исключено – с оружием. Они ж наверняка с детства с отцами на охоту ходят, они ж в этих плавнях – как дома. Тебя приглашали – ты отказался. Прибыли на базу, а там – бац! – и ты. Ты ж в Столицу улетел, верно? Неувязка… Короче, часиков в семь-восемь пополудни я туда сам один выкачусь и к следующему утру вернусь за тобой. А чтоб время не терять, сложу заранее весь наш скарб в машину. И мы сразу же и покинем этот милый городок.

Мальчик молчал. То ли обижался, то ли искал возражения.

Потом все же сказал:

– Я поеду с тобой. Имею право. Давай купим мне что-нибудь непромокаемое…

Конечно, Пастух мог просто запереть его в квартире и отбыть. Но это было бы негуманно вообще и не по-пацански в частности. Поэтому он терпеливо продолжил:

– Я дождусь охотников и уйду за ними. Их поведут егеря, которые знают места охоты, как собственный дом. Они расставят их на номера – так, чтоб никто никого по дурости не подстрелил. Хотя они, скорей всего, охотники с опытом… У егерей, кстати, и без того будет лишняя головная боль: детишки, новые твои корефаны. Они хоть и тоже имеют охотничий опыт, но… Короче, тебе там просто-напросто нет места, уж извини.

– Если будут детишки, – добавил Мальчик.

– Ты же сказал, что они собираются.

– Это они сказали…

И умолк. И молчал, пока Пастух просматривал свое охотничье обмундирование, бирки отрывал, мерял, потом паковал в рюкзак, до кучи купленный на рынке. И когда пошли обедать. И потом тоже. Что-то писал в блокноте, держа его на коленях. С Пастухом не разговаривал.

А Пастух и не настаивал.

Ровно в семь пополудни подхватил рюкзак, сказал:

– Деньги и ключи от квартиры – на столе. Поставь будильник на пять утра. Соберись и жди. Я полагаю часам к… – запнулся, прикинул, – часам, наверно, к девяти вернуться, и очень хочется верить, что мы сразу мотаем из Города. Но это мечты. Если задержусь – не дергайся. Я эту гребаную утиную охоту даже в кино не видал. Но знаю, что самое оно на рассвете происходит…

Мальчик и не кивнул. Обиделся насмерть.

Пастух сел в машиненку и погнал ее на неблизкую турбазу. Хорошо – погода на дворе толковая стояла.

О Мальчике не думал. Денег ему на всякий пожарный с лихвой положил, не пропадет, если что.

Два с лишним часа на дорогу ушло. Девятнадцать двадцать шесть на часах было, когда Пастух, уже съехав с шоссе, подкатил по приличной грунтовке к указателю, на котором значилось: «Турбаза – 2 км». Подъезжать к турбазе впритык он не собирался, но оставить машину в лесу тоже казалось стремным. Любой местный, естественно, удивится тому, что некто не доехал до турбазы и заховал авто. Зачем? От чужих глаз? Здесь все глаза – свои… Ну и так далее…

Короче, Пастух сел за руль, в два приема развернулся на узкой дороге и поехал к шоссе. Выбрался на асфальт, прокатился вперед на пару кэмэ и оставил машину на обочине. Переоделся в охотничьи обновки. Терпеть эту амуницию ему до утра.

Он вернулся назад по шоссе к повороту на турбазу и засел в лесу – ждать главных фигурантов. Самого главного и нужного он легко мог опознать, что и требовалось. А второго – который должен будет помочь ему, Пастуху, – Пастух выберет потом. Когда они на номера встанут. Позже это произойдет. Местные егеря наверняка уже определили места для охотников. Не исключено – подсадных уток разместили, где надо.

А сама охота начнется с рассветом, с первым солнышком. Времени много. Да не привыкать! Фляжку с водой захватил – и лады…

Ждать пришлось нестерпимо долго. Охотники подъехали к повороту аж в двадцать два семнадцать – по часам Пастуха. Уж и стемнело. Прибыли они на двух внедорожниках, и было их семеро. Включая детишек – двоих. Один, навскидку, ровесник Мальчика, другой – старше. Остальных, видать, не взяли. Пастух посчитал гостей, когда они, тормознув у поворота, хором вышли – отлить в кустах. Шумновато отливали. До турбазы – рукой подать, можно и потерпеть, но, как предположил Пастух, сей акт был у друзей ритуальным.

Справив нужду, расселись по машинам и ушли на грунтовку. А Пастух вылез из кустов и пошел следом.

То, что он задумал, даже ему самому казалось трудновыполнимым. Он, бывало, стрелял птицу ли, зверя ли, но это не было охотой. И там, где он стрелял, уток отчего-то не видел. Но охотничьих рассказов слыхал немало. И теоретически, пусть и без подробностей, представлял себе это занятие слишком любящих себя мужиков. Большая территория. Охотники расставлены по номерам – не близко друг от друга. Кто-то будет в лодке. В камышах. Кто-то в камышах, но вне лодки – на островке, на твердом берегу. Выйдут на воду затемно на лодках, то есть, получается, что где-то около пяти утра выйдут. А то и раньше. Кто-то устроит себе позиции в камышах на берегу, кто-то в лодках останется, но тоже в камышах спрячется, и примутся ждать рассвета.

Впрочем, егеря эту предварительную работенку сами за них сделали, не впервой.

Пастуху очень любопытно было: кто из охотников окажется ближе к фигуранту?..

По-хорошему, все пахло аферой. Пастух понимал, что риск проколоться на сей раз просто зашкаливает, но чуял и иное – вывезет кривая. Чем чуял – не ведал.

Раньше, тыщу лет назад, Комбат посылал его впереди группы с наказом «понюхать обстановку». Странное сочетание слов, но действие, ими обозначаемое, всегда приносило результат. Когда какой. Но – результат. Сегодня «когда какой» Пастуху вовсе не подходил.

А один из новых дружбанов Мальчика – довольно взрослый парнишка. Сынок фигуранта, если Мальчику верить. Да и с чего бы ему не верить-то?..

В доме свет повсюду зажегся, музыка из открытых окон понеслась, голос ныне покойной Большой Певицы мощно запел о том, как несет свои воды Река, а ей, Певице, еще всего лишь семнадцать стукнуло. Хорошая песня. Про давно. Или про раньше. Гости, которые в этом «раньше» сумели пожить, подпевали шумно: неужто и гулять уже начали? Как-то непрофессионально перед делом…

Пастух полагал, что хозяева базы организовали гостям ужин из того, что было, а быть здесь могла только дичь плюс какие-то овощи из соседних хозяйств. Что до выпивки, то все же вряд ли серьезные охотники станут надираться накануне охоты. Разве что по рюмашке – символично. Так думалось.

Да так и было. Они, как слышал Пастух, даже не пошли малек покемарить или, как в десанте говорилось, «придавить Соньку». Они закусили и сели играть в преферанс. Получается – впятером. А двое взрослых вышли на крыльцо покурить в темноте. Пастух из своего схрона лиц разглядеть не мог: далековато и темно.

– Хороший у тебя парень растет, – сказал один.

– Надеюсь, – ответил второй.

– А что, есть сомнения?

– Да нет. Просто возраст стремный. Пятнадцать лет – вроде и мужик уже, а все ж пацан. Представляешь, всерьез увлекся бальными танцами…

– Чего ж плохого? Мы, что ль, не увлекались?

– Мы – иначе. У нас танцы были чем?.. верно, инструментом, чтоб девку за жопу взять, а после в койку затащить. Святое дело! А он, мудозвон, в каких-то соревнованиях участвует, приз, вон, получил за первое место… Хотя и покуривает, поганец.

– А учеба?

– Да нормально… Я его и на охоту взял, чтоб к мужскому делу вернулся. Танцы, блин! Он же, ты знаешь, со мной на охоту – с малолетства.

– Зря ты, Депутат, на парня давишь. Пятнадцать лет – моча в башке играет, вспомни нас в этом возрасте. Помнишь восьмой класс? Тебя батя за что тогда отлупил? За то, что ты Длинному в очко мопед проиграл. Было? И что с того? В каталы подался? Спился? Скурвился?.. Да где там – и мэром был, и в законодательном хурале председательствовал, в депутатах побывал, министром стал… Мы тебя, кстати, назад губернатором ждем, знаешь?.. А парень у тебя хороший, не в кого ему плохим быть. А танцы… – Помолчал, сказал: – Повторяется шепот, повторяем следы. Никого еще опыт не спасал от беды…

– Твои, что ль, стишата?

– Если бы!.. Талантом я не вышел – такое написать… Пошли, Депутат, все же дернем по маленькой, и я посплю пару часиков. В пять без малого выходим…

Они ушли в дом.

А Пастух подумал: хорошо, что Мальчика здесь нет. Тот бы эту беседу «втемную» услыхал и стал бы изо всех сил сопереживать Депутату: мол, нормальный человек, умный, заботливый, не напился вон, в губера его здесь ждут, сын танцами увлекается…

Все это – лирика.

Но Пастух знал и прозу. Она заключалась в том, что в досье на Депутата не было сведений о его реальном финансовом положении. Ни строки! И об активах, большие бабки приносящих, тоже. Никаких заводов, газет, пароходов. Только заработная плата, немалая, да несистемные гонорары за консультации, за какие-то статьи в журналах…

Правда, жена Депутата владела вполне приличной сетью так называемых «Салонов красоты и спа». Аж в тринадцати городах, плюс Столица, где салонов было пять. Деньги хорошие наверняка. Но не гигантские, нет.

Вопрос: с чего бы так скромненько?

То ли все деньги и все «лунки» Депутата скрыты так, что спецы Наставника их не разрыли, то ли их и вправду нет. Хотя на спецов это вообще не похоже: они роют тотально.

Опять, выходит, – чистый? За что ж его тогда к высшей-то мере? Дорогу кому-то перебежал?

Оборвал себя: после помозгуем. Сначала – дело. Которое по определению – правое.

Он все-таки позволил себе слабинку: прикемарил. Одним глазом. Как научился. Сам. И не в армии – в детдоме еще. Повар детдомовский, не к ночи помянутый, говорил про него: спит-спит, а кур бачит. То есть сон чуткий. Нынешние «куры» в ожидании рассвета писали очередную пульку, негромким занятие было, разве что иные возгласы в окна вылетали. Пастух их слышал. Спать одним глазом они ему не мешали. Странное такое состояние: полусон, полуявь. Кошки так спят. И все было б тип-топ, кабы где-то сзади ветка не хрустнула б.

А дальше – рапид: левая рука – влево, правая – в упор, ноги – под себя, переворот на спину, пресс – внапряг, пошла правая нога, толчок, правая рука – вперед, бросок – и кого-то легко подмял под себя…

Три секунды. Ну, пять…

А этот кто-то – шепотом:

– Больно же, Пастух!

Пастух хватку снял и скатился вбок.

– Ты как здесь?

В траве лежал Мальчик. Малость примятый.

И в этот момент кто-то загремел на крыльце дома.

Пастух зажал Мальчику рот ладонью, глянул сквозь кусты: трое мужиков топтались там, сапоги обо что-то оббивали. Егеря? Или обслуга? Не видно отсюда… Потом в дом вошли. Опять тихо стало. Все-таки скорее – егеря…

Пастух снял ладонь с лица Мальчика и тот сразу же сообщил шепотом:

– Я на попутке. Я не мог там сидеть. Я подумал: чего тебе возвращаться за мной, время терять? А раз я здесь, сразу и уедем, если у тебя все получится… Не злись.

«Там» – это значит в квартирке. А попутка – это значит, что Мальчик знал, куда ехать. Хотя он и впрямь знал: пацаны ж на даче ему сказали.

Говорить, даже шептаться, было опасно. Тишина кругом висела – сверхпроводимая. И гад Мальчик, внятно это понимая, лежа на спине, прижал указательный палец к губам: мол, после отношения выясним. И Пастух согласился. Тоже молча.

Вопросов к Мальчику у него было – тьма. И большинство из них начиналось с наречия «как». И все они были абсолютно бессмысленными сейчас, ночью, накануне охоты, в которой Мальчику места по определению не было. Но он здесь. И место ему следовало найти. Хоть бы и к дереву привязать! Так ведь развяжется, сучонок…

И промельком – мысль: сучонок-то в одной маечке, в шортах и кроссовках. Куртку даже не взял, на рынке справленную. Куда ему в камыши? И впрямь к дереву его, что ли, приторочить?..

Прижал палец к губам: молчи, мол, коли явился. Мальчик согласно кивнул. И чуть-чуть улыбнулся: он выиграл этот раунд. Да и черт с ним, легко решил Пастух, пусть будет, раз уже есть. Снял свою жестяную куртку, набросил ее на пацана: она для него – как пальто была. Постучал по циферблату часов, выбросил пятерню. Одними губами обозначил: спи, мол.

И, чуть успокоенный, лег на пузо и уставился на окна и крыльцо базы. Вопреки ожиданиям, тихо там было. Свет в гостевой горел, видать преферансисты расписывали пульку, а кто-то ушел сон посмотреть. Ночь тихая была.

4

Без двадцати пять подошли давешние егеря, числом два, которые спать предпочли дома. Пусть и коротенько, но все же. Да и вряд ли они далеко от базы обитали. Третий почему-то не явился. Впрочем, да и хрен бы с ним, одним человеком меньше. Охотничий камуфляж на них был цвета прокаленного местным солнышком камыша – светло-светло желтенький, беспощадно выгоревший, тыщи раз стиранный-перестиранный. Точно в армии, машинально подумал Пастух, в цвет местам дислокации.

Как писано в старых романах: светало. Солнце еще не вышло, даже лучи не обозначило, просто воздух посветлел: из черно-синего стал серо-синим, и небо стало светло-серым, хотя с востока, от горизонта чуть-чуть пробился голубой оттенок. Времени-то у братцев-охотничков совсем мало осталось: рассветало здесь стремительно.

Егеря демонстративно потопали по ступенькам – напоминали своим подопечным, что, мол, пора приспела.

А подопечные, люди мобильные, уж и готовы были.

Они – семеро – вышли на крыльцо, экипированные с ног до головы, но, честно отметил Пастух, без перебора: такие же битые солнцем и водой «камышовые» хлопчатобумажные портки с куртками, портки вправлены в толстые носки, а на ногах – не то кеды, не то кроссовки: погода здесь жаркая.

Пастух, никогда на столь аккуратно и справно организованную охоту не ходивший, полагал, что охотники, как на картинках в детских книгах, препоясаны патронташами. Но в данном случае таковых не имелось. А имелись небольшие рюкзачки с чем-то нужным, Пастухом не знаемым, да брезентовые, похоже, пояса с несколькими подсумками. Не исключено, патроны в них и были.

Впрочем, долго рассматривать фигурантов не пришлось. Они лишь поручкались с егерями и мигом тронулись в путь. Обошли здание базы и скрылись из глаз.

– Пора, – сказал Пастух и впервые за вечер плюс ночь встал на ноги, несколько раз потянулся, попрыгал. Сказал: – И на хрена столько ненужного барахла накупили? Вон люди: идут на утку налегке, в кедах…

– Ты ж тоже не в сапогах, – сказал Мальчик. Снял с себя куртку, в которую его на ночь укутал Пастух. – Спасибо. Тебе она нужнее…

Неужто смирился с тем, что охоту пролетает, подумал Пастух. И еще подумал: ох, вряд ли смирился!..

– Иди в машину, запрись там и жди меня. Понял?

– Чего ж не понять? Уже иду… – обреченно пошел по дороге, скоренько растаял в утренней полутьме, чуть разбавленной сыростью и как будто легким туманцем.

Фигура горя.

Ну не верил ему Пастух! И не по причинам каким-то, причин не имелось, но интуитивно. Этот умный сучонок, полагал он, что-то да выкинет.

Конечно, проще всего было проводить его до машиненки, спеленать, привязать, например, к педали сцепления, запереть авто и ломом дверь припереть. По максимуму: ломами – двери… Проще – да. Но, как понимал Пастух, сей маневр ничего толком не гарантирует. Да и времени вовсе не осталось. Акцию надо завершить максимально скоро. Хотелось бы, чтоб так.

Пастух обогнул дом, обнаружил слегка протоптанную тропку и пошел по ней. Он слышал негромкие голоса охотников, чуял воду рядом, обок почти. Она, вода, возникла как бы сразу и вся – большая, ровная, серая, неподвижная в полутьме. Если вспомнить карту, то это серое и было частью водохранилища. Пастух протанцевал на цырлах до уреза воды и проводил взглядом три лодки, довольно легко и споро уходящие вдоль берега в темноту. И бесшумно. Как во сне. В каждой было по три человека. То есть одна шла без егеря.

А здесь, на берегу, где они были привязаны, осталась еще одна, четвертая – ну, прямо, как специально для Пастуха. Не иначе – лодка третьего егеря, который сачканул.

Он вытащил из кармана куртки свой компактный десятикратный биноклик, заглянул в него. Лодки шли ровно, скрывались за камышами, торчащими из воды. Как в немом кино. К тому ж и цвет еще толком не пришел в мир.

Пастух вошел в оставленную лодку, взял весло и, стараясь не шуметь, погреб следом. И прятаться особо не надо было. Лодка шла тихо-тихо, как и те, с охотниками, камышовые заросли закрывали ее от стороннего глаза, но настороженное ухо ловило в серо-черной рассветной тишине не сами слова, скупо говоренные охотниками, но как бы их отражения – от тех же камышей, от воды, от низкого пока неба, наконец.

Плыли недолго: минут пятнадцать навскидку.

Лодки впереди куда-то пристали, явно высадили кого-то. Но нет, через секунд двадцать понял Пастух, не высадили, а с лодкой и оставили. А дальше два суденышка ушли. И пассажиров на них было – пятеро. Кто именно – ну, таких подробностей в полутьме не разглядишь.

Пришла пора причаливать. Если он, Пастух, поплывет за ушедшими лодками, то те, кто остался в камышах буквально метрах в шестидесяти от него, увидят его лодку на раз. Это ему надо?

И он тоже свернул в камыши. В конце концов, ничего смертельного не случилось. Причалил лодку метрах в двадцати от предполагаемой высадки первой группы охотников числом два, присел на корточки, надавил указательными и средними пальцами рук на впадинки под ушами. Так он мог слышать лучше. Даже шепот, если не очень далеко. С войны еще привык, там и особенность эта странная у него выявилась. Будто на кнопки давишь, и включается в башке или, конкретно, в слуховом аппарате некое неведомое дополнительное устройство, внятно усиливающее возможности человеческого слуха. То есть личного слуха Пастуха. У его армейских братанов таких устройств не имелось.

Ясный болт, эксплуатировали командиры Пастуха почем зря. Но чаще всего – не зря.

А и здесь устройство пригодилось, чего и ожидал.

Двое говорили полушепотом.

– Минуты через две-три солнце появится.

– Успеваем.

– Уточки-то как плавают… Прям живые…

– Не отвлекайся. Твой запад, мой восток.

– Годится…

Затихли.

Ветер почему-то пошел, расшевелил камыши.

Два взрослых грубоватых голоса. Не тех, кто нужен. Те голоса Пастух помнил. И папин, и сына.

Можно уходить.

Он с некой тоской глянул на оставленную лодку. Нельзя на ней. Увидят – раз, а два – маневра нет. Значит – через камыши на бреющем полете. Где наша не пропадала!..

Ветер по-прежнему шумел в камышах. И Пастух воспользовался этим несильным, но не прерывающимся шумком, и медленно, чуть не по воздуху над мягкой, камышом же крытой землей пошел вглубь, отдалившись метров на десять от воды, свернул вправо, там камыш почему-то был реже, прошел-пробежал на цырлах метров сто – сто тридцать, а может, и больше – трудно было в этом шуршащем лесу засечь расстояние! – и будто бы поймал слово на лету.

– Солнце! – вот какое слово поймал.

Вторая пара охотников была где-то рядом. Должна быть.

А солнце и не взошло вовсе, даже не выглянуло из-за горизонта, а просто выбросило лучи, и небо сразу же из серого стало голубым, а камыши с чего-то вдруг зашевелились излишне, зашуршали, зашептались, и вся эта невольная аллитерация на «ш», потребовавшая от охотников мгновенного внимания и сосредоточенности – вот сейчас утки пойдут! – легко позволила Пастуху прокрасться вперед на три шага и сквозь камышовую изгородь увидеть этих вторых.

Кто они?..

Чуть раздвинул камышовую изгородь.

Отец с сыном стояли на лодке и ждали уток.

Есть!

Не пришлось топать лишнего. Нечасто такая везуха…

Сын стоял на носу и держал ружье наизготовку, а отец – на корме и тоже был готов к пролету стаи.

Резиновые чучелки, вполне похожие на живых птиц, уныло дрейфовали на чистой воде. Типа живых привлекали.

А живые пока не шли. Небо, как в театре на детском спектакле, становилось все голубей и голубей, будто некий театральный дядька-осветитель плавно движет пальцами тумблерчики на пульте…

И додвинул до упора.

И свет вокруг внезапно и сразу стал мощным, ослепляющим на секунды и жарким. Это вышло солнце.

Его еще не было видно за могучей стеной камышей, обступивших воду по эллипсу, но уткам и не требовалось что-то видеть.

Пастух вообще ничего не знал про уток. Разве что ел как-то. Но когда он увидел стаю, что-то возникло под ложечкой, замерло холодным комочком, подержалось секунду и бухнулось вниз – ах, как же красиво и мощно они летели!

Можно было сказать: шли на бреющем. Но что бы это значило? Для самолета – низковато, а для уток…

Пастух в своей не очень длинной пока жизни, как сам считал, повидал все. Но полет уток над камышами – елки-палки, это было фантастическое зрелище. Не для бывалых охотников, вестимо, они уток бьют – сначала и едят – потом. Прагматики хреновы!.. Но и сам Пастух всю сознательную жизнь воспитывал, холил и лелеял в себе любимом прагматизм. Все вольные наречия типа «красиво», «неповторимо», «прекрасно» были для него чем-то жутко литературным, не применимым для обычной жизни.

Ну, скажи ему: красиво утки летят. Он бы переспросил: а как это – красиво лететь?

И хрен бы кто ему объяснил…

А тут – вот они. И летят. И красиво – глаз не оторвать. Без объяснений.

Но опытный и мудрый охотник на носу лодки вскинул полуавтомат, прицелился в «голову» стаи – уже на улете, уже уходящей из зоны прицела, нажал курок и – в божий свет, как в копеечку…

И сын медленно, как в съемке рапидом, повернулся к отцу – то ли чтоб спросить что-то, то ли посоветовать, но вряд ли, потому что утки летели космически быстро, или казалось так, они были на излете из видимой зоны обстрела, и явно не до лишних слов было, и сын вскинул двустволку, чтоб исправить промах отца…

и пора пришла…

и Пастух, не думая, не осознавая ни хрена, на инстинкте одном мягко прыгнул к нему сзади, качнул лодку, обхватил его лицо ладонями, средними пальцами сильно нажал на глаза, как бы выдавливая их, выталкивая из орбит…

и сын, роняя оружие, прижал руки к лицу, крича что-то, но неслышно, потому что ему было пронзительно больно, а Пастух зажал ему еще нос и рот…

и, задыхаясь от боли и отсутствия воздуха, теряя сознание, парень начал сползать, оседать на мокрое дно лодки под ноги Пастуху, а тот отпустил его…

и отец, медленно-медленно, как бы всего восемь-десять кадров в секунду, поворачивался к сыну, вскидывая ружье…

и Пастух перехватил падающую из рук сына двустволку, не прицеливаясь, в упор саданул дробью номер восемь в круглую башку отца, разнося ее в красно-белые клочья…

и уронил двустволку в воду…

и прыгнул назад…

и понесся сквозь камыши…

и время пошло, как ему положено.

Он убил Депутата. Сам. Как задумал, так и получилось.

Случай? Везение?

Нет. Расчет и опыт.

А иначе и быть не могло.

Но убил-то не он.

Уж точно – не он!..

Откуда бы взяться здесь случайному пришлецу? Охота – для своих. Чужие там не ходят.

Просто мальчик-сын слишком поздно среагировал на уносящуюся из зоны обстрела стаю, не справился с оружием: руки, что ли, дрогнули, стволы вниз пошли, а крюк спусковой нажал как бы автоматически…

Милый-милый термин: «как бы»…

Убийство по неосторожности. Три года застенков…

Да что там! Адвокаты вытянут парня. По той статье Кодекса он получит максимум три года условно. Или даже меньше. Он же еще – мальчишка. Плюс – друзья отца. Условный срок – максимум, а по минимуму…

Может и вообще просквозить.

И будет у сына покойного Депутата долгая несчастливая жизнь.

Отца-то убил он, он сам, вариантов нет. А все рассказы про кого-то неведомого и страшного, который прыгнул в лодку из ниоткуда, сделал больно – сыну и смертельно – отцу…

Ну, это не для следствия. Это для медицины. Которая, кстати, может всерьез признать в парне какую-нибудь редкую психопатию и напрочь откосить его от следствия и суда. Что будет правильно. Он-то ни в чем не виноват. А его страшное знание пусть останется с ним. Херово ему, конечно, будет поначалу: он несет в себе правду, но объяснить оную не в силах, и не верит никто…

Время лечит.

Пастух бежал через кусты, минуя дорогу, что шла к базе от трассы. На всякий случай. Хотя по дороге – скорее. Да и вряд ли в сей час кто-то здесь бродит всю ночь одиноко. И погони не предвидится. Если только со стороны…

Только с какого ж панталыка – со стороны? Стрельба из охотничьего оружия в округе для окрестного люда – как звон комаров, как шорох камышей, как крики птиц. Фон жизни.

Да и друзья по охоте вместе с егерями сами вряд ли скоро встрепенутся. С чего бы? Охота ж… Как говаривал герой старого кино: «Стреляли…» И чего рыпаться? На то и охота, чтоб стрелять. Вот по ее завершении…

Разве что сам парень придет в себя и поднимет тревогу. Когда очухается. Минут через пять, наверно, Пастух его даже не вырубил. Так, нейтрализовал на чуток…

Глаза, кстати, некоторое время ныть будут. С час, может…

А со временем, все уляжется. У всех укладывается, и у него тоже. Разве что осадочек останется – на всю жизнь. Типа: что это было?.. Да и было ли что…

Пастух выбрался из местных зарослей метрах в пятидесяти от машиненки. Она стояла себе смирно, а Мальчик сидел, как ему Пастух прописал, смирно и устало. Не спал. Взглядом встретил Пастуха, когда тот в машину садился. Странным. То ли удивление в нем было, то ли недоумение. Тонкости! Пастух вечно путал эти два термина.

Он завел авто, развернулся на пустой шоссейке и газанул прочь от Города. В следующий Город. В последний на нынешнем пути. В общем, толково, что Мальчик сюда сам добрался, время сэкономили.

Молчали привычно. Хотя Пастух видел, что Мальчик так и рвется задать какой-нибудь необязательный вопрос типа «Ну, как?», на который только и ответить: «Штатно!» И Пастух, которого странно тяготило молчание, сказал первым:

– Ну, вижу ж, что невтерпеж. Спрашивай…

Мальчик паузу подержал и спросил угаданно:

– И как все прошло?

– Штатно, – ответил Пастух, постепенно приходя в себя.