Текст книги "Русское экономическое чудо: что пошло не так?"

Автомат Калашникова как национальная идея
2017

Интересная страна Россия! Что Российское государство ни задумает сделать, все “автомат Калашникова” получается! Вот еще один пример из жизни.

В марте глава Сбербанка Герман Греф на лекции для студентов МФТИ дает свой футуристический прогноз и заявляет, что внедрение технологий блокчейн является, по сути дела, панацеей для задыхающейся экономики: “…основные технологические проблемы, мешающие массовому внедрению технологии, будут решены через полтора года. И “взлет” этой технологии через 1,5 года, а это явно не какое-то далекое будущее, можно планировать… (впрочем) …пока неясно, как влияет технология блокчейн на “все сферы нашей жизни”.

В качестве комментария отмечу, что никакая технология сама по себе не может обеспечить ускорения экономики – блокчейн, как и любая другая технология, это инструмент повышения производительности труда. Кто-то им может воспользоваться уже сегодня и получить желаемый результат, а кому-то понадобится еще лет 10–20, чтобы понять, как и где можно эту технологию использовать.

В мае премьер-министр Медведев, выступая в Петербурге на юридическом форуме, заявляет о необходимости правового регулирования блокчейна. “Было бы желательно, чтобы, когда мы вплотную начнем соприкасаться с так называемым блокчейном, распределенными сетями, мы хотя бы представляли себе, как будут выглядеть основные параметры регулирования, какова здесь роль национальных законодательств, даже при понимании того, что сам блокчейн – это абсолютно автономная система… (но) … в человеческом обществе все сложнее”.

Опять-таки в качестве комментария позволю себе для начала немного улыбнуться: законодательно регулировать технологию блокчейна – это как законодательно ограничить действие закона всемирного тяготения, а потом приходится грустить – все, что способна “родить” российская власть, это зарегулировать и чуть позднее запретить.

В июне на экономическом форуме первый вице-премьер Шувалов называет три направления, где государство видит возможности использования новой технологии. На первое место, что вряд ли удивительно, ставится задача построения “большого брата” – создание общей платформы для идентификации личности, которая свяжет банковские операции, госуслуги и вопросы безопасности государства. Особенно веселит меня задача идентификации личности в стране, в которой бюрократия не может даже использовать (не то что соединить) базы данных ИНН, СНИЛС, заставляя своих граждан запоминать все эти комбинации, требуя предъявить в качестве единственного подтверждающего документа анахронизм современного мира – бумажный паспорт.

Вот такой “автомат Калашникова” собираются создать наши чиновники. Теперь на основе технологии блокчейн. Ждем появления единственных поставщиков технологических продуктов, которые позволят создать информационную базу с использованием суверенной версии технологии блокчейн: с одной стороны, система (по определению) будет децентрализованной, а с другой (по другому определению) – будет находиться “под колпаком у Мюллера”.

Блокчейн – технология, позволяющая выстроить передаваемую информацию в виде цепочки. При этом каждая следующая запись (блок) содержит информацию о предыдущих записях, что создает распределенную базу данных, так как вся информация содержится одновременно у всех участников данной информационной цепочки, поскольку вся цепочка автоматически обновляется у каждого участника после внесения в нее последних изменений.

Рынок капитала закрывается
Почему России не нужны инвестиционные банки?
2018

В 2012 году Сбербанк за $ 1 млрд купил инвестиционный бизнес “Тройки Диалог” – на свет появился Sberbank CIB. Прошло шесть лет, и Сбербанк принял решение о ликвидации своего инвестиционного подразделения, фактически признав, что миллиард долларов был потрачен впустую. Это не только любопытный бизнес-кейс, но и прекрасная иллюстрация состояния российской экономической политики.

Когда Сбербанк покупал “Тройку”, было понятно, что за этим решением нет бизнес-расчета. Мотивировано оно было весьма прозрачно: за несколько лет до этого конкурент Сбербанка – другой госбанк, ВТБ – купил российский инвестиционный “Дойче банк” [вернее говоря, перекупил весь верхний слой банкиров из этого банка] и смог создать на его основе вполне солидный центр прибыли. Смотреть на то, как конкурент, который мало чем блистал ранее, опережает тебя, амбициозному Герману Грефу было тяжело, и он бросился в погоню.

Как это часто устроено в российских госкомпаниях, желание руководителя – закон для совета директоров (к тому же он в большинстве своем состоял из чиновников, не имеющих бизнес-опыта). Сделка, которая якобы обещала сотни миллионов долларов прибыли, была поддержана.

Но дьявол, как говорится, в деталях. “Дойче банк” был отстроен как западный банк, в котором успех приносит команда – ее ВТБ удалось сохранить (за счет сверхвысокой финансовой мотивации). В “Тройке” команда тоже была неплоха, но основной доход компании приносила деятельность ее лидера, Рубена Варданяна, который снабжал компанию привлекательными, но единичными сделками, в то время как в “Дойче банке” доход приносила вся продуктовая линейка. Я не уверен, что даже пойди Герман Греф на создание специальной системы мотивации работников “Тройки”, ставших сотрудниками Sberbank CIB, ему удалось бы добиться от них столь же внушительных результатов, которые получал ВТБ. Ну а когда стало ясно, что Греф решил загнать инвестбанкиров в прокрустово ложе стандартной премиальной схемы Сбербанка, удержать их стало невозможно (те, кто был акционером “Тройки”, подождали, пока с ними расплатятся по сделке). ВТБ унаследовал от “Дойче банка” полномасштабную технологически отстроенную продуктовую линейку, а за счет своих “дочек” в Лондоне и Франкфурте ему удалось наладить двусторонний обмен с Востока на Запад и обратно – иностранцы покупали российские активы, а россияне – западные. “Тройка” не обладала западными технологиями построения инвестпродуктов, а ее опыт в организации потоков капитала был весьма специфическим, построенным еще в начале 1990-х годов, когда главным для инвесторов было завести деньги в Россию через Кипр, чтобы избежать российских налогов.

Не знаю, думало ли обо всем этом руководство Сбербанка или просто надеялось, что богатой корпоративной клиентуры и практически неограниченных финансовых ресурсов будет достаточно, чтобы Sberbank CIB засиял. Как бы то ни было, успешной для бизнеса Сбербанка сделка по покупке “Тройки” не стала.

Что говорит руководство Сбербанка о причинах ликвидации инвестиционного подразделения? СМИ цитируют зампреда банка Анатолия Попова – он говорит, что рынок капитала в России почти исчез: нет сделок ни по слиянию/поглощению (M&A), ни по первичному размещению акций (IPO). Единственная услуга, по его словам, на которую сохраняется высокий спрос, – хеджирование рисков изменения валютных курсов и процентных ставок.

Развитие экономики любой страны, особенно такой крупной, как Россия, в какой-то момент объективно приводит к тому, что рынок капитала начинает жить своей жизнью. Происходит это независимо от воли и желания властей – здесь не нужно ни указов президента, ни постановлений правительства. Компании и банки нуждаются в профессиональных услугах инвестбанкиров для сопровождения и реализации многочисленных сделок, связанных с движением капитала. Таков объективный ход истории. И здесь с горечью приходится признать, что Россия движется в противоположном направлении. Связано это с двумя факторами.

Во-первых, продолжается огосударствление экономики и превращение ее в экономику, в которой Администрация президента получает полномочия советского Госплана. Зачем российским компаниям нужен рынок капитала, если они не могут осуществить ни одной крупной сделки по покупке или продаже активов без согласования в Кремле? Где вы видите место для инвестбанкиров в сделке по поглощению одной госкорпорацией, “Ростехом”, другой госкорпорации, ОАК? Вы думаете, подписавшего решение об этой сделке президента Путина волнует оценка обеих компаний или адекватность оценки синергетического эффекта? Зачем нужны инвестбанкиры, если значительная часть сделок придумывается и инициируется в кремлевских кабинетах, где одновременно с этим решается, какой госбанк предоставит для этого кредит? Зачем нужны инвестбанкиры, если Центральный банк занимается не только надзором за банками, но и строительством платежной системы “Мир” и Национальной перестраховочной компании? Когда Банк России не только решает, у каких банков нужно отозвать лицензию, но и какие из них заслуживают санации и сколько денег для этого нужно напечатать? Когда он не только решает, какие банки нужно санировать, но и сам занимается разделением их активов на хорошие и плохие, незаметно став владельцем почти половины российской банковской системы? Здесь не то, что инвестбанки не нужны, здесь 98 % простых банков, которых на 1 октября 2018 года в России было 508 штук, являются лишними.

Во-вторых, схлопывание рынка капитала в России – следствие того, что российская экономика все больше изолируется от всего остального мира, что, в свою очередь, является побочным результатом российской внешней политики. Это проявляется в резком сокращении потока прямых иностранных инвестиций в Россию и в оттоке портфельных инвесторов-нерезидентов с рынка внутреннего госдолга. А ведь обслуживание приходящих в Россию иностранных инвестиций давало львиную долю доходов российских инвестиционных банков.

Подумаешь, скажет кто-то, исчезли инвестбанки и рынок капитала – пройдет какое-то время, и они вернутся. К сожалению, рынок капитала – это один из экономических институтов, и здесь, как говорится, ломать не строить – разрушить можно за пару лет, а на воссоздание уйдет десятилетие. Достаточно посмотреть на совсем недалекую российскую историю – полноценные инвестиционные банки в России и рынок капитала появились лишь незадолго до финансового кризиса 2008 года, после того как российская экономика несколько лет подряд росла со скоростью 7 % в год, после того как в западных университетах прошли обучение тысячи россиян, сотни из которых пришли работать в банковские учреждения Европы, Америки и России, после того, как руководители крупнейших российских банков и компаний прошли “курс молодого бойца” и научились общаться с иностранными инвесторами, не пугая их своими привычками и странностями.

Посмотрите, с какой легкостью в 2013 году Минфин сломал систему обязательных пенсионных накоплений, сославшись на то, что пенсионные фонды должны сменить свою организационную форму. Изначально нам сказали, что это на год и конфискованные накопления Минфин вернет. Потом случился Крым, и Минфин заявил, что он не только не вернет отобранное (все пойдет на Крым), но и продолжит отбирать пенсионные накопления в последующие годы. К 2013 году система пенсионных накоплений худо-бедно набрала обороты и начала не только собирать деньги, но и активно инвестировать их, пенсионные фонды стали крупнейшими покупателями корпоративных облигаций на российском рынке. Ликвидировав накопительную систему, Минфин не только лишил россиян полутора триллионов рублей пенсионных накоплений, но и сломал систему формирования “длинных денег” и их трансформации в инвестиции. Прошло пять лет, и ничего взамен правительство создать не смогло. Разговоры об индивидуальном пенсионном капитале то возникают, то утихают; в лучшем случае новая система заработает в 2020 году, а на полную мощность выйдет еще лет через 7–8 – то есть полноценная накопительная составляющая в российской пенсионной системе возникнет примерно лет на 15 позже, чем это планировалось. Конечно, на пенсию министра финансов Антона Силуанова, который аккурат в 2028 году достигнет пенсионного возраста, это никак не повлияет, но пенсии миллионов россиян окажутся гораздо меньше, чем могли бы быть.

Ну а российские инвестбанкиры лишились не только заработков, но и работы.

Зачем Россия кредитует другие страны?
2018

Предоставление кредитов другим странам было нормальной практикой для многих государств еще лет 40–50 назад. Если смотреть обобщенно, то можно выделить две группы кредитов – товарные и финансовые. С финансовыми разбираться проще всего – одна страна дает другой “живые” деньги, которые нужны получателю для сбалансирования бюджета или платежного баланса. Как правило, такие кредиты предоставляются странам, попадающим в серьезный долговой кризис, и тогда наиболее богатые страны выступают в качестве доноров, поддерживая МВФ или Всемирный банк. Другой вариант – когда страна-кредитор преследует экономические или геополитические цели, например, возможность размещения военных баз или космодрома, или получение доступа к природным богатствам в стране-заемщике, или создание благоприятных условий для экспорта капитала из страны-кредитора в страну-заемщика.

Количество и объемы таких кредитов в мире постепенно снижаются, т. к. основной проблемой для стран-кредиторов является обеспечение возврата предоставленных средств – у государств практически нет никаких рычагов давления друг на друга. Выхода два: или перевод такой помощи под зонтик международных организаций или банков, кредиты которых замещают государственные кредиты, или прощение долгов. Для того, чтобы идти по второму пути не нужно ничего, чтобы идти по первому – нужно иметь “дружественную” организацию или банк, которые могут такой кредит дать. Для США – это МВФ, для Китая – недавно созданный Азиатский банк инфраструктурных инвестиций, AIIB, для России – банк Евразийского союза.

Россия предоставляет финансовые кредиты в крайне ограниченных объемах, всегда преследуя прозрачные политические цели[58]58
  В федеральном бюджете России предоставление финансовых и товарных кредитов другим странам засекречено, поэтому собрать полную информацию практически невозможно.


[Закрыть]. Вспомните покупку украинских облигаций в последние месяцы президентства Януковича на сумму $ 3 миллиарда (и обещание докупить еще на $ 12 миллиардов) с очевидным желанием удержать его у власти. Или громко озвученные предложения предоставить кредиты Кипру, Греции, Исландии в период финансового кризиса 2008–2012 годов с целью приобрести “право вето” в Евросоюзе. Весьма своеобразной формой финансовых кредитов является продажа российскими компаниями нефти Белоруссии по внутренним российским ценам (без уплаты экспортной пошлины), что позволяет соседям хорошо заработать на экспорте нефтепродуктов, произведенных на белорусских предприятиях. Цель России и в этом случае ни для кого не является секретом.

Другой вид кредитов – товарные – связан с поддержкой экспорта своей собственной продукции. Практика предоставления таких кредитов хорошо понятна: страна-заемщик не получает ни копейки “живых денег”, а получает от страны-кредитора набор товаров, который в рамках переговоров приобретает стоимостную оценку.

Товарные кредиты, в свою очередь, также можно разделить на две группы: связанные с экспортом военной и гражданской продукции. Практика предоставления “военных” кредитов в СССР была связана с желанием продвинуть границы социалистического мира как можно дальше, и, естественно, получатели таких кредитов всерьез никогда не собирались их возвращать. Именно с этим связано их списание на общую сумму около $ 140 миллиардов. У постсоветской России долгое время не было никакой идеологии, которую она хотела бы продвинуть в другие страны, поэтому новые кредиты давались, как правило, надежным заемщикам, хотя и здесь были свои проколы. Так, после списания в 2004 году задолженности Ирака Советскому Союзу на сумму около $ 9 миллиардов, за следующие пару лет Россия “умудрилась” предоставить Саддаму Хуссейну вооружений еще на сумму более $ 12 миллиардов долларов, которые также пришлось списать.

В развитых странах функцию кредитования экспорта гражданской продукции выполняют или обычные коммерческие банки, или специально созданные агентства по поддержке экспорта, которые могут гарантировать экспортерам возврат кредитов и процентов. Россия неоднократно пыталась создать такой банк или учреждение, но ни разу не смогла добиться хорошего результата – главным образом потому, что в предоставляемых кредитах закладывались слишком большая политическая составляющая и слишком маленькая коммерческая. С российскими банками тоже все ясно: слишком высокая стоимость пассивов из-за высоких депозитных ставок и короткие сроки депозитов не позволяют выдавать длинные кредиты по низким ставкам.

Проблема дороговизны кредитов, получаемых внутри России, очень сильно сказывается в ходе различных международных тендеров по строительству инфраструктурных объектов, в ходе которых российские компании могут выиграть по соотношению цена-качество, но проигрывают за счет гораздо более высоких платежей по уплате процентов.

Несомненно, крупнейшей российской компанией, которая может конкурировать на международном рынке инвестиционных проектов, является “Росатом”, у которого стоимость одного энергоблока может превышать $ 5 миллиардов, а срок необходимого кредита растягиваться на 30–35 лет. Вряд ли какой российский банк сегодня может дать “Росатому” кредит на такой срок в сумме $ 10–20 миллиардов, не нарушая надзорные ограничения. А если бы и смог, то процентные платежи по такому кредиту могли бы быть сопоставимыми с суммой кредита. Вот и придумала госкорпорация схему, в которой кредитором строительства АЭС в других странах выступает федеральный бюджет. Кредиты, которые получают страны-заемщики, являются более чем льготными – помимо длинных сроков в них закладываются низкие процентные ставки (3 % годовых в случае Египта), которые к тому же начинают начисляться только после ввода станции в эксплуатацию.

Выгодно это России или нет? Думаю, здесь нет однозначного ответа. С одной стороны, такая схема позволяет поддерживать загрузку предприятий атомной отрасли и сохранять кадровый потенциал, осуществлять необходимую модернизацию оборудования и разработку новых типов реакторов. Ломать, как известно, не строить. Печальный опыт начала 90-х наглядно продемонстрировал, что разрушение производственного потенциала идет гораздо быстрее, чем многим думается, а его восстановление – намного медленнее.

С другой стороны, отсутствие прозрачной информации об условиях предоставления кредитов, о гарантиях их погашения, о рентабельности этих проектов для “Росатома” не позволяет провести анализ даже “на пальцах”. Так, например, погашение кредита, который будет предоставлен Египту ($ 25 млрд на строительство АЭС), ни в коей мере не будет гарантировано бюджетом этой страны, а будет осуществляться за счет выручки от продажи электроэнергии. С учетом того, что тарифы на энергию в Египте регулируются государством и зачастую удерживаются на уровне ниже себестоимости, спрогнозировать развитие ситуации на несколько десятилетий вперед, конечно, невозможно. А бюджетный кредит “Росатому” на строительство АЭС в Турции, вообще, может быть безвозвратным, т. к., по условиям контракта, “Росатом” будет являться собственником построенной станции со всеми вытекающими отсюда рисками и дополнительными издержками.

Последняя “новость”, пришедшая из правительства и связанная с кредитованием других стран, звучит крайне настораживающе: Минфин предложил прокредитовать строительство АЭС в Египте из средств Фонда национального благосостояния (ФНБ). Причин для настороженности две. Во-первых, если федеральный бюджет утверждается Государственной думой и его секретные статьи проходят хотя бы какое-то обсуждение и экспертизу, то использование средств ФНБ целиком отдано на откуп правительству, которое не обязано ни перед кем отчитываться. И с этим связана вторая причина для настороженности. Ставшие известными условия кредита могут вполне привести к тому, что ФНБ в лучшем случае ничего не заработает на этом кредите (а даже 2 %-ный доход за 35 лет должен дать Фонду сумму процентов, равную сумме предоставленного кредита), в худшем же – может просто потерять существенную часть предоставленных средств. В конце-концов министр финансов распоряжается не собственными средствами, а государственными, поэтому вопрос о возвратности и доходности египетского проекта можно и нужно обсуждать. Сегодня вложения в абсолютно надежные американские гособлигации дают доходность 3,4 % годовых, тогда как предполагаемое финансирование египетской АЭС под 3 % годовых, да еще с отсрочкой выплаты процентов на 10 лет (период строительства станции), является заведомо менее привлекательным с финансовой точки зрения. Вложения в американские облигации в таком сценарии дадут доход на 40–60 % больше (в зависимости от графика погашения долга, который мы не знаем). Готов поверить, что, с точки зрения государственных интересов, пониженная доходность египетского проекта может чем-то компенсироваться, но чем именно – чиновники не говорят.

Поведем итог: предоставление кредитов другим странам вполне может быть приемлемым инструментом внешней политики и поддержки российской экономики. Но для того, чтобы оценивать эффективность таких кредитов, нужно, чтобы внешняя политика и условия кредитов были понятными и прозрачными.