Текст книги "Русское экономическое чудо: что пошло не так?"

Мешает ли дорогая нефть реформам?
2018

Любой разговор о российской экономике неизбежно наталкивается на нефтяную тему. Действительно, половина нашего экспорта – это нефть, почти половина доходов федерального бюджета – это нефть, треть грузового транспорта (железная дорога и трубопроводы) – это нефть.

Нефть – это курс рубля и цены в магазинах, это резервные фонды Минфина и зарплат бюджетников. Падение мировых цен на нефть в лучшем случае приводит к резкому замедлению российской экономики, как это было в конце 2001 – начале 2002 года, в худшем – к полномасштабному кризису, как это было в 1998, 2008, 2014–2015 годах. А рост цен на нефть… И тут неизбежно возникает пауза, потому что связи и зависимости не столь очевидны.

Понятно, что дорогая нефть укрепляет рубль и наращивает валютные резервы. Но вот как она влияет на все остальное? На экономический рост? На уровень жизни населения? И, боюсь, мой ответ прозвучит странно – “не очень сильно”. Главным образом потому, что одновременность не обязательно означает зависимость.

Вспомните первые годы после кризиса 1998-го, когда экономика России рванула вверх, когда по всей стране возникали новые предприятия, когда физические объемы добычи нефти выросли на 50 %, а производства металлов – на треть.

Собственно говоря, тогда нефтяные цены лишь отросли до среднего уровня середины 90-х. Ни о каких нефтяных сверхдоходах речь не шла, рост экономики и доходов населения стимулировался другими факторами, в первую очередь, накопленным в 90-е годы потенциалом экономической свободы, потенциалом относительно либеральной рыночной экономики. И напротив, когда в 2012–2014 годах нефтяные цены снова выскочили выше 100-доларовой отметки, российская экономика начала стремительно тормозить, поскольку процесс “кошмарения” бизнеса приобрел такие масштабы, что только самые отчаянные бизнесмены готовы были рисковать своими деньгами и вкладываться в долгосрочные проекты.

Расхожая фраза об “унизительной сырьевой зависимости” российской экономики настолько засела в головах, что на этот фактор политики и многие эксперты готовы списывать все подряд. Забывая, однако, что Россия далеко не единственная страна в мире, где добыча и экспорт сырья являются основой экономики.

Они отказываются смотреть на Норвегию, где роль углеводородов в экономике не менее значима, чем в России, что не мешает этой стране иметь самые большие в мире резервы, которые накапливаются в интересах будущих поколений, занимать самые высокие места в индексах конкурентоспособности и иметь один из самых высоких уровней жизни в мире.

Или на Канаду, которая активно разрабатывает природные ресурсы с целью их экспорта в Америку (чем вам не аналогия России и Китая), но при этом имеет огромный стремительно растущий сектор высоких технологий и является одной из наиболее привлекательных стран для эмигрантов со всего мира.

Или на Австралию, которая на пустом месте за четверть века создала третью в мире по величине индустрию управления активами, опирающуюся на систему обязательных пенсионных накоплений (которую никому в голову не пришло национализировать!).

Или на Катар, который активно вкладывается в развитие индустрии высшего образования и помог создать у себя филиалы дюжины международных университетов, среди которых Университет Карнеги Мелон и Университет Джорджтауна, и который проспонсировал размещение у себя отделения наиболее сильного американского исследовательского центра – Института Брукингса, хотя вполне мог бы навесить на него ярлык “иностранного агента”.

Или на Саудовскую Аравию, которая устами наследника престола неожиданно не только объявила о своем намерении осуществить трансформационный рывок, сосредоточив усилия на диверсификации экономики и демократизации общественной жизни, но и стала активно демонстрировать, как это делается. (Кстати, не стоит забывать и США, которые занимают первое место в мире по добыче газа и делят поочередно места в первой тройке по добыче нефти с Россией и Саудовской Аравией). Одним словом, на те страны, которые нашли пути и способы обратить наличие природных ресурсов на благо не только всей остальной экономики, но и всего населения.

Конечно, “в ответ” на приведенные выше примеры можно найти не меньшее количество других. И тех, которые будут рассказывать о полной однобокости экономики, где ничего другого, кроме сырья, нет. И тех, которые после (не)продолжительного бума в сырьевом секторе попали в стагнацию. И тех, кто в силу исчерпания запасов природных ресурсов, построил несырьевую экономику.

Одним словом, нужно хорошо понимать, что наличие у страны большого количества природных ресурсов не является залогом ее успехов или неудач, причиной развитости или неразвитости несырьевых секторов. Ключевым фактором, который влияет на состояние и структуру экономики, является экономическая политика властей, их желание или нежелание менять что-либо в стране, стремиться или не очень к изменениям в структуре экономики.

Здесь тоже нет чудес. Большинство политиков в мире руководствуются принципом “не буди лихо, пока оно тихо” и не готовы идти на решительные изменения в политике тогда, когда ситуация представляется спокойной и комфортной. Любые реформы и изменения нарушают баланс сил и интересов, которые могут неизвестно как аукнуться. Поэтому лучше перебдеть, чем недобдеть, и “не сделаешь – не ошибешься!”.

В этом отношении Владимир Путин – абсолютно предсказуемый политик. Его нежелание что-либо менять и перестраивать уже давно стало фирменной чертой кремлевской политики в любой области, а в части экономической политики стало фундаментальным принципом после возвращения в Кремль в 2012 году.

С одной стороны, этому способствовало то, что из кризиса 2008–2009 годов Россия смогла выйти, ничего принципиально не меняя: главным, если не единственным инструментом антикризисной политики стало массированное увеличение бюджетных расходов за счет использования накопленных ранее фискальных резервов.

С другой – резкое обострение международной обстановки после присоединения Крыма и развязывания вооруженного конфликта в Донбассе привело к тому, что для Кремля внутренние проблемы страны неизбежно отошли на второй план. Тем более, что из кремлевских кабинетов ситуация не выглядит совсем плохой: экономика перестала падать и начала пусть и медленно, но расти, население стоически отреагировало на 10 %-ное снижение уровня реальных доходов и не выразило никакого значимого протеста в отношении продления президентских полномочий Владимира Путина. И самое главное: нефтяные цены снова пошли вверх, что позволяет Минфину интенсивно накапливать резервы, которые гарантируют возможность привычного решения всех будущих потенциальных проблем – нужно просто дать денег.

В составе нового российского правительства очевидно отсутствуют “идеологи”, то есть люди, которые могли бы предлагать те или иные реформы (пусть даже в узких “технократических” рамках, когда трогать политические вопросы запрещается), не говоря уже о том, что там нет людей, готовых спорить с президентом, настаивая на своей правоте.

Алексей Кудрин, пропагандировавший реформы на протяжении последней пары лет, обменял реформаторские порывы на очень даже приличный кабинет в здании на Зубовском бульваре. Правительство отказалось от разработки какой-либо программы, заявив, что главной целью является выполнение майского указа президента, который, вообще-то, не требует проведения реформ. В такой ситуации я просто не понимаю, кто, когда и почему может в ближайшее время инициировать реформы в России. Независимо от того, какими будут цены на нефть.

Экономика устойчиво слаборастущая
2017/2018

У российской экономики большой запас политической прочности. Даже после существенного падения доходов за время последнего кризиса россияне живут сегодня лучше, чем 10 лет назад. Экономика следующего цикла будет слаборастущей, но устойчивой. Владимир Путин не изменит авторитарным и антизападным принципам, на которые опирался в предыдущие 18 лет, а значит, не пойдет на глубокие реформы. Технократические реформы, напротив, весьма вероятны, но их эффективность будет крайне низкой. Умеренное смягчение денежной политики могло бы подстегнуть рост, но не будет поддержано экономическими властями. Наибольший риск – серьезная рецессия в мировой экономике, но этот сценарий, как и сценарий существенного ужесточения санкций, выглядит маловероятным.

После 18 марта нас неизбежно ожидает новый облик президента Путина, однако в действительности в его политике вряд ли случатся перемены, которые развернут ее на 180 градусов. Владимир Путин отличается устойчивостью взглядов, принципов и ценностей. И чтобы заняться прогнозами, мы должны вычленить те тренды, которые определяли развитие России в течение 18 путинских лет. Для меня такими трендами являются:

– нарастание военно-политического противостояния с западным миром, приведшее к тому, что Россия, по сути, стала страной-изгоем, которую соседи воспринимают как угрозу;

– последовательное усиление авторитарности режима и консолидация всей власти в руках узкого круга людей, которые решают, кто будет членом парламента, а кто – губернатором, сколько денег достанется тому или иному региону и на что эти деньги можно потратить;

– повышение роли силовых методов в российской политике и окончательное присвоение “тайной полицией” – ФСБ – роли “первой скрипки” в этом;

– ограничение базовых конституционных прав и свобод граждан, включая право избирать и быть избранным, право на свободу слова, собраний и уличных митингов;

– последовательное разрушение системы защиты прав собственности, что привело к нежеланию российского бизнеса инвестировать в развитие страны.

Базовый прогноз состоит в том, что все эти тренды продолжат оказывать свое разрушительное воздействие. Вместе с тем, к 2024 году Владимир Путин должен будет ответить на вопрос: а что, вернее кто, дальше? Я вижу четыре базовых сценария.

Первый: сохранение Владимира Путина в качестве того единственного человека, который принимает все ключевые решения. Второй: превращение его в российского Дэн Сяопина, который, осознав нежизнеспособность политической модели, организует настоящий круглый стол с участием представителей всех политических и общественных сил, на котором будут выработаны контуры будущей системы и правила переходного периода, что позволит России войти в новую политическую эпоху в 2024 году.

Третий и четвертый варианты подразумевают, что Путин последует примеру Бориса Ельцина и выберет своего преемника. Разница между этими сценариями состоит в личности этого преемника: в третьем варианте мы подразумеваем более либерального политика, условного “Медведева”, в четвертом – более консервативного, условного “Рогозина”.

Ключевым вопросом станет способность этого наследника удержать в руках власть. Ни “Медведеву”, ни “Рогозину” не удастся сохранить существующую систему в неизменном виде. Это будет нарушать сложившееся равновесие и приведет к ущемлению интересов влиятельных групп, которые начнут борьбу за сохранение своих позиций. С другой стороны, непонятно, каким образом “Медведев” или “Рогозин” выстроят свои отношения с ФСБ и смогут ли как минимум договориться о невмешательстве тайной полиции в политическую жизнь страны.

Пока нет оснований считать, что экономическая ситуация в России настолько плоха, что недовольство населения сможет стать двигателем политических изменений.

Даже после 10 %-ного падения уровня потребления в 2014–2016 годах россияне живут материально гораздо лучше, чем 10 лет назад. Кроме того, население России гораздо более терпеливо, чем многим думается. Будучи пропитанными пропагандой, они верят, что России угрожает треклятый Запад, и готовы ради этого терпеть. Тем более что ничего катастрофического не происходит: предприятия не закрываются, бюджетная сфера (образование, медицина) продолжает работать, транспорт продолжает ходить.

Худо-бедно экономика будет расти на 1–2 % в год, что (в среднесрочной перспективе) будет генерировать слабый приток новых бюджетных доходов и позволит затыкать наиболее узкие места. Жесткое бюджетное правило позволит в этом году Минфину удвоить свои ликвидные резервы, доведя их до 100 млрд долл., что является хорошей “подушкой безопасности”. Экономика будет слаборастущей, но устойчивой.

Главная угроза – резкий спад в мировой экономике и падение физического спроса на сырье, но этот сценарий является маловероятным. Даже циклический спад в США и Европе не приведет к спаду всей мировой экономики: эти спады, как правило, являются короткими и неглубокими, а основными двигателями роста сегодня являются Китай, Индия и Африка.

В целом, можно назвать три потенциальных внешних шока, которые могут сильно дестабилизировать ситуацию в российской экономике: 1) финансовые потрясения в Китае, банковская система которого перегружена плохими активами, но пытается поддерживать рост экономики высокой кредитной активностью; 2) резкое снижение цен на нефть; 3) резкое ужесточение экономических санкций.

Но тут нужно сделать оговорку, что при падении цен на нефть в 2014–2015 годах эластичность курса рубля оказалась настолько велика, что рублевые доходы бюджета уменьшились несильно. После перехода к плавающему курсу рубля экономика стала гораздо более гибкой, она быстрее и с меньшими потерями находит новое равновесие, пусть и ценой падения доходов населения и инвестиций.

Неординарным шагом со стороны Путина стал бы резкий поворот в сторону независимого суда, верховенства права. Все это может войти в сценарий, в котором Путин уходит с первых ролей, превращаясь в “мудрого Дэн Сяопина”, но его вероятность я оцениваю невысоко.

Технократические реформы возможны. Все, что предложит Кудрин и что не будет затрагивать суды, политическую конкуренцию, демократические свободы, ограничение личной власти Путина, имеет шансы на реализацию. Собственно говоря, технократические реформы шли на протяжении всего последнего путинского президентского срока. Однако важной особенностью технократических реформ, которые приспосабливаются к авторитарным политическим институтам, является их крайне низкая эффективность.

Основным инструментом ускорения экономического роста, которым располагает Кремль, являются смягчение бюджетной политики (например, повышение цены отсечения для нефтегазовых доходов или повышение предельного размера дефицита бюджета до 2–2,5 % ВВП; 1 % ВВП – это примерно триллион рублей) и финансирование инвестиционных расходов за счет средств из этого источника как в рамках федеральных программ, так и на уровне регионов.

На мой взгляд, с учетом крайне низкого уровня госдолга (15 % ВВП) такая политика не несет никаких потенциальных угроз. Однако Минфин выступает категорически против этого (не аргументируя своей позиции). Поэтому вероятность ослабления денежной или бюджетной политики, на мой взгляд, крайне мала. У Путина весьма высокая степень доверия к Набиуллиной – Силуанову, которые (по его мнению) блестяще справились с кризисом 2014–2015 годов.

Эффект санкций – изоляция от западных финансовых рынков – полностью перестал ощущаться в середине 2016 года. С тех пор российские банки и компании привлекают в огромных объемах долговой и акционерный капитал. Кроме того, ЦБ создал системы ведения валютных корсчетов российских банков, попавших под санкции, что позволит избежать такого жесткого шага (когда и если он случится), как запрет американским и европейским банкам на ведение расчетов для подсанкционных банков.

Наиболее сильный эффект от санкций – фактический запрет на передачу России любых новых технологий. Но его эффект будет накапливаться медленно, а выражаться будет в нарастающем отставании от передовых стран. Что обидно, но не влияет на устойчивость системы.

Новые санкции вряд ли хоть как-то дестабилизируют ситуацию в России. Они будут персональными, т. е. это будет запрет на выдачу виз плюс замораживание активов на территории США. С одной стороны, это никак не влияет на экономическую динамику. С другой – я не очень понимаю, почему вдруг американцы введут санкции в отношении крупнокалиберного бизнеса, условно, Потанина – Михельсона – Лисина и т. д. Если бы их лишили свободы передвижения по миру, то это было бы сильным шагом по внесению разлада в элиты. Но этого не будет. А распространение санкций на Пригожина и путинского массажиста мало что изменит в политической ситуации. С третьей стороны, основная масса российских миллиардеров получает свои доходы от продажи сырья (или телефонных частот, как Евтушенков), ничего другого они делать не умеют. Попытка надавить на Путина обернется для них потерей бизнеса, а они слишком жадные и прагматичные, чтобы бодаться с дубом.

Философский камень экономики
2015

Долгое время люди верили в то, что набором некоторых воздействий можно любой материал превратить в золото. И в мире была даже такая наука – алхимия, которая ставила перед собой эту задачу. Но в какой-то момент ученые договорились между собой принять как аксиому – формулировку, не требующую доказательств – что такое невозможно. И алхимия как наука прекратила свое существование. Примерно то же самое было с вечным двигателем. Или с решением задачи квадратуры круга. И многих-многих других. И происходило это совсем не потому, что сама по себе задача переставала быть интересной и привлекательной, а потому, что человечество накапливало достаточно большой набор знаний и опыта, которые позволяли признать задачу, не имеющей решения.

Все это я пишу потому, что, на мой взгляд, дискуссия о том, “что бы такое сделать с российской экономикой, чтобы она начала быстро и устойчиво расти” перешла в очень похожее состояние. Нет, эта задача, безусловно, имеет решение. Хотя на ее пути лежат весьма серьезные препятствия, о которых эксперты в дискуссиях о долгосрочных перспективах нашей страны не любят говорить. Достаточно вспомнить, например, о демографических характеристиках России: наша страна входит не просто в период быстро снижающейся численности населения, но и в период радикальных изменений возрастной структуры населения, когда численность пенсионеров будет расти, а численность работающего населения – снижаться.

Или задуматься о том, что сегодня Россия не производит практически ничего нужного всему остальному миру, за исключением сырья и продуктов его первичной переработки – доля углеводородов, металлов, первичной химии, удобрений, леса и древесины превышает 85 % российского экспорта. Я абсолютно не верю в долгосрочный рост с опорой на собственные силы, на внутренний рынок – это время давно прошло, а относительного ускорения добиваются только те страны, которые стремятся к международной экспансии своих товаров и услуг, к включению страны в международные цепочки производства добавленной стоимости. Или посмотреть на географическую карту мира и подумать над простым вопросом: а во сколько обходится России содержание огромной низкозаселенной территории, существенная часть которой находится в холодном климате с долгими зимами? Где крупные сибирские индустриальные центры расположены в трех-четырех-пяти тысячах километрах от портов, на преодоление которых по российским железным дорогам, требуется огромное количество времени и денег.

Конечно, можно бесконечно говорить о том, что у России есть огромный запас природных ресурсов, которые в другой ситуации могли бы стать действенным источником финансовых ресурсов для экономического обновления страны, как, например, это случилось в Норвегии, или Канаде, или Австралии, или Новой Зеландии. Да, но при этом в мире есть гораздо большее количество стран, которые добились успеха, будучи активными импортерами первичных ресурсов, – Япония, Китай, Южная Корея, Швейцария, Польша… Можно долго рассуждать о достоинствах и высокой квалификации российской рабочей силы, которая на поверку (в среднем, а не по отдельности) далеко не столь квалифицирована и образована, да к тому же и развращена сверхвысокими (по сравнению со странами аналогичного уровня развития) зарплатами.

Одним словом, у России, как и у многих стран, есть свои конкурентные преимущества и недостатки. И давайте признаем, что не их комбинация является причиной поистине бедственного положения российской экономики, которая на ровном месте, при весьма комфортных нефтяных ценах, постепенно потеряла всю динамику развития – темпы движения нашей экономической машины начали устойчиво замедляться с конца 2011 года, когда и снижение нефтяных цен, и западные финансовые санкции были даже не на горизонте, а за его линией. И точно так же нельзя сказать, что в последние пару-тройку лет российские власти допустили какие-то серьезные просчеты в своей экономической политике (оставим в стороне декабрьский финансовый кризис – там были ошибки не в самой выбранной политике, а в медлительности ее реализации и абсолютной потере доверия со стороны рынка), которые что-то сломали в ранее хорошо работавшем механизме.

Для меня диагноз нынешнего состояния российской экономики (и Российского государства в целом) прост и короток – государство за последние пятнадцать лет целенаправленно разрушило всю институциональную среду, которая является основой для частной экономической активности. Разрушен фундамент любой экономической системы – институт защиты прав частной собственности. Именно защитой собственности должен заниматься независимый суд и Право-Охранительные (то есть охраняющие право, закон) органы, вместо которых в стране, как паразиты, расплодились многочисленные силовики, контролирующие и надзирающие структуры, весь интерес которых состоит в том, чтобы бесконечно “доить” бизнес, для чего нужно иметь возможность его бесконечно, бесконтрольно и безнаказанно кошмарить. Разрушен механизм федеративного государства, где интересы регионов должны сдерживать аппетиты федерального центра. Разрушен механизм политической конкуренции и сменяемости власти – выборы не только на федеральном и региональном уровне превратились в фарс, где вся борьба идет за то, кому и в какой пропорции достанется абсолютное меньшинство или кто займет “почетное” второе место. Разрушен механизм “четвертой власти” – независимых СМИ, которая должна рассказывать о всех грехах и прегрешениях власти, вытряхивая и перетряхивая их самые хорошо запрятанные интересы, вместо которой страна получила институт пропаганды, успешно промывающей мозги 85 % российского населения, оправдывающей войну, агрессию и убийства.

В ДНК любого частного бизнеса органически встроен ген роста – стремление к расширению своей деятельности, к повышению своей эффективности и вытеснению за счет этого своих конкурентов, к проникновению на новые рынки. Все эти понятия изначально вложены в бизнес-план любой компании. Для реализации таких намерений бизнес должен инвестировать в свое развитие. Но если речь не идет о государственных компаниях, принимая решение об инвестициях в развитие, бизнесмен должен быть абсолютно уверен в том, что результат инвестиций (прибыль и/или выросшая стоимость компании) достанется именно ему. И что в какой-то момент к нему не придет силовик или надзиратель и не сделает сакраментальное предложение “делиться надо!”, от которого, конечно, можно отказаться, но понимая, что после этого шанс попасть под уголовное преследование с возможностью полной потери бизнеса резко возрастает. Или что в другой момент друг или родственник новоназначенного чиновника не заявит о том, что “эта поляна – моя!” и не начнет с помощью административного ресурса вытеснять всех конкурентов. Для противостояния всему этому и нужен независимый суд – потому как только он может и обязан защищать частные интересы любого гражданина страны. Для этого нужны независимые СМИ, потому как только они могут публично рассказать о действиях чиновников. Для этого нужна политическая конкуренция, потому как только в таком случае во власть смогут прийти представители и защитники интересов всех слоев населения, и, в первую очередь, интересов бизнеса, который сможет безбоязненно выступать в роли спонсора тех политиков, которые реально готовы его защищать.

Вот, собственно говоря, и все, что нужно сделать для того, чтобы построить прочный и надежный фундамент, без которого, а это известно не только строителям, нельзя построить надежный дом. В нашем случае – дом экономического роста. И надеюсь, всем хорошо понятно, что фундамент этот – отнюдь не экономический, а стопроцентно политический.

Нравится это российскому президенту или не нравится, но именно в тяжелейшие 90-е годы был построен политико-экономический фундамент новой России. Местами кривоватый. Местами неприукрашенный. Местами и гвозди торчали. Но тем не менее именно этот фундамент обусловил то “российское экономическое чудо”, которое мы увидели после кризиса 98-го. Когда уже в ноябре того же года промышленность начала расти, а к маю 99-го темпы ее роста стали измеряться двузначными числами. Когда за шесть лет – с 1999-го по 2004-й – добыча нефти в России выросла на 50 %, а металлов – на треть (в скобках отмечу, добыча газа выросла тогда всего лишь на 10 %).

Разрушение политических институтов началось в России с того момента, как у Владимира Гусинского государство отобрало НТВ. Уже потом последовал и разгон этой компании. И дело ЮКОСа. И отмена выборов губернаторов. И ТВ-6. И ВСМПО-Ависма. И формирование “партии власти” на основе полномасштабных фальсификаций всего избирательного процесса – от недопуска кандидатов к выборам до запрета на финансирование любых политических проектов, не подконтрольных Кремлю. И Евросеть. И АвтоВАЗ. И “иностранные агенты”. И многое-многое другое.

Мировой опыт наглядно показывает, что прочные экономические институты и устойчивый экономический рост не могут существовать при разрушающемся или “плывущем” экономическом фундаменте (как, впрочем, и наоборот). Россия на протяжении последних пятнадцати лет пыталась доказать обратное. И одно время кому-то даже казалось, что такое возможно – вспомните эйфорию 2006–2007 годов, когда темпы роста приближались к китайским, а удвоение ВВП казалось почти достигнутым. Но… недолго музыка, как оказалось, играла. У всякого механизма – а экономика любой страны это сложный и инерционный механизм – есть свой запас прочности, свой запас кинетической энергии, которая позволяет не разрушаться и даже двигаться вперед при разрушившемся двигателе. К нынешнему дню российская экономика этот запас явно исчерпала и начала тормозить, а военно-политическая авантюра 2014-го лишь усугубила этот процесс.

Если мы хотим всерьез обсуждать, как восстановить экономический рост в России, то мы должны признать, что без строительства прочного политического фундамента: 1) независимый суд, 2) политическая конкуренция, 3) независимые СМИ – эти дискуссии будут абстрактными и бессодержательными.

Только после того как построен фундамент – ну, или, скажу мягче, сделаны решительные шаги по его созданию, которые не оставляют сомнений в отношении самого проекта, – можно вести дискуссию по вопросам непосредственно экономической политики. И предлагать разделить “Газпром” на добывающую компанию (или две?) и газотранспортную, что давно уже сделано в нефтяной отрасли и ничего, кроме плюсов, ей не принесло. И предлагать приватизировать “Роснефть”. Или, напротив, превратить ее в российский аналог норвежского “Статойла”, которому будут априори отданы лицензии на все нефте– и газовые месторождения, но который будет обязан, во-первых, привлекать партнеров во все свои проекты, отдавая им, в среднем, не менее половины акционерной доли в обмен на инвестиции в совместный проект, и во-вторых, отдавать все свои доходы не в не прозрачную кормушку Кремля под названием “Роснефтегаз”, а в Фонд национального благосостояния или в Пенсионный фонд.

Только после этого имеет смысл обсуждать вопрос о том, стоит ли поддерживать выдвижение Алексея Кудрина (со всеми им наработанными в рамках КГИ инициативами) на пост премьер-министра, и насколько эффективнее окажется он, чем действующий премьер. После. А не до. Потому что если Кудрина, как он этого сам страстно желает, назначат премьер-министром сегодня, то построить очень красивый дом при полном отсутствии фундамента ему не удастся. Вернее, удастся, если он сможет преодолеть закон всемирного тяготения. Но этого, как и найти философский камень, не удалось еще никому. Так стоит ли тратить силы на поиск того, чего не существует? На поиск потерянного пятака под фонарем? Вернее, стоит ли делать вид, что можно найти другой ответ, а не тот, который и так хорошо известен всем? Но слышать который Кремлю не хочется?