Текст книги "Происхождение марксистской психологии"

§ 2. Обладает ли психика пространственной протяженностью?

В докладе «Современная психология и марксизм» Корнилов, противопоставляя свои марксистские взгляды на психику взглядам Челпанова, выступает против утверждения Челпанова о непространственности психики. При этом, однако, Корнилов повторяет, только немного видоизменив, свою прежнюю реактологическую, энергетическую аргументацию. Это подтверждается прямым сопоставлением того, что писал по этому вопросу Корнилов в докладе на первом съезде и в «Учении о реакциях».

Действительно, в 1921 г. в первом издании «Реактологии» Корнилов писал: «Мозг есть орган психической деятельности, а отсюда не менее правильным является и то, что психика и психические процессы суть, несомненно, явления пространственного порядка, поскольку этот признак может быть применен вообще ко всякому энергетическому процессу и явлению» [10, с. 141]. Здесь логика Корнилова ясна: психика есть явление энергетическое, следовательно, пространственное.

В январе 1923 г. ту же мысль о пространственности психики Корнилов выводит уже из марксистского понимания психики как свойства наиболее организованной материи [12, с. 44]. Психика материальна, следовательно, пространственна – вот логика Корнилова– марксиста. Но даже и здесь, заявляя себя марксистом, Корнилов не может обойтись без энергетической трактовки психики, стремясь тем самым показать лишний раз соответствие марксизму своего взгляда на психику как на проявление физической энергии:

«Психические процессы должны быть признаны пространственными не в том, конечно, смысле, что относительно психических процессов можно было сказать, что они находятся вправо или влево и т.д., – возражение, обычно приводимое защитниками непространственности психических процессов. На все это можно было бы возразить лишь одно, что если вышеуказанные предикаты неприменимы к психическим процессам, то одинаково они неприменимы и к физическим процессам энергетического порядка: если мы не можем сказать – толстые или тонкие мысли и т.п., то одинаково мы не можем сказать – толстый или тонкий магнетизм и т.д. Пространственное понимание психических процессов говорит лишь о том, что эти процессы (особенно если мы будем понимать их энергетически) локально связаны с тем или иным телом, в данном случае с органическим телом, и этого вполне достаточно, чтобы применить к этим процессам категорию пространственности» [12, с. 44-45].

Если исходить только из этих слов Корнилова, то может создаться впечатление, что новым и неожиданным аргументом о магнетизме и энергии Корнилов опровергает Челпанова, который, как известно, в соответствии с постулатами эмпирической психологии всегда утверждал, что непространственность психики является ее отличительным свойством по сравнению с пространственным, протяженным, материальным миром. Кроме того, из слов Корнилова можно сделать вывод, что Челпанов доказывал тезис о непространственности психики с помощью двух критериев (показателей, аргументов): 1) про мысль нельзя сказать, что она имеет форму («толстая или тонкая») и 2) что она расположена в пространстве («находится справа или слева»).

На самом же деле Челпанов в книге «Мозг и душа» указывает не два, а три критерия пространственности (пространственной протяженности): 1) положение или место в пространстве; 2) наличие формы; 3) возможность, способность двигаться, совершаться в пространстве [39, с. 22-23]. О том же, заметим, пишет Челпанов и во «Введении в философию» [38, с. 144], во всех, начиная с первого, изданиях работы «Мозг и душа» и даже в «Учебнике психологии» [40, с. 4-5]. Так что Корнилов невольно или сознательно исказил аргументацию Челпанова. Аргумент Челпанова с магнетизмом также содержится во всех изданиях работы «Мозг и душа».

Согласно Челпанову психические явления ни одним из этих трех свойств (проявлений пространственности) не обладают. С точки зрения Челпанова, психические процессы все же совершаются, происходят, но не в пространстве, а только во времени, в противном случае трудно было бы объяснить, чем же занимаются психологи-экспериментаторы, в частности, при исследовании времени (скорости) реакции.

Мало того, Челпанов в книге «Мозг и душа» разбирает также аргумент с магнетизмом (!), доказывая, что энергия так же, как и другие материальные явления, обладает пространственной протяженностью, в данном случае по третьему критерию (совершается в пространстве). В характерной для себя диалогической манере Г.И. Челпанов пишет: «Есть одно явление в физическом мире, которое всех неопытных в философском мышлении в состоянии поставить в большое затруднение. Я имею в виду такое явление, как электричество, магнетизм. Многие не понимают, как это к электричеству и магнетизму применимы категории протяженности. Мне часто приходится слышать возражение: «Ведь не скажете же Вы, что электричество толстое, круглое, четырехугольное, широкое, следовательно, нельзя сказать, что категории протяженности применимы к подобным явлениям». Это затруднение решается следующим образом. Какие явления мы называем явлениями магнетизма? Мы имеем магнит и кусок железа, и между ними находится маленькое промежуточное пространство. Когда это промежуточное пространство сделается еще меньше, то железо начинает двигаться. Вот это движение в пространстве до соединения с магнитом мы и называем явлением магнетизма. Явление магнетизма, как это легко видеть, есть явление, совершающееся в пространстве» [39, с. 102].

Челпанов, опытный полемист, в споре с Корниловым решил просто не повторять свои аргументы многолетней давности, бросая тем самым своему оппоненту упрек в некомпетентности. Вместо этого Челпанов использовал [см. 42, с. 8] более подходящий для того времени прием, взяв себе в сторонники … Н.И. Бухарина, который в популярном в то время марксистском учебнике писал:

«Мы вообще различаем между двумя родами явлений. Одни имеют протяжение, занимают место в пространстве, воспринимаются нашими внешними чувствами – их можно видеть, слушать, осязать, пробовать на вкус и т.д. Их мы называем материальными явлениями. Другие не занимают места в пространстве, их нельзя нащупать или увидеть. Такова, например, человеческая мысль, или воля, или ощущение. Что они существуют – всякий знает отлично сам по себе» [5, с. 51]. «Такие явления называются психическими, в просторечии духовными» [5, с. 52].

Таким путем Челпанов показывает, что Корнилов не знаком с точкой зрения Бухарина, с его книгой, первое издание которой вышло еще в 1921 г.! Тем самым ставятся под сомнение слова А.В. Петровского о том, что Корнилов «с историческим материализмом был знаком очень бегло и главным образом в бухаринском изложении» [26, с. 59], ибо даже о «беглом знакомстве» с работами Бухарина было бы говорить большим преувеличением.

Если бы Челпанов упрекнул Корнилова в незнании «Мозга и души», то это могли бы оценить не столько как минус, сколько как плюс корниловской эрудиции. Другое дело Бухарин, в первой половине 20-х годов активный политический деятель, виднейший теоретик партии большевиков!

Как же Корнилов отвечал на эту критику, когда на стороне Челпанова оказался (очевидно, совершенно для Корнилова) Бухарин?

В этой ситуации у Корнилова было два разумных выхода: либо признать, что из непространственности психики вовсе не следует жестко и однозначно ее дуалистическое или метафизическое понимание, либо, настаивая на своей логике, объявить дуалистом, метафизиком, идеалистом и т.д. не только Челпанова, но и Бухарина. Корнилов выбирает нечто среднее, тем самым не столько проясняя, сколько еще больше усложняя и запутывая проблему.

Приведя свои слова о пространственности психики, высказанные еще в «Учении о реакциях человека», и цитированные нами выше слова Бухарина, Корнилов соглашается: «В самом деле, противоречие полное, здесь проф. Челпанов документально устанавливает, что это так. Но вот в чем суть, что это положение о пространственности или непространственности психических процессов есть наиболее спорное положение из всех, ибо на нем и сходятся, и расходятся и марксисты, и немарксисты. В самом деле, вот проф. Челпанов как психолог сходится в этом отношении во взглядах с Бухариным, но любопытно, что и тот рефлексолог, против которого направлены тезисы проф. Челпанова, акад. Павлов тоже держится тех же воззрений о непространственности и даже больше – беспричинности психических процессов. Но то же самое подтверждает и Енчмен.

Оказывается, отрицание пространственности психических процессов вовсе не гарантирует того, что человек является последовательным марксистом, ибо таковым никак нельзя назвать ни Енчмена, ни Павлова, ни тем более уже проф. Челпанова с его «Мозгом и душой». С другой стороны, имеется целый ряд авторов, которые, признавая пространственность психических процессов, являются, несомненно, идеалистами: таков известный датский психо-физиолог Леман или Ибервег и др., которые признают и мировую душу, и особую психическую энергию, отличную по самой своей сути и природе от физической и т.п.» [16, с. 235-236].

Эта большая цитата дает нам ясное представление о Корнилове как о полемисте. Если ранее для подтверждения правильности (с точки зрения марксизма) той или иной формулировки достаточно было сослаться на Плеханова, Ленина, Энгельса или Бухарина, то теперь, в щекотливой ситуации, авторитета Бухарина (и других марксистов, марксизма вообще) оказывается уже недостаточно! Характерно, что в своем ответе при изложении различных точек зрения К.Н. Корнилов не сумел назвать хотя бы одного марксиста, который бы говорил о пространственности психики.

Своим ответом К.Н. Корнилов фактически выводит вопрос о пространственности психики за пределы проблемы «психология и марксизм». При этой операции обращает на себя внимание то, что если в докладе на первом съезде тезис о пространственности следует без особых оговорок, как нечто несомненное из понимания Корниловым психики как свойства материи (психика материальна, следовательно пространственна), то в статье «Психология и марксизм проф. Челпанова» у Корнилова вдруг оказывается, что утверждение о пространственности является «спорным» и его можно рассматривать само по себе, независимо от более общего, исходного вопроса о сущности психики.

Но Корнилова, что характерно, больше заботит не логическая, а другая, так сказать, личная сторона вопроса: остается ли он, по-прежнему настаивая на пространственности психики, марксистом? Именно в связи с этим Корнилов специально подчеркивает: «От того что я отрицаю беспространственность психических явлений, а проф. Челпанов признает ее, от этого вовсе ни я не являюсь еще «по недоразумению марксистом», как говорит проф. Челпанов, ни он не является "гуманистическим материалистом"» [16, с. 236]. Здесь, очевидно, Корнилов имеет в виду слова Челпанова в работе «Психология и марксизм» о «полном противоречии» во взглядах «между подлинными русскими марксистами» (Лениным, Бухариным) и «рефлексологами, именующими себя по недоразумению марксистами» – Блонским, Корниловым и Бехтеревым [см. 42, с. 8]. В шестом тезисе Челпанов материализм Фейербаха, Маркса, Энгельса и Дицгена называет «гуманистическим» [42, с. 21].

Для дальнейшей эволюции взглядов Корнилова показательно то, что ни в статье «Путь современной психологии», ни в статье о наивном и диалектическом материализме [19] Корнилов вообще не упоминает проблему пространственности психики. На основе вышеизложенных соображений можно сделать вывод, что к ноябрю 1924 г. Корнилов все-таки осознал недостаточность своей аргументации: он был не в силах спорить по этому вопросу не столько с Челпановым, сколько с Бухариным.

Какое отражение дискуссия между Корниловым и Челпановым по вопросу о пространственности психики нашла в работах отечественных историков психологии?

В работах Е.А. Будиловой [4] и А.А. Смирнова [32] вопрос о пространственности не упоминается вовсе. Зато высказывания Б.М. Теплова и А.В. Петровского примечательны.

Б.М. Теплов полностью приводит в своей статье процитированное нами рассуждение К.Н. Корнилова о пространственности, после чего подводит итог: «Таким образом разрушался один из вреднейших предрассудков, прочно владевших психологами того времени» [34, с. 15]. При этом Б.М. Теплов в первую очередь исходил из того, что позиция К.Н. Корнилова фактически совпадала с позицией И.П. Павлова, который еще в 1913 г. писал, что не может сейчас себе представить, «как было бы можно систему беспространственных понятий современной психологии наложить на материальную конструкцию мозга» [25, с. 221-222]. Разумеется, всю силу подобного аргумента мы можем оценить, только если учтем время написания Б.М. Тепловым статьи – конец 50-х годов. Стоит подчеркнуть, что, как следует из рассуждений К.Н. Корнилова, для него самого совпадение своих и павловских взглядов на пространственность психики не являлось убедительным аргументом в споре.

А.В. Петровский повторяет логику рассуждений Б.М. Теплова, также усиливая правильность точки зрения К.Н. Корнилова авторитетом И.П. Павлова: «Мысль Корнилова совпадает с известным пониманием пространственности психики, содержащимся в трудах Павлова» [27, с. 92].

В наше время мы понимаем, что И.П. Павлов выражал своим вопросом, конечно же, точку зрения и подход физиолога, работающего на стыке с психологией и пытающегося соотнести то, что известно о психических процессах в психологии, с тем, что известно о строении и работе человеческого мозга, всей нервной системы в физиологии. Перед психологией такой задачи может и не быть, и психолог может ограничиться лишь констатацией этой связи, не выясняя конкретно формы и механизма ее проявления. Именно такой подход развивал, в частности, Челпанов, отстаивая в качестве «рабочей гипотезы» принцип психофизиологического параллелизма. Мы полагаем, что рассмотренного нами материала вполне достаточно, чтобы сделать вывод, что позиция К.Н. Корнилова в вопросе о пространственности психики не была обоснованной, прочной и устойчивой по сравнению с позицией и аргументами Г.И. Челпанова ни с точки зрения марксизма, ни с точки зрения чисто научной, логической.

§ 3. Разрешение психофизической проблемы: оценка гипотез параллелизма и взаимодействия

Не менее показательна попытка К.Н. Корнилова сформулировать марксистское разрешение психофизической проблемы. К тому времени, т.е. в 10-20-е гг. ХХ века, в мировой психологической науке общепринятыми, но конкурирующими между собой гипотезами (теориями, учениями) относительно взаимосвязи психических и физиологических процессов были две – параллелизма и взаимодействия [см., в частности, 24, с. 74-75]. Решение этой проблемы Корнилов в докладе «Современная психология и марксизм» начинает с того, что объявляет, что учение о параллелизме находится «в полном противоречии с непосредственным опытом», а теория взаимодействия противоречит «современному естествознанию» [12, с. 46].

Тем самым Корнилов в докладе почти дословно повторяет рассуждения, ранее высказанные им в «Учении о реакциях человека». Вся разница заключается только в том, что в 1921 г. все объяснения Корнилова основывались на понимании психики как энергии, а в 1923 г. – как свойства материи. В «Учении о реакциях» Корнилов с самого начала отбрасывает оба варианта решения психофизической проблемы как неудовлетворительные, но еще не ради утверждения тезиса о материальности психики, а ради доказательства того, что психика является «проявлением», как он пишет, физической энергии: «Что же касается того, как мы должны мыслить отношение этих энергетических процессов, лежащих в основе реакции, к тому, что мы именуем психической стороной реакции, то как бы ни перекидывали мост от одного к другому, – при помощи ли метафизических теорий о существовании особой духовной субстанции, насквозь отличной от того, что именуется материей, с вытекающими отсюда бесконечными в своей многозначной интерпретации теориями психофизического параллелизма, противоречащего непосредственному опыту, или не менее несогласованными теориями взаимодействия, стоящими в полном противоречии с естественнонаучными данными, – ясно одно, что все психическое может быть понято только через однозначную определенность энергетическими процессами, происходящими в протоплазме и нервной системе» [10, с. 14].

Отбрасывая оба варианта решения психофизической проблемы, Корнилов стремится сформулировать свой, третий вариант решения. Но фактически и в «Учении о реакциях», и в докладе на первом съезде Корнилов становится на точку зрения гипотезы взаимодействия, подтверждением чему служат его слова о том, что психика, понимаемая как вид и проявление физической энергии, тем самым должна подчиняться и соответствовать «естественнонаучным данным», т.е. закону сохранения энергии [12, с. 47-48].

Так писал Корнилов в январе 1923 г. Однако в июне он говорит уже о параллелизме [см. 15, с. 20], а в ноябре 1924 г. он столь же убежденно заявляет, что между психическими и физиологическими процессами существует не причинное, а функциональное взаимодействие [см. 31, с. 13-14]. Это соответствует трактовке Челпановым принципа психофизиологического параллелизма. При обосновании своего решения Челпанов опирался на идеи Э. Маха и Авенариуса, указывая: «Когда изменяется физическое явление, то изменяется и соответственное психическое, и наоборот, когда изменяется психическое, изменяется и соответственное физическое явление, и их связь будет только функциональная. В этом смысле мы можем сказать, что мысль есть функция мозга, но с таким же правом мы можем сказать, что и физические явления в мозгу суть функции изменений в психической сфере» [39, с. 144].

Парадоксальность «смены вех» у Корнилова от июня 1921 к июню 1923 и ноябрю 1924 г. заключается еще и в том, что буквально в следующем предложении только что цитированной статьи, отбросив оба варианта, он по-прежнему отказывается признавать теории параллелизма и взаимодействия за содержащийся в них «скрытый дуализм» [31, с. 14]!

Таким образом, критикуя Челпанова за идеализм и метафизику, Корнилов в итоге утверждает точку зрения … Челпанова и называет ее при этом марксистским разрешением психофизической проблемы!

В связи с этим стоит привести оценочные суждения Л.С. Выготского, который подчеркивал, что если в формуле «сознание есть функция мозга» функцию понимать в математическом смысле, то перед нами будет теория параллелизма; если же функцию понимать в физиологическом смысле, то «перед нами материализм». Так что, продолжает Выготский, «когда Корнилов вводит понятие и термин функционального отношения между психикой и телом, хотя и признает параллелизм дуалистической гипотезой, сам незаметно для себя вводит эту теорию, ибо понятие функции в физиологическом смысле им отвергнуто и остается второе» [6, с. 368]; здесь Выготский ссылается на статью К.Н. Корнилова «Психология и марксизм» [15]. Более определенную позицию по вопросу о гипотезе взаимодействия занимал в 1921 году П.П. Блонский, когда писал: «Эта теория взаимодействия находится в коренном противоречии с современной физикой … Если бы мы допустили взаимодействие между телом и душой, то … мы должны были бы отрицать закон сохранения энергии» [2, с. 37]. Собственная неопределенная позиция позволила Корнилову лавировать позже, защищаясь от упреков в механицизме, энергетизме и идеализме [21].

При подготовке доклада «Современная психология и марксизм» перед Корниловым стояла непростая задача «перекрасить» свой былой энергетизм в материализм и марксизм. Корнилов эту задачу понял как задачу по смене не столько методологии, сколько терминологии. В этом плане характерен совет Корнилова Бехтереву, сделанный в середине 1923 г., т.е. уже после того, как Корнилов заявил себя марксистом (этим советом Корнилов вполне мог руководствоваться и сам): определяя позицию Бехтерева, сторонника энергетизма, в форме лозунга «нет материи, а есть энергия», Корнилов замечает, что этот лозунг «чреват своими последствиями, толкая на умозрение: гораздо рациональнее, с моей точки зрения, особенно при решении вопроса о сущности психических процессов, было держаться формулы – «нет энергии без материи», рассматривая психические процессы как свойство материи» [18, с. 22].

Из этих слов хорошо видно, что марксизм был для Корнилова не фундаментом, а «броней» для защиты своих реактологических взглядов от внешних критических воздействий. Впрочем, по сути ту же «политику» проводили и другие отечественные психологи, вынужденные как-то разрешать проблему «психология и марксизм» …

Чтобы лучше оценить уровень научной культуры Корнилова в споре с Челпановым, стоит посмотреть, как ту же проблему о соотношении духа и материи, души и тела решал в дореволюционные годы Н.Н. Ланге. Это сравнение является тем более выигрышным по своей информативности, что Н.Н. Ланге был сторонником гипотезы взаимодействия, а не параллелизма, как Г.И. Челпанов.

В фундаментальной «Психологии» Н.Н. Ланге [24] можно увидеть, насколько Ланге при всем своем критическом отношении к гипотезе параллелизма осторожен, точен и этически безупречен в конечных выводах и оценках в отличие от Корнилова, о философствовании и теоретизировании которого можно сказать словами Ф. Ницше: так философствуют молотом. Н.Н. Ланге, формулируя свою точку зрения, писал: «Автор этих страниц … полагает, что учение параллелизма является ныне неприемлемым для психологии и что оно должно быть заменено другой теорией. Но огромная трудность этой задачи состоит, однако, в том, чтобы, отвергая параллелизм, психология не вошла в конфликт с достоверными результатами физиологии и вообще естествознания» [24, с. 86].

В отличие от Корнилова, смешивавшего философию и психологию в одно невообразимое целое, Ланге ясно различает оба эти уровня анализа, что, кстати, делал и Челпанов. Ланге в самом начале своей работы, при постановке проблемы, писал: «В этом исследовании мы совершенно оставим в стороне собственно метафизические теории, как монистические (материализм и противоположный ему спиритуализм), так и дуалистические, которые признают две разные субстанции – материальную и духовную. Такие учения не могут найти места в «Итогах психологии» [24, с. 74-75].

Следовательно, марксизм как «современный материализм» по данной классификации Ланге следует отнести к метафизической, но не научной (собственно психологической) теории. Между тем Корнилов хотя и признает марксизм монистической теорией, но не считает ее из-за этого метафизической теорией. Вообще «метафизика» у Корнилова есть понятие, обозначающее не определенную область, сферу знания (философию, гносеологию и т.п.), а скорее носящее эмоционально-негативный смысл – умозрение, путаница, противоречивость, бред и т.д.

Продолжая свою мысль, Ланге четко указывает: «Вопросы же, которые мы ставим здесь, касаются не сущностей души и тела, а лишь отношения между духовными и физическими явлениями в животных организмах. Две теории или гипотезы оспаривают в этом вопросе друг друга – теория психофизического параллелизма и теория психофизической причинности (реального взаимодействия между физическими и психическими явлениями)» [24, с. 75]. Из этих слов Ланге помимо прочего следует, что психофизиологическая проблема в ее вариантах в виде гипотез (теорий) параллелизма и взаимодействия считается неметафизической проблемой, в то время как Корнилов обе эти теории однозначно относит к метафизике. Распутывать клубок мыслей и логики Корнилова, все равно что анализировать партию начинающего шахматиста, пытающегося изображать из себя признанного гроссмейстера.

Обратим внимание, что Ланге указывает только два возможных варианта разрешения проблемы души и тела, между тем как Корнилов, как мы уже убедились, и в «Учении о реакциях» [10, с. 14], и в докладе [12, с. 46] отвергает обе гипотезы, стремясь при этом занять какую-то особую третью позицию, сформулировать свой третий путь, третий вариант разрешения психофизической проблемы, но, как мы видели, эта попытка у него оказывается неудачной. Только значительно позже Корнилов смог опереться в поисках «третьего пути» на утвердившуюся в советском марксизме теорию «единства» психических и физических (физиологических) явлений. Так, например, в учебнике 1934 г. Корнилов, отвергая при рассмотрении психофизической проблемы теории параллелизма и взаимодействия, писал: «Единство, но не тождество психического и физического – вот основная формулировка диалектического материализма в этом вопросе» [23, с. 21].

Эту проблему не мог обойти в своей работе Л.С. Выготский. Показывая ее сложность, он писал: «Итак, одну гипотезу называют то 1) монизмом, то 2) двойственностью, то 3) параллелизмом, то тождеством. Прибавим, что возрождающий эту гипотезу круг марксистов (как будет показано ниже): Плеханов, а за ним Сарабьянов, Франкфурт и другие – видят в ней именно теорию единства, но не тождества психического и физического. Как же это могло произойти? Очевидно, что эта гипотеза сама может быть развита на почве тех или иных еще более общих воззрений и может принять тот или иной смысл в зависимости от них: одни подчеркивают в ней двойственность, другие – монизм и т.д.» [6, с. 367].

Что же пишут современные историки психологии по поводу разрешения К.Н. Корниловым с помощью марксизма психофизической проблемы?

У А.В. Петровского [27] и Е.А. Будиловой [4] о трактовке Корниловым гипотез параллелизма и взаимодействия ничего нет. Этот вопрос затрагивает лишь Б.М. Теплов в статье 1960 г. [34]. Теплов вынужден был при этом взять Корнилова под защиту от упрека, брошенного Корнилову Ивановым-Смоленским еще в 1929 (!) г. [9]. В формуле, принятой Корниловым (психика есть свойство организованной материи), ИвановСмоленский увидел не марксизм, а материализм XVIII века, представленный, в частности, Гольбахом и Ламетри. Между тем, указывал Иванов-Смоленский, «начиная с середины прошлого столетия европейская и американская психология базируется на гипотезе психофизического монизма или психофизического параллелизма, что делает позицию Корнилова, солидаризирующегося с психологами не XIX, а XVIII века, совершенно своеобразной» [9, с. 92]. Приведя эти слова, Теплов становится на точку зрения Корнилова, «защищавшего марксистский тезис», а ИвановаСмоленского Теплов упрекает в незнании философии марксизма-ленинизма [34, с. 14].

Как видим, позиция Б.М. Теплова по этому, как и по другим вопросам, освещенным нами в первом и втором параграфах данной главы, состоит в полном принятии точки зрения Корнилова и ее апологии. Разумеется, такая пристрастность, вытекающая, как мы уже знаем, из исходных принципов схемы изложения дискуссии, затрудняет отображение адекватной картины дискуссии, ее содержания и результатов.

А.А. Смирнов излагает точку зрения Корнилова без какихлибо комментариев: «Корнилов, естественно, решительно возражал как против широко распространенной в то время теории психофизического параллелизма, так и против теории психофизического взаимодействия» [32, с. 137]. Может создаться впечатление, что Смирнов стремится лишь к беспристрастному изложению мысли Корнилова, избегая вносить собственные оценки. Эта позиция заслуживала бы всяческой поддержки, если бы точно также Смирнов излагал и точку зрения Челпанова.

В заключение данной главы мы должны подчеркнуть, что Корнилову не удалось противопоставить Челпанову какие-либо серьезные, обоснованные доводы, соображения и аргументы в пользу своей («марксистской») точки зрения на психофизическую проблему. Кроме того, мы смогли наглядно убедиться, что та картина, которую мы находим в работах отечественных исследователей (правота Корнилова-марксиста), обусловлена не результатами конкретного исследования, а жесткими рамками наперед заданной схемы изложения дискуссии.