Текст книги "Кольцо времени"

Поезд «Милан – Ливорно» мягко мчал вниз по итальянскому «сапогу», совершая редкие короткие остановки. Тогда из окна можно было видеть маленькие уютные вокзальчики. Некоторые из них были начала века с чугунными скамейками и желтым колоколом на станции. Когда городские и сельские пейзажи сменились горными, а содержимое бутылки уменьшилось на треть, Юра, меланхолично жуя сыр, заметил:

– На фоне провинциальных итальянских вокзалов можно без особых переделок снимать кино в стиле Феллини и Бертолуччи. Надо только почитать, как это делается.

– Этому, вообще-то, учатся не один год, – заметила Тамара, – но при твоих талантах, я уверена, можно освоить кинематографию и за месяц.

Юра смутился, поняв, что крыть нечем, вздохнул, и взялся за бутылку, чтобы долить себе в стакан еще вина. В этот момент в купе включилось освещение, а пейзаж за окном внезапно погрузился во мрак. Поезд вошел в горный тоннель.

– Куку. Въехали... – сообщил Вовка

– Надеюсь, нас не постигнет участь нашего общего трехвагонного знакомого...

– сказал Стас.

На этих словах поезд вдруг затормозил. Не резко, но довольно решительно. Тамара, поднявшаяся с кресла, чтобы посмотреть поближе, что делается за окном, потеряла равновесие и грациозно повалилась на сидящего перед ней Юру. Даже не мечтавший о таком счастье Юра от неожиданности вульгарно подавился куском апульского сыра, который до этого смаковал с большим упоением. Хохот неуклюже обнимаемой им Тамары слился с его неистовым кашлем и гулкими ударами по спине – Стас решил помочь подавившемуся другу единственным известным ему способом.

Поезд остановился.

– Пардон, мадам, – смог, наконец, хрипло пробормотать Юра, не торопясь, однако, выпускать все еще смеющуюся Тамару из своих объятий. Собственно, она и сама не спешила подниматься. – Стас, инквизитор, дорвавшийся до работы! Ты же не коврик выколачиваешь... Кха... Кха.

– Нет, ну вы видели! Я его, можно сказать, от смерти спас! Да я... кстати, а почему мы стоим?

– Понятия не имею... Для тоннелей и мостов это редкость, – ответил Бондарь и, щелкнув выключателем у двери, погрузил купе в синеватую полутьму. Все вплотную приблизились к окну. Тоннель освещался слабым рассеянным светом.

– Признаться, не самое уютное место во Вселенной... – нарушил молчание Стас.

– Не удивляюсь, что у них здесь поезда пропадают.

– А разве «поезд-призрак» пропал в этом тоннеле? – по Вовкиному лицу явно читалось, что он боится.

– Нет, что ты... – поспешил успокоить его Бондарь.

Тамара уже успела поправить прическу после падения на Юру и теперь внимательно вглядывалась в полумрак за окном. Бондарь встал рядом.

– Тот тоннель был разрушен немецкой авиабомбой. После войны в этой части Ломбардии было прорублено несколько новых тоннелей. Это один из них. Но проходит он как раз в тех самых местах.... Не бойтесь, молодой человек, – Бондарь улыбнулся, – бомбы крайне редко падают в уже готовую воронку. И в прямом, и в переносном смысле.

Вовка вздохнул и тоже стал смотреть в окно. Встречное рельсовое полотно внутри тускло освещенного тоннеля прорезалось непонятной короткой развязкой, ведущей, как казалось, в никуда.

– Наверное, свод измазан сажей от паровозов, проходивших здесь десятки лет назад, – хрипло сказал Юра. Он еще не полностью прокашлялся от съеденного «в два горла» сыра.

Стас тем временем пытался рассмотреть знаки на стенах.

– Обратите внимание, наряду с призывами «Viva Duce!» попадается явная каббалистика, – он указал на несколько непонятных знаков в нижней части стены.

– Да, каббалистика... – ответил Бондарь, вглядываясь в окно. – И гематрия. Если не считать, что вон та, перечеркнутая зигзагом восьмиугольная звезда к каббалистике отношения не имеет.

– Удивляюсь, как их умудряются наносить... – задумчиво произнес Стас.

– Да пока мы тут стоим – можно весь тоннель изрисовать, – хладнокровно высказался Вовка.

Все посмотрели на него.

– Если метров через двадцать будет написано «Спартак – чемпион» или «Голосуй, или проиграешь», я не удивлюсь, – сказала Тамара. Она хотела добавить что-то еще, но в этот момент вагон вздрогнул. Поезд мягко взял с места, и стена тоннеля стала сдвигаться влево. Все облегченно вздохнули.

Набрав скорость, поезд вырвался из темного тоннеля, и от красоты открывшегося пейзажа у Вовки захватило дух.

– Кла-асс!... – выдохнул он. Тамара и Стас пододвинулись к окну еще ближе. Пейзажи за окном сменяли друг друга, словно слайды. Мрачные горные галереи чередовались с легкими мостами, которые стрелой пронзали маленькие живописные городки и горные деревеньки. Кое-где эти мосты проходили буквально в нескольких метрах от верхних ярусов колоколен уютных церквушек.

– Итальянская железная дорога вообще довольно своеобразна, – нарушил общее восторженное молчание Бондарь.

– Трудно с этим не согласиться... – ответила ему Тамара, восхищенно глядя в окно.

– Представьте себе, Тамарочка, сквозь шпалы заброшенного железнодорожного полотна здесь часто прорастают маки, дикие тюльпаны и вот такие ромашки. – Бондарь шаром сомкнул ладони, чтобы показать, какие именно ромашки прорастают сквозь шпалы железных дорог Италии.

– Какая прелесть... – вздохнула Тамара. – Я вообще люблю железную дорогу. Сама не знаю почему...

– Мне всегда казалось, – задумчиво начал Стас, глядя на показавшуюся за окном густую рельсовую развязку вокзала в Генуе, которую в этот момент проезжал поезд, – что железная дорога – это некая проекция человеческих судеб.

– Безусловно, – согласился Бондарь.

– Вот смотрите, – Стас указал на путаницу рельсов за окном, – вон идет путь. Допустим, это одна человеческая судьба. Другие пути – другие судьбы. Вот две судьбы идут рядом, потом сходятся на какой-то случайной стрелке и некоторое время они идут вместе, один в другом. Но вот второй путь решил отделиться, он уходит в сторону. А там...

– А там – тупик, – тихо произнесла Тамара, глядя на полосатый баннер поносящегося мимо тупика.

– Вот именно... – продолжал Стас. – А тот, первый путь, продолжается – он сливается с другими, врывается в хитросплетения чьих-то судеб на узловых развязках, потом опять остается в одноколейном одиночестве. Или в паре – кому как повезет...

– Вы как хотите, друзья мои, но эти пейзажи навеяли мне жгучее желание послушать итальянскую оперу. – С этими словами Бондарь достал из сумки портативный CD-плеер. – Никто не желает присоседиться ко второй паре наушников?

– Я хочу! – воскликнул Вовка.

– Куда тебе! Это тебе не «Скутер» и не Земфира! – наперебой закричали Юра и Стас.

– Не мешайте ребенку приобщаться к шедеврам мировой культуры, – объявила Тамара, и Вовка радостно нацепил наушники на голову.

Бондарь аккуратно вставил в плеер диск, на котором уместились фрагменты оперы с труднопроизносимым названием «Навуходоносор», и нажал «play». В наушниках возникли сладкозвучные гармонии раннего Верди. Живописные цветущие равнины за окном сменялись зелеными холмами. В наушниках томные арии и дуэты чередовались с хорами, – когда спокойными и торжественными, когда порывистыми и страстными, но одинаково ласкающими и слух, и душу. Бондарь прикрыл глаза, а Вовка поймал себя на мысли, что получает от услышанного определенное удовольствие. Юра и Стас уткнулись в купленный на лотке в Милане косноязычный путеводитель на русском языке и регулярно похохатывали. Путеводитель носил гордое название: «Пиза. Ее история и кулЮтура». Собственно, эта самая «кулЮтура» и была последним аргументом в споре «купить – не купить» между Тамарой и Стасом: Стас при этом называл себя коллекционером всяческих курьезов, а Тамара уверяла, что она, как филолог, считает, что над ними просто издеваются. «Ух, ты моя кулЮтурная!», – завершил дискуссию Стас, и путеводитель благополучно перекочевал с лотка в его сумку.

– Ладно, мальчишки, я подремлю немного... – Тамара слегка откинулась на своем кресле и закрыла глаза.

Юра поймал себя на том, что поглядывает на нее чаще, чем это позволяют правила приличия, но бороться с собой не стал. Кроме нежных чувств, которые он испытывал при каждом взгляде на Тамару, сейчас Юра получал еще и эстетическое удовольствие просто от созерцания красивой женщины.

Время мягко перетекало из одной минуты в другую с неизменным равнодушием вечности. Поезд плавно остановился. Через некоторое время Бондарь приоткрыл осоловелые глаза, взглянул в окно, и вдруг заорал дурным голосом:

– П-и-и-за-а-а-а!

Все испуганно подскочили. Тамара спросонья не сразу сориентировалась и, резко поднявшись на ноги, крепко встретилась лбом с наклонившимся за упавшим путеводителем Юрой.

– Господи, Юрка, да что же нас как магнитом притягивает... – Тамара захныкала и стала потирать лоб. – Вскочит теперь шишка!

– Ско-ре-е! – орал Бондарь, срывая наушники с обалдевшего Вовки, который, полузакрыв глаза, отдавался власти волнующих унисонов знаменитого «Хора пленных евреев». – Он здесь стоит всего три минуты!!

В страшной спешке, сдирая с полки вещи, вся компания вырвалась в коридор и семимильными шагами устремилась к выходу, периодически наступая на чьи-то ноги, извиняясь, поправляя беспрерывно сползающие очки и сумки, толкаясь, извиняясь снова и снова.

Последним вывалился из вагона Бондарь, так и не сумевший запихать в сумку опутанный проводами плеер. Через секунду поезд плавно тронулся с места.

– Уфф... Слава Богу! – Бондарь утер лицо платком. – Простите старого идиота. Заслушался и потерял чувство реальности. Как тебе Верди?

– Прикольно, – серьезно ответил Вовка, потерев левое ухо, которое слегка саднило от сорванных Бондарем наушников.

Хозяин маленькой гостиницы «Isola Verde»[14]14
  «Зеленый остров» (итал.)


[Закрыть], уютно разместившейся недалеко от набережной реки Арно, встретил гостей из России широкой белозубой улыбкой: «Benvenuti a Pisa!»[15]15
  «Добро пожаловать в Пизу» (итал.)


[Закрыть]. Пока Бондарь занимался поселением, Тамара и Вовка расположились на громадных кожаных креслах у столика с пестрыми туристическими проспектами, а Стас и Юра ходили по уютному вестибюлю, рассматривая копии известных картин итальянских мастеров с любовью развешанные по стенам. Через несколько минут хозяин проводил всю компанию на второй этаж, где показал номера. Вовка, как обычно, поселился в одном номере со Стасом, Юра – с Бондарем, а Тамаре вновь повезло на отдельные хоромы.

– До обеда объявляется свободное время, – сказал Бондарь.

– Только умоляю, – театрально взмолился Юра, – Григорий Ефимович, не засните.

– А позже, – Бондарь сделал вид, что не обратил внимания на этот укол, но все с трудом сдерживались от смеха, – мы совершим небольшую экскурсию по городу и обязательно – к Падающей Башне. Я никогда не прощу себе, если вы ее не увидите.

– Но ведь она закрыта, – сказал Вовка.

– Как можно закрыть Северное Сияние? – искренне удивился Бондарь, – Это ведь... Подняться наверх мы, конечно, не сможем, но увидеть это чудо воочию с расстояния пятнадцати метров нам никто не запретит. В определенном понимании это место святое и посетить его мы просто обязаны. В конце концов, должны же мы заручиться благословением и этого славного города.

Все разбрелись по номерам. Вовка почти сразу же на цыпочках вернулся к двери номера и прислушался. В коридоре было тихо. Вовка осторожно приоткрыл дверь, выглянул из номера м посмотрел по сторонам. Коридор был пуст.

– Чисто! – прошептал Вовка. – Валим!

– Не шали, оставлю дома, – пригрозил Стас.

Вовка демонстративно подошел к креслу и, плюхнувшись в него, принялся смотреть на Стаса в ожидании команды «на выход». Ждать ему пришлось недолго.

Первым профессора заметил Вовка. Он сидел за столиком в полупустом кафе «OPERA» и медленно помешивал ложечкой кофе. Как только он поднял глаза и посмотрел в сторону приближавшегося Стаса, тот сразу понял, что случилось что-то неладное.

– Здравствуйте профессор, – сказал Стас, опускаясь на стул.

– Salve...[16]16
  «Здравствуйте...» (итал.)


[Закрыть] – ответил Торо.

– Что-то случилось?

– Профессор Гримольди погиб.

Стас хотел сказать что-нибудь, но так и не нашел слов. Вовка не понимал, о чем они говорят, но по лицам догадался, что случилось что-то нехорошее. Торо помолчал немного и продолжил:

– В тот же день когда вы пришли ко мне в университет, Гримольди сгорел вместе со своей виллой. Наверное, он узнал, что чувствовал в последние минуты Джордано Бруно. Как это страшно – сгореть заживо...

Чтобы не показать слез, появившихся в уголках глаз, профессор отвернулся в сторону и посидел так с полминуты, пытаясь взять себя в руки.

– Я совершил большую глупость, втянув Вас в эту историю, – сказал Стас.

– Перестаньте, – уныло возразил Торо. – Я не ребенок и привык сам отвечать за свои поступки. Тем более что Гримольди и без Вас давно уже «втянулся» в историю с поездом. Но... неужели Вы думаете, что это не случайность?

– Частая случайность, профессор, называется закономерностью. Слишком много за последнее время я видел «случайных» смертей. Увы, но это так.

– А что случилось-то? – не выдержал Вовка.

Стас рассказал Вовке о Гримольди и дальше разговор пошел с кратким переводом на русский язык.

– Мне очень жаль, Станислав, что я не смогу вам быть полезным.

– Вам не в чем себя винить. Вы не могли повлиять на ход событий.

– Когда я последний раз разговаривал с Гримольди по телефону, наш разговор зашел о новых документах, касаемых Джордано Бруно – они были найдены в архивах Венецианской и Римской инквизиций. Вы, наверное, ничего не слышали об этом.

– Нет, ничего, – с настороженным интересом ответил Стас.

– Открылись новые сведения, и Гримольди сказал, что мир просто еще не представляет насколько важно для него то, что в них рассказывается. Отчасти это открывает совершенно новый взгляд на проблему пропавшего поезда. Гримольди прислал мне кое-что по электронной почте, чтобы я ознакомился в дороге. Я тут подготовил Вам компьютерный перевод. Он довольно косноязычен, но, думаю, суть будет ясна.

Торо достал зеленую папку и передал Стасу. Стас открыл ее и бегло просмотрел первый лист.

– Занятно.

– Предвидя Ваш вопрос, сразу скажу: подлинность этих документов подтвердила специальная международная комиссия под руководством профессора Луки Сарачено – персоны буквально харизматичной в университетских кругах. Так что версия о возможной подделке или мистификации отпадает – перед нами бесспорное свидетельство реальных событий. Но... – профессор Торо вздохнул, – появились непонятные препятствия на пути к обнародованию всех этих данных.

– Почему?

– Не знаю, Станислав. Для меня это загадка. Может быть, просто не хотят преждевременной сенсации... Потом, конечно, вы внимательно изучите эти бумаги, но сейчас я, если позволите, вкратце изложу главное.

Профессор достал из портфеля такую же папку, какую передал Стасу, и раскрыл ее.

– Джордано Бруно, как вы знаете, родился в 1548 году в Ноле, небольшом городке, что в Неаполитанском королевстве, в семье военного. С детства мальчик проявляет недюжинные интеллектуальные способности. Например, в двенадцать лет он серьезно изучает древнюю и новейшую философию, а в пятнадцать поступает в доминиканский монастырь и получает там обширнейшие знания по множеству направлений. В том числе Бруно знакомится с Каббалой и системой тайных знаний. Читает и цитирует Фому Аквинского, Николая Кузанского, арабских мыслителей и первых гуманистов. Тогда же он знакомится с книгой Коперника «Об обращении небесных тел»... В двадцать четыре года он принимает обет и получает сан священника.

Вскоре церковному начальству становится известно об увлечениях Бруно, и тому приходится бежать в Германию, а оттуда опять в Нолу. После – на север Италии, в Турин, затем в Тулузу. Начинаются скитания... В тот период им написана книга «О свойствах Времени», позднее бесследно исчезнувшая. По прибытию в Тулузу Бруно удается получить случайную вакансию на кафедре философии местного университета. Затем, после пары случившихся там скандалов, он перебирается в Париж. В то время, если помните, во Франции правил король Генрих III – человек довольно экзальтированный, но отличающийся расположением к наукам и искусствам. Однако из-за открытого конфликта со сторонниками Аристотеля Бруно вскоре приходится покинуть и Париж. В итоге, в 1583 году он отправляется в Англию с прекрасными рекомендательными письмами короля Франции. Благодаря этим рекомендациям его берут в Оксфордский университет. Но, как напишет потом Джорж Смитт: «От того, что говорит Джордано Бруно, краснеют стены богословской аудитории». В конце концов, и там он вынужден прекратить свои лекции. Изгнание из Оксфорда Бруно ознаменовывает книгой, в которой резко осуждает грубость, с какой с ним обошлись. В этой книге Оксфорд удостоился эпитета «вдова здравого знания», – профессор криво усмехнулся. – В ней Джордано Бруно подробно изложил разнообразные взгляды на строение Вселенной. Говорят, когда ученый Кеплер читал этот труд, то испытывал настоящее головокружение. Позже он напишет: «Тайный ужас охватывал меня при мысли, что я блуждаю в пространстве, где нет ни центра, ни начала, ни конца!».

Профессор отпил кофе, промокнул губы салфеткой с розовым клеймом «OPERA», и продолжил:

– Вскоре Бруно вернулся в Лондон и в течение двух лет написал еще несколько трудов. «О Причине, Начале Всего и Едином», «О бесконечном и Вселенной», «Тайное учение Пегасского коня с присоединением такого же учения Силенского осла», и многие другие, где, не таясь, отстаивает свои убеждения. Точно не определено, по каким причинам он покидает Лондон и переезжает в Венецию. Впрочем, Станислав, простите меня – все это общеизвестные факты... – профессор торопливо перелистнул несколько страниц. – В Венеции Бруно берет в ученики патриция Джованни Мочениго, тайным желанием которого, как теперь выяснилось, было приобрести от него некие тайные знания. Не получив их, ученик совершает предательство – приводит в дом учителя инквизицию. Бруно арестовывают и отправляют в тюрьму.

– А что за тайные знания хотел получить Мочениго?

Профессор перевернул еще несколько страниц и начал читать:

– «Я учу множественности миров как результату действия бесконечной Божественной Силы. Ибо было бы недостойно Творца ограничиться созданием конечного мира, в то время как Он обладает возможностью творить все новые и новые бесчисленные миры. Я утверждаю, что рядом с нашим миром существует бесконечное множество других миров, и все они населены. Бесконечное множество миров, находящихся рядом в безграничном пространстве, и образует Вселенную».

Профессор поднял от текста усталые глаза и посмотрел на Стаса.

– В этом-то и весь вопрос – что хотел Мочениго? Полагаю, ответ кроется в том, что философию Бруно можно с одинаковым успехом рассматривать и как учение о мирах-планетах, и как концепцию параллельных миров – четкой границы здесь нет.

– Теория параллельных пространств? Признаться, до истории с «поездом-призраком» она казалась мне полным бредом.

– Официальная наука предпочитает, как известно, первую, «планетарную» трактовку идей Бруно, но многое говорит и в пользу второй. Особенно в свете новых документов, – профессор характерным итальянским жестом указал на листы в папке.

– Во время допросов Бруно все время настаивает, что все, чему он учил, учил как философ, а не как теолог. Он пользовался всего лишь философскими моделями и догматов церковных никогда не касался. Судьи стали угрожать пытками, и Бруно пришлось пойти на уступки. Представьте, он даже пал на колени и умолял судей простить его. Однако, несмотря на раскаяние, Джордано Бруно передают на судилище Римской инквизиции, ибо Венецианская инквизиция не осмелилась выносить приговор, который наверняка не привел бы к смертной казни.

– Странно, – вырвалось у Стаса.

– 27 февраля 1593 года, – продолжал профессор, – сорока пяти лет от роду, Джордано Бруно был перевезен в Рим, где его неожиданно объявляют... вождем еретиков. Ошарашенный этой новостью, Бруно намеревается повторить свое отречение, но ему не дают этого сделать, а заточают в тюрьму. Там он проводит около семи лет, хотя обычно такие дела проворачивались быстро.

– Такое ощущение, – сказал Стас, – что от Джордано Бруно им было нужно вовсе не отречение от своих взглядов. Похоже, что шесть лет они чего-то ждали, каких-то очень важных сведений. Возможно, тех же, что добивался Мочениго. И тогда ясной становится передача его Римской инквизиции – в Венеции получили соответствующую команду и передали философа, что называется, «по инстанции».

– Вы правы, – согласился профессор. – Я много думал об этом в поезде, пока ехал сюда, и пришел к такому же выводу. 20 января 1600 года состоялось заключительное заседание по делу Бруно, а 9 февраля он был отправлен во дворец великого инквизитора Мадруччи, и там специальным чином лишен священнического сана и предан анафеме. После этого его передали светским властям, поручая им подвергнуть его «самому милосердному наказанию без пролития крови».

– То есть, сжечь Джордано Бруно живым, – сказал Стас.

– Совершенно верно, – подтвердил профессор. – Теперь Джордано Бруно держал себя невозмутимо и с достоинством. Только один раз он нарушил молчание, сказав суду: «Быть может, вы произносите приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю».

– А что ему еще оставалось? Он уже предвидел свой конец. Ведь у него не было шанса оправдаться перед судьями.

– Исполнение приговора было назначено на 12 февраля, но и в этот раз все отложили. Инквизиция вновь на что-то надеялась. Казнь состоялась лишь через пять дней, 17 февраля.

– А у него были деньги? – спросил Вовка. – Может, Джордано Бруно был богат, и инквизиторы хотели, чтобы он рассказал им, где спрятал свое золото?

– Вряд ли, – сказал профессор. – Никто в Италии под страхом смерти не стал бы скрывать от инквизиции золото еретика.

– Тогда остается одно, – сказал Стас, – от Бруно действительно требовали какую-то одному ему известную информацию, возможно, опыт. «Технологию», как сказали бы сейчас.

– Причины осуждения Джордано Бруно были не ясны даже очевидцам казни, так как перед народом зачитали лишь сам приговор без обвинительного заключения. При этом в тексте приговора отсутствовала важнейшая деталь – собственно причина осуждения. Упоминалось только о восьми еретических положениях, явно «притянутых за уши», но давших основание объявить Бруно нераскаявшимся, упорным и непреклонным еретиком. Но в чем именно состояли эти положения, не разъяснялось.

– Во все века, – сказал Стас, – от имени церкви и, прикрываясь именем Господа, творились беззакония и убийства.

– Ошибаетесь. Убийцы прикрывались чужими именами и благими намерениями еще задолго до того, как церковь появилась, и получила власть.

– Как тут не поверить в «Алгоритм зла»! Ведь составляющие человеческого зла – лживость, подлость, жадность и трусость. Если человек жаден и лжив, то от него нужно ждать, как минимум, еще и подлости. Все очень логично.

– В начале было слово, – грустно улыбнулся профессор. – Сперва слово новых учений, а затем старых, как мир, доносов.

Профессор повернулся и кивнул стоящему у стойки бара официанту. Тот подошел.

– Пожалуйста, свежую клубнику со взбитыми сливками для молодого человека и... – он вопросительно посмотрел на Стаса.

– Кофе, если можно. – И мрачно добавил, – с коньяком.

Официант удивленно вскинул брови и пошел выполнять заказ. Профессор поправил очки.

– Итак, в ночь на 24 мая 1592 г. Джордано Бруно был арестован инквизицией Венецианской республики. Основанием для ареста, как я уже сказал, послужил донос его ученика, дворянина Джованни Мочениго. 26 мая начались допросы. Следователя Джованни Салюцци вряд ли в тот момент интересовала философия Бруно – тем более, что в этой сфере он, скорее всего, мало что понимал. В своих доносах Мочениго рассказывал о вещах, куда более страшных: он утверждал, что Бруно, живший в его доме в качестве учителя, занимался «соединением миров» и обратимостью Времени, и даже перенес в будущее какой-то предмет кухонной утвари.

– Это как это? – Вовка буквально светился любопытством.

– Точно не известно, но Мочениго говорил что-то про сложную комбинацию механизмов и зеркал.

– Как в кино? «Иван Васильевич меняет профессию». Там тоже...

– Да, я слышал, – перебил Вовку Стас, – что зеркала практически всегда используются при исследовании свойств Времени.

– Все эти обвинения Бруно категорически и с гневом отверг. А на первый и обязательный вопрос следователя, знает ли арестованный, кто мог написать на него донос, и нет ли у написавшего каких-либо причин для мести, не раздумывая, назвал Мочениго, – профессор тяжело вздохнул и отставил в сторону пустую чашку. – Это страшно, когда тебя предают собственные ученики. Вы уж мне поверьте...

Стас опустил глаза. Ему невольно вспомнился профессор Кривега, его уютная комната в старой московской коммуналке. «Как он там...», – с тоской подумал Стас. Профессор Торо тем временем продолжал:

– Бруно пришлось оправдываться, объясняя, что он добросовестно выполнил все взятые на себя обязательства по обучению Мочениго так называемому «лиллиевому искусству». Но Мочениго не желает рассчитываться, и стремится всеми силами оставить Бруно у себя в доме.

– Какому искусству? – не понял Вовка

– «Лиллиевому». Так в то время называли моделирование логических операций с использованием символических обозначений.

– Так что же получается, профессор, Джордано Бруно нашел способ перемещения во Времени и в другие пространства?

– Не могу с этим согласиться на все сто процентов, но слишком многое говорит за эту странную версию.

– Тогда все понятно, – сказал Стас. – Договариваясь об уроках, Мочениго надеялся, что Бруно станет учить его не логике, а магическим способам управления Временем и «отпиранию врат» в соседние миры. Вообще говоря, не удивительно, что он попал в руки инквизиции. Время тогда было такое.

– Магия как таковая в то время еще не была под запретом у католической церкви, – возразил профессор. – И потом, кроме туманных и сбивчивых показаний Мочениго нет никаких официальных свидетельств того, что Бруно на практике занимался переносом во Времени физических тел. К тому же, многое в учении Бруно было созвучно взглядам его предшественников и последователей: Коперника, Фичино, Бонифорти, того же Галилея, Кеплера и многих других. Но инквизиция почему-то отправила на костер только Бруно. Первое, что приходит на ум – он продвинулся дальше всех.

– Но тогда тем более непонятно, зачем Бруно нужно было сжигать публично, когда можно было по-тихому сгноить его в тюрьме. Или замучить, надеясь, что однажды он не выдержит и откроет свою тайну.

К столику приблизился официант с подносом, на котором стояла дымящаяся чашка, источающая упоительный аромат, и стеклянная вазочка с аппетитнейшим бело-розовым айсбергом. Расставив заказ на столике, официант подмигнул Вовке, и удалился к стойке. Стас рассеянно посмотрел ему вслед.

– Да, профессор. Задали вы моим мозгам задачку. Учение о множественности миров существовало задолго до Бруно и не считалось еретическим, а скорее даже наоборот. Оно активно обсуждалось многими средневековыми теологами, полагавшими, что создание только одного мира недостойно бесконечного могущества Бога. Мне известно, что об этой идее еще в середине XV века много писал Николай Кузанский. Бруно, кажется, называл его своим учителем.

– Кардинал Николай Кузанский... – профессор многозначительно усмехнулся. – Весьма неоднозначная фигура и в религии, и в философии. Многие из современников считали его чуть ли не пророком, но были и желающие увидеть кардинала в пламени костра святой инквизиции. Спорное отношение к его идеям бытует до сих пор. Мой приятель, профессор д'Астори, любит повторять, что Николай Кузанский в ряде своих философских утверждений был так же вульгарен, как композитор Россини в жанре духовной музыки.

– Интересное сравнение, – улыбнулся Стас. – А что, Россини действительно был так... своеобразен в этом жанре?

– Ох, Станислав... Он был бесспорным гением музыки, но возьмите его любое духовное сочинение, любую мессу – это же нечто совершенно разухабистое! – профессор махнул рукой. – Впрочем, Д'Астори – специалист по античной философии. Представителей раннего Средневековья он почему-то судит очень предвзято. Вот и Николаю Кузанскому досталось... Но разговор не об этом. Дело в том, что Николай Кузанский – один из первых, кто кроме продвижения идей о множественности миров во Вселенной попытался научно сформулировать понятие Абсолютного Пути, который непостижимым образом проходит через все существующие миры и сквозь Время.

– А где он, этот Путь? – спросил Вовка. И добавил, – нам о нем говорил падре в Миланском соборе.

Профессор грустно улыбнулся.

– Его пытались отыскать во все времена. Говорят, он открывается сам, но только «избранным из чистых сердцем». Но кто они, эти избранные? Святые? А может быть, дети? Стас и профессор машинально уставились на Вовку. Тот удивленно пожал плечами.

– Наверное, Абсолютный Путь относится к тем высшим субстанциям, которые открываются только в особых Божественных откровениях, – сказал профессор. Стас сомнительно хмыкнул.

– Станислав, я понимаю Вашу иронию, но не разделяю ее. Я – убежденный католик. И сомнений в величии Творений Божьих не испытывал никогда.

– Простите, профессор, но я совсем не это имел в виду. Просто подобные «средства коммуникации», если можно так выразиться, встречаются во многих древних мифологиях. Везде есть свое подобие Абсолютного Пути, только в разных культурах его называют то «рукавом», то «тоннелем», а когда и просто «переходом». В древнеирландских культах это вообще некая «коридорная система».

– Ну что же, – профессор развел ладонями, – вполне возможно, речь действительно идет об одном и том же. По некоторым сведениям, Джордано Бруно пытался математически вычислить Абсолютный Путь, чтобы затем найти его в Природе. Но неправильно выбранный способ, похоже, завел его в тупик: комбинация из трех "М" – Математики и Механики в сочетании с Магией – плохая помощница в стремлении познать предметы особых тайн Божественного мироустройства.

«Еще бы, – подумал Стас, – феномен „МММ“ мы тоже проходили».

– Тем более что успехи в опытах со Временем перестали сопутствовать Бруно сразу, как тот встал на путь откровенного богохульства.

– Это как раз понятно... – Стас отодвинул от себя опустевшую чашку и задумчиво произнес, – но, похоже, что сама по себе теория многомерного Мироздания христианской точке зрения не противоречит. Хотя, вряд ли Христианство станет заниматься изучением этих философий вплотную. У него другие задачи.

– Станислав, Вы совершенно правы! Христианство – это, прежде всего, вера. Но никак не «синтез науки и философии». Это совсем другая плоскость, нежели физика, астрономия или там... биология.