Текст книги "Миро-Творцы"

Действительно, по коридору шествовал Михайло Родионович, благосклонно с кем-то беседуя и не забывая отвечать на приветствия, – по-прежнему осанистый, представительный, даже видный, несмотря на возраст. Задолго до смутных времен он прославился, как корчеватель творческих сорняков, благо более десяти лет возглавлял единственное в области издательство. Потом, когда воздух слегка посвежел, Волков из корчевателя преобразился в радетеля отвергаемых прежде талантов, задержавшихся в отрочестве или заблудших, – и с тем же рвением принялся их опекать, переделывая под себя. По совместительству он радел за все старожильское, выискивая в губернии истоки мировых достижений, и действительно слыл в этих вопросах знатоком, памятью возмещая нехватку ума. А после Отделения прибился к Студии и тоже устроился неплохо – еще бы, с таким опытом выживания!..

– А давай с ним познакомлю, – вдруг загорелся Тигрий. – Стоящее дело, ей-богу!

Не успел Вадим возразить, как он уже остановил Волкова и принялся нахваливать приятеля, поощряемый отеческой улыбкой мэтра. При этом бойко сыпал “превосходительствами” да “господами директорами”. После чего “превосходительство” выдало несколько радушных фраз, уже самому Вадиму, и милостиво протянуло к нему ухоженную руку. А тот, как бобик, ее пожал, удивляясь себе и мысленно кляня не в меру активного Тигрия.

– Помнишь, как я его крыл? – спросил творец, когда Волков уплыл. – А он зла не держит – что значит широкая натура!.. Мы ему, как дети.

– Ты про евреев?

– Про всех нас – молодых, талантливых, перспективных… Гля, яка кобылка! – В восторге Тигрис уставился на фланирующую невдалеке девицу, из “леопардовых”, даже причмокнул. – Как себя несет, а? Бедрышками туда-сюда, туда-сюда. Ух, я бы ей!..

Затем он поволок Вадима в ближнюю кормушку, суля невиданные кушанья, и там долго пререкался с раздатчицами, требуя почтения к творцам, а также усиленного питания. В конце концов добился желаемых блюд, причем с учетом Вадима. Однако почти все умял сам, чавкая и сыпля изо рта крошками, ибо даже за столом не прекращал говорить.

То уговаривал знакомца влиться в победоносный творческий блок, то снисходительно поучал его, объясняя здешний расклад сил и принципы своей стратегии, то с воодушевлением планировал сложные интриги, наверняка провальные. Все это мало задевало Вадима, но он больше помалкивал, давая Тигрису выговориться, и терпеливо вслушивался, надеясь выловить полезное.

– Кому нужны эти книги! – бубнил Тигрий, видимо, о наболевшем. – Кто их сейчас читает? Книгоизданию каюк, забудь и думать!.. Теперь в цене сценарии, пьесы, сюжеты, диалоги, – на то у нас сценарный отдел, и возглавляет его душка Волков, имей в виду. Конечно, почти всё он и его присные передирают из-за Бугра, благо имеют допуск. Так все равно ж кому-то надо это доводить, причесывать под нашего зрителя, под наш своеобычный быт, под наш уникальный менталитет, – ведь у федералов даже язык стал, будто иностранный! Мы-то еще поймем, а вот трудяги половину слов забыли – и то, говоря по правде, зачем им столько, ежели книг не нюхают? – Тигрис посмеялся снисходительно, разбавил выступление парой баек, и продолжил: – Но мы ж профи, верно? Надо – настрочим сценарий на заданную тему; надо – репризы, речугу, чего хочешь!.. А каково сочинять по серии каждый день – ты знаешь, пробовал? Глаза на лоб, руки трясутся, а кому до этого дело, вынь да положь текст, иначе… Ладно, не будем о плохом. Жизнь прекрасна!

Но его оптимизма хватило ненадолго. Завершив трапезу обильными возлияниями, благо медовухи вытребовал тройную порцию, Тигрий размяк и мало-помалу съехал на жалобы, тоже скопившиеся в изобилии.

– Бог мой, – восклицал он, – это какой-то театр абсурда!.. Представляешь, моя дурища-редактор не поленилась перелопатить пьесу, изорвав текст в такие клочья, что потерялся всякий смысл. Переврала каждое предложение – за исключением тех, какие выбросила вовсе. Затем присандалила свою концовку, заменила название и приносит ко мне с идиотской фразой: “Посмотри, по-моему, стало лучше!” – при этом сияет, как майская роза, и заглядывает в глаза, напрашиваясь на похвалу. Ты понимаешь, она ведь искренне – искренне! – полагает, что лучше автора знает, чего тот хотел сказать. И что именно она тут последняя инстанция!

– А разве нет? – спросил Вадим. – Правда, над ней еще главред, за ним Режиссер, – но, полагаю, с тобой благополучно разделаются и без них.

– Но как же так! – возмутился Тигрий, едва не плача. – Они ведь сами позвали!

– Знаешь, какой самый надежный способ прикончить оппозицию? – сказал Вадим. – Самому возглавить ее!.. Чего ты ждал тут? Трепетного отношения к авторам, благоговения перед творцами? А с какой, позволь узнать, стати?

– Предлагаешь “расслабиться и ловить кайф”? – уныло спросил литератор. – Таких здесь хватает и без меня – да почти все! Им-то плевать, что вытворяют с их продукцией.

– Может быть, они правы?

– Кто? – не понял Тигрий. – Здешние насильники или жертвы?

– Те и другие. Может, твои искания публике до лампочки, а нужны ей лишь выжимки, переваренные железными желудками редакторов, – прочее они отрыгнут? Может, в этом и есть “сермяжная правда”?

– Иди ты! – испуганно сказал Тигрий. – Тогда я повешусь.

– Не кокетничай, родной, – ты отлично знал, под кого ложишься! И если станешь отдаваться с брезгливой миной, суть не изменится. Разве не ясно, что Студии плевать на “рукописи”, а покупалось именно “вдохновение”? Наверно, им сгодятся ваши сюжеты, потому как собственных не хватает, – но уж никак не идеи! А нюх на крамолу у студийцев отменный: за последние годы они так насобачились отделять плевелы от зерен, что лучше не пытаться пронести мимо них “высокое, доброе” – заглотнут с потрохами. Я даже подозреваю, что их специально превратили в наркоманов от культуры – как тех собачек, которых используют на поиске отравы.

– Представляешь, до чего додумались, – ввернул Тигрий. – Опусы творцов отбраковывают сами творцы! Они будто специально нас стравливают. И было б из-за чего напрягаться – восьмой разряд, подумаешь!.. У здешних шутов – комедиантов гребанных, менестрелей задрипанных, – и то выше. Жаль, я ряшкой не вышел, а то бы тоже чего-нибудь спел. Или сплясал.

– Танец живота, – поддакнул Вадим, вспомнив вчерашний концерт. – Для фильма ужасов.

– У-у, Конан! – обиделся Тигрий, затем утробно гыкнул – видно, представил картинку. – А знаешь… только между нами, ладно?.. для избранной публики тут устраивают гладиаторские бои – настоящие, не какую-то пошлую имитацию в духе “Warriors of ring”. Вот кого откармливают – на убой! Не хочешь попробовать?

– “Комиссарского тела”? – Вадим усмехнулся. – Ты забыл: я даже рыбалку не жалую, – где уж мне в людоеды!..

– На худой конец, можно схлестнуться со львом.

– А эта задачка как раз по тебе. Представляешь объяву: “Матч века – Тигрий против льва!”

– Щас! – хмыкнул творец. – Только сперва к стаматологу сгоняю, а то пломба расшаталась…

Еще раз смотавшись к раздаче, толстячок вернулся с новой порцией медовухи, выцарапанной не без скандала, и снова приложился. После чего беднягу совсем развезло, и, пока он не вздумал добавить снова, Вадим вывел его из кормушки, придерживая за плечо.

– Ну да, конечно! – продолжал плакаться Тигрий, придвигаясь к Вадиму и дыша в лицо сложными ароматами. – Ты вот сильный, тебе хорошо!.. А что делать нам, слабым? Как жить-то, а?

Брезгливо Вадим отодвигался, разрывая дистанцию, но пьяненький творец этого не замечал и гнал его дальше, пока не припер к стене. Тогда Вадиму пришлось, наплевав на приличия, остановить напористого плакальщика рукой. Тот все говорил, давясь и всхлипывая, будто хотел разом выплеснуть накопившиеся обиды, а Вадим с тоской гадал, валяет ли Тигрий сейчас дурака или на самом деле съехал в идиотизм?

Наконец они расстались: Тигрий вдруг заспешил по неотложному делу, а может, смекнул, даже сквозь алкогольный туман, что наговорил лишку.

Чуть погодя Вадим увидел творца веселым и бодрым, усилием воли загнавшим опьянение в глубь сальных глазок. Одной рукой он поддерживал щебечущую малышку из массовки, а другой прижимал к груди бутыль с медовухой, добытую невесть где. И направлялся, скорее всего, в свой кабинет – будто бы для прослушивания.

За подобные выходки Тигрию и раньше частенько “надраивали рубильник”, а он потом приставал ко всем с нудными расспросами: что он, собственно, натворил такого, если проснулся с разбитой харей? Как же, наверно, увлекательно налетать раз за разом на одни грабли с тем же щенячьим энтузиазмом!

Заметив Вадима, Тигрий игриво подмигнул, давая понять, что сейчас у него дела поважней, чем обхаживать старых приятелей. Хотя лучше бы обратил внимание на угрюмого парня, следующего в кильватере разгульной парочки. Кажется, “живому классику” предстояло новое интересное пробуждение, и летел он туда на всех парах!..

Пожав плечами, Вадим предоставил событиям развиваться своим чередом, а сам отправился бродить по Студии. За оставшиеся несколько часов обойти эту громаду вряд ли было возможно, разве на форсаже. Однако планировки в сознании Вадима складывались куда быстрей, чем он продвигался, словно он уже видел сквозь стены. По пути Вадим продолжал присматриваться к здешней публике, прислушиваться к разговорам, доносившихся отовсюду, даже из-за дверей, на которых он не пропускал ни таблички. И параллельно с конструкцией здания в его голове складывалось устройство самой Студии.

Итак, Студия делилась на три главных дирекции: музыкально-развлекательных, художественных и агитационно-информативных программ. Возглавляли дирекции соответственно Леднев, прозванный “очковым змеем”, неувядающий “душка” Волков и некто Куницын, мужик энергичный и хваткий, известный Вадиму по рассказам Алисы и главный ее опекун (увы, в прошлом). Каждому руководителю был придан коллегиальный орган, сродни худсовету: то ли для распыления ответственности, то ли для отвода негативной энергии, поступающей снизу, – хотя решали директора единолично. Потому в коллегиях обретались люди закаленные, непрошибаемые, с отличным заземлением, немалой собственной массой и отменным чутьем.

Дирекции разветвлялись на отделы, творческие группы и прочие рабочие образования, уже ничего не решавшие и отвечавшие главным образом за “полезность” продукции, но отнюдь не за качество.

А над всеми, само собой, высился Режиссер – наша “светлость” или даже “сиятельство”, Вениамин Аликперович Банджура, неунывающий, всеми любимый, слегка ополоумевший к старости, но ничуть не потерявший в потенции. Наоборот, старикан чиканулся на своем неуемном либидо и с возрастом все меньше разбирал цели, трахая, по выражению Алисы, уже всё, что двигалось, – точно сбрендивший охотник, стреляющий во всё подряд. Конечно, ему спускали все шалости и привычно отчисляли старлеток и секретарок, забрюхатевших по собственному недосмотру. Самое удивительное, что при всем том Студия функционировала как часы, выдавая на-гора требуемую “породу”. Никто Банджуру по-настоящему не боялся, но ослушаться его, а тем более пойти против, не приходило в голову ни одному студийцу. Будто он в самом деле был небожителем, сошедшим к смертным, а кое на кого и пролившийся “золотым дождем”.

Как выяснилось, Храм (по крайней мере, надземная его часть) устройством напоминал матрешку. Внешний слой был доступен для всех, прорвавшихся через наружные посты: если уж попал, то попал, – ходи где желаешь, в пределах дозволенного. Но дальше начинались сложности. Попасть в следующий слой можно было лишь на лифтах, а туда всякая мелкота: посетители, обслуга, творцы, исполнители, – допускалась только в составе свиты Истинных (начотдела и выше) либо в сопровождении секретарок, как бы представляющих в простонародной гуще их священные особы. А ежели ты сам по себе, то изволь сам и топать по коридорам да лестницам – чай, не барин!..

В среднем слое почти не было посетителей, зато чинуши разгуливали в открытую – тот же Волков, к примеру. Однако для продвижения вглубь, к следующему слою, требовалась, видимо, другая форма допуска – даже служебного входа Вадим не обнаружил. А мордатые предлифтовые Псы ощутимо напрягались, даже если он просто читал инструкции, вывешенные за их спинами, – только что зубами не клацали! Наверно, любые покушения на заведенный порядок карались по всей строгости; поэтому здешняя публика, довольно сумасбродная в остальном, на лифты даже не глядела.

Завершил экскурсию Вадим в приемной Милана, придя туда минут за двадцать до назначенного срока, чтобы попробовать раскрутить его строгую секретарку. Как выяснилось, звали ее Леонией и была она не столько строгой, сколько застенчивой, не привыкшей еще к богемной развязности, а потому напускавшей на себя чопорный вид. Почувствовав к себе нормальный человеческий интерес, девушка оттаяла и охотно поболтала с Вадимом, хотя не сообщила ничего нового – просто не успела узнать.

Затем, почти одновременно, вернулись решительная Эва и безучастный Адам, привнеся в их общую копилку свежие впечатления. И уже втроем они вторглись к Милану, обреченно завздыхавшему при их появлении, разобрали свои инструменты и вместе с ним направились в зал прослушивания, благо тот оказался неподалеку.

А там, на одном из ближних рядов, уже расположилась коллегионеры, усевшись так плотно, будто выстроили футбольную «стенку». Почти все оказались пенсионного возраста, а кое-кто, наверно, и глуховат – в самый раз для молодежных прослушиваний! Лица у большинства казались высеченными из ноздреватого камня, а фигуры были столь кряжисты, словно и впрямь служили для поглощения разрядов. Видимо, в этом качестве их использовали многие годы – во всяком случае, с некоторыми Вадим пересекался еще до Отделения.

“Очковый” Леднев тоже присутствовал, однако помещался несколько в стороне, за спинами комиссаров, – то ли соблюдал положенную дистанцию, то ли, наоборот, демонстрировал скромность. Рядом с ним пристроилась роскошная и яркая, под стать Эве, девица в униформе секретарки, с элегантно уложенными золотистыми волосами. Стандартная юбка на ее длиннющих ногах смотрелась как мини, хотя сидя красавица не казалась высокой – при том, что немалую долю от ее роста составляла шея. Зато голова была небольшой; а лицо – кукольно красивым, с легкой негроидностью в чертах. Особенно впечатлял рот: припухлый, алчный. Еще привлекали внимание ногти – перламутровые, вдвое против нормы.

Для сегодняшнего исполнения Эва выбрала низкий, сочный, чуть хриплый голос. Грудь ее потяжелела, бедра раздались, а талию будто стянуло невидимым корсетом – бомбовая красотка, как раз под здешние стандарты! Только увидев ее после «рекогносцировки», Вадим заподозрил неладное. Что она придумала на этот раз?

Насмотревшись на драпированных под кошек девиц, наслушавшись здешних имен, в которых тоже превалировала животная тема (развели, понимаешь, зверинец: Тигрий, Волков, Куницын, Леония), Вадим и в своем звучании брал за основу то львиный рык, то волчий вой, то жутковатый лай гиены – конечно, возвышая и окультуривая всё до человечьего восприятия. Но пробивался к здешним слушателям именно от зверья, понимая, что божественная музыка от них куда дальше.

И Эва поддержала его в этом, причем ее арсенал оказался куда богаче: от пронзительного кошачьего ультравизга до хриплого вопля, на диво органично вплетавшихся в мелодию. А хищное мурлыканье и рычанье в ее исполнении звучали много эффектней – наверно, так могла бы петь Багира, обладай музыкальным дарованием. Впрочем, слышались в голосе Эвы и плач, и стон, и смех – почти человеческие. Каждая нота дышала энергией и страстью, пробирая слушателей до нутра, будя тревожный резонанс. Это мало походило на песню в Студийном понимании, когда исполнители выходили на сцену едва не строевым шагом и одинаково поставленными голосами дисциплинированно выводили мелодию, ни на йоту не отступая от программы. Но попробуйте запрограммировать эту ведьму, безудержную и необузданную!..

Конечно, Вадиму было сложно равняться на Эву, из горла которой звуки изливались свободно и плавно, будто она подсоединила к легким меха. Все ж он постарался добавить выступлению контрастности, устраивая голосовые эстафеты, которые так впечатляют в “Matia Bazar”, – когда один голос вдруг смолкает, а мелодию подхватывает другой, совершенно непохожий по тембру.

И это тоже пришлось ведьме по вкусу. Но влияла она на публику не только голосом. То, что Эва выделывала бедрами, как играла грудями, не смог бы вынести ни один нормальный мужик. Даже у этих старцев взыграла кровь. Пробрало и женственного Милана, а у золотовласки-секретарки так рассиялись глаза, будто она сама была не прочь подключиться к выступлению.

– Мягче, Эва, мягче! – умоляюще шептал Вадим. – И медленней – они не поспевают.

Да она с ума сошла – так подставляться! Такая пластика, такой темп, такая отточенность жестов не снились здешним халтурщикам. Ведьма словно бы не зависела от тяготения и инерции. Может, так и было? Совершенно нечеловеческая, неземная пластика!.. Впрочем, что странного?

В этот раз они даже не стали разбивать выступление на песни. Это был сплошной музыкальный спектакль, даже без антрактов, а мелодии перетекали одна в другую, не нарушая стройности действа. И когда оборвалась последняя, в зале повисла растерянная тишина. Неизвестно, можно ли причислить их нынешнюю выходку к чародейству, но некая доля волшебства здесь присутствовала наверняка. “I put a spell on you” – это про настоящих певцов, способных затронуть в слушателях такие струны, о которых те не подозревали.

Первым, как и положено, пришло в себя руководство.

– Что ж, – холодно произнес Леднев, по-прежнему непроницаемый за своими очками, – в целом мне понравилось. Несмотря на настоятельные рекомендации Погорелова.

Вадим удивленно вскинул брови: бунт на корабле? Выходит, с Первым и тут уже не считаются!

– Конечно, для общего показа не подойдет, – продолжал директор. – Как говорится, “народ не поймет”. Но для закрытых просмотров – почему нет? Разве мало у нас публики, морально вполне устойчивой? В конце концов, много ли чести в святости, если нет искушений!.. А, судари мои?

“Судари” настороженно молчали, только ежились поочередно, еще не оправившись после пережитой встряски. Давненько они не ощущали подобного, а сейчас им вдруг освежили память, словно на время вернули молодость, – надо признать, жестокий эксперимент. Легко быть радетелями за нравственность, когда самих ничто не влечет (слава богу, натешились в свое время), но окунуться в такое снова!..

– Посему предлагаю принять ансамбль на довольствие по… э-э… шестому разряду, – заключил Иоанн. – Возражений нет? И отлично. – Он принялся собирать разложенные перед собой листки, в которых не переставал делать пометки и во время прослушивания. – Леда, пожалуйста, займитесь артистами. Остальные свободны – благодарю!

“За службу, – едва не добавил Вадим. – И как же щедро нас пристроил! – выходит, я перескочил сразу на три разряда вверх?”

С любопытством он приглядывался к Ледневу. Это был новый подвид бюрократа, не чета прежним – кондовым и, как ни странно, убежденным в собственном вранье. Леднев ясно отличал ложь от правды и на первую шел осознанно, не пытаясь изображать из себя праведника. И выдержки был отменной, почти компьютерной, – стало быть, перегородки его сознания не страдали хрупкостью. Этот не станет разрываться между интересами “дела” (понимай, карьеры) и собственными подспудными желаниями. Здесь приоритеты раставленны четко: будет положение – приложится остальное; а сорвешься с лестницы – останешься в голышах!..

Красавица Леда уже вышагивала меж рядов к экстраде – отработанной походкой манекенщицы, сводившей на нет чопорность униформы, – и плотоядно улыбалась красными губами, глядя на Вадима, будто присмотрела в троице слабое звено. (Или он в самом деле чем-то привлек штатную хищницу?) От вида ее глубоких глаз Вадиму сделалось беспокойно, как во времена застенчивой юности. А предательница Эва скромненько отступила на задний план, предоставляя ему полную инициативу, – как и всегда в подобных случаях.

Поднявшись на эстраду, Леда дождалась, пока аудиторию покинет последний старикан и обратилась к певцам без лишних церемоний:

– А теперь, сладкие мои, я покажу ваши сегодняшние приобретения: комнаты, кормушку, раздатпункт и прочее, положенное шестому разряду. И объясню новые обязанности. Пройдемте-ка!

Взяв Вадима под руку, красотка повлекла его к выходу, время от времени оглядываясь на Эву, словно проверяя реакцию. Та столь же демонстративно повисла на Адаме, всегда готовом ей подыграть. Так и прошествовали по коридору, будто две любовные парочки. Затем втиснулись в кабину лифта и устремились вниз, где размещались покои студийцев. Как выяснилось, подвальные помещения Храма намного превосходили размахом надземные, однако вентиляция была безупречной на всех этажах.

Уже далеко внизу, миновав несколько страж-постов, Леда привела их в огромный, роскошно обставленный номер – с тремя здоровенными комнатами, большой прихожей и широкой уютной ванной. Мебель словно перенесли сюда из забугорных каталогов – изящная, комфортная, сработанная под человека, а не по привычному лозунгу “сойдет и так”. В комнатах свободно – почти всё, включая кровати-”полигоны”, легко убиралось в стены. Там же хранились вещи, на диво разнообразные и нарядные. Фотообои на стенах создавали иллюзию простора: лесного, горного либо прибрежного – кому что нравится. А над головой сияло, скрывая сводчатые потолки, высокое небо, будто проступая сквозь десятки перекрытий.

– И как вам здесь? – поинтересовалась секретарка, когда осмотр был завершен и все вернулись в прихожую, больше похожую на гостиную: те же кресла, столики, холодильник.

– Ничего клетушки, – снисходительно похвалил Вадим. – Выходит, не так и плохо быть “шестеркой”?

– Во всяком случае, отсюда на вольные хлеба не сбегают, – подтвердила Леда. – А перспективы!.. При должном усердии можно подняться до пятого разряда. Представляешь: вся эта квартира станет твоей!

“Творец пятого разряда” – звучит! – подумал Вадим. Хотя у токарей, помнится, разрядность шла на увеличение.

– А как насчет первых четырех? – полюбопытствовал он. – Или там все резервировано под “лучших людей”?

С улыбкой девушка развела руками, словно бы намекая: есть ведь и неформальные пути к достатку. Еще одна мудрица, до тонкостей познавшая жизнь – мало их встречалось на пути Вадима!..

– Если желаете, могу сопроводить в кормушку, – предложила она. – А нет – здесь запасен сухой паек, весьма недурной по ассортименту.

– Пожалуй, лучше остаться, – сразу откликнулась Эва и вздохнула с лицемерной усталостью, якобы маскирующей похоть. – Столько волнений за день – правда, милый? Быстрее спать, спать!..

И потянула безотказного Адама в одну из комнат, оставляя Вадима наедине с секретаркой. Кажется, затевалась увлекательнейшая из охот: на живца, – особенно занимательная для приманки! Впрочем, ведись охота на мужчину, Эва без колебаний предложила бы на роль наживки себя – так что все по-честному.

– Ого! – сказала Леда, слегка озадаченная удачным раскладом. – Им даже ванна не требуется? А как же популярный в ваших кругах лозунг: “Корыто мне, корыто!”

– Ты не спешишь? – спросил Вадим опасливо. Все-таки с этой девицей было нечисто, и хуже всего, он даже не понимал причин своего беспокойства. Глаза как омуты? А то мы не видали таких!..

– Шеф меня отпустил, – беспечно ответила Леда. – А больше искать некому до самого утра! – Она распахнула двери в оставшиеся комнаты, в одной из которых тихонько шелестели ветви, в другой набегали на гальку легкие волны: – Что выбираешь: лес или море?

Вадим выбрал берег и не ошибся, поскольку при ближайшем рассмотрении волны оказались настоящими. То есть не морскими, конечно, но и не рисованными. Дальняя стена отступала на пяток метров от жилой зоны, а галечный пляж словно бы вытекал из-под длинношерстного ковра, стилизованного под траву. И затем круто понижался, превращаясь в дно крохотного водоема, по которому гуляли зеленовато-прозрачные волны.

Не слишком ли шикарно для шестого разряда? – засомневался Вадим. Хотя… для артистических душ и клетки нужны с позолотой.

– Насколько понимаю, – спросил он, – с другой стороны такое же гнездышко?

– Тебе не все равно? – откликнулась Леда.

Сбросив у входа туфли, она танцующей поступью проследовала к валуну, выступавшему из стены, распахнула в нем дверцу и принялась извлекать из недр, сгружая на столик, действительно элитные продукты: сервелаты, мясные рулеты, балыки, консервы с икрой и крабами, конфеты и печенье забытых сортов (либо виденные лишь на ВДНХ), апельсины, виноград, бананы, даже ананасы, запавшие в душу Вадиму аж со студенческих времен, когда сию экзотику нежданно завезли в общежитский буфет.

– “Ешь ананасы, – пробормотал он, – рябчиков жуй…”

– Что? – оглянулась на него девушка, явно не знакомая с классикой.

– Так, к слову, – сказал Вадим. – Рябчики – тебе, ананасы – мне… К твоему сведению, я не хищник. Так что спасибо за фрукты!

– Но вино-то ты пьешь? – спросила она, доставая бутылку.

– “То-ты”, – повторил Вадим, пытаясь вспомнить, от кого он слышал подобное неблагозвучие. Потом сообразил: от Бондаря. Правда, там было “же-жу”. Ну, собственно, и что?

– Могу, конечно, – ответил он. – Только оно не столько пьянит меня, сколько… Впрочем, давай.

Бережно Вадим принял бутылку, с любопытством оглядел. Черт его знает, вроде неплохое и, кажется, выдержанное. Лишь бы в него не подсыпали чего-нибудь, а то мы в кино насмотрелись!..

– Не слишком ли богато для горлодеров? – поинтересовался он.

– Кто может знать, – сказала девушка. – Думаешь, это ваше пение растрогало Леднева? А если он нацелился пристроить вас в СССР?

– Куда? – удивился Вадим.

– Сверхсекретное секс-ревю.

– Это что?

– Это – все, – спокойно пояснила она. – Никаких ограничений на фантазию, лишь бы пороха хватило. И если сумеете глянуться тем, кто “заказывает музыку”…

Уж не из СССР всплыла и сама Леда? Впрочем, “вышли мы все…”

– Как интересно! – усмехнулся Вадим, прикидывая, сколь часто по общему каналу мелькают хотя бы женские груди. – Ну, с фантазией-то у нас порядок.

Опустившись в кресло, рядом со столиком, он вытянул ноги и прикрыл глаза, пытаясь вернуться мыслями лет эдак на двадцать назад, когда еще посещал южные побережья. Мягко пригревало закатное солнце, лицо овевал соленый, с горчинкой, ветер, усилившийся к вечеру, камушки ворошила вода, накатывая волна за волной…

– Не спишь? – окликнула девушка. – Решил позагорать – хотя бы разденься! Кстати, в здешнем спектре полно ультрофиолета. – И она протянула ему очки – почти такие, как у Леднева.

– А это какой пляж? – поинтересовался Вадим, охотно их надевая. – Нудистский?

– Закрытый, – поправила она. – Посторонние не допускаются. Так что изголяйся, как хочешь.

“Из-голяйся” – это хорошо! – оценил Вадим. Это к месту. Как и “корыто мне!” Может, “СССР” – тоже ее придумка? Главное, и по смыслу подходит. Как выдала одна тивишная (пардон, телевизионная) дамочка на излете Союза: “Секса у нас нет, и мы с ним боремся”, – классика!.. Хотя, говорят, фразу вырвали из контекста.

– В общем-то я без комплексов, – сказал он, клюя виноград. – Но не люблю задевать комплексы других. И потом, женщины кажутся мне эстетичней!

– Мне, что ли, отвернуться?

– В преступлениях главное что? – спросил Вадим, принужденный играть в игры, которые никогда не любил. (Ну, Эвочка, спасибо тебе!) – Главное: поделить ответственность, чтобы никто не настучал. Свидетелей не должно быть – понял, да? Одни соучастники.

– “Понял”! – весело кивнула Леда и принялась расстегивать пуговки на форменном жакете.

Боевые действия начались, но Вадим не ощутил положенного азарта. Интересно, подумал он, а не ловят ли на живца меня самого? Не она ли объезжает тут строптивых жеребцов? Эдакая “прекрасная наездница”!..

Секретарка уже разделась до кружевного белья, вполне пригодного для стриптиза. После чего распустила по плечам пышные волосы и остановилась, выжидательно глядя на Вадима. Украдкой вздохнув, он тоже сбросил с себя всё, кроме трусов, затем предложил:

– Кинем жребий?

– Ladies first, – не стала рядиться Леда. – Полагаюсь на твою честность.

Без затруднений она довершила начатое, и под бельем всё оказалось готовым к осмотру, словно бы так полагалось по секретарскому уставу. Девушка будто спустилась с подиума, настолько ухожен был каждый ноготок и безупречно сложение, от аккуратных грудок до изящных кистей и тонких ступней. Уступала она в этом лишь Эве, но куда смертным против богини!.. Как говорится, сравнение некорректно. Хотя было сходство и в другом: сочетании плоти на пике цветения и весьма непростой сути, вызревавшей обычно не один десяток лет.

Быстро (и честно!) уравнявшись с девушкой, Вадим спросил:

– Если вода вправду проточная, к чему тут ванна?

– Для пара, – ответила Леда, усаживаясь по другую сторону столика. – Здесь-то все же ограничения по температуре.

Взамен одежды на ней возникли такие же непроницаемые очки, прикрыв опасные глаза, – единственная сторонняя деталь на всем теле. Но это не прибавило Вадиму уверенности: слишком притягивали ее свежие прелести – даже хотелось потрогать. Давно его так не волновала женская обнаженность! (Опять же если не брать в расчет Эву, воплотившую мечту.)

– Резонно, – кивнул он. – К чему лишние расходы, верно? В этом проглядывает стиль.

– Ты о чем?

Подвинув кресло, девушка дотянулась длинными ногами до воды, легонько пошлепала по ней подошвами, явственно млея от удовольствия. Как подходила ее нагота под эту мебель, под всю обстановку!.. Будто и саму Леду присмотрели в тех же каталогах.

– О рационализме, – ответил Вадим, заготавливая бутерброды. – Он проступает сквозь прежнюю бестолковость, как богомол сквозь личинку. (“Почему богомол?” – удивился сам.) Никакой помпезности, показухи – ни перед другими, ни перед собой. Любая роскошь обоснована, во всех расходах виден смысл… Интересно, как удалось организовать столь безупречную отчетность? До сих пор она существовала лишь в утопиях.

– За это стоит выпить! – со смешком напомнила девушка.

– А, ну да, – спохватился Вадим. Откупорив бутыль, он разлил вино по бокалам, придвинул к Леде блюдо с разномастными бутербродами и провозгласил: – За взаимопонимание!

На его вкус, вино оказалось излишне крепким и чересчур терпким. Зато фрукты – выше похвал, будто сейчас из сада. Наесться ананасами до отвала, господи!.. Так и погибают мечты.

– Это все, что ты ждешь от меня? – спросила гостья, бесстрашно вгрызаясь в Вадимовы заготовки. – А не лучше – за взаимодополнение? Видишь, как замечательно мы дополняем друг друга за столом!