Текст книги "Постиндустриализм. Опыт критического анализа"

Послесловие
О книге «Постиндустриализм. Опыт критического анализа»

Ханс-Йорг Рудлофф, председатель Правления банка Barclays Capital Inc.

Знакомство с книгой «Постиндустриализм: опыт критического анализа» оказалось весьма непростой задачей, т. к. в данном случае поднимается проблема, которая связана с каждым аспектом нашей повседневной жизни. Она затрагивает вопрос выбора моделей будущего экономического развития и организации общества, а в конечном итоге речь идет о судьбах стран. В литературе по этой теме профильные работы едва ли поддаются какой-либо систематизации, а большинство вопросов рассматриваются в них фрагментарно, в контексте весьма обобщенно обозначенной проблемы постиндустриального общества. Как всегда происходит в подобных случаях, сама по себе концепция легко превращается в предмет дискуссии, т. к. она не подкреплена анализом конкретных и всем понятных реальных фактов. Отвлечение внимания на далекие будущие перспективы является лучшим способом избежать необходимости анализировать суровые реалии сегодняшнего дня. Такой прием дает возможность предлагать самые различные теории или, что хуже, – ответы на вопросы, относящиеся к столь отдаленному будущему, что их невозможно обсуждать с опорой на факты. В результате дискуссия скатывается к чрезмерному теоретизированию и философствованию. К тому же никто не знает, верны или совершенно ошибочны те базовые оценки, которые при этом делаются.

Общие соображения

Старая общепринятая экономическая классификация на три сектора – первичный (сельское хозяйство), вторичный (промышленность) и третичный (сервис) – по-прежнему остается базовой при анализе рассматриваемой проблемы. Это дает основания уверенно утверждать, что за последние несколько веков в распределении удельного веса секторов экономики произошли колоссальные изменения.

Как известно, первоначально фундаментом богатства нации и господствующих элит была земельная собственность и сельское хозяйство, однако промышленная революция и возросшее в XVIII–XIX вв. значение индустрии и торговли изменили мировой порядок, ослабив роль аристократии и сформировав в общественной структуре классы – буржуазию и пролетариат. Капитализм и новые модели социального развития пришли на смену уходящему в прошлое феодализму. Понятно, что все эти трансформации произошли не одномоментно, а постепенно разворачивались на протяжении десятилетий, сопровождаясь изменениями политической, социальной и экономической систем.

Изменения в удельном весе секторов экономики

Очевидно, что со времени окончания Второй мировой войны мы наблюдаем процесс роста сектора услуг. Не вызывает сомнения и тот факт, что при этом изменяются старые политические и экономические структуры. Эти тенденции принято рассматривать как движение в сторону сервисно ориентированной «постиндустриальной» экономики. Получила распространение точка зрения, что промышленное производство теряет то превалирующее значение в экономической системе, которое оно имело в прошлом, и на смену ему приходит быстро растущий третичный сектор.

Современная сервисная индустрия ориентируется на реструктуризацию старых промышленных корпораций и разделение рабочего процесса на отдельные задачи в рамках цепочки создания прибавочной стоимости: проведение независимых научных исследований, проектирование, дизайн, маркетинг и финансирование. Промышленное производство и обработка нередко переводятся в режим аутсорсинга; причем аутсорсинг довольно часто широко распределен, не локализован. В результате, функции целых отраслей промышленности в странах Запада сводятся к сборке продукции из деталей, изготовляемых по всему миру – как правило, разумеется, там, где это обходится дешевле. В этой связи следует отметить, что движение в сторону сервисного уклада разворачивается в слабо развивающихся экономиках.

При этом самые высокие темпы роста наблюдаются в тех странах мира, которые проходят фазу индустриализации. Статистика доказывает, что промышленный сектор остается весьма значимым и способствует быстрому росту экономики. Самое главное, что без производства конкретных товаров, их продажи и транспортировки многие из отраслей так называемой сервисной индустрии (дизайн, финансы, реклама и т. п.) вообще не возникли бы. Поэтому неудивительно, что ключевые экономики мира – такие как, например, в Германии, Америке и Японии, – до сих пор базируются на развитом промышленном производстве. Именно благодаря этому ядру в смежных с ним секторах сервисной индустрии и создается прибавочная стоимость. Вполне объясним тот факт, что большая часть образовательных учреждений, занимающихся подготовкой кадров в сфере проектирования, дизайна, маркетинга, связей с общественностью, возникла именно вокруг конкретных производств. Там, где такого промышленного ядра нет, сервисная индустрия может быстро свестись к набору низкооплачиваемых профессий в сфере услуг, а в тех странах, где нет природных ресурсов, – привести к нехватке экспортных товаров. Работу миллионов людей, занятых в секторе обслуживания – от парикмахеров до узкоспециализированных специалистов по эксплуатации компьютеров, – нельзя экспортировать.

Из всего вышесказанного следует, что вести речь о сфере услуг без понимания ключевой роли промышленного сектора не имеет смысла. Научный анализ и соответствующие пояснения здесь совершенно необходимы. Объяснение разницы между «рабочими» в производственном процессе и «наемными служащими» в многочисленных и активно меняющихся отраслях сервисной индустрии я оставляю экономистам и другим ученым, ведь третичный сектор включает в себя работников множества категорий – от лиц научного труда до огромной армии занятых такими простыми функциями, как уборка и т. п.

Таким образом, я соглашаюсь с доводами, ставящими под сомнение обоснованность экономического аспекта «постиндустриальной» теории. На самом деле, если страна пошла по пути развития сферы услуг и оставила без внимания промышленный сектор, ей, я уверен, не удастся сохранить конкурентные преимущества своей экономики.

Общество, основанное на знаниях

Эти соображения сразу приводят нас к необходимости проанализировать другую чрезвычайно размытую концепцию, которую активно продвигают политики и ученые. Идея общества, основанного на знаниях, фигурирует во множестве планов и программ будущего экономического развития, но, к сожалению, здесь, как и в ряде других случаев, существуют различные понимания самого термина. Многие сразу представляют себе картины научных лабораторий, заводят речь о техническом прогрессе и т. п. Сама эта концепция может обсуждаться на сотнях страниц. Я бы поспорил с подобным узким пониманием базовой категории общества, основанного на знаниях. В таком виде она не учитывает то, что лишь небольшая часть людей, населяющих планету, от рождения имеют необходимые заделы и интеллектуальные способности для того, чтобы жить в соответствии со стандартами и требованиями сложно устроенного общества, основанного на знаниях. Эти программы никогда не говорят о том, что делать другой значительной части населения Земли. Я знаю, что первоклассное образование способно поднять интеллектуальный уровень людей настолько, что они смогут осуществлять необходимые и полезные общественные функции. Однако не стоит выпускать из внимания тот факт, что во многих сервисных отраслях оплата труда остается чрезвычайно низкой, а сами они плохо организованы и слабо скоординированы. В реальных условиях производственный потенциал задействованных в них человеческих ресурсов используется чрезвычайно неэффективно. Поэтому здесь имеет смысл шире трактовать понятие общества, основанного на знаниях. В этом случае стоит сделать акцент на процессе внедрения инноваций, под которыми следует понимать не только новые технические производства, прогресс и науку вообще, но и реорганизацию нашей трудовой деятельности, иными словами – рабочего процесса как такового. Эффективность и продуктивность являются при этом ключевыми критериями, а масштабы возможных изменений могут быть самыми широкими.

Очевидно, что инновационный процесс подобного размаха, как это в общем виде отмечено в одной из публикаций Центра европейских реформ, всегда происходит параллельно со сворачиванием некоторых текущих тенденций, что часто приводит к экономической и социальной дестабилизации. В той же публикации подчеркивается, что политическим и государственным деятелям необходимо обращать свое непосредственное внимание на все аспекты инновационного процесса и развитие его технической составляющей. Они должны создать необходимые стимулы, чтобы привлечь людей к участию в инновационном процессе. Ведь люди, как правило, предпочитают довольствоваться тем, что у них есть, и избегать рисков. Поэтому государству следует посредством соответствующих мер последовательно стимулировать такие тренды. Попытка организовать их, скорее всего, потерпит неудачу ввиду сложности задачи. В то же время создание нужных стимулов заставит людей действовать.

Является ли теория «постиндустриализма» политическим «оружием» и можно ли ее рассматривать как инструмент для обеспечения контроля и доминирования над другими странами, альтернативный традиционным войнам?

Очевидно верным является утверждение, что понятие «постиндустриализм» довольно часто приобретает политическую коннотацию и служит целям формирования повестки дня в интересах как внешних, так и внутренних акторов. Этим объясняются предпринимаемые попытки создать видимость того, что для государства целесообразно отказаться от развития индустриального сектора в пользу новых возможностей в рамках «постиндустриального» общества. Как уже было отмечено, это не более чем иллюзия. Применительно к России попытка ее реализации приведет к тому, что страна останется экспортером ресурсов и импортером промышленной продукции. Возможно, это устроило бы некоторых глобальных игроков – таких как Германия или Америка, – однако для России конечным итогом будет то, что ей придется импортировать даже то оборудование, которое используется при добыче природного сырья (буровые платформы и другую сложную технику). Это, в свою очередь, неизбежно повлечет за собой высокие издержки для экономики, не говоря уже о том, что существующие компании-производители такого оборудования будут рады отсутствию конкуренции. Целая страна, такая как Россия, может потерять те преимущества, которые необходимы для построения диверсифицированной экономики, являющейся залогом стабильного развития динамичного современного государства и роста его возможностей эффективно удовлетворять запросы населения. Представления о теории «постиндустриализма», касающиеся ее использования как «информационного» оружия, совершенно правомерны. Угроза кибервойн сегодня признана открыто. Однако я бы говорил об «информационном оружии» в ином смысле, как, скорее, о варианте ведения «жесткой» традиционной войны. Любая современная военная организация не может не опираться на подобные технологии, если она хочет полностью соответствовать поставленным перед ней целям. Не вызывает сомнения и тот факт, что страна, претендующая на статус мировой державы, должна находиться на переднем крае развития таких систем. Но добиться этого чрезвычайно сложно, если государство не обладает необходимой промышленной инфраструктурой.

В рецензируемой книге отмечается, что страны Запада и Америка переводят экологически опасные производства в другие регионы, оставляя у себя высокотехнологичные отрасли. Возможно, это так, однако такая политика развитых государств позволяет развивающимся странам сократить свое отставание, построить полноценный промышленный сектор, а в долгосрочной перспективе – перейти от аграрного общества к современному индустриальному. Иным словами, прямые инвестиции в создание производственных мощностей в других странах всегда сопровождаются соответствующим распространением наработанного опыта, технологий и навыков. Подтверждением этого может служить опыт Китая, чей рост в последние 20 лет во многом основан на импорте знаний и умений.

В то же время, я бы не стал говорить о науке и знаниях как способе ведения войны, а поставил бы вопрос иначе: можно ли их рассматривать как фактор конкурентной борьбы? На это можно возразить, отметив, что конкуренция и война – это два понятия для обозначения действий по реализации своего преимущества над кем-либо. Это действительно так, и в этой связи хочется отметить часто используемое сегодня понятие «мирная конкуренция». На самом деле, это нонсенс. Потерпевший поражение в такой конкуренции сталкивается со всеми вытекающими из этого негативными последствиями. Именно поэтому иногда берутся за оружие, когда теряют все возможности вести борьбу и получить свою справедливую долю мировых богатств другим путем.

Борьба между государствами и экономиками, имеющая целью конечное обогащение, всегда велась при помощи самых разных инструментов. Не вдаваясь в детали отмечу, что, например, Англия (и это очевидный факт) смогла построить свою империю, не обладая огромной территорией или многочисленным населением, – за счет развития торговли и создания флота, который был в состоянии защитить английскую коммерцию и английских купцов. Это же самое сделала Венеция двумя-тремя веками ранее. Благодаря политической воле и готовности применить силу странам, изначально не имевшим для этого ресурсов, удавалось обеспечить свое доминирование. Очевидно, что ключевое значение здесь имели внутреннее единство государств, согласованность подходов в сфере политического и экономического развития, а также концентрация научного потенциала. В зените могущества империи привлекали наиболее умных и талантливых людей со всего мира, и тем самым закладывали основы своего преобладания в целом ряде сфер. Понятно, что они формировали такие экономические и социальные модели развития, которые были приемлемы для большинства населения. Этот момент мы уже затрагивали, рассуждая в предыдущих разделах о концепции общества, основанного на знаниях.

Экономическая и социальная модель, безусловно, является инструментом конкурентной борьбы, а экспорт этих моделей в другие регионы мира дает странам, их разработавшим, неоспоримое преимущество. История полна подобных примеров, и чтобы их найти, не нужно углубляться в прошлое. Внутренний распад Советской империи дал Западу возможность экспортировать его либерально-капиталистическую экономическую модель, ассоциированную с политической системой, основой которой являются свободы и частная инициатива. Большинство стран мира оказались не готовы принять ее. В них отсутствовала институциональная база, необходимая для усвоения рецептов, проповедуемых и продаваемых под маркой «Вашингтонского консенсуса». Тем не менее, они были усвоены с целью заменить прежние, якобы устаревшие и безжизненные, структуры новыми.

Здесь мы имеем классический случай, описанный теорией творческого разрушения Шумпетера. В отличие от предыдущих эпох, религия и идеология на этот раз играли второстепенную роль. На первый план вышло сверхэффективное сочетание идей экономического прогресса, консьюмеризма и безудержного стремления «делать деньги». Его популяризаторами стали наднациональные институты Бреттон-Вудской системы – такие как Мировой Банк, МВФ и т. п. Они являются инструментами экономической политики Запада. В этой связи не следует забывать, что переход к либерализированным экономическим системам, не предполагающим государственного регулирования, в западном мире произошел лишь 15 лет назад. Он явился результатом доктринальной политики президента Рейгана и госпожи Тэтчер. Предпринятые ими меры привели к высвобождению огромной социальной энергии и дали старт мощному инновационному рывку. Это, в свою очередь, обеспечило невиданный в истории рост личного благосостояния.

Революция в индустрии в 1980–1990-х гг. обусловила возникновение множества новых отраслей – например, целого ряда биоинженерных компаний, большинство из которых были в чистом виде производствами, основанными на достижениях науки. Собранные ими «научные пулы» получали щедрое финансирование, и все более многочисленные кадры перетекали в промышленность из чистой академической науки. Нет необходимости специально останавливаться на том факте, что создаваемое системой совокупное богатство росло день ото дня, равно как и разрыв между теми, кто обладает информацией и теми, кто ей не обладает.

Технологические инновации, такие как Интернет, дали отличные возможности для распространения новой информации по всему миру. Однако значительной частью этой информации можно манипулировать в целях формирования более выгодной политической и экономической повестки дня. В частности, ведущая роль США в мире в 1990-е гг. дала возможность государствам Запада, их компаниям и отдельным людям получить существенные дивиденды за счет менее развитых стран. Но, с другой стороны, те же самые акторы запустили механизм изменений в развивающихся экономиках, прокредитовав их и инвестировав в них триллионы долларов. Таким образом, они помогли осуществить тот переход, который без этой поддержки занял бы десятилетия.

К всеобщему удивлению 20 лет спустя после его начала геополитическая конфигурация карты мира изменилась полностью, и многие из бывших развивающихся стран не без успеха бросают вызов признанному господству Запада.

Плюсы и минусы использования разных инструментов

Именно поэтому в книге совершенно справедливо подчеркивается тот факт, что применение подобных инструментов, не менее эффективных, чем традиционные способы ведения войны, может иметь как позитивные, так и негативные последствия. Как и в случае с военными технологиями, они представляют собой сложные комбинации различных элементов. Их главные составляющие – это экономическая модель (Вашингтонский консенсус), политическая организация (демократия, повсеместно продвигаемая с целью разрушения существующих общественных структур), коммуникационные и информационные ноу-хау, культурные компоненты – такие как музыка и консьюмеризм, обеспечиваемый агрессивной рекламой товаров и брендов, особая схема организации чрезмерно раздутых и часто бездумно направляемых финансовых ресурсов, распространение инноваций.

Эта комбинация инструментов влияния экспортировалась во многие страны мира, которые оказались не готовы к столь бурному потоку инструкций и рецептов. Результатом стали кризисы 1994 г. (Мексика) и 1998 г. (Азия и Россия). Развитие этой модели «на экспорт» привело к эйфории среди стран, которые позиционировали себя как традиционно ее придерживавшиеся. У них сложилось чувство собственного превосходства и ощущение того, что все ограничения и препятствия на пути в рай сняты. Однако та же самая экспортируемая в другие страны модель ослабляла и фактически ликвидировала структуры, благодаря которым западные страны оказались в столь благоприятном положении. Сегодня понятно, что их политика в духе laissez-faire (принцип невмешательства) вновь потерпела крах и оставила после себя несбывшиеся надежды и нереализованные цели широких слоев населения.

Использованное Западом оружие обернулось против него, а первоначальный успех неолиберальной модели заложил основы внутренних деструктивных процессов. В реальности страны, выбравшие иную политическую и экономическую модель (например, Китай), внезапно оказались бенефициарами этого процесса. Они с интересом наблюдают за тем, как либеральная экономическая система во всем мире наталкивается на сопротивление все большего числа общественных движений, а сама ее эффективность впервые за последние 40 лет подвергается сомнению. Страны Запада больше не могут содержать «социальную составляющую» своих общественно-экономических систем, равно как и сам институт «государства всеобщего благосостояния». В результате, «новые» страны оказываются в более выигрышном положении, т. к. им не приходится нести на себе груз прошлого и они могут выбирать между более перспективными системами как в экономической, так и в политической сферах. При этом вопросы «как много должно быть рынка» и «как много должно быть государства» всегда будут находиться в центре дискуссии. Точные и учитывающие все сопутствующие обстоятельства ответы на них, с моей точки зрения, определят в будущем развитие многих экономик. Мы уже вступили в период поиска новой экономической модели.