Текст книги "Постиндустриализм. Опыт критического анализа"

Каждая культура в своем генезисе начинается с манифестации – что есть человек. Отсюда исторически формировались различные культурно-антропологические типы. Одним из важнейших является вопрос о соотношении между полюсами материального потребительства и нестяжательства. Теория постиндустриализма как «сервисного общества» основывается на постулате о предопределенности роста материальных потребностей. Мотив потребительства действительно, казалось бы, охватил почти весь мир. Вопрос в другом – в степени универсальности доминанты потребительского роста. Уже античные времена представляют наглядную иллюстрацию вариативности выбора. Если в Афинах была реализована модель стимулирования индивидуализации потребностей, то в Спарте – их жесткого ограничения. Основной принцип законов Ликурга состоял в недопущении роскоши[165]165
  Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Т. 1. М., 1961.


[Закрыть].

Пелопонесская война стала своеобразным историческим экспериментом противоборства потребительски ориентированных Афин и нестяжательски ориентированной Спарты. Все преимущества, как поначалу казалось, были на афинской стороне – инфраструктурно развитая экономика, значительные финансовые ресурсы, высокий уровень доходов населения. Все, кроме одного обстоятельства, – неготовности граждан ради общего полисного дела ограничить свои потребности. Итог противостояния общеизвестен – победа бедных спартанцев над богатыми афинянами[166]166
  Фукидид. История. М., 1993.


[Закрыть]. Такого рода примеры не единичны.

Нежелание ограничить потребительские запросы в чрезвычайной ситуации кризиса, войны не единожды приводило к государственной катастрофе – вплоть до утраты национального суверенитета. Напротив, при наличии механизмов сдерживания и ограничения индивидуальных потребностей народ находил в себе силы не только для преодоления кризисной ситуации, но и для организации исторического прорыва. Точка оптимума управленческого парадигмального и, одновременно, конкретного выбора на оптимизационной шкале, простирающейся от полюса неограниченного потребительства до полюса абсолютной аскезы, может быть, таким образом, выбрана различной. Нестяжательский ориентир исторически выступал как важный цивилизационно образующий принцип. Без идеи христианской аскезы европейская цивилизация не могла бы состояться. Аскетизм для монашествующих и умеренность потребления («золотая середина», чувство меры) для остального населения – на этой, освященной традиционными религиями, этической парадигме формировались исторически все цивилизационные модели. Все… за единственным исключением.

Это исключение представляет современная, структурируемая вокруг атлантистского Запада глобализируемая цивилизация. Предложенная ею модель – путь устойчивого экономического роста. Любой сбой повышательной динамики для нее есть кризис. Соответственно, для того чтобы рост экономики был непрерывным, должны опережающими темпами расти и потребности. Для этого они искусственно разогреваются посредством рекламы, СМИ, потребительского кредитования. Тип человека-потребителя является, таким образом, результатом целенаправленного пропагандистского манипулирования.

Соответственно, при утверждении иной (нравственной, а не потребительской) модели экономики этот антропологический образ может быть изменен. Современный экономический кризис есть в мировоззренческо-ценностном отношении провал доктрины неограниченного потребительства. Провалилась прежде всего модель «сервисного человека». Декларируемый сторонниками постиндустриализма тренд роста и индивидуализации потребностей сменил знак с плюса на минус. Из оптимистической версии универсального прогресса он превратился едва ли не в тупиковый путь.

Но все это уже было. Анализ исторического опыта гибели мировых цивилизаций позволяет обнаружить достаточно устойчивую, повторяющуюся модель цивилизационных катастроф. Всякий раз им предшествовал процесс аксиологической эрозии, одним из непременных проявлений которого оказывалась девальвация ценности нестяжательства, приоритета духовных ценностей над материальными. Общество охватывал синдром безудержного потребительства. В итоге, социальные связи распадались и цивилизация гибла.

Расширение спектра потребностей и их индивидуализация – характерные черты Древнего Рима периода упадка. Потребление росло и росло, продуцируя череду социальных, политических и экономических кризисов. В итоге, римская государственность рухнула. Выстраиваемая на обломках империи христианская цивилизация возвращалась к ценностям аскезы и нестяжательства. Не повторяет ли сегодня человечество, прежде всего западный мир, сценарий римского саморазложения? Многие признаки такого рода аналогии – налицо[167]167
  Ростовцев М.И. Общество и хозяйство в Римской империи. В 2 т. М., 2001.


[Закрыть].

Сервисизация связывается в теории постиндустриального общества с возрастанием роли человеческого фактора и информационных технологий, что в общем случае прогрессивно и стадиально. (В последующем будет проверена справедливость данного утверждения применительно к экономическим процессам.) В отношении же мировоззренческо-аксиологических оснований речь должна скорее идти не о возрастании роли человеческого фактора, а о девальвации традиционных ценностей и прежде всего ценности труда.

В первую очередь эта девальвация ценности труда коснулась стран «золотого миллиарда». Современный Запад пережил цивилизационную инверсию. Протестантская трудовая этика в менталитете западного человека в значительной степени выхолостилась. Этический императив труда вытеснила мораль потребительства. Такого рода инверсионные трансформации трудовой этики выступали в мировой истории индикатором заката цивилизаций.

Цивилизационный надлом Запада пришелся на 1960-е гг. Именно тогда протестантская аксиология каждодневного стоического труда замещается культом развлечений, кальвинистская бережливость – парадигмой жизни сегодняшним днем. Произошедшие изменения не замедлили сказаться на мировых макроэкономических показателях. Если ранее динамика развития экономики Запада была значительно выше, чем в любых других (за исключением СССР) хозяйственно-культурных сообществах и этот разрыв устойчиво в течение длительного периода возрастал, то теперь дистанция стала стремительно сокращаться.

Точное хронологическое совпадение ментальной трансформации со сменой мирового тренда геоэкономического распределения сил не могло быть случайным. Оно доказывает существование прямой факторной зависимости между сохранением национальной ценностной традиции и экономическим динамизмом. До тех пор, пока Запад существовал в соответствии с парадигмой христианской цивилизации (в ее протестантской модификации), для него были характерны опережающие в мировом отношении темпы развития экономики. Но как только произошел разрыв с базовыми цивилизационными ценностями, наметилась тенденция относительного упадка[168]168
  Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М., 2006.


[Закрыть]. Новая модель сервисного развития как формы неограниченного, неэквивалентного трудовым затратам потребления есть симптом надвигающейся глобальной катастрофы. Современный кризис есть только первое предупреждение (рис. 2.1.11).

Рис. 2.1.11. Соотношение усредненной по миру функции спроса в зависимости от накоплений (1) и от дохода (2)[169]169
  Авторские данные.


[Закрыть]

На рис. 2.1.11 можно видеть, как потребление отрывается от доходов. Причем нестяжание как норма поведения присутствует и при низких уровнях доходов, и при существенно высоких. Если соотнести средние уровни доходов с динамикой их возрастания на временно́й исторической оси для мира в целом, то это означает, что в историческом прошлом и в историческом будущем потребительская культура и поведенческие мотивации отличались и будут отличаться от навязываемых в современности. Сегодняшняя западная потребительская парадигма исторически обречена. Цивилизационное осмысление феноменов глобального исторического развития позволяет выявить глубинные истоки современного кризиса, находящиеся за рамками абстрактной модели homo economicus. Традиционные религии исторически вырабатывали мудрые и эффективные оптимизационные механизмы самосохранения народов. Они выражались в виде заповедей и предписаний, адресуемых различным сферам человеческого бытия, включая и экономическую деятельность. Одним из такого рода традиционалистских нормативов являлся запрет ростовщичества. Спекуляция трактовалась как нравственная аномалия. Существовало понимание деструктивных последствий развития ростовщических отношений. Современная цивилизация легализовала считавшиеся прежде греховными виды рентной финансовой деятельности.

Сформировавшаяся на этой основе виртуальная экономика отражает тенденцию нравственной деградации. Постмодерн попытался упразднить заповедь о труде. На почве виртуализации экономики формируется феномен трудовой имитации. Причем именно страны-имитаторы оказались в современном мире наиболее преуспевающими в социально-материальном плане. Нет сомнения в том, что это явление имеет временные ограничители. Жить в долг бесконечно продолжительное время невозможно. Рано или поздно по долгам приходится платить. Долговая экономика живет настоящим за счет будущего[170]170
  Подробнее см. раздел 3.1. Идеология постиндустриализма как политическая легализация неоколониализма.


[Закрыть]. В этом отношении она бесперспективна. Ровно так же, как если принимать на веру концепт стадиальной универсальности постиндустриализма, легко попасть в логическую ловушку.

Вот она: предположим, что все страны мира доводят, по образцу США, долю сервиса до 80–90 %. Все торгуют на биржах, спекулируют и живут на ренту. Тогда откуда будут браться материальные блага? Логический тупик доказывает: концепт постиндустриализма во вненаучном своем воплощении и эксплуатации есть скорее всего информационная операция прикрытия существующего паразитизма части мира на остальном мире. Это есть форма неоколониализма, если говорить о странах-субъектах.

Спасение человечества как воспроизводящейся сущности заключается в смене цивилизационной парадигмы, возвращении к определенным элементам традиции как выражению установки на самосохранение. И надежда – именно на это прозрение. По существу, человечество, войдя в фазу кризиса, оказалось на развилке. Один путь – неограниченного потребительского роста – ведет к обрыву, второй путь – ценностной регуляции – оставляет шанс на спасение.

Таким образом выясняется, что описываемая в рамках «теории» постиндустриального общества модель социума идеомифологична и целенаправленно манипулятивна. Она в определенной части своей когнитивной функции выступает как инструмент информационного воздействия. Используя его, формулируются ложные стратигемы развития, оказывающиеся на деле «стратегическими ловушками» для стран незападного ареала.

2.2. Реалии индустриализма: выпуск и занятость в промышленности и сельском хозяйстве

Как было предложено в вводной главе, ответ на вопрос «индустриальное или постиндустриальное конкретное общество или экономика?» можно искать, анализируя выпуск и занятость в производственных и непроизводственных секторах.

Характерная для ХХ столетия мировая конфигурация «промышленный Север – сельскохозяйственный Юг» ушла в прошлое. Наметилась тенденция перемещения основных индустриальных центров в страны Азии и Латинской Америки. Произошедшая трансформация была обусловлена рядом исторических факторов. Во-первых, в связи с экономической катастрофой на советском пространстве разрушилось единое технологическое пространство Севера. К началу 1990-х гг. РСФСР занимала первое место в мире по доле промышленного производства в валовом мировом промышленном производстве (СССР был вторым после Германии). К 2011 г. Россия находилась по этому показателю уже на 14-м месте[171]171
  Болотин Б. Мировая экономика за 100 лет // Мировая экономика и международные отношения. 2001. № 9; Мир в цифрах – 2009 / Пер. с англ. Н. Кононовой. М., 2009.


[Закрыть]. Во-вторых, была создана соответствующая инфраструктура и накоплен квалификационный потенциал для запуска индустриальных технологий в ряде развивающихся стран. Успехи на международных научных олимпиадах азиатских школьников (где первые места занимают представители Китая, Индии, Южной Кореи) демонстрируют как минимум кадровую готовность соответствующих государств к развитию промышленного производства. В-третьих, получает развитие политика вывода производственных структур западных промышленных корпораций с территории своих стран. Дешевизна рабочей силы в Азии и Латинской Америке в сравнении со странами Запада определила реальные выгоды такого перемещения. В-четвертых, распространение потребительской морали привело к выхолащиванию трудовой этики западного человека, формированию представлений о непрестижности труда рабочего в сравнении с «офисными» видами профессиональной деятельности. Возникла ментальная установка – переложить функции индустриального производства на плечи «цветного» населения либо внутри страны (мигранты), либо за ее пределами.

Эпоха однозначного хозяйственного доминирования Запада фактически завершилась. Современный Запад пережил цивилизационную инверсию. Протестантская трудовая этика в менталитете западного человека в значительной степени выхолостилась. Этический императив труда вытеснила мораль потребительства. Характерно, что некоторая динамизация западной экономики в 1980-е гг. («рейганомика», «тэтчеризм») совпала с умеренно консервативной коррекцией культа потребления, реабилитацией традиционных добродетелей протестантской культуры. Запад во главе с США еще остается безусловным экономическим лидером. Но шансы его на сохранение существующей роли при девальвации национальных ценностных традиций труда в долгосрочной перспективе представляются довольно призрачными. Особенно с учетом паразитического характера источника американского преуспевания в виде деятельности ФРС. На снижение значения западной цивилизации в мировом объеме валового производства обращал внимание еще С. Хантингтон (рис. 2.2.1)[172]172
  Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М., 2006.


[Закрыть]

Рис. 2.2.1. Доля цивилизаций или стран в выпуске продукции обрабатывающей промышленности, 1750–1980 гг. (по С. Хантингтону)

Особенно наглядно происходящий экономический надлом Запада выглядит на фоне развития экономики Азии (рис. 2.2.2)[173]173
  Лунев С.И. Социально-экономическое развитие крупнейших стран Евразии. Цивилизационный контекст // Восток – Запад – Россия. М., 2002; Maddison A. Monitoning the Worlj Economy, 1820–1992. Paris, 1995; Radelet S., Sachs J. Asia′s Reemergence // Foreign Affairs. 1997. Vol. 76. № 6.


[Закрыть].

Рис. 2.2.2. Доля западного и азиатского миров в общем объеме мирового производства

В 1820 г. на долю мир-экономики западного сообщества (США, Европа, Австралия, Канада) приходилось 25 % мирового национального продукта, тогда как на Азию – 58 %. К середине XX в. пропорции статистической конъюнктуры в мире стали прямо противоположны. Запад давал 56 % мирового дохода, в то время как Азия – только 19 %. Однако после этого распределение производства в мире изменилось.

Начало процесса субъектного перераспределения в геоэкономике было связано с бурным технологическим развитием Японии, фактически догнавшей США по показателю душевого дохода. На следующем этапе утраты Западом экономической гегемонии сформировалась группа стран азиатских неоиндустриалов. Очередной вехой процесса стало существенное повышение душевого дохода населения среди арабских нефтеэкспортеров, достигших данного роста посредством перераспределения нефтяной ренты. К началу 1990-х гг. доля Азии в мировом национальном доходе составляла уже 33 %, а Запада – 45 %.

Согласно сделанным в 1997 г., уже после начала «азиатского кризиса», прогнозам Института международного развития Гарвардского университета, по истечении первой четверти XXI в. на Азию будет приходиться 55–60 % общемирового валового национального продукта, тогда как на Запад – 20–30 %[174]174
  Лунев С.И. Социально-экономическое развитие крупнейших стран Евразии. Цивилизационный контекст // Восток – Запад – Россия. М., 2002; Maddison A. Monitoring the World Economy, 1820–1992. Paris, 1995; Radelet S., Sachs J. Asia′s Reemergence // Foreign Affairs. 1997. Vol. 76. № 6.


[Закрыть].

Особая роль в геоэкономике будущего отводится Китаю и Индии (рис. 2.2.3). Судя по динамике роста ВВП, это уже было вполне очевидно в 1990-е гг., т. е. в то самое время, когда российские реформаторы перенимали менее эффективную в современных условиях модель экономического управления Запада. Причем темпы роста обеих азиатских экономик с начала предпринятого ими рывка с течением времени не снижаются, что говорит о стратегической долгосрочности их модернизационного прорыва.

Рис. 2.2.3. Динамика среднего ежегодного роста ВВП в Китае и Индии за последние 20 лет XX века

По оценке многих исследователей, уже в ближайшее десятилетие Китай по абсолютным показателям ВВП сравняется с Соединенными Штатами. Индия за тот же временной интервал фактически догонит Японию. Согласно экспертному заключению специалистов ЦРУ, Китай, достигнув к 2020 г. размера ВВП в 20 трлн долл., превзойдет совокупный объем доходов США (13,5 трлн долл.) и Японии (5,1 трлн долл.)[175]175
  Гельбрас В., Кузнецова В. КНР: год суровых испытаний // Мировая экономика и международные отношения. М., 2000. № 8; Богомолов О., Кондрашова Л. Секреты китайской экономической кухни // НГ – Политэкономия. М., 1999. № 1; Лунев С.И. Социально-экономическое развитие крупнейших стран Евразии. Цивилизационный контекст // Восток – Запад – Россия. М., 2002; Maddison A. Monitoring the World Economy, 1820–1992. Paris, 1995; Radelet S., Sachs J. Asia′s Reemergence // Foreign Affairs. 1997. Vol. 76. № 6; Lommen Y.E., Tonchev P. China in East Asia: From Isolation to a Regional Superpower Status. Athens, 1998; Россия и страны мира. 2008. М., 2008.


[Закрыть].

Могут возразить, что азиатский экономический прорыв имеет под собой исключительно демографические основания – сохраняющуюся на Востоке высокую репродуктивность на фоне депопуляции западных сообществ. В действительности, доля Азии в распределении рабочей силы в мире хотя и возросла, но не настолько, чтобы быть решающим фактором обозначенного тренда. Ее рост, составивший 3,8 %, явно отставал от роста азиатских объемов производства в мировой экономике. Следовательно, экономический прорыв Азии имеет в своей основе не увеличение численности рабочей силы, а интенсификацию труда[176]176
  Тенденции в странах Европы и Северной Америки. Статистический ежегодник ЕЭК ООН, 2003.


[Закрыть]. Об этом свидетельствуют пропорции развитости ведущих азиатских геосубъектов – Китая и Индии, взятые по отношению к экономике США не в абсолютных величинах, а в среднедушевых показателях (рис. 2.2.4)[177]177
  Мировая экономика: прогноз до 2020 года / Под ред. акад. А.А. Дынкина. М., 2007.


[Закрыть].

Рис. 2.2.4. ВВП на душу населения в Китае и Индии по отношению к ВВП на душу в США

Апелляция при выработке в России стратегий реформ к экономической системе Запада, таким образом, не соответствует существующим историческим тенденциям. За эталон берется исторически отживающая модель, уступающая место новому подходу в экономике. Специфика этого подхода определяется сочетанием инновационных технологий с фактором национальной идентичности. Хозяйственная система новых геоэкономических субъектов базируется на принципиально иной, по отношению к неолиберальной платформе, основе. Характерными чертами выдвинутой Востоком экономической альтернативы являются госпатернализм, национальные традиции, общинный корпоративизм, мобилизующая роль государства.

Успехи современного Китая есть яркое свидетельство в пользу эффективности экономических моделей, коррелирующих с цивилизационной парадигмой мир-экономик. Маоистский левый радикализм являлся отступлением от традиционного китайского пути. Таким же спорадическим отклонением от конфуцианско-даосского пути развития Китая была эпоха легистских императоров (именно к наследию Цинь Ши Хуана, как известно, часто апеллировал Мао). Реформы 1980-х гг. ознаменовали возвращение Китая, отвергнувшего как левый радикализм, так и копирование западных экономических моделей, к собственной цивилизационной традиции.

Традиционно экономикам стран Востока были присущи доминирующие позиции государства. Вопреки современному либеральному идеомифу о кардинальной экономической реформе в КНР, принципиального разгосударствления там не произошло. В 1994 г. в китайском государственном секторе было занято 18 % населения страны, но к концу жизни Мао Цзе Дуна этот показатель находился на том же уровне – 19 %. Сравнительно невысокое цифры объясняются численным преобладанием в республике сельскохозяйственного населения. Между тем, на государственных предприятиях Китая трудятся в настоящее время более 2/3 городских рабочих. Доля государственной и различных форм коллективной собственности составляла (по данным на 1997 г.) в общем объеме промышленной продукции 67 %. Современный Китай по-прежнему придерживается принципа монополии внешней торговли. В исключительном ведении государства находится торговля сырьевыми и топливными ресурсами. В настоящее время 65–70 % внешнеторгового оборота страны приходится на долю госсектора. Оставшаяся часть баланса связана, главным образом, с совместными предприятиями. На частные организации в 1997 г. приходилось лишь 0,3 % внешнеторгового оборота страны. Если уж китайская экономика основывается на этатистских принципах, то применительно к России, явно уступающей своему южному соседу по природно-климатическому благоприятствованию хозяйственной деятельности, проблема этатизации еще более актуальна.

Интегрированность Китая в мировой экономический обмен сильно преувеличена. Несмотря на большие абсолютные цифры внешнего товарооборота, относительно ВВП он не рекордный среди стран мира. Китай не входит даже в двадцатку стран с наибольшим относительным внешнеторговым оборотом. В 2000 г. он составлял 47 %, в 2010 г. – 50 %. Показательна в этом отношении неудачная попытка ряда западных стран по ограничению китайского импорта в 1989 г. Поток инвестиций в экономик у КНР структурирован таким образом, что исключает зависимость от Запада. В 1990-е гг. 72 % всех прямых иностранных инвестиций в Китай приходилось на долю «новых индустриалов» (Гонконга, Тайваня и Сингапура), соотносимых с ареалом так называемого «Большого Китая». Доля развитых стран Запада в прямых иностранных инвестициях составляла менее 20 % (по сравнению с 1980-ми гг. она сократилась более чем на 10 %). Известно, что значительная часть инвестиций из-за рубежа направляется в КНР китайской диаспорой. Таким образом, не имеется оснований полагать, что, начав в 1978 г. экономические реформы, Китай расстался с идеей опоры на собственные силы[178]178
  Экономические реформы в России и Китае глазами российских и китайских ученых. СПб, 2000; Илларионов А. Секрет китайского экономического «чуда» // Вопросы экономики. М., 1998. № 34; Самицкий А. Китайская экономика как субъект глобализации // Постиндустриальный мир и Россия. М., 2001; Лунев С.И. Социально-экономическое развитие крупнейших стран Евразии: цивилизационный контекст.


[Закрыть].

Экономическая модель Индии выглядит как срединный путь развития, исключающий крайности индивидуалистского и эгалитаристского полюсов. Такая амбивалентность давала основания советским пропагандистам характеризовать Индию в качестве «страны социалистической ориентации», а американским президентам – говорить о ней как о «самой большой демократии в мире». Стратегия среднего пути соотносится с традиционными индийскими ценностными представлениями и, в частности, с традициями общинного самоуправления «панчаят». К базовым основаниям экономической стратегии Индии относится провозглашенный еще в период борьбы с британскими колонизаторами М. Ганди принцип «свадеши» – опоры на собственные силы. Современный индийский экономический подъем корреспондирует с возрастанием управляющей роли государства. Если в начале 1970-х гг. доля государственных расходов составляла 26 % от ВВП страны, то к концу 1980-х гг. – уже 38 %. Сообразно с курсом «свадеши» доля Индии в мировом торговом обмене была лишь около 0,6 %. В дальнейшем этот показатель даже понизился, антикоррелируя с процессом увеличения индийской составляющей в мировой экономике.

Еще более диссонирует с либеральными стереотипами тот факт, что стремительный экономический подъем Индии осуществлялся фактически при нулевом уровне иностранного инвестирования. Еще в начале 1990-х гг. зарубежные капиталовложения в экономику Индии фактически отсутствовали[179]179
  Liberalizing India, Progress and Problems. New Delhi, 1996.


[Закрыть]. Как индийский парадокс может быть оценена ситуация, когда «слабо интегрированная в мировую экономику полузакрытая и непривлекательная для иностранных инвесторов Индия в 1990-е гг. показывала … высокие и довольно стабильные темпы экономического роста»[180]180
  Лунев С.И. Социально-экономическое развитие крупнейших стран Евразии: цивилизационный контекст.


[Закрыть].

Даже в считающемся наиболее либерализованной страной восточноазиатского региона Тайване западные механизмы организации экономики были отвергнуты. Именно государство явилось основным актором тайваньского экономического чуда, обеспечившего возрастание душевых доходов за полстолетия более чем в 120 раз. Примером государственной регуляции на Тайване может служить опыт директивного поддержания минимальных цен на продажу риса, являющегося основным продуктом потребления местного населения[181]181
  Чанг П.К. Краткое изложение опыта экономического развития Китайской республики на о. Тайвань. М., 1999.


[Закрыть].

Вопреки презентации Японии как страны, доказывающей своим опытом универсализм либерального рынка, в действительности механизмы организации экономики в ней функционируют совершенно в ином управленческом формате. Японское экономическое чудо тесно связано с корпоративной моделью хозяйствования, уходящей корнями в феодальную древность. Традиционалистская парадигма модернизации Японии особенно ярко проявляется в системе организации труда концерна, организованного королем электротехнической электронной промышленности страны Рюносукэ Мацусита. Им была разработана идея хозяйствования, ведущими принципами которой провозглашались «сотрудничество, взаимосвязь, радость совместного творчества, оптимизм созидания, социальные гарантии для каждого работника фирмы, сопричастность к производству общественного богатства»[182]182
  Хорос В. Японские секреты // Знание – сила. 1991. № 10.


[Закрыть]. На всех работающих на предприятии распространялось понятие единой семьи – «кадзоку», чья идентичность действовала не только в производственных отношениях, но и в приватной жизни.

Инфраструктура концерна включала не только производственные и административные корпуса, но и жилые здания для персонала, школы, детские сады, больницы, дворцы бракосочетаний (вступающим в брак представителям фирмы выплачивались особые пособия). Именно компания Мацуситы явилась инициатором распространившейся на всю Японию практики исполнения перед началом рабочего дня гимна предприятия, произнесения хором клятвы на верность фирме и т. п.

В диссонансе с западными представлениями о рыночном праве одним из столпов японской хозяйственной системы выступает феномен пожизненного найма. Он основывается на негласном правиле, гарантирующем продвижение по службе и трудовую занятость до наступления пенсионного возраста. Заработная плата в Японии не выполняет функции экономического стимула, она устанавливается как некая усредненная по возрастным группам величина. Изменение заработка по возрастам осуществляется по следующей сетке возрастов: 25–30 лет – некоторый рост зарплаты, с 50 лет – уменьшение. Не принято выплачивать крупные премиальные суммы. Применяются, главным образом, механизмы нематериального стимулирования: благодарность, чествование, публичная похвала и т. п.[183]183
  Там же.


[Закрыть]

Показательно, что Япония вовсе не копировала западные системы мотивации труда. На рис. 2.2.5 видно, как отличается психологическая мотивационная характеристика работников Запада, Японии и России.

Рис. 2.2.5. Зависимость индивидуальной мотивации на производительный труд в странах мира от уровня развитости пакета нематериального мотивирования

Нематериальная мотивация труда в России потенциально самая сильнодействующая, но, в отличие от Японии, престижность труда последовательно и активно снижается. Причем такое ощущение, что на этот тренд работают все российские СМИ и политические ораторы.

Верификацию концепта о зависимости успешности экономики от фактора цивилизационной идентичности могут предоставить страны, сменившие в краткосрочный период парадигму хозяйственной организации. Если при переходе от одного типа модернизации к другому наблюдается принципиальное изменение экономических показателей, то это может рассматриваться как указание на предпочтительность той или иной модели. Наиболее кардинальным переходом такого рода за последнюю треть прошедшего столетия явилась иранская исламская революция.

Несмотря на то, что при шахском режиме Реза Пехлеви Иран позиционировался как «витрина» успехов западной модернизации и действительно имел неплохую статистику по макроэкономическим показателям, он предстал к 1979 г. государством экономически и социально разбалансированным. Напротив, вернувшаяся на путь цивилизационной традиции Исламская республика вопреки войне и экономической блокаде сумела добиться всестороннего комплексного развития по показателям как экономики, так и социального обеспечения[184]184
  Лунев С.И. Социально-экономическое развитие крупнейших стран Евразии: цивилизационный контекст // Восток – Запад – Россия. М., 2002.


[Закрыть]. После завершения военного противостояния с Ираком иранская экономика предстает самой динамично развивающейся в плане роста показателей ВВП хозяйственной системой мира. Динамика развития Ирана оказалась даже более значительной, чем у «тихоокеанских тигров». Но об иранском «экономическом чуде» в современных либеральных СМИ не принято распространяться. Иранские успехи иллюстрирует рис. 2.2.6, на котором показатели валового внутреннего продукта Ирана сравниваются с показателями наиболее динамично развивающихся стран, представляющих различные регионы мира[185]185
  Мир в цифрах. Статистический сборник. 1992. М., 1992.


[Закрыть].

Рис. 2.2.6. Динамика роста ВВП в государствах мира, в % к 1999 г.

Обнародованный в 1996 г. доклад ООН о развитии человеческого потенциала в мире зафиксировал резонансные для западного либерального восприятия успехи теократического Ирана в социально-гуманитарной сфере. В сравнении с шахским периодом, в исламской республике ожидаемая продолжительность жизни возросла с 50 до 67,7 лет, коэффициент младенческой смертности сократился с 169 до 34 смертей (на 1 тыс.), численность населения, обеспеченного доброкачественной водой, увеличилась с 51 до 84 %, доля детей с пониженной массой тела снизилась с 43 до 16 %, степень грамотности повысилась с 29 до 66 %, численный контингент учащихся различных ступеней обучения расширился (по отношению к возрастной группе от 6 до 23 лет) с 45 до 61 %. На нужды образования в Иране, преподносимом иногда в качестве страны средневекового мракобесия, расходуется 4,6 % от ВВП. Это столько же, сколько в Японии, и больше, чем в России и ряде благополучных стран Запада – таких как Чехия или Люксембург.

Показательно выглядит сравнение динамики экономического развития России с другими крупными в пространственном отношении странами, не относящимися к западной цивилизации. В настоящее время в литературе выделяется «шестерка» такого рода государств, сопоставимых по условиям экономического развития и характеризуемых в качестве «полупериферийных» – Бразилия, Индия, Индонезия, Китай, Мексика, Пакистан. Обладающая значительными людскими ресурсами Нигерия включается в иную категорию – периферийных стран[186]186
  Эльянов А.Я. Мировое интегрирующее развитие и крупные полупериферийные страны // Восток – Запад – Россия. М., 2002.


[Закрыть]. В отличие от России, все перечисленные государства «шестерки» с той или иной долей успешности и целенаправленности пытаются соотнести стратегию экономического развития с национальной идентичностью. В табл. 2.2.1[187]187
  Мировая экономика и международные отношения. 2000. № 8; Эльянов А.Я. Мировое интегрирующее развитие и крупные полупериферийные страны // Восток – Запад – Россия. М., 2002.


[Закрыть] раскрывается динамика функционирования экономик указанной группы государств.

Таблица 2.2.1

Динамика экономического развития крупных полупериферийных государств за вторую половину ХХ века

За соответствующий временной интервал ВВП в России, несмотря на его устойчивый рост в советский период, увеличился только в 2,4 раза. Соотношение статистики по росту ВВП и росту объемов сельскохозяйственного производства указывает на преимущественно индустриальное развитие рассматриваемой группы государств. Однако, в отличие от России (где аграрное производство возросло всего в 1,3 раза), им удалось добиться и существенной интенсификации аграрного сектора экономики, выразившейся хотя и в отстающем от промышленной сферы, но все же стремительном росте валового продукта.

Дефицит иностранных инвестиций в экономику РФ является еще одним ее разительным отличием от рассматриваемой группы государств. На фоне преобладающего (за исключением Бразилии) процесса повышения доли национальных экономик «шестерки» в мировом экспорте доля России в нем за последнее двадцатилетие ХХ в. снизилась в 2,6 раза. Российская экспортная система, начиная с 1970-х гг., устойчиво реструктуризировалась в сырьевой тип. В противовес данному тренду экспортная структура в национально ориентированных государствах «шестерки» трансформировалась в прямо противоположном направлении. И это несмотря на то, что сырьевые возможности каждого из них, так же как и России, довольно высоки[188]188
  Эльянов А.Я. Мировое интегрирующее развитие и крупные полупериферийные страны // Восток – Запад – Россия. М., 2002.


[Закрыть].