Текст книги "Никола зимний"

Теперь оставалось самое простое – догнать автобус, остановить и пересадить в него девчонку. Через двадцать километров, а может, и раньше, водитель «Икаруса» увидит его спину. Прекрасный мотоцикл. Вот и перекресток, на котором его выкинул Паршин. Выгнать из артели аса и оставить Паршина! Вожжи ему от пожилой клячи, а не баранку держать. В селе на полуторке навоз развозить.

Какой упругий ветер.

Девушка притихла в коляске, до шеи прикрытая брезентовым пологом, она изредка поднимала на него глаза. Михаил чувствовал ее взгляды, и мотоцикл набирал скорость. Мелькал кустарник. Шелестящий асфальт вытягивал под колесами ровную высокую ноту. Нервно подрагивал руль. «Икарус» показался слишком быстро. Еще несколько минут, и все кончится: и скорость, и ветер, и робкие взгляды. Еще тридцать – сорок метров и придется возвращаться в унылый дом Антипова.

В обгоне есть особенная сладость; если встречная машина проносится так быстро, что ничего не успеваешь разобрать, кроме резко налетевшего и оборванного рева, то здесь тягучие, как мед, мгновения: с одной стороны – почти неподвижный борт соперника, с другой размытые контуры придорожных деревьев. Метр, два, три… тридцать, и пока неизвестно – кто кого.

Михаил скосил глаза на пассажирку. Она, приподнявшись на локтях и развернувшись к автобусу, показывала водителю язык, розовый и длинный. Впереди оставалось две остановки, на которых делать пересадку намного сподручнее. Когда подъезжали к первой, Михаил решил прокатиться до следующей. А там и до города оставалось всего ничего.

– Куда в городе? – крикнул он.

– На Красноармейскую.

– Подождать?

– А можно?

– Со мной все можно. Землячок-то, может, и жених заодно?

– Что вы, он старый уже.

– Тогда я здесь подожду.

– Я быстренько.

Она вышла с земляком. «За такого старика еще не одна молодая обеими руками ухватится», – беззлобно отметил Михаил, но тут же невольно сравнил земляка с собой, получалось, что и он старик в ее глазах.

– Спасибо, – сказал земляк и протянул руку. – Очень большое спасибо.

– Не за что, – от чистого сердца засмущался Михаил. – Сам с удовольствием проветрился.

– Может, зайдете, поужинаете с нами?

– Нет, нет, спасибо.

– Вам спасибо. Ну, не смею задерживать.

На окраине города Михаил увидел продовольственный магазин и остановился – нужно было подумать о расчете с Васькиным дядькой. Девушка вопросительно посмотрела на бутылки, и ему стало неудобно, словно первый раз в жизни держал в руках эту пакость.

– За машину отблагодарить, – объяснил он, стараясь побыстрее засунуть водку в коляску.

– А он что, не ваш? – спросила она восторженным голосом. – Вы его угнали?

– Можно считать, что так. Правда, у знакомого, но без разрешения.

– Здорово! Теперь я причастна к детективной истории с угоном мотоцикла.

Михаил вспомнил, как она падала на асфальт, ее рыдания, грязное, ободранное колено, и довольно улыбнулся.

– Как тебя зовут?

– Надя. А вас?

– Миша. Поехали?

– Поехали!!!

Знакомство продолжалось на скорости. Она задавала вопросы, но ветер подхватывал ее слова и растаскивал на отдельные звуки, которые Михаил никак не мог соединить между собой и просил повторить. Надя кричала, а он снова ничего не понимал и отвечал наугад, как при игре в испорченный телефон, отчего она смеялась, а ветер дробил смех на мелкие звенящие осколки и разбрасывал их по придорожным лиственницам. Звенел воздух. Синело небо. И солнце тонуло в ярко раскрашенных сентябрьских сопках.

Смеющаяся Надя легко выпрыгнула из неудобной коляски. Михаил оставался на мотоцикле. Оба молчали. Ровно работал двигатель. Раздраженный его монотонностью, Михаил несколько раз газанул, но не уезжал. Надя, низко наклонив голову, разглядывала валяющийся под ногами фантик. Потом присела и подобрала его – и вдруг тихо засмеялась.

– А чего мы стоим?

Михаил пожал плечами.

– Пойдемте ко мне.

Михаил не ответил.

– Вы стесняетесь?

– Нет.

– Ну тогда пошли. – Она дотронулась до его рукава.

– И правда, так бы и разбежались по своим углам.

– Я тоже об этом подумала.

– Машину надо отогнать, а то хозяин будет беспокоиться.

– Ну, отгоняйте и приходите, я в пятнадцатой комнате живу, на втором этаже.

– Попробую, если не задержат, а то, может, устроят самосуд, как конокраду.

– А вы кричите, и я приду на помощь, тогда им не поздоровится. А если вас посадят в тюрьму – я буду носить вам пряники из нашей булочной, они там черствее сухарей.

Все было прекрасно. Мотоцикл с места взял скорость. Можно смело пьянствовать с Анатолием, и девушка не обидится, если он не придет. Приключение красиво началось и красиво закончилось. Так будет лучше.

Чтобы избежать объяснения, он с ходу выставил бутылки, и большое лицо вышедшего навстречу мужчины от улыбки стало еще больше.

– Куда ездил?

– В город. Срочное дело.

– Ну как машина? – Наклоненная бутылка повисла над столом.

– Зверь!

Хозяин самодовольно крякнул и начал разливать.

– Если бы баба не гудела, я бы тоже к вам рванул. Кондрат меня взял бы – я хоть варить, хоть слесарить, хоть кузнечить.

– У нас кто слишком много умеет – на мониторе стоит, – не выдержал хвастовства Михаил.

– А я негордый, за такие деньги я и на монитор встану, силенка, слава богу, не перевелась.

– Ты не обижайся, я к слову. Шеф о тебе часто спрашивает.

– Олег Михалыч дело знает, – легко поверил вранью Анатолий. – С ним не пропадете. Небось опять тыщ по восемь рассчитает, а то и больше?

– Наберется, – не сразу ответил Михаил.

И как отрубило. До того противно было вспоминать о проклятых тысячах. Какое, собственно, дело Анатолию до того, сколько он заработает. Как хорошо было час назад. Он встал.

– Я пойду, ты уж извини.

– Куда ты на ночь глядя?

– Надо. – Он едва не сорвался на крик.

– А это? – Удивленный Анатолий показал на стол.

– Не могу.

Михаил выскочил из ограды и побежал по улице, бормоча под нос: «Тысячи, тысячи. Какие они, к чертовой матери, старатели. Шабашники, возомнившие, что умеют работать лучше других».

Он постучал и услышал обрадованное: «Ну, входите же!» Надя, улыбаясь, распахнула перед ним дверь.

– Я же говорю: входите. Вы что, не слышите? Это нечестно. Я жду, жду и чай давно согрела, а потом решила, что вы не придете, и в душ побежала. Но на двери на всякий случай записку оставила. Пришла и снова жду, боюсь, что приходили и ушли, записку не заметили. Что вы молчите? – Но, спохватившись, что держит гостя за порогом, сконфузилась: – Да входите же, Миша.

За руку подвела его к стулу и усадила. Михаил молчал.

– Что-нибудь случилось? За мотоцикл влетело?

– Нет, не обращай внимания, все нормально, это я просто так, все нормально. – Для доказательства он улыбнулся.

– Правда? Не обманываешь? Даже не поругали? – Надя не заметила, как перешла на «ты».

Он понемногу отходил, но говорить все еще было трудно, поэтому отвечал на ее болтовню кивками и улыбками. Улыбался Михаил не разжимая губ, стараясь не показывать кривых зубов (пожалуй, только они и мешали назвать его красивым парнем).

А Надя, сияя свежестью розового лица, суетливо порхала по комнате. Пестрый халатик, украшенный замысловатыми кружевами и оборочками, еще сильнее подчеркивал ее легкость. Она то и дело переставляла с места на место три несчастных тарелки, перекладывая с одной на другую конфеты с печеньем, и засыпала гостя бесконечными вопросами:

– А ты нездешний. Я сразу так подумала.

– Почему?

– А вы не похожи на местных парней. Вы к кому приехали?

– К Антипову.

– А где он работает?

– Нигде. Конечно, он работает, но не как обыкновенные люди. Он в тайгу ходит – осенью рыбу ловит, зимой пушнину добывает, летом – травы лекарственные.

– Это такой страшный? Я его видела, мне девчонки показывали. Говорят, он баптист?

– Врут, он Эмиля Золя читает. Я тоже хотел с ним в тайгу, да опоздал.

– Ты – в тайгу?

– А что особенного?

– Ничего, только вы с ним такие непохожие. А ты кто по специальности?

– Механик.

– Тоже не похож.

– Может быть, но я, серьезно, механик, и говорят, неплохой. Правда, надоедать начинает. – Михаил понемногу распускал хвост, разыгрывая из себя романтического мальчика, почувствовав, что Надя хочет видеть его таким. – Скучно становится, а я скуки не терплю, вот и решил плюнуть на свой автодорожный техникум, запрятать диплом, чтобы глаза не мозолил… и в тайгу.

– Вы мотоцикл здорово водите, как гонщик.

Перескакивая с «ты» на «вы», она порхала по комнате в своих непонятных заботах, а Михаил все дольше задерживал взгляд на кружавчиках и оборочках ее халата, туго перехваченного в узкой талии. Почему он и не любил выезжать из артели на два-три дня, как другие мужики, – постоянной подруги у него поблизости не было, а ехать на авось – только душу травить, насмотришься на улицах, особенно в жаркий день, когда у них и там что-то выглядывает, и там что-то, а потом в бараке целую неделю снятся, хоть кричи от злости, хоть плачь от зависти.

– А все-таки здорово сегодня получилось. Пока ты за мотоциклом бегал, я чуть с ума не сошла: посылку на почте не принимают, мама болеет, на автобус опоздала. А как я на дороге растянулась! Коленку ободрала и даже не почувствовала. Вот смотри, как здорово.

Она отвела полу халата. Полоска загорелого тела, почти глянцевая кожа и голубая извилистая жилка… «Речушка на географической карте», – успело промелькнуть в мыслях, и он почувствовал, как лицо наливается тяжелой краской и кровь раздувает вены на висках.

– А я только и заметила, когда в душ пошла, – щебетала Надя.

Михаил тупо смотрел в пол, а отяжелевший мозг уже подыскивал нужные объяснения ее беспечной болтовне. Оглушительно бухало в висках: «А что, если под халатом ничего нет, она же только что из душа». Не поднимая головы, он видел перехваченную талию и круто уходящую сначала в стороны, а потом вниз легкую ткань.

– А соседка где? – спросил он хриплым вибрирующим голосом.

– Танька, что ли? На свидание убежала, теперь только к утру явится.

«И соседку выпроводила». Наконец закипел чайник.

Михаил тяжело подвинулся к столу. Он боялся, что, если дотронется до стакана, будет видно, как дрожат его пальцы. Разливая заварку, Надя склонилась над столом, и вырез халата стал еще глубже. «Ну конечно же, под ним ничего нет». Михаил осторожно взял чайник из рук девушки, и пока одна рука металась над столом, отыскивая место для фаянсовой безделушки, другая уже сжимала девичий локоть потными пальцами. «Ей, должно быть, противно от моих липких рук». Он потянул болтающийся на спине конец пояска, с замиранием ощущая, как мягко выходит он из петли. Плотно обтягивающая спину ткань ослабла, и Михаил потянул полы в разные стороны.

– Что вы делаете?

Под халатом у нее оказался купальник. Глаза Михаила жадно шарили по обнаженному телу, задерживаясь то на груди, держащей на себе узенькую цветную тряпочку, то на слегка выпуклом животе с темным плавным углублением посередине.

– Что вы делаете, зачем вы так? – шептала Надя, пятясь от него. – Зачем вы? – И, уже ничего не понимая от страха, запрыгнула на кровать и встала к стене.

«Куда ты, дура, лезешь», – мысленно предостерегал Михаил и тяжело надвигался на нее, стягивая пиджак. Швырнув его на пол, он перегнулся над кроватью и подхватил девушку на руки. Но тут же весь обмяк и, чуть не выронив ее, опустил на одеяло.

– Предатель.

Ему стало все безразлично: и лежащее перед ним тело, и проклятия.

– Предатель, предатель, – глухо рыдала Надя. Он нагнулся за пиджаком, чуть в стороне от него валялся выпавший из кармана кондратьевский конверт. Он подобрал деньги и с пиджаком в руках вышел из комнаты.

На первом автобусе Михаил уехал в город. Чтобы не толкаться у дверей кассы, дожидаясь открытия, он вышел за несколько остановок вперед и отправился пешком. На газонах еще в полную силу цвели астры, а по асфальту уже носилась тополиная листва, не успевшая пересохнуть и зажестенеть, она мягко и почти бесшумно перекатывалась вдоль бордюров, не раздражая слуха.

На красной стороне ордерка он написал прописью: «одна тысяча пятьсот» И молча протянул его в окошко. Седая женщина в черном бархатном платье и серых сатиновых нарукавниках долго сравнивала подписи, а потом спросила:

– Будете закрывать счет?

– Да.

– У вас паспорт при себе? Дайте, пожалуйста. Ордер придется переписать, сейчас я скажу сумму.

Деньги лежали с прошлого сезона.

Артель к тому времени уже встала на ноги. Кондратьев знал свое дело. Его старатели заработали на олове не меньше, чем забайкальцы или магаданцы на золоте, и если в первые годы к нему шли с оглядкой, то к началу прошлого сезона попасть в артель мог далеко не всякий. Но Васька не забыл армейского дружка. Еще зимой он прислал Михаилу письмо о своих приключениях, он отработал в артели сезон и не жалел, а звал к себе, обещал, что дальше будет еще лучше. Михаил не ответил. Он и поверил, и сам был не прочь испытать судьбу, да никак не мог собраться дать ответ. Но в начале весны пришла телеграмма, и Михаил сразу же взял расчет. Уже от Кондратьева он узнал, сколько красноречия потратил Васька на рассказы и доказательства, что лучше Миши Козлова им специалиста не найти. Васька не обманул – они заработали по восемь тысяч. И понеслись веселые деньки. Лихо им гулялось. С Васькой не заскучаешь, но в шальной путанице рассветов и закатов Михаил выкроил-таки трезвую минуту-другую, чтобы забежать в кассу.

– Одних процентов на ресторан хватит.

Паспорт, распухший от пачки десяток, оттопыривал карман. Михаил прикинул, что надежнее всего идти не в магазин, а прямо к Полине Ивановне и последний раз воспользоваться авторитетом Кондратьева среди торговых людей.

Пожурив избалованных ее добротой неблагодарных мужчин и выпросив комплимент своей неувядающей красоте, Полина Ивановна без обиняков спросила, что ему нужно, а услышав о нетяжелой и компактной швейной машинке, понимающе улыбнулась и погрозила пальчиком. Усиленно подчеркивая свое глубочайшее уважение к настоящим рыцарям, она предложила, а точнее, посоветовала ему взять импортное белье, которому обрадуется самая избалованная женщина. Едва скрывая смущение, Михаил долго объяснял на пальцах размер, пока не увидел за окном девушку приблизительно похожую.

Машинка оказалась намного дешевле, чем он ожидал, а белье, наоборот, стоило не меньше «настоящей» одежды, но деньги его сейчас не волновали, тем более при Полине Ивановне экономить или торговаться было не принято. Вяло поблагодарив, он взял покупки и поехал в порт. Выстояв длинную, медленную очередь, сначала в камеру хранения, потом за билетом, Михаил семь часов просидел на жестком диване в зале ожидания, лишь изредка отлучаясь покурить, потом долго и бессмысленно смотрел в иллюминатор на белые горы облаков. И снова ожидание, но теперь электрички на вокзале областного центра. Уже в вагоне робко толкнулась мысль, что, может быть, рановато купил машинку и как бы не пришлось искать покупателя. Все могло случиться, но Михаил пытался заставить себя думать о чем угодно, о той же Полине Ивановне, как она будет злиться, когда узнает от Кондратьева обо всем, только бы не заглядывать вперед. Он закрыл глаза и попробовал возвратиться в полусонное состояние, но не получилось. Появилась надежда найти картежников и скоротать время за подкидным. Он обошел два вагона и вернулся ни с чем.

Он выбрал электричку, которая приходит в поселок поздно вечером, чтобы не маячить на улицах, перед любопытными глазами и, главное, сразу определить уместность своего приезда. Он почти не сомневался, но так, на всякий случай, если вдруг… если вдруг ему откроет мужчина, у Михаила были приготовлены красивые извинения, исключающие скандалы ревности и прочую чепуху. Но был уверен, что они ему не понадобятся. Почти уверен…

Поселок так и не разжился автобусом, и с вокзала пришлось идти пешком. Машинка оказалась все-таки тяжелее портфеля. Нина долго не могла понять, кто к ней стучится. Она переспрашивала через дверь несколько раз, и Михаил стал нервничать. После длинной безрадостной дороги оказаться третьим лишним ему не хотелось. Напрягая слух, он со страхом ждал, когда за дверью объявится мужской голос. Приготовленные заранее извинения казались мальчишеской глупостью.

Наконец начали щелкать замки, и Михаил услышав свое имя. Он нетерпеливо толкнул дверь, но Нина все еще маялась с ключами. Михаил представил, как ему придется выламывать дверь или забираться в окно по связанным простыням с рюкзаком на спине, и его разобрал смех. С ним он и вошел в квартиру.

Нина, как обычно, плакала. А Михаил ничего не мог сделать со своим глупым смехом. Надеясь успокоиться, он начал затаскивать вещи. Нина, освобождая проход, прижалась к стене и смотрела, как он мечется по коридору. Михаил с трудом заставил себя обнять ее. Но когда руки почувствовали тепло вздрагивающего тела, густая и тяжелая сила хлынула в них и ничего не осталось, кроме все нарастающего желания как можно сильнее прижать к себе всхлипывающую женщину.

– Приехал, миленький. Вернулся.

– Навсегда, – шептал он и верил своим словам.

Они прошли на кухню. Нина принялась греметь кастрюльками, собираясь разогревать ужин. При мысли, что придется сидеть за столом и давиться картошкой, Михаил содрогнулся и умоляюще посмотрел на хозяйку. Она сразу оглянулась.

– Не надо, Нина.

– А как же?

– Не полезет ничего.

Нина послушно выключила газ.

– А что делать? Может, помыться хочешь?

– Сил нет. Попозже.

– Все так неожиданно. Я пока ничего не соображаю. Замок еле открыла, чуть пальцы не ободрала. Запираюсь, словно добра полон дом. И смешно, а страшно.

Михаил не отрываясь смотрел на нее и радовался глупой, немой радостью. А Нина вдруг замолчала.

– Я что-то тебе привез. – Он открыл футляр и сам залюбовался аккуратным поблескивающим агрегатом.

– Ой!

– Ну как?

– А я думала, что это чемодан! Где ты ее взял?

– Места нужно знать.

Она опустилась на корточки и осторожно одним пальцем тронула маховичок.

– Какая красивая!

«Ребенок с желанной игрушкой». Михаил сверху подглядывал за ней, а сумасшедшие ноги гоняли его по кухне. Он, конечно, знал, что Нина обрадуется, но чтобы так! А стоило ему только представить, что будет с Ниной дальше, когда он вручит ей легонький пакет… и Михаил готов был визжать от удовольствия. Визжать и прыгать. Ничего не подозревающая Нина не могла оторваться от машинки. Он даже дыхание ее слышал. Оставалось придумать, как посмешнее вручить подарок. Но попробуй тут придумай, когда в голове сумятица и самого колотит, как в лихорадке. В конце концов он просто подхватил ее под локти, поставил на ноги, молча сунул под мышку пакет и подтолкнул в сторону комнаты. А сам плюхнулся на стул и закурил.

Она плакала, смеялась и вспоминала, вспоминала, словно хотела еще раз пройти через все свои неурядицы и невезения, пройти, чтобы после никогда к ним не возвращаться.

– Конечно, во всем виновата сама, но, Мишенька, если бы ты знал, как я тебя любила! Как ждала тебя из армии! Я календарь специальный завела, сама нарисовала на три года. Последнюю неделю красным вывела, а остальные все черные были. Смешно. И вычеркивала по денечку. Каждый вечер по красному крестику на черную цифру ставила. Ну зачем ты меня тогда на проводинах пожалел? Зачем? Я же тебе чуть ли не словами говорила, что не жалей меня. Я знаю, что ты тогда думал, хотел приехать и удостовериться – верной ли я тебе была. Верной, Мишенька, милый мой, верной. У меня и в мыслях никого, кроме тебя, не было. Все три года ждала. – Она говорила ему об этом не раз и, наверное, каждый раз думала, что последний. – А ты приехал со своим Васькой – и то к одним, то к другим. Ну и обида меня взяла. И вышло, что берег ты меня для Сашки. Конечно, я сама виновата.

– Дурак я был, молодой слишком.

– А я умнее?

– Боялся, думал, что с женитьбой будешь приставать, а мне погулять хотелось, попутешествовать. Думал, побаловаться я и других найду, а тебя боялся.

– Ты одного боялся, я – другого. Вот и набоялись на горе себе же. А Сашку я не любила. Если бы он и захотел, я сама бы не смогла с ним жить. Конечно, когда Славку родила, испугалась. Страшно стало. Я тебе тогда письмо на Дальний Восток написала, а ты не ответил…

Михаил вспомнил, как получил письмо, как смеялся над ним Васька. Он и сам смеялся над собой и уж никак не думал, что примирится с Нинкой. Она не оправдывалась в письме, она вообще никогда не оправдывалась перед ним, только твердила, что любит. Михаил долго собирался ответить на письмо, но так и не придумал, о чем писать. А когда прилетел на материк в свой длинный северный отпуск, взял да и заехал к ней по дороге из Крыма, благо жила недалеко от его родителей. Пришел пьяненький, куражистый, и она терпела. А утром, шагая к поезду, напевал: «Ну и дела же с этой Нинкою, она жила со всей Ордынкою». Побыл у матери две недели, не вытерпел и прикатил снова. И она пустила, и оставила, и только тогда он понял, что такое женщина, ничего подобного с ним раньше не случалось. Где она только научилась? Потом, когда напивался, он спрашивал у нее – где? Но Нинка одно твердила, что этому не учатся, и сваливала все на то, что любит его. На другой день он не уехал и остался на неделю, потом на месяц, а когда кончился отпуск, написал Ваське, чтобы тот выслал трудовую, и устроился механиком в автохозяйстве. Жил у Нины, отдавал зарплату, но не расписывался. К Славке относился нормально, покупал ему игрушки и водил гулять. Но забыть, что он чужой, не мог. Иногда забывал – по неделе, по две ходил и радовался за свою семью, и казалось – нет на свете никого лучше его Ниночки ни по доброте, ни по красоте. А потом какое-нибудь неосторожное слово, а то и вообще в кино увидит или в книге прочитает что-нибудь похожее, а порою и совсем непонятно, откуда находило, – только начинал он вспоминать о Славке и о его отце по нескольку раз на день. Становился раздражительным, в каждом слове искал издевку над собой. Придет с работы и думает, думает, и жалость к себе все острее подступает. Выходило, что он хуже других. Кому-то можно побаловаться и бросить, а кому-то объедки подбирать. Он ведь тоже мог, но не стал, однако, пожалел, не захотел грех на душу брать, и что из этого вышло – остался в дураках, только и всего. Думал и молчал. День, два, три копилась обида на душе, словно гной, а потом не выдерживал и устраивал допрос. Ненавидя себя, проклиная себя, требовал подробностей. Нина плакала и рассказывала, но ему казалось, что она не договаривает, он умолял ее выложить все, ничего не утаивая, и тогда он перестанет мучить и ее, и себя. Случалось это обязательно ночью и обязательно в постели, потому что и ночь, и постель были началом его страдания. А утром он просыпался с чувством вины и головной болью, но такая боль проходила к вечеру и снова наступала тишина до следующего припадка, пока не начинало казаться, что Нина сказала не все. В один из таких припадков появилась вторая Нинка. Аптекарша Нинка, известная всему поселку. Ему особенно нравилось, что у них одинаковые имена – в любом «задумчивом» состоянии можно было называть имя и не бояться, что ошибешься. За глаза он называл аптекаршу Шуркой, а всех ее поклонников – Шуриками. Эту манеру он перенял у Васьки, но в поселке так выражался только он. Аптекарша не любила его и пускала просто так, от скуки, впрочем, как и других. Высоченная, с длинным носатым лицом, неизвестно, чем она притягивала мужиков. Не считая броской одежды, красивыми у нее были только волосы: чернющие, густые и длинные. На работе она прятала их под колпак и разговаривала с посетителями с таким важным видом, что подумать о ней как о женщине было страшно. Зато дома она сбрасывала всю кучу на спину, и жуть брала от этой черноты. Он знал, что аптекарша пускает к себе и других, но ему и в голову не приходило ревновать ее.

– Мишенька, ты спишь?

– Нет, а что?

– Мне показалось, что уснул.

– Как Славка учится?

– Он так тебя ждал. Глупенький. Все: «где папа», да «где папа» – ничего еще не понимает. А учится плохо.

«В папочку пошел», – чуть не ляпнул Михаил, но вовремя удержался. Нина почувствовала, как его тело сначала напряглось, а потом расслабилось.

– Ты что-то хотел сказать?

– Нет, ничего, – поспешно успокоил Михаил.

– Когда ты в ноябре прошлого года деньги прислал, я подумала, что и сам следом приедешь. Каждый день иду с работы и на окно смотрю, а сама еле удерживаюсь, чтобы не побежать. Дверь распахну – и никого, целый вечер корешок от перевода изучаю.

При упоминании о деньгах Михаил едва не свистнул.

Он никак не ожидал, что «потерянные или украденные» пятьсот рублей окажутся у Нины. Теперь он ясно вспомнил, как их не хотели принимать на почте у пьяного, а он плел, что от этого зависит жизнь человека. А тогда, утром, он выворачивал карманы и грешил на других. Васька уговаривал его успокоиться и подумать, где мог их потерять, уверяя, что свои не возьмут. А он только хрипел, что нигде не терял, и порывался устроить обыск, пока Васька не разозлился и не достал свои. Васька совал деньги в его карман и кричал, что из-за какого-то навоза нельзя плевать людям в душу. Михаил деньги не взял и сделал вид, что поверил в потерю, но продолжал подозревать всех, кроме Васьки.

Как бы его били, если бы узнали, что деньги ушли по почте.

– Я их целый месяц тратить боялась. Потом сразу два пальто купила, Славке и себе.

– Зря боялась. – Михаил протянул руку и достал из кармана пачку денег. – Держи! – И рассыпал их по одеялу.

– Много, – сказала Нина, не радуясь и не удивляясь.

– Не из Кисловодска привез, – обиделся Михаил и, собрав рассыпанные бумажки, положил их на стул. Мог бы и больше.

– Да по мне хоть вообще – копейки, только никуда не уезжай.

– Не нужно, Ниночка. – Ему показалось, что Нина собирается заплакать. – Теперь уже никуда не уеду, разве что вместе с вами.

Утром в комнату вбежал Славка, все такой же маленький и жидкий, как лозинка. Ничего не подозревая, мальчишка полез к матери.

– Славик… – Нина растерялась, не зная кого стесняться. Не замечая, как рука тянет одеяло к подбородку, она умоляюще смотрела то на сына, то на Михаила.

– Приехал, – неуверенно улыбнулся Славка. – Папка приехал.

Михаил притянул его к себе и неумело чмокнул в ухо. Ребенок затих под рукой.

– Ну ладно, сынок, иди одевайся, я сейчас приду. – А когда он ушел, шепнула: – Глупенький, ничего не понимает. Я так испугалась.

– Он что так мало вырос?

– Это тебе кажется, уже второклассник. – Она пошла собирать Славку в школу, потом вернулась. – Я сейчас на работу слетаю, отпрошусь. Я быстренько.

Она ушла, а Михаил все думал о Славке. Тощенький, ласковый; конечно, обижают и во дворе, и в классе. Силенок нет, злости нет – мамочкин сынок. Конечно, мамочкин, если нет папочки. В поселке считают, что ребенок его, и Славка в этом уверен. Так за чем же дело встало? Совсем не любуясь собой, спокойно и твердо он решил, что с Ниной нужно расписаться, а Славку усыновить.

С любовью и кропотливым старанием он наводил в квартире мужской порядок: подтягивал капающие краны, склеивал рассохшиеся стулья, ремонтировал розетки и выключатели, мастерил полочки – не спеша и смакуя. Когда в комнатах не осталось предмета, к которому можно приложить руки, Михаил перебрался в подвал, провел электричество, вытащил несколько десятков ведер земли и мусора и заменил прогнившие доски. Для банок с соленьями он сколотил удобные полки, а для картошки – вместительный ларь. Славка был превращен в самого незаменимого помощника. В конце ремонта мальчишка уже лихо пилил доски, орудовал рубанком и, не загибая, забивал гвозди. Вдвоем они выкопали картошку и перенесли в подвал, освободив Нину от неженской работы.

Михаил пополнел и стал походить на солидного семьянина. В движениях его появилась плавная степенность. Изредка, как бы глядя на себя со стороны, он удивленно качал головой и улыбался во весь рот, забывая про корявые зубы. Из дома выходил только по делам – никакого пива, никаких друзей. Один раз чуть было не столкнулся с аптекаршей, но не заюлил, не стал отворачиваться, а запросто поздоровался и пошел дальше.

Славка поджидал его около подъезда. Он шмыгал носом и тер красные заплаканные глаза. Рядом пыхтел румяный крепышок, примерно таких же лет.

– Пап, а они дерутся.

– Кто, он? – Михаил указал на мальчишку.

– Нет, я за Славку, – испугался румяный. – Технические лезут.

– Какие «технические»?

– С Технической улицы.

– Мы галку поймали, а они отняли ее.

– А зачем отдали?

– Они дерутся.

– Так нужно не ябедничать, а сдачи дать. Галка-то у них?

– Она улетела. – Славка не выдержал и заплакал.

– Ну ладно, пошли домой. Новую поймаем.

– Что с ним? – испугалась Нина.

– Да галку у них отняли сначала, а потом она улетела. Как же вы дрались, если ни одного синяка нет?

– А мы не дрались, это они хотели драться, а потом галку отняли.

– Это же хорошо, что галка улетела. Пусть себе на воле живет, – неуверенно сказала Нина.

– Ну вот, тоже мне мужики называются, вас припугнули, и вы в слезы. А вместо того чтобы сдачи дать, ябедничать побежали.

Славка заплакал снова. Михаил увидел, что Нина незаметно кивает ему головой на коридор, и вышел за ней.

– Не надо, Мишенька, с ним так. Ты как-нибудь по-другому. Он так обрадовался, что у него защитник появился. Мне он никогда ни на кого не жаловался. Он хороший, нежный такой.

– Дурочка ты, я же совсем о другом. Я ему добра хочу. Славка!

Мальчишка продолжал тереть глаза.

– Мать, стели одеяло на пол.

– Зачем?

– Стели, говорят.

На него как нашло. Он не знал, куда девать энергию. Стащил покрывало с кровати. Долго путался в пододеяльнике, то и дело оглядываясь на ничего не понимающих сына с матерью. Потом, когда «ковер» был готов, снял рубашку и, напрягая мускулы, встал в стойку.

– А ну, подходи по очереди. – Славка засмеялся.

– Давай, давай, только ботинки сними. Я из тебя сделаю настоящего мужчину, чтобы вся Техническая улица перед тобой дрожала.

Славка разулся и ступил на одеяло. Михаил знал приемов пять и начал с простейшего. Поставил мальчишку на середину, чтобы тому было куда падать, и медленно пошел на него. Побледневший от волнения Славка с интересом ждал, заглядывая ему в лицо. Нина, скрестив руки на груди, стояла в дверях.

– Допустим, что я – это ты, а ты – это хулиган с Технической, теперь внимательно смотри, что нужно делать. Да ты не в лицо мне смотри, а на руки и ноги. Я подхожу к тебе. Наступаю на ногу… и толкаю в плечо, а можно и в подбородок.

Славка упал, но вскочил бодро.

– Не ушибся?

– Нет.

– Ну, смотри еще раз. Приготовься. – Михаил повторил все движения сначала. – А теперь давай наоборот. Я буду хулиган, а ты будешь Славкой Козловым. Начали. Ну что же ты, нападай. Смелее.

Славка пошел, глядя на ноги. Михаил сделал страшное лицо.