Текст книги "Никола зимний"

3

Каждое утро вместе с потребностью умыться у него возникала потребность разрядить скопившуюся за ночь энергию мышц, иначе он целый день ходил, как вареный. Шуточка насчет гантелей, которые он якобы возит с собой, имела вполне реальную почву. Пусть не гантели, но спортивный костюм, кеды, а то и лыжные ботинки он укладывал в сумку так же обязательно, как бритву или зубную щетку. Ребята из наладки не понимали его и посмеивались. «Старик, – говорил Сережа, друг Саблина, прикуривая папиросу от своего же окурка, – чрезмерное внимание к своему здоровью или одежде делает мужчину смешным, особенно в коллективе, где работают люди с организмами, измотанными бесконечными семейными неурядицами, никотином и алкоголем. И смотрят они на твое исполинское здоровье, если можно так выразиться, с нищенской гордостью. Как тот мужик, который увидел прыгающего со скакалкой барина и решил, что барин спятил».

А шеф-инженер Бельский, большой любитель давать ценные советы, вразумлял: «Юрочка, ну как ты не можешь понять, что наладочное управление не институт, не пожарная команда и даже не завод, которые считают своей обязанностью участвовать в спортивной жизни. Наладке нужны узкие специалисты. Здесь высокий лоб, переходящий в лысину, ценится дороже, чем широкие плечи и узкая талия. Спортсмены для них прежде всего лодыри и тупицы».

Говорить можно сколько угодно, а думать – тем более. Но тот же Сережа, называющий зарядкой опохмелку, хватится к сорока, если не раньше, и почувствует, что в его организме имеются и сердце, и почки, и печень, а врачи, как и наладчики, тоже умеют отделываться назидательными упреками типа: «О чем же вы раньше думали!» А что касается трудолюбия и глубокого ума Бельского, то они пропадают сразу после собрания. А седые волосы и выпуклый живот производят впечатление в основном на гостиничных администраторов. Пусть говорят и пусть посмеиваются, в конце концов, поговорку «плюй на все и береги свое здоровье» придумал не Юрий Васильевич Гущин и «смеется тот, кто смеется последним» – тоже не он. А возить за собой гантели совсем необязательно. Если человек уважает себя – гостиничного номера с двумя стульями вполне достаточно, чтобы держать свое тело в хорошем состоянии. Приспособиться можно к любым условиям – было бы желание.

Он уже закончил разминку, когда увидел в зеркале женское лицо, из-за дверного косяка его внимательно разглядывала Юля. Он не успел удивиться, а голова уже спряталась. Дверь захлопнулась, и послышались Юлькины заверения, что она только зашла и она не хотела подсматривать. На середине очередного извинения Юля замолчала. Гущин слышал, как она, нервничая, топчется по прихожей. Он засмеялся.

– Вы оденьтесь, пожалуйста.

Он взглянул в зеркало на загорелое тренированное тело в белых плавках.

– А чего ты испугалась?

– Оделись?

– Сейчас.

Юля сначала приоткрыла дверь и, увидев на Гущине брюки, вошла и остановилась поодаль.

– Ты почему не на работе? Женька, тот уже раза три из ТЭЦа на поселок и обратно смотался.

– Вот и я собираюсь. Тебя что, за мной прислали?

– Нет, я прибраться пришла. А зачем ты в стенку руками уперся и пыжился, словно сдвинуть хотел?

– Говорила, только зашла, а сама полчаса подглядывала.

Юля захихикала и отвернулась.

– А смеяться чего?

– Да я подумала, чокнутый какой-то. Нет, правда, я ни разу такого не видела, даже испугалась немножко. – И она снова засмеялась.

Когда он добрался до ТЭЦ, Колесникова в кабинете не оказалось. Там ругались, и, видно, давно: красивый, но какой-то запущенный парень, одетый так, словно пришел не на работу, а выскочил во двор наколоть дров, наскакивал на лысоватого мужичка с юркими глазами. На Гущина он даже не посмотрел. Зато второй обрадовался.

– А мы вас заждались. Я Евгению Матвеевичу объяснял, человек с дороги, отдыхает. А у того же горит. Да тут еще неприятности с кладовщицей получились.

– Чтобы он сам сгорел, – подхватил парень.

– Ладно, Коля, как-нибудь в другой раз съездишь.

– «Ладно», «ладно»! Кому ладно, а кому и накладно. У меня сено пропадет, если не вывезу, а ему на рыбалку приспичило. Не знаю, что бы сделал с этими рыбаками. Из-за двух несчастных гольянов на край света упрутся. Не мужики, а дети малые – смотреть противно.

– Не обращайте внимания, это у нас свои споры. Я пойду поищу Колесникова, он где-то здесь бегает.

Они ушли. Гущин так и не понял, с кем разговаривал. Молодой, по всей вероятности, был шофером, ну а постарше, с лысиной, старательно замаскированной остатками волос, наверное, мастер или снабженец. Зазвонил телефон. Кто-то настырно дожидался, чтобы ему ответили. Звонок тарахтел назойливо и громко. Наконец по коридору застучали шаги и в кабинет вбежал Колесников.

– Алло, фу черт, опустили. Ты чего не взял?

– А что я им скажу?

– Ладно, если нужно – найдут. Что так долго спишь?

Гущин не ответил, а Колесников не стал переспрашивать.

– Здесь Лемыцкого не было?

– Были двое, парень и один. – Гущин замялся, не зная, как потактичнее описать.

– С лысиной, что ли, тогда это и есть начальник котельной Станислав Станиславович. А куда он пошел?

– Тебя искать.

– К вечеру найдет. – Он застучал ботинком по полу, выбивая какую-то мелодию. – Анекдот у нас получился. Когда давали телеграмму, я спросил у кладовщицы про фтористый натрий. Она сказала, что есть. Я поверил. Сегодня проверил, и натрий оказался не фтористый, а углекислый. Такой вот подарочек. Теперь давай думать, как быть, может, без него обойдемся?

Гущин второй раз видел Колесникова, и оба раза он начинал разговор с неприятных вестей и выкладывал их с таким видом, словно испытывал удовольствие.

– Без фтористого нельзя. В вашей воде много соединений кремния, большинство из них перешло в накипь. Кроме фтористого, они ничего не боятся.

– Значит, будем искать, – опять чуть ли не с радостью согласился Колесников. – Ухова я уже озадачил. Он к снабженцам ближе сидит, и отношения у них братские. Значит, с реагентами два ноль не в нашу пользу. Теперь схема. – Он быстренько набросал ее на листке и протянул Гущину.

Первое, что бросилось ему в глаза, – чистота и четкость рисунка, сделанного от руки за одну-две минуты. Глядя на Колесникова, он ожидал увидеть пусть грамотную, но мазню, однако линии схемы оказались ровными, а подписи – красивыми и разборчивыми. Схема тоже была принципиально верной – стандартная схема очистки котла: растворный бак, к нему подведены пар и вода, от него идет линия к насосам (Колесников предусмотрел и резервный), от насосов к нижним коллекторам котла, из верхнего барабана в бак протянута сливная труба – «обратка», – все учтено, все задвижки на месте.

– Нарисовано правильно. Давайте делать, пока ищут реагенты.

– Внизу уже готово. Осталось пробросить обратку. Хотел, чтобы при мне закончили, да, наверно, не получится.

– А ты что, собрался уезжать? – спросил Гущин, не желая показывать, что он уже в курсе поселковых сплетен.

Длинный разговор. Кстати, ты не хочешь съездить на рыбалку?

– А там есть где поплавать?

– Искупаться можно, а плавать вряд ли. Горная речка, сам понимаешь. Но места красивые и рыба ловится.

– Я с удовольствием, только у меня ловить нечем.

– Тогда завтра после работы выезжаем, а в воскресенье будем дома. А теперь пойдем посмотрим, что мы натворили.

Идти в цех и собирать пыль настроения не было. Схему, как он понял, Колесников сможет смонтировать и без его помощи, а котельных он повидал достаточно, и любопытство его давно не мучило. Все можно посмотреть и проверить в любой другой раз, например, когда привезут реагенты, а без них и от схемы никакого проку.

– Стоит ли пачкаться?

– Пойдем, может, без меня придется доделывать. Мы быстренько, там и пачкаться негде.

Они спустились на нижнюю отметку, самую грязную и темную даже в хороших котельных. Пыльные стекла не пропускали свет. Темно-серые, почти черные плафоны освещали только потолочные балки и хребты пыли на верхних трубопроводах. И лишь там, где были выбиты стекла, в помещение прорывался дневной свет, яркий, словно от прожектора, и пыль, как мошкара, кружилась в его узких лучах. Колесников шел свободно, не обращая внимания на темноту, хлам под ногами и летящие из щелей в бункерах искры. А Гущин, как ни осторожничал, все равно попал ногой в кучу золы.

– Ну и грязь развели, неужели нельзя хоть изредка делать уборку?

– Ах, Марья Алексеевна, мне бы ваши заботы. Всю зиму пилили на одном котле. Загнали его так, что в апреле он еле вытягивал половину номинальной нагрузки. Все лето ремонтировались. Если ты вычистишь котел, у нас будет два. Но каких сил мне это стоило: работать некому, материалов нет и помощи ждать не от кого. А ты говоришь – грязь. Ты бы посмотрел, какой она мне досталась. После того как провели ЛЭП и законсервировали турбины, на ТЭЦ не ступала нога ни одного из верхних начальников. Если привести сюда Ухова и оставить одного, он заблудится и будет кричать «ау».

В схеме действительно оставалось на полдня работы, и Гущин с тоской подумал об отсутствующих реагентах: окажись они на руднике – через неделю он бы возвратился в управление и готовился к поездке на море.

– Интересно, сколько времени будут искать фтористый?

– А кто его знает. Я бы посоветовал тебе сходить к директору.

– Зачем же прыгать через головы?

– Тогда просидишь здесь до самой зимы.

На лестнице к ним подошел мужчина в спецовке без единого масляного пятнышка и отозвал Колесникова. При Гущине он говорить не хотел. Начальник вернулся в кабинет минут через двадцать. Лицо у него было мрачное. Он встал возле окна спиной к Гущину и долго молчал, а потом резко повернулся и внимательно посмотрел ему в глаза.

– Ты знаешь, сколько ему лет?.. Сорок четыре. И у него шестеро детей. У тебя сколько?

Гущину показалось, что вначале Колесников хотел сказать что-то другое.

– Ни одного.

– Тогда тебе не понять. А у него шестеро и, может быть, внука привезет. Героическая личность. И при этом он всего на семь лет старше меня.

Гущин так и не понял, к чему отнести сообщение о многодетном отце. Колесников что-то не договаривал, наверное, были причины, но не выпытывать же.

– Я домой пойду…

– Ну конечно, фронта работ нет, – сказал Колесников, кривя губы.

На подобные выпады Гущин давно не обращал внимания. Раньше стеснялся и, перед тем как уйти, выдумывал причины: то ему нужно было в техническую библиотеку, то на телеграф переговорить со своим начальством, то еще куда-нибудь – потом надоело. И Колесникова он тоже понимал. Кому понравится, что кто-то уходит с работы раньше, чем он. Но разве Гущин виноват, что ему пока нечего делать?

– Ты бы хоть образцы посмотрел. К твоему приезду вырезали.

В общем-то я, не заглядывая в них, могу сказать, какая там накипь, разве что в толщине немного ошибусь.

– Выходит, зря вырезали?

Почему зря, сами, например, удостоверились. Меня сможете проконтролировать.

– Все-таки доставать или нет?

– Ну конечно, посмотрю.

Колесников встал на колени и выкатил из-под шкафа четыре полуметровых обрезка. Чтобы не испачкаться, Гущин оторвал кусок газеты, поднял крайний образец и посмотрел на свет. Кроме ожидаемого кремния в накипи, по всей вероятности, был приличный процент окислов железа, уж слишком темная была она. Но говорить об этом Колесникову он пока не стал.

В гостиницу он возвращался пешком, чтобы поближе посмотреть речушку, которую утром видел из автобуса. Возле моста он свернул с дороги и пошел по берегу. За первым же поворотом Гущин издалека увидел песчаную косу. А небо над рекой было голубое и только у самого горизонта становилось белесым от редких полупрозрачных облаков, зато посередине высоко стояло слепящее солнце. Настроение сразу повысилось. При такой погоде и на таком песке ждать реагенты можно было целый месяц. Гущин стащил рубашку, прилипшую к влажному телу, и блаженно подставил его солнцу.

В воде барахталось около десятка мальчишек, а чуть в стороне, раскинув руки, лежала женщина. Лицо ее было закрыто книгой. Гущин повнимательнее оглядел купальщиков, высматривая возможного спутника женщины, но, кроме ребятишек, никого не нашел. Он подмигнул сам себе и подошел поближе. Ее голову закрывала пестрая косынка, сквозь которую топорщились бигуди. Книга была обернута газетой.

– Ну как водичка? – спросил он первое, что пришло на ум.

– Простите, я не термометр, – донеслось из-под книги.

– Не дождавшись нового вопроса, женщина приоткрыла лицо и посмотрела на него. Гущин с равнодушным видом короля пляжей выдержал взгляд и, немного помедлив, присел рядом.

– Почему не купаемся?

– А вы?

– Я сегодня не в форме.

С каждым якобы незаметным взглядом ее Гущину становилось веселее. Оставалось услышать, что она отпускница, и тогда хвала снабженцам, которые не достали реагентов.

– А откуда вы приехали?

– Почему обязательно приехал? Я здесь родился.

– Зачем кокетничать. Я знаю всех, кто здесь родился.

– Вы акушерка?

– Рассмешил. Разве я похожа? Просто я здесь выросла, а за восемь лет, которые прожила в городе, такие молодцы не вырастают. Так откуда?

– Из Красноярска.

– О-о! Красноярские столбы. Скажите, они правда такие живописные, как это подают на открытках?

– Я их живьем не видел.

– Опять кокетничаем? Вы не похожи на комнатного мальчика.

– Вполне серьезно. Я сторонник водного туризма: горная река, пороги, плот, внизу вода, вверху солнце.

На берег вылез десятилетний мальчишка и подбежал к ним.

– Люськ, это кто? – спросил он, разглядывая Гущина.

– Это дяденька, который очень сильный, а искупаться боится. А для тебя я не Люська, а тетя Люда. – И, обращаясь к Гущину, посетовала: – Никак не хочет называть меня тетей.

Любопытный мальчишка не уходил. Тетя Люда перевернулась на живот и раскрыла книгу. Гущин начал прощаться. Она повела бровями, словно удивлялась, мол, смотрите, это ваше дело. Он медленно пошел, надеясь, что она окликнет его, а когда готов был признать маневр неудавшимся и хотел остановиться, чтобы сменить тактику, – все-таки услышал:

– На завтра опять солнечный день обещали, так что приходите в форме.

А это можно было считать авансом, и немаленьким.

4

На рыбалку уезжали в шесть часов вечера. Из подготовительных мероприятий Гущину доверили добычу червей. Собственно, он сам напросился что-нибудь сделать, и Колесников, прикинув, что экипировкой сподручнее заняться им, живущим в поселке, оставил на его заботы червей. Отказаться Гущин постеснялся, не признаваться же, что боится их. Он пообещал, но как это делается, представлял в основном теоретически, точно так же, как и плаванье по речным перекатам на плоту, о котором говорил Людмиле.

После обеда он ушел с работы. По дороге в гостиницу появилась идея поймать пацаненка и за сто граммов конфет уговорить накопать. Он даже подумал, что было бы хорошо встретить племянника новой знакомой и заодно расспросить его о тетке. Но мальчишек на улице было мало и все какие-то не подходящие для такого дела: то совсем еще крохотные, то почти подростки, которые вряд ли согласятся копаться в навозе из-за конфетки. Одного он все же окликнул, но тот подозрительно посмотрел на него и скрылся за дверью, через минуту из окна выглянула женщина, и Гущин, не дожидаясь вопросов, пошел дальше.

В квартире не оказалось ни одной банки. Он послонялся из комнаты в комнату и с тоской пошел искать на помойки. Как раз в тот момент, когда он высмотрел чистую и вместительную банку, его окликнул женский голос:

– Ты что здесь лазаешь?

– Металлолом собираю. – Гущин думал, что это Людмила застала его за таким глупым занятием, но, когда оглянулся и увидел Юлю, обрадовался: – Юленька, выручай. Колесников поручил накопать червей, а у меня ни лопаты, ни тары, и вдобавок я не знаю, где их искать.

Он просил без всякой надежды, чтобы скрыть смущение. Но, когда она согласилась и приказала идти за ней, Гущин не удивился.

Длинной улицей, пересекающей поселок из конца в конец, Юля привела его в «Шанхай». По дороге она много смеялась и здоровалась. Они остановились у добротного дома. Ворота высокого забора были рассчитаны на автомобиль, а участок между ними и дорогой – забетонирован… Гущин удивился. Мальчишеская фигурка Юли в бессменных брюках и простенькой мужской рубашке казалась случайной перед фундаментальной усадьбой. Но, погремев щеколдами, она ловко открыла дверь. В дом Гущин не пошел. Она предложила самогонки и никак не могла понять, почему он смеется. Ей непременно хотелось угостить его хотя бы квасом, и, не обращая внимания на отнекивания, убежала в дом и вернулась с ковшом. Еще не попробовав, а только поднеся ко рту, Гущин почувствовал, какой он холодный и ядреный.

– Райский напиток, – выдохнул он, возвращая пустой ковш.

– Еще принести?

– Нет, хватит, так и ангину схлопотать можно. Он что, из морозилки?

– Зачем холодильник жечь. У нас подвал глубоченный.

– Хорошо живешь!

– А здесь все хорошо живут. Прииск раньше очень богатый был. Да и теперь кто покрепче по артелям ушли, золото моют. Мой дядька говорит: «Нужно знать, где ходить, чтобы золото к подметкам липло», а про Женьку Колесникова поет:

 
Тот, кто служит в ТВС[1]1
  ТВС – тепловодоснабжение.


[Закрыть],
Много пьет и мало ест,
А кто служит в КБО –
Морда – во! И пузо – во!
 

Только ну их всех.

– Что так?

– Женьку, дурачка, жалко, горбатится на работе, а хоть бы слово доброе от кого услышать. Чужой он в Михайловке, три года прожил – и все равно чужой. А ты что, в штиблетках на рыбалку собрался?

– Он мне сапоги обещал.

– Смотри, а то бы я нашла.

– Ты лопату давай быстрей. И так опаздываю.

– Зачем лопату? Видишь мостки? Поднимешь, там их море.

Гущин отворотил первую тесину. Спрессованная до блеска земля была изрисована извилистыми ходами. Червяки быстро расползались. Он кинулся искать щепку. А Юля уже сидела на корточках и собирала их в банку.

– Чего ты ищешь?

– Чем их цеплять.

– Пристраивайся рядом и обирай. Руки-то на что?

Гущин потянул одного, но червяк цеплялся за норку, он потянул сильнее и вытащил сплющенный обрывок. Выдавленная из него коричневая жидкость прилипла к пальцам. Гущин страдальчески сморщился и стал торопливо оттирать их о траву.

– Ой, да ты боишься, – обрадовалась Юля. – Такой здоровый, а боится. Хочешь, за шиворот положу!

Обхватив Гущина со спины, она, дразня, поднесла червяка к его лицу. Он резко оттолкнул руку. Но Юля не хотела уступать и сильнее обнимала его шею. Сердчишко ее заколотилось в спину Гущина, а дыхание стало тяжелым и горячим. С трудом сбросив ее, обозленный Гущин пошел мыть руки. Не глядя на Юльку, он долго бегал по двору, пока не увидел бельевой бачок под водостоком. Когда он вернулся, Юля насупленно пыталась приподнять следующую тесину.

– Ты обиделся?

– Что за идиотские шутки.

– Я не хотела. Подними доску, я сама наберу.

Когда банка была полной, она сходила на огород, пересыпала червей землей и закрыла сверху капустными листами.

Возвращались молча. Гущин услышал, как шаркают по земле ее босоножки, и ему стало стыдно.

– Ну ладно. Давай мириться.

– А я и не собираюсь воевать.

Через несколько шагов она снова смеялась.

Возле дома Колесникова уже стояла машина. Рядом, на лавочке, сидел Лемыцкий и с ним два незнакомых мужчины в болотных сапогах. Первый назвал себя Володей. Гущин видел его в кабинете энергетика в день приезда. Второй после фамилии Шелудько добавил: председатель цехкома. Сам Евгений Матвеевич застрял на работе. Но ждали его легко, без нервозности – помогали анекдоты Лемыцкого. Колесников прибежал в начале шестого, и сразу отправились. По пути шофер заехал домой. Лемыцкий спрыгнул за ним.

– Слышь, Николай, давай прихватим для костра твоей специи.

– Перетопчетесь, у меня ее с гулькин нос осталось.

– Брось жадничать, ты же два мешка привозил. Будь человеком!

– А чушку чем буду палить?

Лемыцкий прошел за ним во двор и там, наверное, уговорил, потому что вернулся с большим кульком. Николай вынес тулуп и бросил его в кузов.

Добрались засветло. Машина остановилась на самом берегу. Палатку решили не ставить и спать в кузове. Лемыцкий и Шелудько принялись готовить стол, Колесников и Володя – настраивать удочки, Лемыцкий достал из пакета кусок белого вещества и протянул Гущину.

– Интересно, у него формула есть?

– Гущин взял кусок в руки и ошалел.

– Где вы его достали? Это же уротропин. Как раз тот ингибитор, без которого мы не можем начать чистку.

– А мы им курей палили, – присвистнул Лемыцкий. – Лет пять на складе валялся, потом Никола попробовал случайно, а он горит. Вот смотри.

Лемыцкий чиркнул спичку, край куска оплавился, и над ним появилось ровное пламя.

Колесников отложил удочки.

– Что-то я не совсем понял, Стас.

– А почем я знал, что это и есть ингибитор. Коля, слышь!

– Я здесь ни при чем, сегодня последний отдал.

И тогда закричал Колесников. Голос у него стал тоненьким, и непонятно было: то ли смех, то ли слезы мешают ему.

– Курей палят! Представляешь, курей! А на очереди чушка на восемь пудов. Ее тоже палить нужно. Единственный хозяйственный человек в цеху. Так ведь на нас на всех не напасешься. Ну молодец, Николай. Теперь мы все в твоих руках. Юра, ты не подскажешь, где в народном хозяйстве фтористый натрий применяется?

– Тараканов травят.

– Коля, у тебя есть тараканы? Нет. Уже вывел, значит? Ну что, Стас, придется нам по поселку с шапкой ходить. Авось насобираем.

Лемыцкий забрал у Гущина уротропин, а кулек отнес в машину.

– Это все, что осталось? – спросил Колесников.

Лемыцкий молчал и смотрел на Николая.

– Я тебе, Стас, говорю, чего ты на Кольку уставился? Видел, наверное, когда брал.

– Ничего я не видел.

– Ну мешок еще… Сегодня распорол, чтобы на рыбалку отсыпать.

– Колесников перевел взгляд на Гущина.

– Мешка, пожалуй, хватит.

– А если бы и не хватило, у меня больше нет.

– Да ладно, Коля, – успокаивал Лемыцкий, – пойдем дрова собирать, раз такое дело.

– Формула ему понадобилась, деляга выискался, – ворчал шофер.

– Колесников взял удочку и указал Гущину на вторую.

– Пойдем покидаем, пока не стемнело.

Они вышли к перекату. Течение было сильное, и поплавок то и дело тонул в бурунах. Ему казалось, что клюет, он дергал, но червяк оставался на крючке. Вода просматривалась до самого дна, до пестрых обкатанных камушков, но рыбы он не видел. Напарник ушел дальше по реке. Гущин собрался догонять, но, когда подтаскивал к себе отнесенный течением поплавок, из воды выпрыгнула длинная узкая рыба, сверкнула серебристым боком и снова пропала. Гущин бросил в то место, но поплавок, подхваченный потоком, быстро отнесло. Он закидывал еще несколько раз, но та, которую он увидел, не клевала и в воде ее было не видно. Он перебрался ниже и остановился возле тихой, почти без течения, ямы. Осторожно подкрался к воде и закинул удочку. Червяк еще не опустился на дно, а поплавок уже заплясал, пуская круги. Гущин дернул. На крючке болталась рыбка чуть длиннее среднего пальца. Гущин закинул второй раз и тут же вытащил следующую, точно такую же. А третья была с мизинец. Он подошел к самой воде и увидел, что они там просто кишат.

Гущин поймал еще с десяток, и ему наскучило. Оставив очередного малька на крючке, в надежде, что на него клюнет большая рыба, он пробежался по берегу, но Колесникова не нашел. Купаться было мелко, но он все-таки разделся и залез в воду. Острые камни кололи ноги. Там, возле поселка, речка была намного уютнее, и Гущин пожалел, что связался с рыбаками, а не пошел на пляж, где его ждала Людмила, во всяком случае – могла ждать.

Колесников сразу спросил про улов. Взглянул на пакет с мальками и заторопился к машине. Гущина задело.

– Своих-то покажи.

Евгений Матвеевич наугад достал из холщовой сумки рыбину и поднял ее за верхний плавник, высокий и яркий. Гущин не успел рассмотреть ту, что видел на быстрине, но теперь ему казалось, что она была такой же.

– Это и есть хариус? И много их у тебя?

– Одного до десятка не хватает. Вместе с Володькиными, может, и уха выйдет.

Темнело быстро. Костер они увидели издалека. Отклоняясь от петляющего русла, пошли прямо на огонь.

– Прекрасная здесь рыбалка. Я только из-за нее и приехал. Сначала два отпуска здесь провел, а потом и совсем перебрался, – сказал Колесников и замолчал, так же неожиданно, как и начал.

А у Гущина роса промочила брюки выше сапог, и мерзли колени. Ему было непонятно, как можно переезжать в захолустье только из-за того, что там прекрасная рыбалка. Взваливать на горб ТЭЦ, от которой осталось одно название, тащить за собой семью… Костер был уже рядом. Искры над ним поднимались до верхушек деревьев и кружились в черном и одновременно чистом воздухе. Чуть выше сверкали крупные звезды.

Их встретили смехом. Оказалось, Володька поймал килограммового ленка и не разрешил Лемыцкому потрошить до прихода Колесникова.

Пока Гущин сушил брюки, сварили уху. Ужином командовал Лемыцкий, и это получалось у него увереннее, чем в цеху. Рыбаки быстро опьянели.

– А это здорово, что сидим мы, руководство цеха, и отдыхаем вместе взятые. Только вот Коля у нас подкачал. – Шелудько толкнул шофера в бок и засмеялся: – А ловко мы тебя с химикалием зацепили. Я ведь могу тебя и на профком вызвать за это дело.

– И объявить благодарность за то, что сберег ценный реагент, – подхватил Стас.

– Это как я посмотрю. Захочу – и в товарищеский суд подам.

Гущин сидел между Колесниковым и Володей и слышал, как он спросил:

– Все-таки уезжаешь, Матвеич?

– Уезжаю. При другом энергетике я бы еще подумал, но с Уховым не могу.

– А директору что сказал?

– И директору то же самое. А он: «подожди, не горячись». А чего ждать? Когда Ухов на пенсию уйдет – не дождешься. Крепкий, как дуб. «Красивый дуб, развесистый, как рекрут на часах».

– Не трогайте Трофимыча, он из меня человека сделал. Я его больше отца родного уважаю, – поднялся Шелудько.

– Профсоюзника, хочешь сказать. Вот, Юра, ты не обратил внимания на его глубокие познания в теплотехнике?

– Он мне говорил, что он электрик, – сказал Гущин нейтральным голосом.

Рядом захохотал молчаливый Володя:

– А электрикам он говорит, что он – теплотехник.

– Трофимыч – человек, это важнее, чем электрик и теплотехник, – заплетаясь языком, но громко сказал Шелудько.

– Хватит вам про работу, давайте лучше про рыбалку. Когда я в армии служил, вот где была рыбалка. Ротный у нас был один заядлый, хуже Матвеича.

Лемыцкого никто из местных не слушал, видно, он уже надоел им рассказом о ротном. Он подполз к Гущину и говорил для него одного:

– Берем с собой ящик гранат и ящик водки…

Он вдруг замолчал и поднял палец, другие тоже замолчали и услышали похрапывание Колесникова.

Утром Гущин слышал, как Володя спросил:

– Матвеич, командированного-то будить или не нужно?

Не открывая глаз, он сказал, что догонит их, и снова уснул. Второй раз его разбудил шофер и позвал есть. Шел десятый час. Гущин нашел в реке место, где вода доходила до подбородка, но удовольствия от купания не получил. И в воде, и на берегу было холодно. Он быстренько возвратился к костру. Шофер пил чай. Лемыцкий и Шелудько еще спали.

– А их чего не будишь?

– Они всю ночь о политике говорили. Мужики на рыбалку пошли, а они еще не отключились.

– И стоило ради этого ехать?

– А я про что! Сижу из-за вас, время теряю. Тучку видишь? То-то! Однако дождь будет, а у меня сено не убрано, если еще не сперли.

– Зачем тебе сено?

– Корова у меня и бычок. «Зачем сено». Ты знаешь, сколько весной за пуд дают? А я в этом году дом ставил. Поиздержался малехо. Видел мой дом? В Михайловке таких раз-два и обчелся. Все лето спины не разгибал. А дождь, однако, саданет.

Гущин не обратил внимания на дом. Может, там действительно хоромы. Но тон рассуждений паренька его изумил.

– Ты давно из армии? – спросил он, чтобы не спрашивать, сколько ему лет.

Позапрошлой осенью дембельнулся. Командира в твой Красноярск раз пять возил, мы там рядом стояли. В квартирках городских побывал – бедновато, хоть и офицеры. А инженеры, поди, еще хуже. Вот у тебя, например, сколько квадратиков?

И Гущин не смог сказать, что он живет в общежитии, в комнате на четыре человека, наврал про однокомнатную квартиру. А юный мужичок сочувственно улыбался и с тревогой посматривал на небо. И дождь все-таки начался.