Текст книги "Никола зимний"

Квартиру он ремонтирует с наслаждением, каждый раз, перед тем как взяться за инструменты, подолгу обдумывает, с чего начать, подо что покрасить или оклеить, потом тщательно подбирает материалы, а вечерами, перед сном, подолгу любуется своими трудами. Работа радует глаз, но еще большую радость приносит тишина и свобода делать у себя все, что захочешь и когда захочешь. Ему уже смешно вспоминать свое ликование перед заселением в коммуналку – жилище, где обязательно появляется любопытный, заглядывающий в твои кастрюли и стучащий в двери ванны, когда ты надумаешь помыться. И ведь не только ликовал, но и гордился собой, хвастался перед друзьями. Другое дело теперь. Завоевав отдельную квартиру, он словно в плечах раздался. Даже с Олегом Васильевичем стало легче разговаривать. На одном из перекуров Гена запросто предлагает себя на место, которого так долго и старательно добивался Бельский. И начальник управления удивляется не его наглости – собственной слепоте, сетует, как это ему самому не пришло в голову такое решение. Мало того что у него нет сомнений, он еще и уговаривает, боится, как бы Гена не передумал.

– После войны с Ореховой отдел из пятнадцати мужиков тебе покажется восстановительным курортом.

– Специфика маленько другая, – скромничает Гена.

– Не скажи. Бориса взять, вроде и лихой мужик, а оплошал. Он и отдел боялся брать, потому что не верил в свои силы. Нюх волчий, а лиса перехитрила. Но за тебя я спокоен.

Однако с переходом они решают повременить. Шабашку их узаконили договором, работа набрала хороший ход, и с места начальника котельной доводить ее до конца было легче.

Гена не очень-то спешит поделиться с приятелями своими планами, полагая, что и Олег Васильевич будет пока молчать, но при первом появлении на прежней работе узнает, что о его возвращении уже известно. Узнает от Бориса, который забежал в контору по пути на вокзал.

– Видишь, как все обернулось, – говорит Борис, – а ты боялся.

– Что ты имеешь в виду?

– И квартиру, и новую службу. Мне сейчас Олег Васильевич похвастался, что подобрал для отдела молодого и стоящего парня.

– А ты уверен, что он ошибся?

– Почему? Все правильно. Слушай, а как Надежда приняла новую соседку?

– Не знаю, не интересовался.

– Я ведь тоже место сменил, теперь в монтажной шараге, пока прорабом, но с перспективой.

Гена смотрит на Орехова и удивляется, что совсем недавно прислушивался к его мнению, ловил каждое слово, а теперь стоит перед ним молодящийся мужичок, рассуждает о каких-то своих перспективах, которых у него нет и не будет уже – поздно.

– В командировку сегодня уезжаю, – продолжает Борис, – первое время придется помотаться. Но это полезно, чтобы кровь не закисала от семейной жизни.

– Тебе все неймется?

Орехов загадочно улыбается, а потом неожиданно спрашивает:

– Слушай, мне кажется, ты на меня до сих пор обижаешься?

– Брось ты, какие могут быть обиды в наше время, – отмахивается Гена, хотя и просятся на язык накопленные претензии, хочется кое о чем напомнить. Но за спиною, совсем некстати, слышится голос Сережи:

– Учитель, воспитай ученика, чтоб было у кого потом учиться.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Не я, а поэт Винокуров.

Гена уверен, что Сережа говорит неспроста, еще немного – и начнутся подковырочки, и потому спешит опередить:

– Винокуров, говоришь, подходящая вывеска, сама за себя говорит. У меня тоже слесарь есть, у него вообще фамилия – Пойлов. Я серьезно. И слесарь ее вполне оправдывает.

– Видишь, как он тебя, – смеется Борис, – а то ли еще будет, когда начальником над вами поставят.

«Вот вы себя и выдали, Борис Николаевич, заело все-таки, что местечко заняли, не надо было кочевряжиться, а теперь – прозевали», – хочется сказать Гене, и он бы не постеснялся, но ему вдруг становится скучно с ними. Взрослые мужики, а серьезности ни на грош и гордости ни на копейку – разве такими делами занимаются в их возрасте?

Борис начинает рассказывать Сереже о перспективах новой службы, и Гена, пользуясь этим, отходит от них. Ему нужен Славик.

Он старается выведать, о чем говорит народец. Славик хитрит. По его словам получается, что отделу безразлично – кто будет стоять над ним. Такого не может быть. Старики обязательно должны возмущаться. Первым завозникает Бельский. И Демидов, пожалуй, скривит физиономию, вечно он как собака на сене. И Тарасову это не должно понравиться. Ну и пусть злятся. Могут даже заявления об уходе подавать. Он уговаривать не станет. От Бельского толку немного. Демидов, конечно, спец, но кто пострадает от его ухода – разве что заказчики, Гена эту потерю переживет, ему даже спокойнее будет. А что касается Тарасова, так ему и уходить некуда, он не дурак, он знает, что такой вольницы для себя не отыщет.

– Значит, все молчат? – допытывается Гена.

– Почему молчат – разговаривают, переливают из пустого в порожнее. Ты лучше ответь: как на предмет новоселья? Зажать хочешь?

– Я не против. Можем в пятницу собраться. С деньгами, правда, не густо, но раздобуду.

– В пятницу – самое то. Жалко – Борис в командировке.

– Позвони Ленке и пригласи от моего имени.

– Я же сказал, что Борис будет в командировке.

– Ну и что?

– Кончай такие шутки.

– Ты не понял. Просто по старой дружбе. У меня там Галка будет! Кстати, ты говорил про свободную подружку – звони, с шефом познакомим.

– Так у него, по-моему, надобность отпала.

– Зови на всякий случай, на месте разберемся. – Он хлопает Славика по плечу. Ему и самому хочется побыстрее отгулять новоселье, повеселиться от души, отметить свою первую настоящую победу, подвести черту и уже от нее двигаться дальше.

Аварийная ситуация. Хроника одной командировки

Он лежит с полузакрытыми глазами. Волны подползают к ногам, и нежная кожа пальцев улавливает колебания воздуха над играющей водой. Рядом стоит розовая от первого загара женщина. Ее прохладная тень укрывает от солнца его лицо. Женщина смотрит на море и что-то говорит, но ровный гул воды и шелест песка гасят ее слова. И он рад этому. Ему не хочется разговаривать. Но вдруг шумы пропадают и он слышит четкий голос: «Спичек не найдется?» – мужской смех и похлопывание по плечу.

Еще не открывая глаз, испуганно подумал: «Где я?» И сразу вспомнил: аэропорт, мелкий холодный дождь, голос диспетчера: «По метеоусловиям… На четыре часа». Потом – еще на два. «Какой псих догадался разбудить человека из-за спичек?»

– Гущин, проснись. Самолет уйдет.

«Сейчас встану и врежу».

До него не сразу дошло, что его назвали по фамилии, а когда фамилию повторили, Гущин решил, что он все еще спит, и стал устраиваться поудобнее, потом вздрогнул, открыл глаза и увидел прораба Гену Саблина – легендарного человека и друга наладчиков.

Саблин смеялся, гоняя по лицу лучики морщинок. Дорогой и, по всей вероятности, недавно купленный костюм ладно сидел на его небольшом, но хорошо скроенном теле. Нелетная погода, аэропорт, забитый издерганными пассажирами, а ему хоть бы что – веселый и элегантный. Три года не виделись, а он – словно вчера сидели рядом на стадионе.

– Ну, слава богу, а то я думаю, что за ерунда, первый раз в жизни не встретил в порту ни одного знакомого. Пойдем наверх по соточке?

– Забыл, что я не пью?

– Так и не начал? Ничего, мы шампанского. Северный отпуск за два года. Да, ты знал, что я на Севере?

– Еще бы. Вся «ферма» хохотала.

– С кем не бывает.

И они поднялись в ресторан, переполненный по случаю непогоды. Гена оставил его возле дверей, а сам отправился прямо на кухню и вернулся с журнальным столиком на голове. За ним шла официантка с двумя стульями.

– Спасибо, Галочка. Спасибо, милая, – улыбался Гена, усаживаясь. – А теперь парочку шампанского.

Гущин посмотрел на уходящую девушку.

– Хороша? – Гена погрозил пальцем. – Эх, а я на юга, к морю.

– Мне тоже снилось море, когда ты разбудил.

– Серьезно?! Тогда прости. Может, двух извинений мало?

– Каких двух?

– Шампанских. Постой, а ты куда летишь?

– Сейчас в Михайловку. А могли бы и на море встретиться. Я как раз в отпуск собирался. Срочная командировка. Август – вспомнили о зиме. Ты не в курсе, что за берлога?

– Золотой рудник, и при этом райское место: соленые хариузы, моченые грузди и нежные вдовы. Но все равно жаль. Мы бы с тобой дали шороху!

– Ничего, я свое наверстаю.

– Еще бы, с твоими бицепсами и трицепсами. Слушай, ты действительно в командировку с гантелями ездишь?

– Да это Сережа сострил. Я что, больной?

– А я, по серости, поверил. У этого остряка не поймешь, где он врет, а где взаправду. Как он поживает?

– На Востоке сейчас.

– Лет пять назад мы сидели с ним в этом же балагане и пили три дня, а потом он стихотворение написал и посвятил мне. Хочешь, расскажу?

– Валяй.

– Так прямо и напечатал: «Гене Саблину». Говорит, в журнале показывал, только не взяли. Ты послушай:

 
А пролетающие ждут,
Ругая странствий переплеты.
Свою мечту, свою беду,
А если проще – самолеты.
За сутки ветра и дождя,
Усталым сердцем мир глазея.
Нашли, весь город обойдя,
Кинотеатр и два музея.
Знакомства все завершены,
В тоске до утреннего рейса,
Кто при деньгах и без жены,
Сидим и пьем, дабы согреться.
 

Правда, лето было, а погода промозглая, носа на улицу не высунешь, а девчата в музей ходили, они-то и повторяли каждый раз: «дабы согреться», но про них в конце, вот послушай:

 
Случайный дом, заезжий дом,
К себе остаться трудно строгим,
Гудит осиное гнездо
На тонкой веточке дороги.
Мой собеседник прост и мил,
Женат, и дочка в культпросвете,
Сосредоточенно дымит:
«Не подойти ли нам вон к этим?»
 

Собеседник – это не я, а мужик из Иркутска, какой-то кандидат наук, потом не выдержал и на поезд подался.

Гущин вытянул шею, наблюдая за официанткой Галочкой.

– Не нравится?

Вопрос Гены можно было отнести и к стихам, и к девушке.

– Нормально! – Пусть думает как ему удобнее.

– Мне посвящено, а под «этими» он имел в виду трех девчат. Веселые такие. Толпа киснет, а мы хохочем. Вон видишь, какие кислые рожи?

Из окна было видно трех мрачных типов, скучающих у заколоченного ларька.

– Это бичи.

– Ну и что? Тоже люди.

– Я не воспринимаю тех, кто ест чужой хлеб.

– Да брось ты эти красивые слова. Если на то пошло, то у нас в управлении половина, ну а четверть – точно ест чужой хлеб. Я у себя на участке таких орлов, как миленьких, приобщаю, и мантулят без лишнего звука. Конечно, не регулярно, на то они и бичи. А наш производственный отдел в конце месяца пару дней плотно поработает, так разговору о своем героическом труде как раз до конца следующего месяца. Лень становится воинственной, когда ее заставляют работать. А эти, – он махнул в сторону троицы, – это тихие люди, шелуха, конечно, но заставить их работать раз плюнуть. Хочешь, продемонстрирую?

– Пожалуй, не стоит. – Гущин видел – Гена заводится, и пожалел, что связался с ним.

– Нет, мне самому интересно. У меня идея.

Гущин не хотел вставать, но Гена, добежав до дверей, вернулся и потащил его за собой. На улице продолжало моросить. Они долго блуждали по дворам служебных зданий и наконец остановились у противопожарного щита. Гущину стало скучно. Он ничего не понимал, даже когда Саблин снял со щита лопату.

– Говорить буду я, а ты молчи и делай умную морду.

Те трое стояли на прежнем месте. Когда Гена прошел мимо них, Гущин решил, что он одумался, но не успел обрадоваться, как Саблин остановился и резко повернулся. От неожиданности Гущин чуть не наскочил на него. Саблин очень вежливо извинился перед ним и подошел к бичам. Под твердым взглядом человека в галстуке и с лопатой в руках они замолчали и опустили головы. Один, высокий, с густыми гуцульскими усами, на фоне которых серая щетина не так бросалась в глаза, попытался выдержать взгляд. Но надолго его не хватило, и он отвел глаза, только голову не опустил, а, наоборот, задрал вверх, делая вид, что не сдается. А Саблин продолжал смотреть и молчал. Его рука, выделяясь белизной на красном фоне, крепко сжимала черенок. Рыжий мужичонка украдкой взглянул на свои пальцы с неровными черными ногтями и сунул руки в карманы.

– Стоите? – тихо спросил Саблин.

– Сидеть пока не за что, – огрызнулся усатый.

Саблин не обратил внимания на ответ. Он снова молчал, и молчание было недобрым. Бичи переминались с ноги на ногу. Усатый незаметно сделал шаг назад.

– Да вот улететь никак не можем, – стал оправдываться рыжий.

– Я смотрю, ты второй месяц уже улетаешь. После вчерашнего болеете?

– А что лопатотерапию… – начал было усатый, но Саблин повернул к нему голову, и он замолчал.

– Я вижу, ты парень грамотный. Нужно пробить траншею для телефонного кабеля от этого столба вон к тому зданию. – И он указал на дом по другую сторону площади. – Пятерик авансом, чтобы работалось веселее, а после работы еще шесть пятерок получите.

– А инструмент? – подал голос рыжий, но усатый одернул его.

– Извините, я не совсем понял насчет окончательного расчета, это как: завтра в кассе или сразу?

– Завтра у меня связисты приходят. И если бы не время, то я своих рабочих перебросил. Сегодня начнете, сегодня закончите, и сегодня рассчитаю.

Он отдал деньги усатому и, называя Гущина по отчеству, заверил, что эти ребята не подведут. Гущин согласно кивнул, ладно, мол, и, не зная, как себя вести дальше, медленно пошел в сторону. А за спиной звучал деловитый голос Гены. Прораб объяснял, какою должна быть траншея, и обещал перед расчетом все проверить.

Когда они возвратились в ресторан и посмотрели в окно – бичей на площади не было.

– Может, удрали?

– Все, Юрочка, может быть. Посидим, увидим, нам торопиться некуда.

Чтобы посмотреть в окно, Саблину приходилось вставать и обходить стол. Через два или три таких обхода ему надоело или показалось неудобным, и он пересел ближе к Гущину. Разговор не клеился. Гена уже несколько раз подливал шампанского.

Мужики появились минут через двадцать, и было их уже пятеро. Усатый нес пожарную лопату, которую вручил ему Саблин. Бригада была тоже вооружена, даже лом достали.

– Что я тебе говорил! А ты «чужой хлеб», «не воспринимаю их». Пижон ты, Юрочка. Подход к людям нужен.

Гущин развел руками:

– Да я пока смотрел, как ты их обрабатываешь, не то чтобы смеяться, чуть сам за лопатой не побежал.

А усатый разделил бригаду на два звена, и они принялись за траншею. Сам он помогал то одной, то другой половине.

– Смотри, смотри! Учись красиво сачковать. Крутится больше всех, а спина сухая. Сразу видно, что человек прошел хорошую школу. Теперь нам, главное, не прозевать начало представления.

– А нам не нагорит? Они эдак всю площадь перекопают. Как же автобусы пойдут?

– Не успеют. Кто-нибудь помешает.

Правое звено продвинулось от столба метра на два. Гущину начинало казаться, что шутка заходит слишком далеко. Кучки выброшенной из траншеи земли все сильнее бросались в глаза.

Первыми заметили тех, кто копал возле здания. Мужчина в летной форме подошел и, видимо, что-то спросил. Не обращая на него внимания, бичи продолжали работать. Но вот рыжий поднял голову. Наверное, летчик повторил свой вопрос. Рыжий протянул ему лом и показал на яму, которая начинала принимать форму траншеи.

– Смотри, смотри, какой важный, – теребил его Саблин. – Предлагает покайлить. Осмелел, человеком себя почувствовал. Видишь, как может возвысить работа.

А с другого конца траншеи к месту недоразумения уже бежал усатый. Он почти наскочил на летчика, остановившись впритык с ним. Наверное, он кричал, потому как слишком энергично дергались его руки. Но постепенно резкость в его движениях стала пропадать.

– Молодец, летун! Работает как боксер: подкараулил момент – и по корпусу, чтобы дыхание сбить. Видишь, усы уже не петушатся. Отошел и голову опустил. Теперь нужно с длинной дистанции по глазам. Если на ханыгу жестко посмотреть, можно считать, что он в нокдауне. Видишь? – комментировал Саблин.

Усатый действительно обмяк после того, как не получилась психическая атака. Но все еще пытался сопротивляться, вскидывая голову при каждой фразе.

Из канавы наблюдали молча. Первое время они еще пытались долбить, но потом, видно, засомневались и уперлись подбородками в черенки лопат. Усатый снова принялся жестикулировать. Он поднял ладонь на уровне носа, потом, словно отмеряя высоту, то поднимал, то опускал ее. Потом еще несколько описательных жестов.

– Видишь, меня рисует. Эх, послушать бы. Однако нервный парень, вон как лопатой трясет, того гляди на летуна с ней бросится. Теперь же закапывать заставят. Ничего, как раз на пять рублей работы. Выпьем, что ли?!

– За то, чтобы нас не нашли благодарные труженики?

– Не найдут. Им сейчас выгоднее потеряться. Представитель «Аэрофлота» наверняка милицией пригрозил. Да и грех им обижаться, как-никак подлечились. Видишь, уже закапывают, а ты «чужой хлеб». Нет, ты посмотри…

Но Гущин не хотел смотреть. Он устал от Гены. Эксперимент с бичами казался ненужным и небезопасным ребячеством…

Когда спустились из ресторана, Гущин помимо воли украдкой всматривался в лица. Ему казалось, что кто-нибудь из троих бродит рядом. Не то чтобы боялся, но вдруг тот же усач или рыжий притащит за собой человека в летной форме и скажет: «Это они научили» – стыда не оберешься, а там, глядишь, и в самолет не пустят. Но стоило ему проводить Гену на посадку, и все опасения забылись. Он выследил свободное кресло, закрыл глаза и, выбрав удобное положение, снова увидел морской берег.

Когда Ан-2 начал выруливать на взлетную полосу, Гущин посмотрел на часы. Все складывалось не так уж плохо. Теперь он успевал добраться в Михайловку до конца рабочего дня. И даже к лучшему, что он не улетел вечером – в порту у него были и крыша, и кресло, а на руднике без вмешательства начальства мог бы остаться и без ночлега. Гущин повернулся к соседу спросить, как добраться от аэропорта до поселка, и увидел запрокинутое бледное лицо в крупных каплях пота. Неожиданно самолет бросило в яму. Полураскрытые губы мужчины сжались, щеки начали раздуваться, в углы рта просочилась слюна. Гущин отвернулся. И сразу же услышал характерный звук, а в нос шибануло сивухой. Он встал и прошел в хвост самолета, но запах продолжал досаждать.

При посадке в автобус они встретились лицом к лицу, и Гущин понял, что обидел человека.

…В кабинете с табличкой «Главный энергетик» стояло два стола, за каждым столом по работнику, но на главного был похож один. Гущин подошел к нему, поставил сумку и объяснил, кто он и откуда. Главный поднялся и протянул ему руку, сухую и крепкую.

– Ухов Иван Трофимович, – представился он и предложил сесть.

Гущин поблагодарил. Ему понравились и сильная ладонь, и большое лицо, и предупредительная вежливость.

Энергетик сообщил по телефону о его приезде и, называя поселок «нашей тмутараканью», поинтересовался, как он долетел.

– Нормально. – Жаловаться Гущин постыдился.

– Сейчас приедет Колесников, начальник энергоцеха, фактически мой зам по теплу, и мы потолкуем о деле. Сам я по электрической части и на его половину хожу как гость, так сказать. Знаете, не люблю мешаться под ногами. Спецам, как говорится, виднее. – Он раскрыл пачку «Казбека». – Угощайтесь.

– Не курю.

– Молодец. А я вот не могу бросить, как с пятнадцати лет начал – и сорок лет без перекура, так сказать, курю. И ничего, пока на здоровьишко не жалуюсь.

Гущин терпеливо прослушал рассказ о медвежьей натуре отца энергетика и, поборов неловкость, заикнулся о гостинице. Человек ему нравился, и начинать просьбами было неприятно. Но Ухов легко оторвался от воспоминаний и скороговоркой, словно оправдываясь, принялся объяснять, что для него это не проблема, тут же поднял трубку и приказал какой-то Юленьке приготовить кровать в комнате приезжих и зайти к нему.

Колесников приехал на грузовике. От него несло перегаром. Не заботясь о конспирации, он взял графин со стола начальника и прямо из горла сделал несколько глотков. Вода булькала, текла по его подбородку и дальше, оставляя на рубашке темные пятна. Поставив графин, он достал из кармана мятый платок, вытер лицо, мокрое от воды и пота, и, рухнув на стул, захохотал.

– Ничего у нас не получится. Ингибитора нет.

– Простите, неделю назад мы получили подписанную директором рудника телеграмму, в которой он заверял, что реагенты есть.

Ухов вопросительно посмотрел на Колесникова. Заместитель снова засмеялся.

– Неделю назад наш снабженец в присутствии главного энергетика заявил, что достанет. Я сейчас звонил, и он сказал, что нету.

– Что-то я не припоминаю такого разговора. Но если он у тебя был и тебе обещали, почему тогда не проконтролировал?

Колесников не оправдывался. Он будто не слышал обращенного к нему укора. Сидел, чему-то улыбаясь. Но Гущина удивило, что и начальник не настаивает на ответе. Ухов смотрел уже на него, словно он виноват в отсутствии ингибитора. А потом спросил:

– Я не совсем в курсе их дел, но что это за штука?

– Ингибитор, что ли? Если популярно – вещество, замедляющее реакцию кислоты с металлом.

– Да, серьезный вопрос, без него никак?

– Ну и что будем делать? – подал голос Колесников.

– Искать. Приложим все силы.

– Ну-ну, – ухмыльнулся зам.

Энергетик снова посмотрел на Гущина, но долго не мог начать фразу, а только беспомощно улыбался. Гущин понял, что он забыл его имя.

– Юрий Васильевич.

– Извините, Юрий Васильевич, а этот ингибитор, что он из себя представляет?

– Они разные бывают. Самый доступный – столярный клей, но лучше формалин или уротропин. Есть еще ряд специальных смесей.

– Столярный клей, говорите, так это же пара пустяков. Полгода назад мне Лемыцкий целый кулек приносил.

– Во-во! – оживился Колесников. – Я тоже надеялся. Но оказалось, его давно спустили на бытовые нужды населения. А сейчас хватились – и нету. Нету!

– Ну, с клеем как-нибудь утрясем. Я-то думал, дефицит.

– Вашими бы устами… – Колесников встал и обратился к гостю: – На котельную поедешь?

– Да мне устроиться нужно сначала. – Он кивнул на сумку. – С дороги только что, две ночи в порту просидел. Давайте завтра.

– Конечно, какой разговор, – вмешался Ухов. – Отдохните, отоспитесь, воспряньте, так сказать.

– Тогда я поехал, – Колесников кивнул на прощание и вышел.

За окном раздался длинный гудок, спустя минуту – другой, еще пронзительнее и нетерпеливее.

– Шофера зовет, – морщась пояснил Ухов. – Умный мужик, а нрав дурной и с людьми работать не умеет. Неделю назад заявление подал: если не уговорим – уволится. Прошлый раз уломали. К жене едет. Полтора года назад уехала в город. А женщина, я бы сказал, очень товарная.

Он задумался, и Гущин расценил паузу как борьбу с желанием добавить еще что-нибудь о жене своего заместителя, но совсем неожиданно прозвенело громкое «Здравствуйте». Они разом повернулись к окну. В него заглядывала глазастая, коротко подстриженная девчонка.

– Ах, Юленька, напугала старика. Почему не заходишь?

– Нечего делать. Зачем звали?

– Приготовила?

– А чего там готовить, там все на месте.

– Тогда проводи товарища, а то заблудится.

– Этого? – Она посмотрела на Гущина. – Ну пошли.

– Сейчас? – не понял он.

– А когда же?! Вечером и подавно заплутаешь. Да и парни наши не слишком любят приезжих.

– Много разговариваешь, – проворчал энергетик. – Ну ладно, Юрий Васильевич, отдыхайте.

Гущин взял сумку и вышел. Девушка ждала его на тротуаре. На ней были серые брюки и мужская клетчатая рубашка. Сначала она показалась ему старшеклассницей, но, когда присмотрелся, увидел, что ей больше двадцати.

– В командировку или насовсем?

– В командировку.

– Это значит – из Красноярска, котел кислотой мыть.

– А ты откуда знаешь? – Язык не поворачивался говорить ей «вы». – До гостиницы далеко?

– А что, сумка тяжелая?.. Недалеко, у нас все близко. Только это не гостиница, а обыкновенная квартира. Когда Женька первый раз собирался уезжать, ее для сменщика приготовили. Так и осталась для командированных.

Она привела его в трехкомнатную квартиру, показала, где оставлять ключ, и ушла.

Гущин осмотрел выделенные хоромы. Увидев на подоконнике телефон, поднял трубку и, не зная зачем, набрал ноль девять. Пока его ухо терзали длинные и чересчур громкие гудки, он вспомнил о бане и решил поинтересоваться. Но справочное не ответило. Случайная мысль превратилась в нестерпимое желание поскорее смыть с себя дорожную грязь. Он собрал чистое белье и отправился на поиски, намереваясь, на худой конец, помыться в реке. Но баня работала, и парная в ней была хорошая, а какой-то старичок отдал ему веник. Возвратился Гущин усталый, как после усиленной тренировки.

Он уже лежал, впервые за трое суток вытянулся, раздетый, на чистой простыне – и вдруг зазвонил телефон. Уверенный, что звонок заблудший, Гущин не поднялся. Но с подоконника не переставало трезвонить, да так громко, что плохо закрепленное стекло принялось подпевать. Он встал.

– Это Колесников. Чем занимаешься?

– Спать собрался.

– А то заходи, поужинаем, в шахматишки сыграем.

Ему показалось, что язык у Колесникова слегка заплетается, и он представил, как ему придется отказываться от выпивки, потом выслушивать поселковые сплетни.

– Как-нибудь потом, сейчас уже лег, да и рубашку постирал.

– А бигуди не накрутил?

– Нет, – машинально ответил Гущин.

– Ну и слава богу.

Пока он соображал, как вести себя после глупости с рубашкой, Колесников бросил трубку. Получилось не очень складно. Ссориться с заказчиком, да еще в первый день командировки, было не в его правилах. Но слово не воробей, и дело не в том, что его не поймаешь, а в том, что ловить его – самое глупое занятие. С этим он и уснул.