Текст книги "Никола зимний"

Толкаются, лезут, всем надо, все спешат, плевать им на других, лишь бы самим втиснуться, а мать еще не выбралась, ей, толстой, и в пустом автобусе тесно, а этот набит пропотелым людским фаршем. Дуська изнервничалась, бегая от задней двери к передней, и когда мать кое-как, задом, выпятилась и чуть не растянулась на асфальте, Дуська сразу же напустилась на нее:

– Говорила тебе, дуре, не садись, стояли бы у входа и никаких проблем…

Мать все еще не могла отдышаться, охала, поставив сумку на скамейку, долго одергивала кофту, потом стала искать платок, чтобы вытереть пот.

– Ну, скорее! Время-то идет.

– Да погоди ты, надоела.

– Ага, погоди, тебе что, а я опять серию не посмотрю. – И она пошла одна, ворча под нос. – Прихорашиваться надумала, тоже мне путана…

Так и не отыскав платка, мать, отдуваясь, заковыляла следом, но догнать не смогла, и Дуська, оглянувшись, остановилась и даже двинулась навстречу.

– Ну что ты еле плетешься?

– Закрой поддувало.

– Ага, закрой, сейчас развернусь и назад поеду.

– Закрой, кому сказала, домой вернемся – я ремень возьму.

– А я завтра совсем не поеду. Уроки делать когда?

– Знаю твои уроки.

– Чего ты знаешь? Ты бы сама попробовала и туда, и сюда. И в школу, и с тобой, и по магазинам… Отдохнуть некогда. Ну что ты опять остановилась, только ворчать может…

Мать болела диабетом. Ходила она медленно, а полы мыла еще медленнее. Сначала ей помогал Генка, единственный брат Дуськи, но осенью его забрали в армию. Сестра Анжела сидела дома с ребенком, другие сестры жили отдельно, семья-то большая, да много ли толку, отдуваться за всех приходится Дуське. Пусть и работа нетяжелая, но дорога муторная. Вот если бы не каждый день, она бы с удовольствием, если бы сестры иногда подменяли, ладно старшие, а Наташка просто обязана, ее короед неделями обитает у них, мало ли что без мужа, без него, наоборот, времени больше должно оставаться. И Анжелка могла бы иногда промяться, не целыми же днями она кормит своего живоглота…

Мать снова завязла, заблудилась в трех прохожих. Дуська остановилась было подождать, но терпенья хватило разве что на минуту. Да и ради чего ждать, ради старухиного брюзжанья? Нет уж, лучше быстрее начать, пока еще можно успеть к серии. И она побежала.

К концу рабочего дня два-три кабинета обычно уже пустовали, и в них можно было приступать к работе. Обычно, да не всегда, как назло, все задержались, хуже того – даже с участков съехались, в коридоре, как на вокзале. Сначала Дуська испугалась, решив, что в конторе совещание, но, увидев людей возле двери профкома, поняла, что идет отоварка, и побежала занять очередь, хотя суетиться было уже поздно: перед ней стояли женщины-программистки, самые бедные в конторе, они и одевались-то хуже других, не сравнишь с мадамами из отдела распределения или девицами из профкома, даже с бухгалтершами не сравнишь, они и на отоварках всегда были последними, за ними только уборщицы и сторожа. В этот раз давали сгущенку – под зарплату и недорого, чуть ли не в два раза дешевле, чем на базаре.

– А по сколько банок?

– По десять, но твоя мамаша выцыганит.

– Она из рук вырвет, – подпустил кто-то из глубины очереди.

– Нам положено, мы – многодетная семья.

С ней вроде бы согласились. Никто не стал оспаривать ее право, но она посчитала нужным добавить:

– А вы бы попробовали родить шесть человек. Думаете, просто?

– Заставишь их, как же, они умные.

Это подоспела мамаша и встряла, как всегда, некстати, в такой помощи Дуська не нуждалась, она и сама смогла бы осадить этих бабенок, показать, на что способна. Теперь ей стало неинтересно.

– Работы все равно пока нет. Пойду мороженое куплю.

Она знала, что мать сделает вид, будто не расслышала, ей и не требовалось ее согласия или разрешения, и даже отказ ее не удручил бы, потому что следующая фраза была уже заготовлена:

– Деньги у меня есть, – громко сказала она, чтобы в очереди услышали, и побежала на улицу.

Денег у нее не было. Те, что выклянчила у матери утром, утром же и потратила, но упрямо вышагивала в сторону киоска, чтобы все было по-настоящему.

Мыть начали уже после шести. Больше часа потеряли, теперь хоть забегайся, хоть заползайся – к началу серии все равно не успеешь. Оставалось просить сторожа включить телевизор в приемной директора. Она поднялась на второй этаж посмотреть, чья смена. Дежурил Евгений Иванович, самый занудный из сторожей. Дуська никак не могла понять, боится она его или жалеет. И с дядей Володей, и с тетей Зиной всегда можно было поболтать, а этот вроде и не молчун, случалось, и сам заводил разговор, но спрашивал о какой-то ерунде, словно с недоразвитой разговаривал, не сказать, что его вопросы пугали, но было как-то неуютно и хотелось поскорее уйти. Но это еще не все, была и другая причина ее настороженности. Давно, когда мать собиралась в декрет, сторожем работал какой-то студент, он-то и подсказал назвать девочку Дусей, наобещал, что старые русские имена в скором времени обязательно войдут в моду. И мать, дурочка, поверила. Сестрам, как людям, – Марина, Альбина, Наталья, Анжела, а ей… Словно имен приличных не осталось.

– Евгений Иванович, можно будет «телек» включить?

– Включай.

– Чуть попозже.

– Как хочешь.

Вроде и разрешает, а губы кривые. Вредина. Не зря же Дуське кажется, что именно он и был тем студентом, который подбил глупую женщину обозвать неприличным именем ни в чем не повинного ребенка.

А мать внизу старательно гремит ведром. Сердится, что она до сих пор не взялась за дело. А чего сердиться?

Дуська не отстанет, она и свои кабинеты вымоет, и серию посмотрит, а потом еще и ей поможет, она шустрая, одна нога здесь, другая – там.

Начала с самого затоптанного, с профкома. Быстренько опрокинула стулья на столы, но, увидев газету с гороскопом, не удержалась, прочитала. Овна предупреждали, что последние дни недели принесут значительные расходы, возможен обман. Первое Дуську не испугало, потому что расходовать ей было нечего, а возможность обмана – насторожила. И не напрасно. Едва заглянула в шкаф и увидела три коробки из-под импортных сапог – обманули, не дожидаясь последних дней недели, обманули уже сегодня, когда заверяли, что отоваривают копеечной сгущенкой. Кому-то цветочки, а кому-то ягодки. А в холодильнике обнаружилась открытая банка с печенью трески, тоже не в магазине купленная. Рот сразу же наполнился слюной. Чтобы не дразнить себя, она захлопнула дверцу и с удовольствием сплюнула на пол. Елозила шваброй и ворчала: «И дефицитные консервы им, и сапоги им…» Потом представила, как придет домой и откроет банку дешевой сгущенки, и стало немного легче.

До начала серии она успела вымыть и комнату программистов – там коробок из-под сапог не было. А мать все еще ковырялась у юристов.

– Мамк, сегодня и сапогами отоваривали.

– Да знаю, только денег все равно нету.

– Под зарплату бы взяла.

– На кой тебе сапоги, в старых проходишь.

– На барахолку бы снесли.

– Чего уж теперь, если прозевали.

– А ты не зевай. Раньше бы пришли…

– Заколебала, – устало огрызнулась мать и, как бы в оправдание своей нерасторопности тут же спросила: – А ты куда навострилась, опять к ящику?

– Ага, сама-то еще утром посмотрела! Не бойся, со мной проблем не будет, все успею.

Прыгая через ступеньки, она взбежала на второй этаж. В приемной было тихо. Телевизор не работал.

– Евгений Иванович, включайте быстрее, началось.

– А я не знаю, где он включается.

– Вы что, никогда его не смотрите?

– Я хожу сюда, чтобы от него отдохнуть.

Дуська сообразила, к чему он клонит, но не смутилась, наоборот, с удовольствием нажала кнопку и прибавила громкость.

Серия была, в общем-то, не очень интересная, ничего не происходило, нужно было смотреть внимательнее, но не получалось, мешало противное молчание зануды Евгения Ивановича. Дуська не выдержала и спросила:

– А вы сапоги сегодня не брали?

– Какие сапоги?

– На отоварке. В профкоме три пустые коробки нашла. Нам сгущенку, а себе – сапоги.

– Может, им сгущенка не нужна.

– Ага, наверняка по ящику хапанули. У моей знакомой девочки мать тоже уборщицей работает в каком-то институте, и там вообще не бывает отоварок. Представляете? Зачем такая работа, убирай после них за голую зарплату, нищие конторы пусть дур ищут, а я не пойду.

– Ты что, уборщицей хочешь стать?

– А разве плохо? Сюда бы я с толстым удовольствием. Лишь бы мамка не подвела. Ей через год на пенсию, а мне еще шестнадцати не будет. Ноет, ноет, а чего ныть, я же помогаю. Ничего тяжелого здесь нет. Нельзя такое место терять, упустишь, а потом локти кусай.

– Уроки-то успеваешь делать?

– Не каждый день. И вообще не х… голову ерундой забивать.

– Слушай, а ты почему материшься?

– Когда?

– Только что.

– Не заметила. Да, понимаете, жизнь такая нервная, сплошные проблемы, мамка постоянно охает, и с сапогами кинули, и серия какая-то скучная, думала, что он сегодня использует ее, а они все еще объясняются да целуются.

– Проблемы, действительно, серьезные.

Дуська видела, что ее подначивают, но отвечать не стала: был бы путный мужик – другое дело, а этот все равно ничего не поймет, ученый в стоптанных башмаках, но все-таки решила спросить.

– А вы, Евгений Иванович, когда студентом были, здесь, случайно, не работали?

– Я в другом городе учился. А что такое?

– Да работал тут студент, когда мамка беременная ходила, и подбил ее Дуськой меня назвать.

– Мне кажется, очень хорошее имя.

– Ага, хорошее… Дуся-Бздуся.

– Тогда скажи всем, чтобы тебя называли Дуня или Дуняша, звучит очень нежно, а если хочешь солиднее, называй себя Евдокией.

– Все равно как-то по-деревенски.

– Тогда Долли.

– А разве можно?

– Конечно, можно, барыни раньше так себя называли. А Лермонтов Евдокию Ростопчину звал Додо.

– Нет, мне больше нравится Долли. Спасибо, что научили.

После такого открытия работалось намного веселее. Впрочем, кабинет заместителя директора она всегда мыла с удовольствием. Вот кто был настоящим мужчиной, на «тойоте» ездил. С Евгением Ивановичем не сравнишь. Разговаривает просто, дурацких вопросов не задает. Но хитрющий. Сколько раз бросал он под стол или под кресло монетку, чтобы проверить уборщицу. Любил чистоту и сам аккуратист – ни единой бумажки на столе после себя не оставлял. Она перевернула стулья, но никаких подловок не нашла. И все равно терла старательно, не жалея порошка. Вымыла пол, расставила все по местам и уже собралась было переходить в следующий кабинет, но вспомнила, что не протерла подоконник, отодвинула штору и увидела в углу возле рамы пару дохлых мух. Вот, значит, на чем ее хотели поймать. Да не на ту напали. Не так-то просто ее провести, она и сама, если захочет, кое над кем подшутить может. Осторожненько, чтобы не раздавить, взяла мух и побежала в профком, а там подбросила их в банку с печенью.

– Ты чего носишься, как лошадь?! – крикнула мать.

– Знаю, чего… У меня только в отделе снабженья не помыто, я еще и тебе помогать приду.

Оставалось действительно совсем немного. Через полчаса можно будет собираться домой, она еще и с подругами во дворе погулять успеет, рассказать им про сгущенку, импортные сапоги, про мух, которые в банке с печенью трески поджидают расфуфыренных девиц из профкома, и, главное, похвастаться новым именем. Долли – это не какая-нибудь там Алла или Наталья.

Морозов я. Павел Морозов. Если угодно – Павлик. Да, нарекли в честь героя. Старшая сестра придумала. У нас в школе пионерская дружина была имени Павлика Морозова, и она решила, что братику с таким именем будет легче отличиться. Когда я родился, она в пятом классе училась, а уже соображала что к чему. И не ошиблась. Когда в пионеры вступил, председателем совета отряда выбрали. Кто выбрал? Одноклассники, разумеется. Может, им и подсказали, я не знаю, но какой-то авторитет среди ребят у меня всегда был. Учился средне, но в деревне это не главное. Рос в работящей семье, сноровки поднахватался и за себя всегда мог постоять. Самостоятельным был, а это заставляет уважать. Имя, конечно, помогало, но и обязывало. Особенно в молодости. Гордился своим именем. Когда с кем-то знакомился, представлялся не просто Павлом, а Павлом Морозовым.

Но наступила пресловутая перестройка с переоценкой ценностей. Павлик Морозов из героя превратился в предателя. Не скажу, что мне это повредило. Какой может быть вред? Я взрослый человек и крепко стою на ногах. Могу твердо сказать, что жизненную программу выполнил – воспитал сына, построил дом и посадил дерево. Сын поступил в институт, не пьет, не колется, У меня четырехкомнатная квартира почти в центре города, недалеко от работы и дача. Не какой-нибудь щитовой домик, в котором дует в щели и капает с потолка, а добротная изба, в которой можно жить круглый год, крыльцо высокое, рядом жаркая баня, и теплица на фундаменте, чтобы не гнила. Все своими руками, в отличие от соседа, который пригнал работяг с завода. Слепили быстро, да толку-то – чужое на совесть строить никто не будет. Я бы тоже мог студентов запрячь, все-таки проректор, не рядовой преподаватель, но переделывать после них – себе дороже.

Соседство у нас двойное. Дачи на одной улице, мои окна против его окон, но мои – в резных наличниках, а у него стандартная вагонка. И живем в одном доме. Мой пол является его потолком. Познакомились на строительстве дач. А через год въехали в один дом. Не сговаривались. Получали от разных организаций. Он у себя на заводе зам по сбыту. С директором, по его словам, вась-вась. И, скорее всего, не врет, умеет он держаться в компаниях, а чем берет – непонятно – хвастовством или грубостью, анекдоты похабные при женщинах и евреях позволяет, и никто не обижается. Верхушек нахватался и за умного слывет. И артистки у него в любовницах, и журналисты в собутыльниках. Пить, конечно, умеет, не потому, что знает меру, а не берет его ни водка, ни коньяк, ни рассыпуха (он и ею не брезгует). Сколько бы ни выжрал, а лишнего по пьянке не сболтнет, хоть и балаболит без умолку, ни с кем не поскандалит, анекдотиками отделывается, расскажет и первый начинает хохотать. Случалось и зацепит кого-нибудь глупой шуточкой, но на него почему-то не обижаются – все сходит с рук любимцу публики.

А я обиделся. Не хочу притворяться, что есть, то есть. Наверное, просто назрело. Терпел, терпел и лопнул нарыв.

Хорошо помню, что был вторник. В институте случился неприятный разговор. Преподаватель принес заявление и сказал, что надоело вкалывать за гроши «на дядю» и он уходит в кооператив. Молодой, толковый мужик и возразить ему нечем, и пообещать нечего. А вечером позвонил сосед, сказал, что статейку интересную обо мне прочитал и предложил спуститься к нему. Моя услышала про статью и тоже засобиралась, даже бутылку вина прихватила, дескать, неудобно в гости с пустыми руками. Я засомневался – с какой стати появится статья, если ни с какими журналистами я не встречался? Но мало ли… В газетах обо мне никогда не писали – любопытно все-таки. Пришли в благостном настроении. Бутылку дорогого вина выставили. И на тебе – по роже. Читал он, что называется, с толком, с чувством, с расстановкой. При моей жене. И при его. А это, как бы по правильнее выразиться… В общем, у меня с его женой роман. Нет, ничего такого позорного, без всяких пошлостей. Платонический роман. Она мне нравится, и я почти уверен, что нравлюсь ей. А почему бы и нет? Мы с соседом ровесники, но я выгляжу намного моложе, я намного выше, я не разжирел, а у него пивное пузо. Единственное его достоинство – густые кудри с благородной проседью, а мои волосы изрядно поредели. Я укладываю их, стараясь прикрыть недостатки длинными прядями, но все равно заметно. Это у меня наследственное. Я почти не переживаю. Его жена – умная и добрая женщина, глупых намеков на мою прическу не позволяет. Она всегда ставит меня в пример: и то, что я держу себя в спортивной форме, и то, что на даче у меня порядок, шланги для полива смонтированы удобно и надежно, дорожки между грядок аккуратные, каждый куст смородины огорожен, малина вырезана. И все сам, в одиночку. Не люблю беспорядок. Моя на дачу почти не ездит, у нее аллергия на цветущую смородину или черемуху – она сама толком не знает, короче, не любит в земле копаться, и все мои старания ей до лампочки. А его жена откровенно любуется моим участком. Я не слепой, не глухой, не идиот какой-нибудь, чувствую, что нравлюсь ей, но она порядочная женщина, мучается, наверное, но допустить, чтобы между нами произошла физическая близость, она не может, не в состоянии она переступить черту. Даже если узнает, что муж изменяет налево и направо. Подонкам и бабникам почему-то достаются верные жены. А вот моя бы, подозреваю, не удержалась бы. Нет, я не ревную к нему. Он ее терпеть не может, хотя она полностью в его вкусе – высокая, с богатым телом. Получается, что я влюблен в его жену, а он на мою не обращает внимания, почти презирает и не очень скрывает это. Конечно, если бы я узнал, что между ними какие-то шашни, даже подумать боюсь, что бы я с ними сделал, но и его безразличие к моей почему-то злит меня.

Ну, зачитал он грязную статейку из в желтой газетенки где пионера-героя называют предателем. Мне-то, казалось бы, что с того? Не на меня же помои льют. Подобная грязь рекой текла. Дорвались журналюги до дешевой кормушки. Если им верить, то и героев-панфиловцев не было, и Александра Матросова, и Зои Космодемьянской. Дай им волю, они все обгадят.

Огласил сосед газетную пошлятину и объявил тост: «За то, чтобы наши дети нас не предавали!» Выпили, а на закуску предложил повеселиться и начал зачитывать из той же газеты объявления «Службы знакомств»: «Мужчина, 45 лет, рост –160, вес – 80, хочет познакомиться для создания семьи с девушкой не старше 25 лет, с проживанием на ее жилплощади». Потом еще одно зачитал, третье, четвертое – давясь смехом и подпуская комментарии. Жены хихикали, особенно моя, потом завелась и стала громко возмущаться глупостью и самонадеянностью мужиков. Они веселятся, а мне как-то не до смеха. Злюсь, мрачнею, но все-таки понимаю, что защищать или оправдывать перед ним Павлика Морозова бесполезно, ничего ему не докажешь, желтая газетенка для него авторитетнее. Сидел и чувствовал, как во мне разрастается ненависть. Если бы можно было измерить ее давление, то прибор бы наверняка зашкалило. Я не стал хлопать дверью. Мы досидели положенное время, допили наше вино, и то, что выставил он, почти допили. Продолжили, что называется, дружить семьями, но ненависть моя густела с каждой встречей. Я понял, что не успокоюсь, пока не уничтожу его, не представлял, как это сделаю, но верил, что обязательно что-нибудь придумаю.

* * *

В тот день у меня была назначена встреча со строителями, надо было порешать кое-какие вопросы по ремонту в институте. На работу я не поехал и вышел из квартиры за час до встречи. Дом у нас большой, аж на одиннадцать подъездов, а я живу в среднем. Спустился с крыльца и увидел во дворе милицейские машины – штук шесть, не меньше. Первое, что пришло в голову, приехали брать серьезную банду, иначе бы зачем столько техники пригнали. Спросил у мужчины, стоящего на тротуаре. Он огрызнулся: «Проходи, не создавай толпу». Он был в штатском, но я ошибся, принимая его за обыкновенного зеваку. Товарищ из органов и при этом явно нервничал. Я решил, что операция достаточно серьезная, и, не имея привычки путаться под ногами у людей, выполняющих свою работу, пошел на остановку. Милиционеры стояли не только вдоль дома, но и вдоль дороги. Один даже на крышу автобусной остановки забрался. И тут я вспомнил, что в город приезжает Ельцин. Трасса из аэропорта проходит по нашей улице, вот и забили все дворы милицией, чтобы снайпер не занял удобную позицию. Видимо, чувствовали большую любовь к всенародно избранному президенту. Сосед мой потом острил, что подобной милицейской опеки не было со времен визита Чан Кай Ши. Откуда у него такая информация – не знаю. Лично я ни разу не слышал, что Чан Кай Ши бывал в нашем городе. И сосед в те годы жил в своем зачуханном леспромхозе, в стороне от наезженных дорог. Сам я подобное представление видел впервые. Глядя на вереницу сосредоточенных мужчин, выставленных вдоль трассы, я почему-то подумал не о Ельцине и Чан Кай Ши, а о том, что улицы, удаленные от президентского маршрута, предоставлены ворам и бандитам в свободное и безнаказанное пользование – грабьте, убивайте и ни о чем не беспокойтесь, внутренним органам не до вас, они заняты более важным делом. И, можно сказать, накаркал. Когда вечером вернулся домой, жена обрадовала новостью – парня, живущего на четвертом этаже, расстреляли в собственной машине. Его не любил весь подъезд за наглость и манеру парковаться впритык к крыльцу. Самоуверенный сопляк, называющий себя генеральным директором какой-то компании. Новые русские падки на громкие титулы. Сейчас много развелось всяческих шарашек. Подомнут под себя два-три филиала по торговле порнухой – и уже синдикат или холдинг, которым управляет генеральный директор, а то и президент с криминальными советниками и заместителями. Расстреляли его из автомата возле речного вокзала, совсем рядом с нашим «белым домом» но уже за пределами охраняемой зоны. Убийц, разумеется, не нашли.

И сосед мой сам подсказал мне план действий. Для того, чтобы покрасоваться, показать свою крутизну, высказался, в надежде на сочувствие, что и его могли бы так же изрешетить из «калашникова», у него тоже за последнее время накопилось много врагов.

А если могли бы, значит, не исключено, что смогут. Почему бы и впрямь не найтись какому-нибудь обиженному или обманутому со слабыми нервами? Подкараулит и убьет.

И на меня уже точно никто не подумает – мы с ним вроде как в дружеских отношениях.

Где достать автомат, я понятия не имею. Да и зачем он – лишний риск, лишние расходы, полагаю, что стоит он не меньше пылесоса. Самый подходящий вариант – бейсбольная бита, чтобы создать иллюзию бандитского заказа. Но и ее надо где-то искать, а это лишние свидетели. Я остановился на обыкновенной монтировке – надежно, удобно, и если завернуть в газету, не бросается в глаза, особенно когда потребуется избавиться от нее. План придумался очень легко. Вырубаю предохранитель на его лестничном счетчике и жду. Он выходит на площадку посмотреть, что случилось. Я спускаюсь к нему, бью монтировкой по голове и быстро поднимаюсь на свой этаж. На всякий случай, если он вдруг услышит мои шаги и оглянется, можно сделать маску из старого чулка. Нашел у жены чулок, примерил, посмотрелся в зеркало – смешное зрелище, но узнать в таком наряде невозможно. И место, куда сбросить орудие убийства, придумал. Через дорожку от нашего дома стоит продуктовый ларек, а за ним железные гаражи, если бросить монтировку возле стенки, обязательно найдется хозяйственный мужичок. Все продумал, все приготовил и, не откладывая, пока не подступили сомнения, дождался вечернего сериала и вышел на площадку с монтировкой, завернутой в газету. На лестнице никого не было. Нажал все три рычажка на предохранителях и быстро поднялся на верхний пролет и уже там натянул маску. Дверь у соседа скрипучая, так что услышал сразу, сначала противный, жалостливый скрип, потом шлепанье тапок и ворчание. Но голос был женский.

Если бы вышел он. Если бы…

Можно сказать, что она его спасла.

Когда вбежал к себе, сразу же достал из холодильника недопитую бутылку водки. Руки дрожали. Да, какое там руки. Всего трясло.

Разве мог я подобное просчитать. Знал, что он ничего не делает по дому, но послать жену разбираться с электрическим щитком? Это за пределами моего понимания. На какое-то время я даже забыл, зачем развел эту канитель. Пил рюмку за рюмкой и хохотал над собой, над своим тщательно продуманным планом. А когда просмеялся, понял, что на вторую попытку я уже не способен. Удивительное дело, но водка протрезвила горячую голову. Стыдобища. Помрачение какое-то. Серьезный мужчина на солидной должности… Надо же было додуматься вообразить себя бандюганом. И все он, не похвастайся обилием врагов желающих с ним расправиться, мне бы и в голову подобная глупость не пришла.

Успокоился и стал искать для себя оправдания, дескать смерть от неизвестного с чулком на лице слишком легко для него. Надо разрушить его сытое благополучие. И тогда я вспомнил, как три года назад он приехал ко мне на работу в институт и попросил перепечатать на машинке письмо. Я предложил отнести черновик машинистке, но он сказал, что это не для посторонних глаз. У меня в кабинете стояла машинка, которой я почти не пользовался. Но и он печатал одним пальцем, подолгу отыскивая нужные буквы. Даже сам я извелся, глядя на его мучения. Больше часа потел над страницей, А закончив, спрятал бумагу в портфель и достал оттуда коньяк и пару красных яблок. Любимая тема его разговоров – бабы. Ему не терпелось похвастаться новой подругой. Неделю назад случайно подвез тренершу из плавательного бассейна, взял телефончик и на следующий день подъехал встретить ее с работы, а у нее оказался свой отдельный кабинет с кушеткой для отдыха, крепкая грудь и накаченная задница, даже душ имелся, чтобы чужие запахи в семью не тащить. Рассказывал взахлеб и радовался удаче, как мальчишка. Уговорили бутылку, потом хватились, что пора домой. Я на работу хожу пешком, а он, как всегда, был на машине, он частенько позволял себе выпить за рулем и как-то не попадался, везунчик, разъезжал по всему городу, а тут всего пару кварталов проскочить. Когда шли в гараж, он предложил заглянуть к нему на кухню. Продолжать пьянку не хотелось, но я согласился, чтобы лишний раз увидеть его жену. Успел поздороваться, и только. Не пожелала она присоединяться к нашей компании, сидела перед телевизором и вязала, не могла без дела. А утром я увидел у себя на столе его черновик – забыл по пьяни, увлекся рассказом про тренершу – я, грешным делом, полюбопытствовал. Это была анонимка на его начальника. В ней подробно описывалось, каким образом часть продукции реализуется налево, описана схема и названы конкретные люди. Я сложил листок вчетверо и положил в карман, намеревался отдать, если спросит, но он не спросил – вопрос-то щекотливый – наверное, решил, что бумага ушла в мусорное ведро. А я на всякий случай сохранил, вдруг пригодится, чтобы пристыдить его, если начнет сильно зарываться.

Черновик улегся в мою папку с дачными документами, а печатные экземпляры дошли до адресатов. На заводе устроили проверку, начальнику моего соседа пришлось уволиться. Обошлось без лишнего шума, видимо, были замешаны серьезные люди, но цель была достигнута. Сосед занял должность своего начальника. Только никто не мог предположить, что нагрянет шальная волна выборов. Стали выбирать не только президентов, губернаторов, но и директоров. Уволенный выставил свою кандидатуру и вернулся на родной завод с повышением. Вернулся героем, бывшие грешки превратились в достоинства, голосовали за предприимчивого хозяина.

При таком раскладе случайно залежавшаяся в папке с дачными квитанциями бумажка могла сломать жизнь моего самоуверенного соседа. И то, что у меня оказался всего лишь черновик с вычеркнутыми и вставленными словами без точек и запятых усиливали достоверность бумажки. Ну и почерк, конечно, узнаваемый. Отпираться бесполезно. Но я решил подстраховаться и на обратной стороне листа написал фамилию автора анонимки. Оставалось передать. Отправлять по почте не рискнул, могло затеряться. Тогда я, не мудрствуя лукаво, выбрал самый надежный способ, приехал на завод, передал запечатанный конверт секретарше и сказал, что просили передать лично директору.

По дороге с завода я подумал о повороте, который не учел. А что, если взбешенный директор начнет трясти анонимкой перед мордой автора, и тот, естественно, догадается, каким образом она воскресла. Как себя вести? Да никак. Высказать в лицо все, что о нем думаю. Мне боятся нечего. Я чист.

На другой день я заглянул к соседу после работы, рассчитывая увидеть его пьющим от расстройства и рычащим на меня. Ни того и ни другого. Был весел, рассказал, что в автобусе услышал забавное объявление: автотранспортное предприятие принимает на работу водителей мужчин и женщин с возможностью переучивания с категории «C» на категорию «B». Я поправил, что категория не «B», а «D». Он рассмеялся: «Объясняю для особо одаренных: C, значит целка, а кто такие B, полагаю, ты знаешь, вот и получается, что C переучивают на B, теперь-то понял?» В общем обычная для него пошлятина. Но я сразу же подумал, с какой стати он оказался в автобусе? Неужели началось, да так круто, что пришлось пересесть на общественный транспорт? Спросил его, с какой стати он оказался в автобусе. Но ожидания мои не оправдались. Сосед буркнул что-то про ремонт и снова к своей хохме:

– Представляешь, с категории «C» на категорию «B»!

Я даже не сразу понял, что в этом смешного и снова уточнил, что категория «D». Он заявил, что я не понимаю тонкого юмора. Предложил выпить, но я отказался.

И через месяц наши отношения не изменились. Тогда я позвонил директору и спросил, дошел ли до него конверт со старой анонимкой. Он поблагодарил и сказал, что давно знал, кто ее писал, но этот человек ему пока нужен. Даже не поинтересовался, кто звонит.