Текст книги "Никола зимний"

9

С ремонтом он решает не затягивать, раз уж дело стронулось с мертвой точки, значит, давление снижать нельзя, любая остановка может привести к тому, что все придется начинать сначала.

Необходимое для ремонта подобралось без особых хлопот: инструменты и кое-какие материалы он выпросил у себя на работе, что-то оставалось в старой комнате, что-то пришлось купить. Не хватало только обойного клея. Гена обегал и магазины, и знакомых, наслушался всевозможных советов и без особой надежды завернул на работу к Славику.

Он не успевает раздеться, а его уже останавливают, окружают с расспросами. В управлении свеженькая новость и одним из ее героев, на удивление Гены, оказывается – он.

На Бориса пришел донос. Прислала его, разумеется, Надежда Александровна. Написала в самых сочных красках о его развратном образе жизни. Поведала, что он, бросив больную жену и ребенка, ушел к молодой особе сомнительного поведения, но на этом не успокоился и продолжает обманывать уже новую сожительницу, ожидающую от него ребенка. Отсудив у оставленной семьи комнату, совершенно для него не нужную, потому что соблазнившая его особа жилплощадью обеспечена, он тайком обменял эту комнату с дружком своим Бочкаревым. Бочкарев переселился в ее квартиру, а свою, освободившуюся, совместно с Ореховым превратил в дом свиданий, и мало того, что сами пользуются этим подпольным борделем, но и сдают его на ночь жителям общежитий и неверным супругам. Для доказательства она описала, как подросток-сын, приехав повидаться с отцом, застал в комнате нетрезвого Бочкарева и полуобнаженную девицу.

Сочинение пришло в профком ТЭЦ, а там нашлась активистка, решившая справиться о новом работнике на его прежней службе, где его лучше знали. Исполненная жаждой справедливости, она позвонила в отдел кадров управления и, расспрашивая об Орехове, зачитала письмо. Ей, конечно, сказали, что в письме несусветная глупость, навет, истерика покинутой женщины, заверили, что Борис Николаевич не только хороший специалист, но и глубоко порядочный человек.

Активистку успокоили, а сами пришли в возбуждение. Сначала шушукались женщины. Но веселенькой историйке, подобно огню, для поддержания жизни необходимо пространство и свежий ветерок, иначе все выгорит и потухнет. Мария-секретарша поделилась новостью с Бельским. Бельский рассказал у себя в отделе. И цепная реакция началась. Никто, конечно, не верил, что комната сдается клиентам. Но и в активности Орехова никто не сомневался. Тот же Славик, пока о письме и речи не было, не скрывал, что частенько берет у Гены ключи.

Если бы Гену предупредили, что его ожидает такой заинтересованный прием, он бы проехал мимо. Но никто не предупредил, и он вынужден отбиваться от желающих повеселиться возле чужих неприятностей.

– Болтовня, – раздражается он. – Неужели не ясно, что Борису сейчас не до приключений.

– Это из нас в его возрасте будет песок сыпаться, а он отхватил себе трепетную лань, и сам вместе с нею помолодел. Да еще и фору даст нынешним мальчикам.

Гена не понимает, с какой стати Бельский намекает на возраст Бориса, если они почти ровесники, и кого он имеет в виду под «мальчиками». Уж не его ли? Может, Славик натрепался, что он, Гена, когда-то приглядывался к Елене? А может, и сам Борис приревновал? Но ни Славик, ни пуще того Орехов не станут откровенничать с Бельским.

– Кстати, вы знаете, что одного нашего сокола в Горном Зерентуе чуть не пристрелил ревнивый муж? – спрашивает Бельский, ни к кому не обращаясь. – Но ведь фокус в том, что мужик ошибся…

И опять не понятно, к чему эти безымянные соколы. Намеки Бельского туманны и загадочны, зато сам он со своей завистью – весь как на ладони.

Но именно у Бельского находится нужный Гене обойный клей. Гена у него не просит. Бельский сам узнает у кого-то и предлагает. Довольно-таки неожиданное внимание.

Но по дороге причина выясняется.

– Ну и как ваша сделка с Демидовым, состоялась? – спрашивает Бельский.

– Какая сделка? – не понимает Гена.

– А помнишь, когда играли в карты, рассказывал, что у тебя имеется приличный «левый» заказ?

В суете переселения Гена совсем забыл о намеченной реконструкции. Конечно, если бы ее начали, забыть бы не удалось. Но до дела так и не дошло, завязли в разговорах. Пока мечтали да раскачивались, подкатила осень, а когда навалился отопительный сезон, уже не до новаций, абы перезимовать. И реконструкцию внесли в план следующего полугодия, и то с оглядкой, вписали тоненьким карандашом, чтобы при случае незаметно стереть, если снова сил не хватит.

– Пока отложили до весны.

– А с Демидовым ты говорил?

– Зачем? Сроки определим, тогда и поговорим.

– Ты имей меня в виду на всякий случай. Вадим, вероятнее всего, откажется, а мне деньги нужны, в долгах увяз.

– Я и не собираюсь его уговаривать. Какая мне разница, с кем работать.

Но здесь Гена лукавит. Работать с Демидовым не сладко, так ведь работать, а не чаевничать. Зато будет полная гарантия: и в расчетах не напутает, и документацию грамотно оформит, и дело проведет самым коротким и дешевым путем, и, кроме того, помогая Демидову, сам чему-то научишься, если рот не будешь разевать.

А Бельский ждет.

Связываться с ним у Гены нет никакого желания. Но и отказывать не время – не Демидов обещал поделиться клеем. Невелика услуга, но все-таки…

10

Чтобы не таскаться с клеем из одного конца города в другой, Гена решает завести пакет сразу в новую комнату, а заодно и проверить: не приготовила ли Орехова очередной подарок. Она и замок могла заменить или еще что придумать, ума на пакости ей не занимать. Чем ближе подходил он к дому, тем навязчивее становилась тревога. Но ключ легко вошел в замок, и дверь легко открылась, даже привычного тявканья не раздалось, разве что по-прежнему шибало псиной.

Но предчувствие не обмануло. Сюрприз ждал его в комнате. Конструкция, напоминающая складской стеллаж, в его отсутствие превратилась в самодельную «стенку». На каждой ячейке появились дверцы из полированной плиты, навешенные на дефицитные рояльные петли, подогнанные пусть и не очень тщательно, но без бросающихся в глаза перекосов.

Гена смотрит на обнову и ничего не может понять. Голова отказывается искать объяснения этому невероятному превращению. Из любопытства он открывает крайнюю дверцу. Внутри сработано намного топорнее – из неструганых перегородок торчат пробитые насквозь гвозди, фанерные полки покороблены. Сами собой приходят соображения, что и как можно переделать. Но переделывать можно только собственную вещь. А чья эта? И как она здесь появилась?

За ответом надо идти к Ореховой.

– А что, нравится? – спрашивает Надежда Александровна.

– Грубоватая работа.

– Ты, наверно, привык к импортным гарнитурам?

– И все-таки откуда это взялось? – повторяет Гена вопрос.

– Мастера сделали. Сосватала я их давно, еще до всей этой канители, а вчера они пришли. Я женщина деловая. Уговор для меня – дороже денег. Аванс они еще раньше получили.

– А дальше что?

– Плати шестьсот рублей и пользуйся!

– Сколько-сколько?

– Шестьсот, глухой, что ли?

– Может, шестьдесят?

– Ты что, издеваешься?

– А ты?

– Да здесь материала на четыре сотни и на столько же работы.

– И это ты называешь работой? – Гена открывает дверцу и указывает на полку: – Занозы упаришься вытаскивать после такой работы. Если хочешь посмотреть, что называется хорошей работой, съезди в мою комнату и посмотри, что я Борису оставил.

– Нечего мне делать в вашем бардаке. Еще заразу какую подхвачу.

– Как хочешь. Только я торговаться не намерен. Менялся я с Борисом, с ним и определим – кто кому должен.

– Этот развратник отсудил у меня комнату, а мебель принадлежит мне и сыну.

– Ну и забирай ее себе. Дарю на бедность.

– Как я ее заберу? Она же капитально встроена.

– Сама говорила, что ты деловая женщина.

– В общем, так. Базарить я с тобой не собираюсь. Я знала, что этим кончится. Не хочешь добровольно – заплатишь по суду.

– Ну это мы еще посмотрим.

– Как миленький заплатишь.

Она круто разворачивается и уходит. Гена намеренно громко смеется ей вслед. Он уже знает, что надо делать.

Вычислив время, когда Орехова на работе, а Юрка в школе, он отпрашивается у своего начальства, приезжает, осторожненько, чтобы не поцарапать полировку, разбирает шкаф и складывает его по частям аккуратными стопочками в коридоре, даже шурупы собирает в полиэтиленовый пакет, но оставляет его у себя, чтобы вручить в присутствии представителя власти.

Работает он без перекуров и за три часа успевает вынести шкаф и закончить врезку замка. Возле подъезда он встречает Елизавету Петровну с четвертого этажа.

– Ну как, обживаетесь? – спрашивает бабушка.

– Все отлично! – отвечает Гена.

Настроение у него приподнятое, и незаметно для себя он начинает петь.

Вечером к нему заявляется Борис.

Когда в дверь постучали, Гена подумал, что идет открывать разъяренной Надежде Александровне, и заранее придал лицу невозмутимое выражение, собираясь сказать нечто вроде – какими судьбами, в такой поздний час, уж не случилось ли чего. Хотелось еще сильнее разозлить ее.

Но пришлось утешать.

Усталый, потерянный, совершенно непохожий на себя, Борис плюхается на стул и с каким-то собачьим подвывом кричит:

– Не пойму, чего она добивается! Убей меня – не пойму. У тебя случайно выпить нет?

Гена видит, что Борис уже успел принять. Раньше за ним такого не замечалось. Если и выпивал, то исключительно ради деловых знакомств или с девицами, и то осторожно, а в одиночку, с тоски, да чтобы еще выпрашивать – никогда.

– Было до вчерашнего дня, да Славик завалился. Разве после него уцелеет.

– Знаешь, какую телегу она сочинила про меня?

– Знаю, был вчера в управе.

– И туда дошло. Но бог с ней, с управой, за последний год мои косточки там и перемыли, и выполоскали. Меня другое бесит – какого дьявола мои теперешние коллеги носятся с этой писаниной?

– Неужели поверили?

– Нет, конечно, последним идиотом надо быть, чтобы поверить в такую галиматью. Но не нравится мне это.

– Кому такое понравится.

– Эта стерва не остановится. Она и Ленке на службу может написать.

– Кто ее знает?.. От нее все можно ожидать. Она и мне подарочек приподнесла. Потребовала шестьсот рублей за мебель.

– Какую еще мебель?

Гена рассказывает историю появления в его комнате полированной «стенки».

– С мастерами, значит, договорилась. – Борис заходится плачущим смехом. – Ну молодец, эти полки я сгородил три года назад. И полировки я натаскал. Помнишь, в управе ремонт делали? Смотрю, Тарасов прикручивает к багажнику что-то плоское, завернутое в бумагу. А я что – хуже его? Собирался закрыть, да руки не дошли.

– Значит, полировка ворованная?

– Ты имеешь в виду, есть ли на нее документы? Есть, Генаша, Надежда такие штучки наперед видит. Но городьбу начинал я, уже и дверцы напилил, они на балконе лежали, шарниров достать не мог.

– Я сразу понял, чья работа. Фасад еще туда-сюда, а внутри как в дачной времянке. В деревне сортиры лучше отделывают. Привыкли заботиться о внешнем лоске. Да что теперь говорить, я разобрал по досточке и сложил у нее под дверью эти шестьсот рублей.

– Слушай, ты молодчина! Лучше с ней не связываться.

– Поздно предупреждаешь – уже связался. Теперь надо думать, как развязаться.

Гена специально задевает Бориса, но тот упорно не замечает уколов и переводит разговор на свои беды.

– Коварная баба. Откуда что взялось. Последняя телега, например. Зачем? Все, что хотела, получила. Все ей оставил. Вроде бы и успокоиться пора. Какая ей польза от моих неприятностей? Выживет меня с работы, уйду в какую-нибудь шарагу, и станет она получать тридцать рублей по исполнительному листу.

– В будущее смотрит. Алименты все равно скоро кончатся, четыре года она перебьется, а дальше ты один будешь страдать.

– Вот именно, кровная месть…

И вид Бориса, и голос его – откровенная мольба о сострадании. Но у Гены ни сострадания, ни жалости. Не верит он ему. Пусть рассказывает другим про свои несчастья и перед другими разыгрывает из себя жертву, перед теми, кто не видит, что жертва эта прежде всего рассчитывается за собственные удовольствия. Но с какой стати за эти удовольствия должен платить он, Гена?

Борис продолжает свои излияния. А Гена прислушивается к шагам в коридоре. Ему почему-то кажется, что с минуты на минуту должна ворваться Надежда Александровна, не может она не приехать, не в ее это характере. Влетит она, разъяренная, и увидит муженька, то-то выйдет разговорчик, будет чего и посмотреть, и послушать, и прояснить кое-что можно будет.

Но Орехова не приезжает.

11

Если не приехала – значит, должна позвонить, узнать рабочий телефон для нее не проблема. Гена ждет. Звонят из треста, звонит Славик, звонит жена сменного электрика – Орехова затаилась. Он начинает нервничать. Не нравится ему неожиданное затишье, и сразу после работы он едет на разведку.

Разобранный шкаф покоится в коридоре, разложенный на все те же аккуратные стопочки. Орехова даже и не прикасалась к нему. Дверь в его комнату целехонька, и в комнате ничего не изменилось. Гена немного обескуражен, не может он поверить, что соседка оставила его выпад без ответа. Он слышит, как Орехова проходит на кухню и отправляется на переговоры.

– Видите, как все складно получилось, а вы боялись, – говорит Гена, стараясь выдержать невинно-шутливый тон.

– Куда я дену этот хлам, чулок об него уже порвала.

– В комнате можно поставить или на дачу увезти. Дача у вас приличная, места в ней много.

– Без советов обойдусь.

– Дело хозяйское.

Орехова поворачивается к нему спиной и сосредоточенно строгает на терке морковь. Она словно забыла про шестьсот рублей, которые требовала за шкаф. Или сдалась, или выжидает подходящий момент, чтобы ужалить побольнее. Гена не очень верит в покорное смирение, но напоминать о деньгах воздерживается, не хочет лишний раз дразнить – может, и вправду обойдется. Орехова трет морковь, подчеркнуто не обращая внимания на Гену, но стоит ему направиться к выходу, и она заговаривает:

– Что же ты – шкаф разобрал, а про пол забыл? Я тебе его не дарила.

Гена останавливается, не совсем понимая, о чем идет речь, ждет, когда Орехова объяснит, но она замолкает, и ему приходится спрашивать:

– Что я еще должен?

– Деревоплита с пола мне и самой пригодится, – говорит Орехова, по-прежнему не оборачиваясь.

– А может, и двери снять, и рамы выставить?

– Двери и рамы казенные, а плиту для пола я сама покупала, документы у меня в сохранности. Так что пока ремонт не начал, советую снять ее, потом неудобно будет.

– Нет уж, снимай сама, если на то пошло, – говорит Гена, надеясь, что все кончится простой угрозой.

– Юрка, иди быстрей сюда!

Мальчишка не заставляет себя ждать, вбегает на кухню и встает между матерью и Геной. В глазах его откровенная ненависть и решительность.

– Найди топор, – объясняет Орехова, – и отдери плиту с пола, Потом отвезем ее на дачу.

Гена не вмешивается, прислонясь к косяку, смотрит, как уродуют его комнату. Топор мальчишке явно не по руке. Пытаясь убрать плинтус, он сначала царапает пол, потом пробует подцепить его со стороны стены и скалывает штукатурку. Мать топчется рядом, кричит на него, но делу ее крик не помогает. Юрка нервничает, торопится и обламывает угол плиты. Орехова вырывает у него топор, пробует сама, но и у нее ничего не получается. Бросив топор, она убегает к себе и возвращается с клещами. Пробует начать с вытаскивания гвоздей и снова натыкается на осложнение – шляпки вбиты так глубоко, что с клещами к ним не подобраться, она старается подковырнуть их топором, топор срывается и оставляет на полу глубокий след. Вторая попытка заканчивается новой царапиной. Нервы у нее не выдерживают, и она всаживает топор в пол…

– Пойдем, сынок, пусть он подавится этой плитой.

– Менять придется, – на всякий случай предупреждает Гена.

Орехова словно не слышит его и, отшвырнув с дороги обломок плинтуса, уходит. Изрубленным полом она вроде как отомстила за шестьсот рублей, не полученных за шкаф. Но Гена совсем не уверен, что для нее этого достаточно.

Выйдя на улицу, он звонит Борису, ему все-таки лучше знать повадки бывшей супруги.

– Правильно сделал, что рассказал, – говорит Орехов и предупреждает: – Она, вероятнее всего, подала в суд. Я завтра позвоню туда и узнаю.

– А если подала – мне что делать?

– Подавай встречное заявление. Испорченный пол, штукатурка – имеешь полное право. Только свидетелей найди.

Борис угадал. Заявление Ореховой лежало в суде. В свидетельницы Гена решает позвать соседку с четвертого этажа. Елизавета Петровна встречает его с привычным вниманием, но, услышав про суд, морщится.

– Извините, Гена, но я не могу. Попросите кого-нибудь другого.

– Я никого не знаю здесь. А от вас ничего страшного не потребуется, только подтвердить. Сейчас спустимся, и я вам покажу, что она там насвинячила.

– Нет, увольте, не люблю я эти склоки.

– Так не я же склоки развожу. Не я начал.

– Я знаю, характер у Надежды Александровны тяжелый, но можно, наверное, обойтись без суда. Молодой человек – и вдруг судится с женщиной – некрасиво как-то.

– А что мне остается делать?

– Не знаю. Борис Николаевич более достойно вышел из этого положения.

Напоминание о достоинствах Бориса отбивает желание продолжать разговор. Просвещать интеллигентную бабулю насчет видимости этих достоинств уже поздно – и в склочники можно попасть, да и времени на бесполезные разговоры у Гены нет.

От Елизаветы Петровны он отправляется в жэк. Этот путь ему нечаянно подсказал Бельский, когда, с обычной своей барственностью, удивился, что Гена собирается сам делать ремонт, зачем, мол, возиться в грязи, когда можно использовать специальную службу, которая и материалы найдет, и качество обеспечит. Ни в добротные материалы, ни в качество работ ремонтников Гена не поверил. Его заинтересовало другое: если заключить с ними официальный договор, то бумага лучше любых свидетелей подтвердит, какие затраты потребовались на приведение комнаты в порядок. И не беда, если казенные мастера сделают что-нибудь не по его вкусу. Он уже раздумал жить в этой комнате. Никаких обоев, никаких встроенных шкафов ему не понадобится. Придаст комнате товарный вид и сразу же, не заселяясь, начнет искать обмен.

Бельский напутал. Ремонтной бригады в жэке не было. Гену отсылают в соседнее ремонтно-строительное управление, но предупреждают, что и надежнее, и выгоднее нанять шабашников. Гена благодарит за совет. Ему даже немного стыдно, что его принимают за человека не способного справиться с таким пустяком без посторонней помощи! Он не глупее этих конторских наседок и знает, что собственные руки надежнее любых шабашников, но не объяснять же кому попало, что ему нужен документ.

Бригаду он все-таки находит. И бумаги оформляет как положено. Вид у работничков весьма подозрительный, но он почти радуется этому – пусть попугают Надежду Александровну. Он и на завышение объема работ смотрит сквозь пальцы, надеясь, что платить придется не из своего кармана.

Копию полученного документа он прилагает к заявлению и несет в суд. И уже там, полагая, что таиться нет смысла, спрашивает о порядке принудительного размена, но ничего утешительного для себя не узнает. Совсем молодая девица-адвокат, насмешливо щурясь, бойко перечислила ему длинный перечень условий. Оказывается, Орехова вправе отказаться от квартиры в другом районе, и этаж она может забраковать, и площадь должна соответствовать. Но больше всего удивляет Гену, что до постановления о принудительном размене между соседями должно быть не менее трех судебных разбирательств.

– Этак у нас и до драки дойдет, – вырывается у него.

– Рассмотрим и драку, – невозмутимо отвечает девица, – драки разные бывают, после некоторых могут обеспечить и казенным домом на определенный срок.

Гена видит, что не нравится ей. Девица, скорее всего, вековуха и обижена на всех мужиков. С такой внешностью не адвокатом надо работать, а оперативником на барахолке, быстро бы всех спекулянтов разогнала.

12

Но первое разбирательство проходит очень быстро.

Не потому ли, что ведет его мужчина?

Когда Орехова начинает заверять, что стенка стоимостью в четыреста пятьдесят рублей превращена в гору исковерканных досок, а Гена утверждать, что выстроенный шкаф, за который Орехова требовала не четыреста пятьдесят рублей, а шестьсот, аккуратно разобран и сложен в коридоре, судья предлагает прервать заседание, сесть в машину и осмотреть все на месте. Орехову решение судьи не пугает, держится она уверенно, и тогда начинает волноваться Гена – уж не прогулялась ли она своим топориком по разобранному шкафу? Он пробует успокоить себя: в конце концов, всегда можно определить, что надрубы свежие, и не дураки же сидят в суде, должны понять, что ему нет смысла махать топором перед подачей жалобы. Собственная логика представляется ему железной, но страх пропадает только в квартире возле нетронутых стопок полировки.

Судья и заседатель осматривают детали шкафа. Конечно, отверстия от шурупов полировку не украшают, но они неизбежны при любой сборке. Обращается внимание и на сучковатые неструганые стояки. Гена не вмешивается, молча наблюдает за осмотром, слушает каждую реплику, ловит интонации фраз и выраженья лиц. А когда понимает, что судьи на его стороне, достает из портфеля пакет с шурупами и кладет перед Ореховой.

– Вот, все до единого, в полной сохранности.

– Подавись ты ими! – кричит она и поддает пакет ногой.

Шурупы разлетаются по коридору.

– Не надо, мама, – шепчет Юрка, прижимаясь к ней.

– Да что это такое! – кричит Орехова со слезами в голосе. – Что за произвол! Вламываются в квартиру кому не лень, пугают ребенка, после чего у него начинается ночное недержание мочи. Я до Верховного суда дойду, если потребуется.

Юрка жмется к матери. Он совсем не смущен, что посторонние люди слышат о его позорной для любого мальчишки слабости. Взгляд его налит недетской злобой. И Гена вспоминает, как три дня назад они столкнулись в коридоре и Юрка прошипел ему в лицо: «Я еще отомщу тебе за Патрика. Живым ты из нашей квартиры не выйдешь».

– Пойдем, сынок, пусть они договариваются без нас.

Орехова захлопывает за собой дверь, и оставшиеся в коридоре отчетливо слышат, как смачно, на два оборота поворачивается ключ в замке.

Если бы не эта выходка, суд, может быть, попытался их примирить или признать ущерб равноценным, но решение оказалось полностью в пользу Гены, и он был уверен, что пятьдесят рублей, которые Орехова должна была выплатить, назначались не за испорченный пол, а за распущенные нервы Надежды Александровны.

Однако участвовать в повторении такого спектакля не только за пятьдесят, но и за пятьсот рублей у Гены нет желания.