Текст книги "Крестоносцы"

На этом беседа была исчерпана, и Понтий уезжал из Рима ни с чем.

На выезде из города его догнал Эрмюнталь и злорадно спросил:

– Ну, что, добился своего, праведник! Я же говорил тебе, что я выше и ближе.

– Нет, – покачал головой в стороны Пилат, – ты ошибаешься. Ты лживее и хитрее. А, кроме того, и опаснее вдвойне.

Сказав это, Понтий пришпорил своего коня и тот поскакал быстрее, унося хозяина все дальше и дальше от Рима.

– Мы еще встретимся, – донесся до него злобный голос Эрмюнталя.

– На том свете, – ответил Пилат, даже не оборачиваясь в его сторону.

– Может и там, – криво усмехнувшись, добавил Эрмюнталь, поворачивая своего коня обратно.

На том они и расстались, больше в земной жизни не встречаясь. Но колесо истории все же свело их вместе после, хотя об этом несколько позже.

Пилат же, воротившись, занялся своим делом, что и до этого.

Но все же, случай этот воспроизвел на него огромное впечатление, и спустя время, он сам тайно принял веру Христа, уподобая господу своему и Отцу его, вместе с такими же.

И еще долго оставалось так, аж до самой его смерти. Перед самой кончиной Пилат сказал:

– Верю, верил, и буду верить всегда в это. Не забуду того, что случилось здесь на земле нашей и передам сие по роду своему и племени.

С этими словами он и умер. Похоронили его совсем как обычно, хотя многие и знали, что исповедует веру иную.

Случилось так, что погибли его родные и близкие, и даже те, кого он тогда знал по вере своей. И тайна, сокрытая веками, осталась так и не раскрытой до сих пор.

Но истина всегда найдет свой выход наружу, ибо она зарождает все остальное и является корнем любого зачинания.

Ученики Христа разошлись во все стороны и уголки земли нашей. Их били, изгоняли со своих земель, следуя указам законной власти, но они все же исповедовали эту веру и передавали из поколения в поколение. Честь и хвала им за это.

Мать Иисуса, Мария, встретив лик святой по дороге к местам ей родным, горько плакала и молилась, а затем продолжила свой путь и вскоре достигла желаемого.

Там она провела остаток своей бренной жизни, и там же была похоронена спустя не так уж и много лет после всего этого.

Никто ее не тревожил, и никто не видел ее там.

И только спустя годы, уже после ее смерти, бренные остатки ее были захоронены под теми же нависшими камнями, не оставляя больше следа от места их родильного обетования.

Нельзя сказать, что годы, прожитые матерью после смерти сына, дались ей легко. То были годы действительно мучительного ожидания своей череды.

Опасаясь гнева божьего и неодобрения со стороны

сына, Мария не могла совершить то, что хотелось бы в ее ситуации.

Она молилась, и только это приносило ей небольшое облегчение и способность выдержать эту муку до конца своего обычного.

Честь и хвала ей за это и вечная память в устах людских и сердцах их, ибо женщина эта – действительно святая по долгу своему пред миром иным и таким же.

И, воздавая ей это, бог вознаградил ее, поместив рядом с Христом и придав лику ее образ святыни.

Другая Мария, прозванная Магдалиной, частью ослепленная и изожженная варваром, еще долго бродила по свету и рассказывала всем о том, что она видела и как страдала за это.

То же делали и те, кто шел рядом с нею, а после и по отдельности, кто видел тогда лик святой.

Вера распространялась. Доходила также до людей и правда предательства, распространенная самим Пилатом через тех же верующих, но она была ничтожно мала по сравнению с той огромной ложью, которую несли другие, побывавшие когда-либо в племени самого Христа.

И спустя время, эта ложь превратилась в правду, передаваемую из поколения в поколение, обретя свои новые черты, убивающие до конца веру в откровение Иуды и усиляющие веру людскую в его предательство.

Эта ложь коснулась и его племени. Старик, пославший своего внука к Христу в обучение и так и не дождавшийся его, вскоре умер, унося за собой хоть какую-то часть правды.

Другие же рода племени восприняли это, как их общее оскорбление и были самопроизвольно опущены вниз.

И спустя века это опущение превратилось в истинное гонение другими, ибо вера начинала восходить кверху, хотя немного и не так, как желал того сам Иисус.

События, связанные с этим, с годами исказились в рассказах людских и вскоре приобрели совсем другой оттенок и вид. Но бог не вмешивался в это.

Он хранил молчание. Не вмешивался в это и сам Иисус, пред смертью своей предостерегавший от этого.

Потому, дело остается только за людьми и будет оставаться до тех пор, пока они сами не узнают, что действительно не было никакого предательства так же, как не было и самого Иуды, ибо имя его было совершенно иное.

Были другими и имена прочих, названных впоследствии во благо языков своих и своих убеждений в том, что ученики, да и другие, были больше надлежащи к тому или иному племени.

Но, впрочем, это не страшно. Важна сама суть, и именно она не должна была исказиться во времени спустя многие века после первопришествия.

И эту суть мы разберем немного позже. Нe было больших городов и не было, в основном, названий их. Все это обрелось уже гораздо позже.

Но людям так хотелось видеть это именно у себя, что они дополняли этим все ранее произошедшие события, тем самым еще больше покрывая истину густой пеленой.

Так родилось повествование о житие божьем на земле и рассказ о сотворении мира. Чуть позже возникло и продолжение всей этой истории, и были написаны еще книги, повествующие дополнительно и eщe больше отуманивающие настоящую правду.

Но беда не была бы слишком велика, если бы к этому не приплетались и собственно исходящие домыслы тех, кто сочинял после.

Перефразируя многие речи Христа, говорившие о чем-то и, в особенности, переводя их на другой язык, они порою сильно искажались, а иногда, просто теряли свой первоначальный смысл и текст воспроизведения, хотя до этого времени и дошла многозначительная часть их в своем первоиздании, в основе своей благодаря секультативной речи произношения.

Не всегда понимая смысл сказанного, люди заучивали наизусть те или иные фразы или молитвы, и потом так и передавали из поколения в поколение, ничуть не искажая.

И в этом достопримечательность языка библейского, ибо язык тот и был дан богом единым для всеобщего успокоения и миротворения среди всего живого.

Но, конечно же, основное достигло до этих времен благодаря самой вере людей. И именно они пронесли всю эту историю сквозь века, несмотря ни на что, пускай даже исказив общее повествование.

Самое главное, что осталась в их сердцах сама суть веры и она сама, как тяга к доброте и познанию.

Иисус говорил однажды:

– Я знаю, пройдут века, и многие будут подобать себя мне, и будут мнить такими же. Но человек не может повторять свое прежнее восхождение, ибо он рожден мыслью своей, а она многогранна. Если и возвернусь я на землю, то в облике другом и с другими познаниями, но с тем же умыслом, что и прежде. Доброта и чистосердечие будут исходить от меня, и добьюсь своего я в прилежии и глубокостью своих знаний. Так говорит Отец мой и ваш также, и так оно будет.

Что ж, наверное, он был прав тогда, но это еще нужно доказать самим людям, его же окружающим, ибо только они способны вознести его, а не он сам, ибо только они способны узреть в нем лик святой, скрытый за ветхостью одежд или за внешней общелюдской осоружностью, присущей так всем.

Святость не исчисляется сделанным наружно добром. Она определяется добром, изнутри идущим. И это тяжело понять сразу всем.

А еще Иисус говорил людям:

– Верьте в это, люди, и я возвернусь к вам и опущусь на землю, и стану рядом с вами плотью своей, и речью одарю вас божьей, ибо он совершает премудрость сию и дает свет нам великий от солнца и сердец, душ наших идущий. Я опущусь, и я покараю, ибо я знаю, кто виновен, кто нет, ибо я верен слову своему, и я уподобаю богу нашему единому и Отцу моему, несмотря ни на какие невзгоды в пути моем растущем. И лик мой вторично вами освящен будет, и воспринят яко дань божья вашему благоразумию, изнутри исходящему. Верьте сему, люди, и я ворочусь к вам. Верьте и не позабудьте остального, что я говорил. Знайте: виновен тот – кто не виновен вовсе, ибо он усмотрел в этом большее для себя, нежели кто-то еще со стороны своей.

А еще знайте, что человек – это искра божья, изнутри его самого идуща и воплощающаяся во времени самом, яко свет общий на это скажет. Помните обо всем этом, люди. И не волнуйтесь за себя самолично. Поборитесь и помолитесь за рядом стоящего, насмерть либо так в сторону идущего. Дайте силу ему усмотреть блажь свою со стороны и лицезреть ее совестно. Это лучше, чем просто избиение, гонение либо смерть какая. Не вынуждайте к ней самой, ибо загубленный вами единожды – произрастет дважды. Бойтесь пролить кровь невинную и в суречи людской, и в горести каком, ибо кровь безвинная, да воплотится среди вас тоже. Помните особо об этом.

Горести свои позабудьте и возрадуйтесь солнцу встающему, ибо оно все же не вечно – так говорит Отец мой и бог наш единый. Утолите жажду своей ненависти и зависти прочей. Знайте, что зависть порождает вторично такую же со стороны, иных тех же. И еще знайте, что горечь, дающаяся вам от бога, то и есть печаль сама ваша, ибо душа ваша ею полна и ненавистью людской обжита. Помните также и о том, что ненавистно – то полюбострастно, а что любовато – то вовсе не мило сердцу вашему. Искренность ваша, да будет восхвалена в сердцах иных таких же, и да будет не превзойдена доброта ваша, изнутри идущая и болью своею добыта в веках уползновения ваших.

Вот так говорил Иисус в то далекое от нас время. И много чего он еще говорил. Но слышали ли в душе его люди или, может, это был просто очередной чудодейственный спор их сердец и тел в общей борьбе за свою выживаемость.

Кто знает об этом, пусть, скажет открыто и прямо, ибо тот же Иисус говорил:

– Я вижу свет, издали идущий, и в нем сердце мое, и ваше также. И я вижу смысл в этом огромный, ибо думаю я, что свет этот – это и есть мы сами, коль не уроним себя и возложим дань Отцу нашему небесному за доброту его и величие в устах наших добродетели общей. Сольемся в свету этом и окунемся в бездну времени, и Отец наш будет счастлив этим, и мы сами также. Не уроним достоинства нашего и спасем честь свою ради блага общего и земного. Молю вас о том, люди, за что и погибаю на земле этой.

Иисус отдал жизнь за доброту души всех. Но, кто постиг это?

Кто достиг желаемого уже сейчас? И кто может со спокойной совестью сказать, что он истинно вознес в себе это до самых его вершин?

Люди были порой жестоки к нему, но он не обидел их ни разу. Люди не совсем понимали его, но он их понимал всегда и не принуждал никогда, ибо знал, что этим ничего не воскресишь в душах чьих-то.

Иисус желал добра всем, а желали и желают ли того искренне все люди, обозленные своей судьбой, либо нищетой убогой, либо просто опущенные сами собой до низин?

И совсем не понятно становится это, когда вера превращается в жалкую пытку простого человека, и совсем не понятно другое, когда на ней же пытаются подыграть себе многие и исповедовать тут же свою веру, изнутри исходящую, в ложь, упрек и жестокое насилие над обезволенным человеком, страдающим на своем пути, переходящую.

Не понятным становится и то, что люди многие верят этому и другому прочему.

Верят в показные чудеса и верят в их исполнение силой божьей, хотя сама сила с момента ухода Христа хранится до сих пор за большими замками, ибо не созрел еще тот, кто способен ею совладать и уподобить ближе, как уподобил ее Иисус.

Непонятной и вредной становится вера в навязчивость чьих-то идей в самой вере преподношения людям. И совсем бестолковым кажется то, что пытаются узреть сами люди в своей вере, ибо то, что они хотят усмотреть, в большинстве своем, просто не укладывается в голове и на языке, ибо порочно, страстно и осоружно.

Вера ничего не дает человеку из его богатств окружающих и не приносит щедрости в каком-то подобии.

Она лишь олицетворяет человека в нем самом и говорит о его истинной принадлежности к роду человеческому.

И, как последнее слово в этой части произведения, прозвучит молитва, идущая от самого Иисуса, и использованная им во времени былом и отвратимом, ибо она содержит в себе всю истинность сего повествования и укрепляет действительно веру в сердцах человеческих.

– Отец мой великий, – обращался Иисус к Отцу своему, – иже еси на небесах и царствуешь там до сего дня. Ниспошли нам благое на землю нашу и не встревожь себя болью за грехи наши. Очисти ее от погани всякой и успокой буйство наше, из рода в род переходящее и осоружно гласящее. Успокой и себя вместе с этим, ибо веруем мы тебе и хотим облить себя благочестью твоей многособранной! Хочу просить тебя, Отец мой, дать больше света и теплоты душевной и избавить нас от горести всякой в борьбе нашей окаянной и греховодной. Прошу жизнь дать и нарождение детей наших, а также ниспослать доброту свою для родовства общего. Обращаюсь к тебе я за помощью, ибо просит люд меня обо всем этом. Дай узреть нам тебя и приблизить лик твой к мысли о тебе нашей, и будем мы в успокоении и смиренны вовсе. Хотим приблизить тебя и доброту твою к нам самим. Возрадуйся за нас, ибо мы дети твои и просим о помощи великой в этом. Хвалу себе не воздаем и храним в сердце ее до времени благого. Так повествуй же нам слово свое божье всегда и повсюду, и мы будем идти за тобой вечно и благоучтиво. Прости, Отец мой, если слово наше еще не окрепло. Хотим осилить это, и будет так, когда нас ты не бросишь, и вовек упреждать будешь. Спасибо тебе, Отец мой великий, и да, будут тебе лета многие и превечная слава на земле нашей. Целую тебя: и радуюсь за тебя, Отец мой. Аминь, аминь, аминь.

Именно эта молитва прозвучала в устах Христа в последний день его жизни, и не был он болью своею оскорблен, и не был обижен на род человеческий, и смирился с участью своей в боли постигшей и утопающей в крови его.

Царствие ему небесное, и, да, вознесется слава ему и впредь родом человеческим, смиренно схожим по доброте своей, изнутри наружу происходящей.

Этими словами заканчивается часть первая этой книги, и ними же будет начата вторая, ибо во все века имя его звучало в устах людских и ни на минуту не забывалось.

Примечание автора

Мысль в ожидании всегда трудна и исчерпывающе богата своим внутренним воображением.

Относительно то же можно было бы определить в моменте ожидания, так называемого, второго прихода Христа или второго пришествия.

Есть ли в данных обозначениях существенная разница? Да, есть.

Приход – обозначает возвращение Христа, или точнее, его вечно живущей души, вновь на Землю и частичное обретение ею тела.

То есть, она не смогла бы выразиться самостоятельно в силу реальных изменений самой среды Земли по ее экологическому составу, но вполне реально могла бы занять позицию в какой-то душе какого-либо конкретно существующего человека.

Естественно, душа бы избрала самый качественный подбор той самой человеческой души, ибо другое – просто противоречило смыслу такого сосуществования в едино целом человеческом организме.

В этом случае, как бы происходит совмещение одного с другим, что в целом и выводит наружу, то есть явственно величину возведения в жизнь самого Христа, ибо способность руководства души телом всячески доказана и уже наблюдаема не раз в самой истории человечества.

Таким образом, сам человек, так сказать, признанный самой душой Христа, носитель ее – может всецело выразить все действия, присущие именно тому и воплотить в реальность, так называемые, мечты и надежды самого христианского общества.

Это, что касаемо вторжения самой души или, так называемого, прихода.

Что же относительно пришествия, то здесь несколько иная картина, и она может олицетворяться только с действием всего христианского общества или желания узреть именно тот факт выражения наяву.

Способность и готовность воплотить все свои надежды в жизнь с приходом новоявленного Христа в образе несущего его вполне земного человека – и есть его настоящее пришествие или вторичное возращение в ту же земную среду. Хотя такое по смыслу уже давно состоялось, да только не стало истинным призванием того народа, среди которого и обозначилось.

И здесь, в ниже приведенном материале Вы ознакомитесь с этим, а соответственно, сделаете свои выводы. По ним или по результатам человеческого размышления и будет осуществлено третье по счету пришествие, если смысл в таковом вообще будет наблюдаем.

История показывает и это уже анализ самого Бога-Творца, что не подготовленному обществу и не по-особому желающему восторжества какой-то степени справедливости вовсе не нужна такая величина и весь смысл такого внедрения будет просто потерян или искажен действительностью.

Что, собственно говоря, сейчас и происходит, выдворяя за пределы нужности ума то самое новое, что и заходит к нам же в среду в виде новых познаний.

Но об этом уже говорилось, а потому, продвигайтесь далее и старайтесь понять всю ту исковерканную временем суть происхождения веры всякой и разной, а также всю ту черноту, что практически полностью овладела телами самих людей…

Раздел 2. Вера истины

Глава 6. Спустя века

Шли годы, а за ними столетия. И каждое из них несло в себе что-то новое, порой непонятное, но до бесконечности богатое на фантазию или что-то подобное этому.

Не одно поколение сменило предыдущее. Стали немного другими сами люди. Они немного повзрослели, стали окряжистее, стройнее и даже немного симпатичнее своих предков.

Вместе с этим в их головы прибавилось немного и ума. Того самого, которого недостает всегда для более тонкого восприятия окружающего и для собственной безопасности в любом времени проникновения.

Изменилась немного суть христианского движения, и к этому описуемому моменту, она выглядела вполне схоже с тем, что происходит в настоящее время.

Вера упорно распространялась и насаждалась везде и повсюду. Исключение составили те стороны и отделившиеся ранее племена, которые не поддались общему соблазну искушения мысли и образовали свое, только им присущее выражение той же веры, но в соответствии со своим пониманием и восприятием различных сторон жизни, как мирской, так и загробной.

Время летело неумолимо вперед. Уж забыто было все то, что касалось истинной истории Христа и то, что он самолично преподносил людям.

Возникли различные кланы, обозначающие какую-то внутреннюю принадлежность душ человеческих к самовыражению их веры наружно.

И, конечно, этому способствовали сами люди, ибо их вера не относилась пока к сильной ее стороне, а скорее была необходимо-потребным атрибутом быта людского.

По сути, это была уже просто привычка, нежели сама вера в самих душах, выраженных людьми.

Но, вместе с тем, обреталось нечто новое в тех же душах, и изнутри вкладывалась первостепенная черта настоящего христианина, в последующем перерастающая в истинную силу веры, а еще дальше – в практически наследуемый религиозный фанатизм.

И таких, к сожалению, ко времени описуемому было достаточно много.

Большинство их в вере своей ничего не смыслило, но желание быть первыми среди общего числа таких же доводило порой до исступления, а дальше до кровавого насаждения своего мнения.

Что касается верхов, то есть бога и сына его, то они только наблюдали, ибо не желали вмешиваться в человеческий образ становления мысли их душ. Потому, они просто созерцали всю эту картину и делали соответствующие выводы изо всего происходящего.

Люди, в большинстве своем, искренне выражали свои чувства и обращались за помощью к богу единому и отцу его, а также к осязаемому ими святому духу. Их молитвы, первоначально воспроизведенные самим Христом, значительно изменились и обрели чисто спекулятивно-выпрашивающий мотив общего раскаивания по поводу содеянного в прошлом.

Вина гибели Христа почему-то полностью ложилась на тех, кто именно эту веру и исповедовал, карая морально или физически себя за это и предвкушая будущий рай на небесах, вместо плохого ада.

Что же касается других, то их этот вопрос практически не затрагивал. Они смирились с участью своей и только наблюдали со стороны за действиями особо провозглашенных.

В среде людей появились первые чины возвышения в самой вере и святое чинопочитание.

Выросли, как грибы, так называемые, монашеские ордена, обеспечивающие некоторым кланам довольно простую, хотя и наружно богатую жизнь.

В общем, представители верхней части иерархий святого чинопочитания жили вполне сносно по сравнению с другими, более простыми верующими.

Это обусловило создание дополнительной структуры для общего контроля над всеми воспринявшими веру.

Произошла структурная, аномально развивающаяся церковно-иерархическая и ей подобная по смыслу революция в среде самих верующих, в конечном итоге приведшая к созданию единого церковно-апостолического устоя верховной власти в той же вере.

Наряду с этими изменениями, обретал совершенно иной смысл и сам подход к вероисповеданию.

Сами верующие становились более подозрительными к чинам, их окружавшим, а впоследствии, и более замкнутыми пред этими священнослужителями.

Вера начинала обретать власть. Но пока власть не иерархическую и мирскую, а власть духовную.

Появились первые символы веры, а также субординативные знаки их различия. Возникли приходы, аббатства и им подобные территориальные признаки власти.

Вместе с этим зарождалось и разложение внутри среды верующих на различные видогруппы в соответствии с их частично изложенными предположениями о житие мирском и божественном самого основополагателя веры – Иисуса Христа.

Появилось двуязычие, а иногда, и больше, в случаях с отделившимися видогруппами вероисповедания.

Возникло первое сектанство из отделившихся ранее отдельно стоящих племен, а также из тех, кому религиозная какая-либо община обусловила более самостоятельную жизнь.

Ко времени описуемому таких сект насчитывалось довольно много. Конечно, выжить им было достаточно тяжело, но все же основные их истоки дошли и до настоящих времен.

Римская империя распалась, но вместо нее такой же силой овладела иерархическая ордено-монашеская структурная единица веры. Был создан центр иерархической силы, к которому тянулись все истоки, разошедшиеся ранее по земле.

Вместе с созданием такого центра возникла необходимость в его защите, а также в поспешном возведении его в ранг первосвященства.

Вот здесь-то и начинались все события, обозначающие

сегодня величие дня вчерашнего в постигаемом символе веропреподношения.

Вера начинала обретать вид сугубо координационной верховной иерархической власти.

Она приказывала, принуждала, исполняла и многое-многое другое делала для своего возвышения и укрепления позиций, как единой силы общедостигнутой конфигурационной величины власти среди всего населения, ибо оно к тому времени строго соблюдалось по группе своего вероотношения.

Казалось, вера досаждает людям и делает их подчиненными вторично кому-то. Но это было только внешне.

Внутри каждый, не зависимо от своей принадлежности, все же понимал, что видит во всем этом, скорее всего, не чинопредставителя, а кого-то больше, облаченного в свои одежды и имеющего, как им казалось, доступ лично к богу имущему.

Вспыхивали восстания, но они успешно подавлялись, ибо вера заставляла подчинить людей свои сердца и души.

Так продлилось еще немного по времени.

И вот, вместе с образованным конфедератом религиозно-иерархической власти и общей отупленностью масс людей, обращенных любым путем в ту же веру, возникла дополнительная необходимость ее укрепления среди людей.

Нет. В сердцах и душах людей сама вера нe пошатнулась.

Они знали, что бог действительно есть, и что нужно подчинить себя общему успокоению и смирению. Но, вместе с тем, изрядно побитые своей проходящей жизнью и не обнаружившие для себя хоть что-то лично, люди становились на иной путь своего развития.

Они поддались искушению в той же вере. Вместо полагаемого Христом чиноневозвышения, возникло другое – жесткое субординированное изначалье без какой-либо альтернативы или способа своего преобразования.

Это-то и привело к созданию чисто механического символа вероисповедания и уничтожило ту каплю вероприсутствия, что образовалась за все эти столетия внутри душ человеческих.

Потребовалась новая сила. Сила усмирения страждущих и реальная сила противостояния всему религиозному конфедеративному обустройству.

Люди подошли к той черте, когда необходимо было очень строго решать свою конфигурационную принадлежность. Либо ты веришь в это, либо нет. Среднего не было.

Вот на этом этапе развития апостолитически преподносимой веры мы и остановимся.

Благодаря силе вселенского тяготения и силе того же воскрешения из мертвых, и прочим силам, на землю вновь опустилась божья величина.

Сам же бог, придерживаясь своих строгих правил, в этом не участвовал, а только прямолинейно возвещал и упреждал о чем-то.

К этому времени гонение на иудово племя немного прекратилось, и само оно довольно широко распространилось в округе своих мест обетованных.

И к этому же периоду сама вера в людях начала подрываться и ниспадать до самых ее низин, подвергая людей особой опасности и практически полному исчезновению самых необходимых человеческих качеств.

Сила божья была ниспослана на землю, и спустя небольшой отрезок времени воспроизвелась в свет.

В роду иудейском и в том же племени из нашего прошлого повествования родился черноволосый мальчик с голубыми удивительными глазами.

Имя ему дали Михаэл и окрестили одноименно, ибо родился он в день святого Михаила.

Мать его была обыкновенной женщиной из древнего рода Давидова, а отец принадлежал к роду Овтиридов.

Случилось так, что судьбы этих людей связались воедино на их жизненном пути, и вскоре они поклялись друг другу в верности и любви навечно.

Эвларк, которого все звали просто Эв, был чужаком в этом племени, но его все же любили и приняли потому, что он умел много чего творить из дел ремесленных, а также был весел, грациозен, хорошо пел и танцевал. Племя не осудило его союз с Мэриен, но и особого восторга по этому поводу не было.

Иногда, их приглашали в гости, а порою, бывало, и нет. Но это не огорчало новосостоявшихся родителей, и они почти полностью удалились ото всех и занялись воспитанием своего новорожденного сына.

Мальчик рос и был на удивление красив.

Темные волосы, голубые, раскосые немного в сторону глаза, белая мраморная кожа, такие же белые зубки и тонкие прямые черты лица.

Все говорило в его пользу. И он рос в этой семье совершенно безболезненно для него самого, в отличие от таких же повсюду бегавших и окружающих.

Мать с отцом то и дело удивлялись этому, но ни с кем не обговаривали, так как друзей у них было не очень много, да и не хотелось им этого делать вовсе.

Конечно, этот факт не остался незамеченным среди общего населения, насчитывающего не очень большое количество семей.

И вскоре, само собой, вокруг семьи образовалось что-то подобное тайне, которую никто не знал или не желал раскрыть привселюдно.

Мальчик рос, и вскоре ему исполнилось пять лет. Он бегал по улице вместе с остальными, задавал те же глупые вопросы и также что-либо нарушал из общего принятого режима воспитания.

Но, вместе с тем, была в нем одна удивительная черта, отличающая его от других, помимо того, что он был симпатичен.

Мальчик иногда просыпался в ночи и шел играть в сад при падающем свете луны. Казалось, в этот момент ему никто не был нужен.

Он подолгу смотрел вверх и протягивал туда руки. Затем, садился среди деревьев и занимался чем-нибудь, его интересующим.

Вначале родители не знали об этих играх по ночам. Но, спустя время, когда их проинформировали соседи, очень испугались и даже хотели обратиться к одному из знахарей, исцеляющих от различных болезней.

Но подумав немного, родители все же решили этого не делать. Они начали наблюдать за своим сыном, а потом напрямую поговорили с ним.

Михаэл не скрывал того, что он делал, и объяснил это довольно просто и по-детски наивно.

– Ну, чего вы так беспокоитесь? Я просто гуляю в саду. Мне нравится это, Там мои игрушки и я хочу с ними играть.

– Давай, заберем их сюда, в дом, – сказала мать, всматриваясь в лицо сына.

По ее мнению, он был неисправимо чем-то болен. Наверное, этим и объяснялась его мраморная белизна кожи и удивительные глаза.

– Нет, – заупрямился сын, – я буду играть с ними там.

– А почему? – вмешался в разговор и отец.

– Просто, хочу и все, – упрямо повторил сын и чуть-чуть надул губки.

– Ну, ладно, – согласился Эв, – пусть, будет по-твоему. Только, давай, играть вместе, чтобы тебе не было страшно там одному.

– Страшно? – удивился Михаэл. – Отчего?

– Не знаю, – смутился немного отец и посмотрел на мать, – мало ли отчего. Может, зверь какой забежит или еще что-то.

– Хорошо, – неожиданно для них согласился мальчик, – можно и вместе. Только не мешай мне, когда будешь стоять рядом.

На этом они и закончили свою беседу, и, как и полагается всем детям, Михаэл убежал к своим сверстникам.

– Странно все это, – сказала мать, убирая со стола посуду, так как разговор происходил за завтраком.

– Да, – согласился отец, – но не идти же в самом деле к тому человеку.

– Не знаю, – заволновалась Мэриен, – можно просто сходить и спросить об этом.

– А, что скажут другие? – заволновался и Эв. – Уж, наверняка соседи разнесли по всему селению.

– Ладно, давай обождем еще немного. Может, все это пройдет с возрастом.

На том они порешили, и разошлись по своим делам.

Шло время, но Михаэл не прекращал эти ночные игры. Правда, теперь позади его на порожках дома сидел отец или мать, наблюдая со стороны, а то и оба вместе.

Надо сказать, что игры эти были непродолжительными, и мальчик, поиграв с полчаса, уходил в дом и ложился спать.

Ложились спать и сами родители, запирая дверь, чтобы Михаэл, в случае чего, не покинул дом самостоятельно.

Так и проходило время в этих детских забавах и шушуканьем соседей за вековым забором.

Вскоре весть об этом донеслась и до самого знахаря, проживавшего совсем неподалеку от их поселения. И неожиданно для всех, он сам пришел к ним, попросив родителей поговорить с их сыном.

– О чем? – удивился Эв. – Он ведь еще ребенок. Ему только шесть лет.

– Ничего, – спокойно ответил ему человек в длинной какой-то одежде и с огромной бородой, – я просто поговорю с ним о его забавах.

– Вы знаете? – удивился отец. – Откуда?

– Земля слухом полнится, – довольно просто ответил ему старик, – так что об этом уж давно все известно.

– А чем вызван ваш приход сейчас? – неожиданно спросила мать, пытливо всматриваясь ему в глаза.

– О-о, это тайна, – скромно улыбнулся тот и тихо засмеялся, но, чтобы успокоить обоих родителей, просто сказал, – видите, я хочу кое-чему обучиться у вашего сына.