Текст книги "Крестоносцы"

Но надо понять это и надо усилить веру свою, и тогда, всколыхнется душа человеческая, и воззреет бог землю в чистоправедном ее облике. И возрадуется сердце его, и успокоится он навечно в радости этой, достижимой людьми самими.

И шли они долго, и только к следующему утру попали к святым местам.

Ночь Михаэла продержали вместе с остальными, связанными по рукам и ногам, и теперь они едва-едва поспевали за лошадьми. Никто не узрел их боли, и никто не посочувствовал, хотя та же охрана знала это и наблюдала.

Святой отец гордо восседал на своем коне впереди сего шествия, а позади волочились по земле трое, связанные по плечам под руки, ибо идти они уже просто не могли.

Боль донимала мучеников и особо Михаэла. Раны его открылись и сильно кровоточили.

Остановившись где-то на короткий привал, святой отец увидел это и испугался: вдруг, не довезут они его живым, и никто не подтвердит, что он – самозванец.

Потому, он приказал положить его на лошадь, а раны смазать елеем, дабы, как ему думалось, мученик не умер раньше положенного ему срока.

Михаэл, хоть и ослаб сильно, все же заметил:

– Святой отец, неужто, боишься ты, что я не успокою вашего папу. Не волнуйся так сильно, не умру. Сгоришь вместе со мною. Памятуй это, – и голова его безвольно повисла.

– Помолчи, сила нечистивая, – гаркнул на него тот, – еще посмотрим, кто из нас пойдет по ветру, – и святой отец засмеялся.

После небольшого отдыха, они двинулись дальше по дороге в город. И снова, как и вчера, их обходили стороной, а порой боялись даже поднять глаза на них.

Михаэл видел все то, и сердце его больно сжималась и скорбило.

– Господи, Отец мой небесный, – обращался он внутри самого себя к богу-отцу, – за что страдаю я, если нет блага никакого от этого, и люд спину гнет кому-то в боязни своей великой. Неужто, сила твоя не способна уничтожить это коварство, и разбросать нелюдей по самым далеким уголкам земли, где окромя них никого и не будет. Пусть, поймут, что такое люди.

И слышал его бог, но пока молчал. Тогда, сын обращался вторично.

– Прошу тебя, Отец мой, посмотри, что вокруг творится. Ниспошли сюда силу великую и буду знать я, что погиб не напрасно, а с теми, кто захотел сам этого в своей жестокости и святотатстве. Молю тебя об этом, Отец мой, и хочу спросить тебя последнего совета. Могу ли я заслужить нечто большее, чем просто людское непонимание? Ответь мне, Отец мой.

И на этот раз бог-отец смолчал. И никто не знает и не знал тогда: было ли ему жаль сына своего, и не смахнул ли он слезу со своего лица божьего.

Вопрос остался невостребованным в душе Михаэла, но он не огорчился этому.

Нет. Он, наоборот, повзрослел еще на некоторое время, ибо понял для себя, что надо самому добиваться этого и чувствовать силу свою, токмо, как человеческую обыкновенную.

И сцепив зубы, Михаэл больше не издавал ни звука из своей болящей груди. Только мысль его улетала куда-то и вновь возвращалась, принося ему что-то такое, чего он раньше не видел, и в том своем возрасте развития просто не понимал.

Но он радовался этому, ибо знал: то бог, Отец его, послал ему видение или мысль какую.

И вдвойне радовался он при мысли такой, от него самого исходящей. Значит, ум его еще жив, и значит, он побеждает своих мучителей, и будет он в сердцах других оставаться таким, каким и был при своей жизни.

Небольшая колонна подъехала к городским воротам. Стража приподняла их и пропустила вполне обычное для тех времен шествие, ибо сюда стекалось со всех концов огромное количество людей, гонимых святыми отцами или их сподручными.

К этому моменту в городской тюрьме, а если уж точно, то в монастырских подвалах, где было сыро, холодно и бегали крысы, находилось около тысячи человек.

Их готовили к казни. Но ждали святые отцы с нетерпением основного.

Того, кто воспроизвел на свет дьявола, как они сами считали. И того, кто способен был победить их самих, ибо святостью своей божественной и откровением пред сердцем человеческим, он далеко уходил от веропреподносящихся.

К тому же, была у него и сила.

Сила огромная, вызывающая пожар и обдающая огнем всякого, кто способен не подчиниться силе божественного покрова рода человеческого.

И ее также считали дьявольской, ибо сами не верили в это, ибо считали сами, что бога нет на земле, ибо знали, что бесчинствуют и искажают все, а он их не карает.

Колонна продвинулась дальше. Со всех сторон на них смотрели люди, такие же обездоленные, как и те мученики, которых уже снова вели на привязи.

Ноги их едва передвигались, но все же они шли.

Михаэл собирался внутри силами. Ему много хотелось сказать этим людям. Но он понимал, что сейчас не время еще на это и, молча, шел вперед, только изредка охватывая толпу людей, почему-то окружавших их со всех сторон.

Кто-то выкрикнул из нее:

– Дьявола ведут,..дьявола, – и тыкали пальцем в Михаэла. Кто-то шпынял его исподтишка палками так, чтобы охрана не видела, хотя те и знали это, но только делали вид, что ничего нет.

Кто-то плевал ему в лицо, а кто-то вылил даже какие-то помои на голову. И все это снова осталось не замеченным ни святым отцом, ведущим его, как он говорил, на суд божий, ни той же охраной, сопровождавшей к тому же.

Наконец, они достигли стен святой обители, и их впустили внутрь.

Во дворе монастыря стояло множество подобных первому мучителей вторично опустившегося на землю в теле ином Христа.

И все они с нескрываемой злобой смотрели на него и, конечно же, хотели бы его разодрать на части, ибо был он настоящий враг им, ибо забирал у них их кусок, отданной людьми мзды за какое-то святое покровительство папы.

Они хотели броситься на него, но та капля ума, которая все же была в их головах, сдержала первый порыв.

Наперед выступил один из них, назвавшийся Глахополисом и, смешно кривя губами, произнес:

– О, да, вы посмотрите, кого к нам привели. Неужто, дьявола самого?! – и он громко расхохотался, а дальше продолжил. – Поджарю я тебе сегодня пятки, яко зверю какому и посмотрю, что ты мне скажешь на это.

Смех раздался со всех сторон, а Глахополис еще пуще расхохотался.

Но вот, из какой-то невидимой для всех двери, появился сам папа.

Весь в праздничном убранстве и со святым золотым крестом на шее. Здесь же находился и крест серебряный, ибо как-то дошло до его ушей это спустя века.

Правда, не было у него деревянного, но зачем ему он?

Папа же исполняет роль бога на земле и является наставником всех. Зачем ему утруждать себя лично молитвами, псалмами и ходьбою меж люду всякого.

Только по праздникам великим и выходил он, дабы посмотреть на своих подданных, дабы лицезреть их лично, чтоб они же убедились в его силе и прочности веры его, ибо были на нем драгие очень одежды и кресты так же, а еще целая толпа подручных окружала его со всех сторон.

И люди убеждались в этом и, посмотрев на него, быстро прятались по домам, ибо хотели узреть в лике его бога своего, облаченного в одежды простые и не драгие.

«То было время такое, – разъяснял сам папа, указывая на это, – бог наш Иисус и отец его не носили драгих одежд. Нам же завещали облачить себя в это и уподобить яко святым каким, дабы в лике их отобразить себя же».

Так объяснял папа простому люду, и так появлялись бесконечно идущие лики святых мучеников, воздающих свое богу ихнему и отдающих ему же душу.

Папа подошел к Михаэлу и, сурово посмотрев в глаза, сказал:

– Кто есмь будешь, человек? Хочу узнать имя твое неосвященное.

– Михаэл, – ответил ему тихо мученик.

– Это мирское, а освященное?

– Михаэл, прозванный освященным, – так же тихо отвечал он.

– Этого не может быть, – засомневался папа, – у тебя должно быть два имени разных.

– У меня одно, – скромно признался Михаэл.

– Кто освящал его? – сурово спросил папа, осматривая своих подчиненных.

– Его нет. Он уж умер давно, – отозвался кто-то из подручных.

– Царствие ему небесное, – ответил папа и продолжил свой допрос, обращаясь к Михаэлу.

– Что делал ты в землях наших? Что исповедовал людям?

– Веру нашу исповедовал, – отвечал Михаэл, глядя ему в глаза, – а среди людей изгонял дьявольскую силу и испепелял ее, если была такая необходимость.

– Кто разрешил тебе это? – сурово спросил папа.

– Бог, отец мой небесный, – просто ответил ему Михаэл.

– Как смеешь ты называть себя сыном божьим, – оскорбленно произнес папа, – кто тебе дал такое право?

– Бог, – кратко ответил мученик.

– Не смей трогать бога нашего, – почти вскричал папа, – я запрещаю тебе это, – и уже обратившись ко всем остальным, здесь собравшимся, продолжил, – думаю, дело ясное. Подлежит суровому наказанию. Самозванец. Имя господа нашего осквернил в устах своих. Предадим огню его великому, дабы сила дьявольская сгорела и в люд не расходилась. Как скажете, братья мои и други?

– В огонь, в огонь, – подтвердили слова папы остальные, и на этом допрос был закончен.

Папа подошел к двум другим, стоявшим позади людям.

– Кто есмь будете? – так же сурово спрашивал он их.

– Я Тираний, а я Акеналий, – отвечали они дружно, – это мы поймали его, – и они указали на Михаэла, – вели его к вам, а святой отец объявил нас за это еретиками.

Папа недоуменно посмотрел на них, а затем, с минуту подумав, сказал:

– Правильно сделал, ибо вы не послушались его первого завета, обязующего вас обо всем доносить самолично ему, своему отцу святому. А неисполнение этого, карается тем же, – и тут суд божий, творимый на земле, очень быстро завершился.

– Тебе же скажу, – обратился папа к отцу святому, приведшему их всех, – что не достоин ты имени сего и звания сего также, ибо не научил веровать своих подчиненных в силу бога нашего, а также

себе лично. Не обучил и самой вере, если допустили они такой совратимый грех. Потому, лишаю тебя этого званья и предаю суду божьему, ибо ты также, токмо, ересь какая будешь.

Святой отец, до сих пор гордо вздымавший свою грудь перед остальными, внезапно схуд, побледнел в лице и мигом свалился под ноги папе.

– Грешен, грешен, – вскричал он в слезах, – но молю вас, святейшество, не наказывать так сурово. Буду в монастыре работу любую чинить исправно. Прошу и молю вас об этом, – и человек этот бросился целовать рясу папы.

Тот брезгливо отошел в сторону и, указывая на него пальцем, сказал:

– Я не прощаю его, ибо есмь это грех величайший. Бог наш велел карать за это и не внимать милосердию.

Так был свершен еще один божий суд на земле в присутствии многих таких же. Но никто не сказал ничего против этого, и никто не взмолил еще папу о помиловании божьем.

Лица всех застыли в ожидании следующего суда, и до этого человека, только минуту назад бывшего таким же, уже просто никому не было дела.

– Да, будь ты проклят после этого, – вырвалось из груди новоиспеченного еретика, и он плюнул вслед уходящему папе.

Но никому уже не было дела до него, и все это осталось просто не замеченным.

Вместо того, святого отца схватили, сняли с него его облачения, крест святой, и, связав, поставили в ряд со всеми остальными.

И только тогда, святой отец или новоиспеченный еретик, посмотрел на Михаэла. Их взгляды встретились.

Слеза покатилась из глаз священника, ибо понял он, что человек, которого он вел сам на казнь, вовсе не заслуживает такого, ибо он сильнее, честнее и искреннее их святейшего папы.

– Не плачь, – успокоил его Михаэл, поняв в душе его горечь, – ты не один в беде своей. Это хорошо, что прозрение наступило сейчас, ибо нес бы ты грех свой еще и дальше. Смирись с этим и тебе станет легче. Не подними в себе зла, ибо оно не поможет, а только усугубит душу твою, повезшую в грехах тяжких.

Михаэл отвернулся и посмотрел в сторону папы.

Суд продолжался, ибо было там множество народу, согнанного с разных земель за прегрешения разные.

И было в том первом подобного рода суде что-то особенное и отличимое от предыдущего. Нет. Не красочность и не убранство одежд всяких его украшало и отличало.

Было здесь абсолютно другое.

Призванные служить богу уничтожали последнюю каплю веры в человеческих сердцах тех, кто был оговорен кем-то и обозван еретиком, ибо люди те знали, что суд этот несправедлив, в душе понимали это и казнили себя за ту правду, которую они несли на земле.

Так совершалось уничтожение самого святого в человеке, и так совершается оно сейчас, ибо нет на земле ни единого места, где человек мог бы говорить только правду, исходящую из его души, чистой и светлой.

Святые отцы превосходящим своим покровительством покровительствовали только лжи, наружу исходящей и внутри уже образующей. Это и был тот дьявол, которого так боялись все: и те, и другие.

Но не суждено было понять все это всем, и понимали только те, кто проходил сквозь такое, обретая в себе потом свою веру, жизнью своею же обоснованную и закрепощенную истинно в сердце своем.

Святая ложь превозмогала над правдой, и это положило начало другому. Увеличению распри, вражды и разночинству, ибо любая ложь требует своего доказательства.

Правда же – этого не требует, ибо правда – она всегда есть истина, а она святая.

Прошло время, и солнце уже хорошо припекало всем в головы. Папа завершил свой крестный ход по проделанному в толпе мучеников изваянию и направился к себе.

Но, дойдя до заветной двери, обернулся и посмотрел на Михаэла.

– Тебя будут казнить первого, – распорядился он и указал на него пальцем.

Из всей толпы мучеников было отобрано около пятидесяти человек и отправлено в один из подземных казематов монастыря.

Там они провели весь день и ночь до следующего утра в ожидании объявления приговора, а затем привселюдной казни.

За это время на берегу небольшой реки были построены костры, сооруженные в виде столбов, обложенных плотным слоем веток деревьев и соломы, которой на это потребовалось довольно много, отчего в город постоянно шли целые колонны из арб с ней, над которыми шефствовали святые отцы.

Так зачиналась инквизиция, дошедшая до этих дней и разошедшаяся по всему свету. И так же обронялись души человеческие в костер и улетали потом в небеса, ибо, пройдя сквозь пламя, они самоочищались и возвышались в себе, поняв в чем суть настоящей веры и обретя ее же в себе в виде истинной правды, от души каждого самостоятельно исходящей.

Михаэл ждал своей последней минуты и собирал все силы для последнего своего крика души. И вот, наконец, время это наступило, и их повели к месту казни.

Людей собралось к этому времени великое множество из других земель и краев также. Все любопытствовали об том, что совершено будет, и разговоры летели повсюду, создавая с самого утра невероятный шум и гам.

Сквозь толпу трудно было пробиться и самим инквизиторам, и спустя короткое время они начали орудовать палками и плетями, разгоняя людей, словно скот в стороны.

– Дьявол, дьявол, – кричали люди, завидя Михаэла и пытаясь досадить ему, кто чем.

Остальным также доставалось, ибо бешенству толпы нет границ, но все же больше попадало Михаэлу, ибо шел он первым с гордо поднятой головой и свободно опущенными руками, которые были освобождены.

Он не обращал на все это внимания. Его мысли были заключены только в себе.

Люди плевали в лицо, шпыняли палками и частью били по ногам камнями, но не это доставляло боль человеку, жертвующему собой ради их блага в назидание веков.

Другое больно жгло ему грудь. Ни у кого он не видел сострадания на лице, и никто не спросил его так ли это.

Нe было понимания у людей его чувств, смиренных к их же разврату, и не было у них доброты какой, способной облагодетельствовать любого страждущего.

Их обманули, им не сказали, кто он и что он, ибо побоялись за это.

Не так уж много прошло времени, когда по этой земле ходила поступь Христа, и люди передавали из уст в уста его доброту.

Но это не оправдывало в глазах Михаэла их действия и слова, брошенные ими просто так на ветер, без всякого их значения и того, о чем они действительно говорят.

А они, как paз и говорили о том, что дьявол заполонил им всем души, и что его сила сидит у них всех внутри.

Но разве понять то было простому люду, обездоленному и озлобленному в дикой жизни своей. Хотя и это не давало бы право осоружничать над беззащитным человеком.

Но так оно было и так оно есть сейчас, ибо те же люди, уже разжиревшие от количества потребляемых яств или просто безделья, этого не понимают.

Им кажется, что дьявол – это кто-то другой. Вот такой, побежденный кем-то силой захлестнувшей себя во лжи веры в лице святотатских священнослужителей или силой осоружно построенного и утвержденного самими людьми закона.

И им хочется верить в такую победу, ибо в душах их до сих пор еще остается маленькая капля настоящей веры, брошенной им когда-то участью Христа.

И вот туда же, к месту расплаты по-новому за все свои грехи, они торжественно возводили другого Христа, пришедшего вторично, ибо бог ему поведал это, и желал он этого сам.

Впереди гордо шефствовал сам папа, окруженный панихидной братией своей и ратью более мелких чиновников.

Воистину, это был крестный их ход, продолжающийся и до сих пор в поколениях сумасбродных лжецов их собственных душ.

Кто посмел бы тогда препятствовать этому, и кто посмеет сейчас это сделать, если вдруг земля озарится этой силой в третий и, быть может, в последний раз?

Колонна тихо двигалась вперед, и устал уже Михаэл от людских голосов и их диких криков и избиений.

И хотел он побыстрее своей смерти, ибо не видел он на земле предков своих, да и других также, нужной ему и другим доброты, тепла и настоящей веры.

Только раз Михаэл оглянулся назад и посмотрел на тех, кто шел за ним следом.

По ним так же бросали камнями и иногда били палками. Они склонили головы и подняли руки, пытаясь защитить себя от этой жестокости. И было в этом самое страшное, что можно вообще увидеть и знать.

Человек бил другого за то, что он просто не знал – тот ли он, за кого его выдают, или, может, он такой же, как и все.

Он бил его за самого себя, ибо видел внутренне себя на том же месте, ибо знал, что когда-то такая же участь постигнет и его самого.

Он изливал свою жестокость на таком же, так как не мог ее излить на другом, лжеприносящем, ибо тот был у власти, ибо тот был в их вере первым.

Не могли же они судить его за то, что избрали его сами. Потому, и били другого, и радовались этому, получая внутреннее удовлетворение и получая мзду за свои же принижения.

Так оно и повелось с тех самых пор. Избирают, а бьют почему-то другого, рядом идущего, совсем не понимая, что тот не виновен, ибо виновен тот – кто не виновен вовсе в общем числе всех таких же, опоясанных своей собственной ложью.

И не понять было всем, что это их ошибка общая, что не распознали в том, кого избрали, настоящего человека. Так и мучаются до сих пор, ожидая чего-то от бога.

Но он суров и уж более не милосерден.

И смотря с небес на людской род, просто отворачивается в сторону, ибо противен он ему и осоружен в разврате своем, лживости и насилии.

Колонна вышла к месту казни, и люди окружили его плотным кольцом, все время напирающим на стоявших в охране святых отцов.

Так как сюда уже никто не допускался, его святейшество должен был объявить приговор и исповедать прегрешенных.

Михаэл стоял посреди огромного, расположенного вокруг него, еще не горевшего костра. Руки его были свободны, а тело и ноги плотно привязаны к столбу.

Их оставили для того, чтобы человек мог в последнюю свою минуту протянуть к небу и попросить у бога прощения.

Папа подошел к нему и зачитал во всеуслышание приговор, то бишь решение инквизиторского суда. Затем он просто обратился к нему словами.

– Признаешь ли ты вину свою, что взял имя божье себе в усмотренье и хотел овладеть душами людскими для их дьявольского совращения.

– Нет, – гордо подняв голову, отвечал Михаэл, – я и есть сын божий, на землю им опущенный и возрожденный во благо земли нашей. И имя мое Иисус, хотя и нарожден я в теле ином. Но на то была воля отца моего, бога единого, в небесах находящегося.

– Знаешь ли ты заповедь какую божию? – перебил его речь вопросом папа.

– Нет, не знаю, – отвечал Михаэл, – ибо заповеди то ваши, от вас самолично исходящие и во благо вам приносящие. Я их не знаю, ибо знаю другие. Ибо первой заповедью моей идет спасение души человеческой – это доброта и милость ее.

– Ты просишь у нас и бога прощения? – обрадовано спросил папа, не совсем поняв его слова.

– Нет, я не прошу у моего отца прощения, ибо я не совершал никакого святотатства, в отличие от вас самих.

– Ты оскорбляешь мое достоинство, – вскричал во всеуслышанье папа, и толпа загудела в негодовании.

– Оскорбленным будет тот, кому есть за что оскорбляться, – спокойно ответил ему в глаза Михаэл.

– Ладно, хватит ересь городить и распространять ее на земле нашей. Будешь наказан сурово за это, – и папа, отойдя немного в сторону, обратился к людям, – есть ли кто, кто может сказать о делах его благих или кто подтвердит нам во всеуслышанье?

На минуту все стихло, и толпа даже немного подвинулась назад. Тысячи пар глаз устремились на Михаэла, но все же он нашел те две пары, которые дали на земле ему жизнь.

Он увидел и узнал мать и отца своих. И они узнали его. И понял он, что они сейчас вскричат и поднимут руки вверх.

И тогда, Михаэл сам поднял руку и поднес палец ко рту, покачав головой со стороны в сторону, всем своим видом показывая, что делать этого сейчас нельзя.

И видел он, как поникли плечи у них обоих, и как полились слезы, тихо капая из глаз. И сжалось болью сердце его за них самих, и вытекла слеза и у него, ибо все же он был человек и понимал все это так же, как и они сами.

И слеза эта не осталась не замеченной папой. Завидя то, он обрадовано спросил:

– Ты плачешь, значит, признаешь свой грех? Так ли я говорю?

– Нет, – бросил ему в лицо со всей силой Михаэл, отчего папа аж пошатнулся и схватился за свой крест, висевший на шее, а толпа ахнула и отодвинулась еще на шаг назад.

– Видите, – вскричал папа, – силу его дьявольскую. Сейчас мы его успокоим, – и он дал команду поджигать костер.

Подбежал Глахополис и, с жадностью посмотрев на Михаэла, кривя губами и немного коверкая слова, произнес:

– Сейчас я тебе покажу, мерзость такая. Ты у меня попляшешь на костре живом. Я тебе покажу правду. Я тебе объясню, какая она есть, – и он засмеялся, поджигая внизу солому.

Пламя всполохнуло и понеслось по веткам, издавая сухой треск и подбираясь к ногам Михаэла.

А в это время папа кричал во всеуслышанье.

– Самозванец. Обозвался именем божьим, оскорбил достоинство его. Силу дьявольскую имеет и подлежит уничтожению через пламя костра. Вероотступник и охальник. Не знает заповедей божьих, а также искажает их под себя и желает присвоить себе слово божие. Бойтесь такого и отступайте всегда в сторону, ибо то есмь дьявол в человеческом обличье, ибо то есмь адское учение зла, исходящее из недр земных. Целуйте крест святой и просите у бога помощи, дабы он отогнал нечисть эту и

не поддались вы его совращению. Есть у нас один бог, Иисус Христос, и отец его, а также дух святой на небесах. В него мы веруем, а все остальное предаем огню. Молитесь люди за спасение душ своих и не бойтесь дьявольской силы. Огонь поглотит ее, ибо бог сказал мне вчера об этом, и было на то знамение божие. И еще сказал он, чтобы воздал себе лик святой, ибо я самолично уличил дьявола во лжи его и окропил святой водою.

Сказав это, папа трижды перекрестил костер и покропил водою в ту сторону.

Огонь разгорался сильнее, а вокруг него бегал Глахополис, беснуясь, кривя губами и стараясь поддержать пламя побольше. Тогда, сказал ему Михаэл, которому огонь начал доходить до пят.

– Смотри, не оступись в вере своей, ибо будешь ты проклят трижды.

Глахополис на минуту остановился, раскрыв рот от удивления, а затем с той же злобой ответил:

– Не оступлюсь, вот только пятки до конца поджарю тебе и попорчу твой лик немного.

И в ту же минуту он подступил ближе к костру, но пламя, невесть откуда взявшееся, вмиг охватило его самого, и он с криком бросился бежать к реке.

Папа с ужасом смотрел в его сторону, а из горящего костра великомученика исходили громко слова.

– Люди, стоящие подле меня. Не оступитесь в вере своей, ибо свят будет день тот, когда ворочусь я к вам в третий раз, ибо всяк тогда будет бит своею же головою за грехи и дела свои. Так просил меня сказать вам мой отец, бог единый на небесах. И еще говорю вам, пока не сгорел до конца. Кто с мечом к вам придет – тот от меча и погибнет, ибо знаю я, что беды грядут вам великие, и что город сей кровью же вашею будет окроплен. И что много еще люду погибнет, прежде чем я ворочусь сюда вновь. Прощайте, люди, и не верьте святым лжецам. Это они погубили в вас веру, и это они гонят крестом вас на казнь. Вы допустили гибель Христа, и вы допускаете ее же вторично. Подумайте об этом, ибо бог дает вам время на то, и с сего дня отворачивает лик свой святой от земли нашей. Не загубите в себе зерно своей веры в него и правду, от каждого исходящую. Не спокуситесь на святые псалма, воспетые в честь бога нашего и окропленные одновременно кровью. Я назвался сегодня Христом, и я он и есть, ибо снизойден на землю вторично. Бог, отец мой, послал сюда самолично. Верьте этому, люди, и донесите в поколениях своих до третьего раза ниспадания силы божьей на землю прегрешенную. Знайте, верен тот – кто всегда в вере пребывает, ибо вера – это то, что его самого и составляет. И еще знайте, гибель людскую бог не допускает, ибо он бог животворящ, а не смертоубивен. Вы сами творите зло, и сами же за него расплачиваетесь своей кровью и жизнью. Бог говорил мне: дай людям зерно их веры, и я его дал. Бог говорил мне: дай веру истины им, и я ее преподношу. И еще бог сказал. Уповайте на себя, люди, ибо с сего дня он душу свою для вас закрывает. Не уподобьте, яко дьяволу какому, облаченному в какие одежды. Не спокуситесь на силу его в злате и богатстве каком, хитростью иль злостным обманом добытые. Нe поддайтесь его внутренней силе, приводящей к алчной и жалкой душе, не имеющей больше ничего святого и благочестивого. Умираю я, люди, не за, токмо, грехи свои, прозванные еретическими, а за ваши, ибо вы допустили это, и вы же покаетесь в этом. Прощайте, люди, и живите во благо, и передайте то же детям своим и их внукам. Пусть, помнят и знают, что был бог на земле вторично, но вы его не восприняли, а покарали за доброту и силу его, исходящую со святых небес.

Пламя охватило полностью Михаэла, и он уже ничего не смог говорить. Обгорелое тело уже не болело, а душа постепенно выходила.

И вышла она целым снопом искр, а затем, образовав белое облако, превратилась в человеческий образ сгораемого.

Люди в ужасе наблюдали за этим и отступили назад еще дальше, словно боясь, что земля под ними сейчас разверзнется и оттуда выйдет сила дьявольская и вовлечет их всех.

Бог покинул их, и они это видели. И люди отступили еще больше назад, оставляя одних святых отцов возле пламени догорающего костра. Они уже не хотели участвовать в этом, ибо они поняли правду слов человека, сгоревшего за доброту и искренность свою, а также силу божественную.

Видел то и сам папа, и удивился тому. Видели и другие святые отцы, а также еретики, привязанные к столбам.

И разнесся голос над целой толпою папы, взбеленившегося от увиденного и от произнесенного ранее.

– Нe верьте тому, люди, ибо оборотень то был, самопретворяющийся из одного в другое. И он может превратить и вас из человека в животное, а также и наоборот. Бойтесь этого, люди, ибо сила то нечистая, даже в небо оборотнем возносящаяся.

И поверили этому те, кто стоял подле рядом, ибо папа для них был больше указ, нежели чей-то еще. Ибо был он для них властью великой на земле, а также преподносящим веру им самим.

Поверили и остальные, которым передние передали слова эти назад, ибо точно не слышали слова Михаэла, прозвучавшие в горящем пламени костра.

И только остались в своей вере те, кому он действительно помог за свою короткую жизнь, да еще его родные родители, ибо знали они сына своего больше, нежели кто-то еще и знали доброту его, исходящую изнутри, а также верили ему, яко самим себе, ибо то был их сын, а не чей-либо еще.

И отвернулись они от людей в слезах своих так же, как и исцеленные, и, повернувшись, ушли оттуда, ибо понимали, что веру здесь не придают, а просто уничтожают.

Горели и дальше костры, и почти такие же слова говорил папа, указывая на обличенных им еретиков. И продолжал люд верить в это, ибо знал, что любое неверие может закончиться для них так же.

С той поры и пошли россказни об оборотнях, превращающихся из одного в другое и о силе дьявольской, из недр земли выскользающей. И с той же поры сила изуверия возросла и до сих пор произрастает в своей величине.

Михаэл же, вознесшись на небеса, оттуда наблюдал за происходящим, и видел сам свое догорающее тело. И видел он, как сгорают такие же безвинные люди, обличенные еретиками ради ублажи чрева святоугодников, и видел также, как радовались смерти этой святые отцы и окружавшие их люди.

Видел и то, как ушли его мать с отцом, все в слезах и убитые горем, и ушли такие же, им исцеленные.

И сказал тогда ему бог-отец:

– Сын мой, пойми и прости меня, отца твоего. Ты незаслуженно покинул землю вторично, но ты возродил веру в тех, кто истинно в нее верит. И не надо теперь бояться за них, ибо они выживут и будут жить вечно, ибо донесут они все то и детям, и внукам своим во всех поколениях.

И простил сын отца своего за боль, ему на земле причиненную, ибо понял суть всего этого, а также понял, что другого и быть не могло.

Догорели костры, и уже разошлись все люди, наступала тишина на берегу реки.

Только кое-где еще дымились обгоревшие головешки столбов, и только пепел разлетался немного в стороны.

Наступил вечер, а за ним пришла темнота. И в темноте той пока уцелевшие собирали прах от костров этих и прятали его в небольшие узелки.

То был прах святой их родных, ибо, как никому, он был наиболее дороже.

Пришли сюда и мать с отцом Михаэла, и, постояв немного, также взяли прах и положили в узелок, завязав его крепко-накрепко.

А затем поклонились костру этому и помолились в слезах за сына своего, и попросили бога о милостыни для них великой – забрать их поскорее с земли этой и соединить с сыном навечно.

И принял бог-отец их молебен и исповедовал самолично грехи также. И поняли они это сами в душах своих, и возблагодарили его за это. А затем, поднявшись, пошли к родным местам своим, дабы успокоиться там и освятить дом их прахом сына своего.

Так сделали и остальные, но уже бог не смотрел в ту сторону, ибо он знал, что они недостойны пока того, а также знал, что расти им до этого еще много.

Собрав прах и помолившись, люди уходили в свои места, так и оставляя костры кучками неразгребенного пепла. То были живые могилы самих людей, ибо человек не умирает в костре живом, а только возносится и крутится рядом, очищая душу свою для того, чтобы когда-то унестись самому в небеса.