Текст книги "Крестоносцы"

Глава 10. Исцеление душ. В пути

Шли года, и Михаэл становился старше. И вместе с этим обретал мудрость и понимание того, что он видел каждодневно, находясь в пути.

Куда он шел, пока было неизвестно, но та же сила толкала его на этот путь, посвященный высвобождению душ людских от зла великого и святотатства.

Много и многих он повстречал на своем пути. Встречались люди простые, богатые, честные, храбрые, хитрые, лживые, а порой искренние в душе своей; разных дел и разных взглядов на жизнь свою и чужую.

Встречались и те, кто был призван сердцем своим и телом служить богу единому на земле этой, но не получал Михаэл от них того, чего желал бы каждому в душе своей личной, чего желал бы сам бог видеть во всех людях.

Не было у них искренней чистоты в вере своей, и бродила она вокруг них, да около, но внутрь все же не опускалась.

И тогда, сказал ему бог, после долгих и тяжелых его раздумий:

– Не ищи того, что утеряно вовсе не тобою. Это их забота, и их жизненная стезя. Исцеляй и исповедуй, но не проповедуй истины, ибо истину проповедовать нельзя. Она сама исповедь людская и может быть понята только самолично в душе каждого. Согласись с этим, сын мой, и обнаружь себя вторично на земле этой грешной. Не препятствуй разврату и оголтелости всякой. Не останавливай их в делах горестных и заслуживающих упрека нашего и людского. Путь их лежит

сквозь многие века разрух и дел всяких. Ты же поищи свою собственную судьбу и успокойся на этом. Одному мир не переделать, хотя многое можно для этого сделать. Иди и цели каждого, кого встретишь на своем пути. Это и есть твоя дорога, твоя цель, которая приведет к окончательному результату всех трудов твоих.

– Спасибо, Отец мой, – обращался к нему сын, – понял я, что напрасен труд мой во многих делах людских, ибо они не согласны со мной в душах своих. Но воле твоей я подчиняюсь и делаю все для того, чтобы веру упрочить в людях и не дать взойти окончательно горю людскому.

– Правильно, сын мой, – отвечал бог-отец, – ты поступаешь верно. Но бойся одного. Бойся сам стать на путь грешника, ибо сей путь несет в себе славу не окупную и не омытую слезами твоими. Не искусись силе богатств всяких и не соприкасайся лично с теми, кто осоружен тебе внутренне, ибо ты свят сам своей святостью и тому тебя не понять.

Отпусти грехи их и пусть, живут далее. Ты же следуй моему завету.

– Подчиняюсь тебе, Отец мой, – отвечал Михаэл, – и кланяюсь тебе также за помощь твою великую. Действую силой твоей огромной и упорядочно жизнь складываю на земле.

– Иди и постись, сын мой, – говорил бог-отец, – опустись полностью на землю эту и обрети судьбу свою самолично, ибо есть душа твоя скоромна и не надо ее возмещать другим. Прощай, сын мой, и послушай последнего моего совета.

– Слушаю, Отец мой.

– Будет больно – не проси пощады. Будет нетерпимо – стерпи. Будет осоружно наглядно – не вели сердцу зла. Испытай себя самолично в беде разной всякой и доведи себя до слабости изнеможения, а потом возведись вновь. Прошу тебя, сделай это и прощай.

– Сделаю, – отвечал сын, – и буду помнить. Прощай, Отец мой.

И ходил еще долго Михаэл по землям разным и говорил, что сотворяет это во благо людское, ибо ниспослан он богом на землю, чтобы победить зло людское.

Верили ему люди, так как видели то, что происходит вокруг него. Видели пожары святые и видели другие чудеса, воспроизведенные одним человеком.

Благодарили за помощь, просили остаться в их землях, но Михаэл шел дальше и дальше.

И вскоре молва о нем донеслась и до тех, кто исполнял сие также по уговору людскому в вере общей единой.

И тогда, задумались они об этом и собрались на совет великий, дабы излить горести свои и беды, вызванные этим, ибо казна их сильно исхудала, и люд уже менее приветствовал их, чем ранее.

И сказал папа римский собравшимся:

– Други мои и сподручные слуги божьи. Обращаюсь к вам, яко к самому богу нашему чистосердечно и искренно. Все вы знаете, что возродился на земле человек какой-то, прозывающий себя сыном божьим и якобы творящий чудеса всякие. Изгоняет он силу нечистую из душ людских и сохраняет веру в людях. И они ему верят, и просят остаться в краях ихних, тем самым отвергая нас самих и веру нашу общую. Что думаете по этому, братья?

Зал, где собрались все священнослужители, загудел, как растревоженный улей пчел, на мед которых покусился кто-то.

– Тише, тише, вы в храме господнем, – прокричал папа, успокаивая остальных.

Стало немного потише. Тогда, он же сказал:

– Хочу послушать мнение ваше поочередно, – и сел на стул за отведенным ему лично местом общего стола.

Начались выступления разные и разных чинов. Много говорили, много ругали человека этого, но никто ничего пока не предлагал.

Тогда, папа, выслушав всех, снова спросил:

– Что делать будем, братья и други мои, в вере нашей единой?!

И снова поочередно выступали священнослужители и предлагали свои меры по этому.

Отличился один из них, священнослужитель из Мены, прозванный Глахополисом за дела его великие по добыче естеств всяких и приумножение богатств святых.

Немного смешно кривя губами, он с ехидцей произнес:

– Думаю, братья, что знаю, как от него избавиться нам всем, от самозванца этого и словоблудца. Предлагаю, изгнать его с земли нашей и искупить грехи его тяжкие через огонь, его поглощающий. Так – мне говорили люди, он исцеляет других. Соберем людей множество и покажем им это. Пусть, смотрят, кто он таков. Если он сын божий, то вознесется, а нет – значит, сгорит в пламени огненном. Так и других казнить потом будем, кто поверил ему, а не нам. И назовем еретиками всех. Люд поддержит это, ибо знает, что мы сильны в вере нашей. Верно ли я говорю, братья?

Зал одобрительно загудел. Понравилось это предложение и папе, и он сказал:

– Хорошо придумал, Глахополис. Ты всегда был верен делу нашему и старался в преумножении на дело святое.

Глахополис поклонился и, так же кривя губами, ехидно добавил:

– Что-то мне подсказывает, что не бог его послал, а сам дьявол. Вот мы его и сожжем.

И все дружно расхохотались.

– Что ж, – объявил папа, вставая, – на этом наш сбор закончен. Проследуем в зал трапезы и отметим это небольшим празднеством во благо бога нашего в лице своем триединого, – и он, закатив глаза к верху, трижды перекрестился.

То же проделали и остальные, встав со своих мест, а затем дружно направились в другой зал, где ждала их обильная пища и хорошее питье в виде вин всяких.

На столе стояла золотая посуда с серебряными кубками и такими же приборами. Он был полон всяких яств и прочего услаждения души ихней.

У некоторых при виде такого богатства потекли слюни наружу, и они жадно их глотали, проталкиваясь вперед и желая выбрать место получше с большим достоинством пышущего стола.

В связи с этим создалась даже небольшая толчея вокруг него.

– Тише, тише, братья мои, – успокаивал всех папа, – хватит всем, не беспокойтесь. А кому не хватит, вон, полюбуйтесь на это, – и он хлопнул руками.

Словно в сказке, откуда-то из-за стен начали выплывать дивные девы в каких-то странных одеждах, держа в руках подносы с яствами всякими и ублажая собравшихся своими улыбками на лице.

Все заворожено смотрели на это и словно онемели. Девы же, крутнувшись по залу, вмиг исчезли из него, как будто их никогда и не было.

Опять все дружно зашумели и захлопали в ладоши, радостно приветствуя такое впечатляющее событие.

Папа успокоил всех и, усадив за стол, сказал:

– Это мне прислал подарок друг мой заморский. Обещал еще дополнить нашу коллекцию. Так что, не удивляйтесь этому, – и, подняв в руке кубок, продолжил, – други и братья мои сокровенные, хочу поднести сей кубок к губам своим во благо дела святого и за исчезновение с земли нашей самозванцев всяких, порочащих имя божье, а заодно, нас с вами. Пейте и ешьте, други мои, ибо жизнь наша протекает скудно в домах молебных наших. Пусть, возрадуются сердца наши по этому поводу.

И с этими словами папа отпил часть вина из кубка, а затем сел и поставил его на стол. Так же поступили и другие, не усмотрев в этом греха какого или святотатства.

Спустя время это повторилось вторично, а потом пошло, как кому вздумается. Вскоре трапеза общая, призванная собирать воедино силу людскую и верующую, превратилась в простое застолье в бесчинстве обычном людском.

Когда еды оказалось мало, то появились девы, держа в руках те же подносы. Зал ахнул от красоты их, ибо тела были едва-едва прикрыты прозрачной тканью.

Они водрузили еду на стол и тихо удалились снова.

И тогда, тот же Глахополис сказал, обращаясь к своему соседу:

– Эх, хотелось бы и мне иметь у себя такое в Мене. Но ничего, добьюсь и этого погодя. Как думаешь, Иновензий?

Тот, к которому обращались, сильно мотнул головой в знак согласия и опрокинул внутрь вино из кубка, который стоял рядом на столе.

То же сделал и Глахополис, а затем, утерев рот широкой полой своего рукава, громко сказал во всеуслышание.

– Я сам буду исповедовать душу самозванца. И припеку ему лапки, – и он громогласно засмеялся.

Засмеялись и другие по этому поводу. Только папа почему-то смолчал, очевидно, понимая, что настоящее уже вышло из-под контроля.

Тогда, он встал и покинул зал, тем самым дозволяя своим подопечным делать все, что заблагорассудится.

И они принялись делать это. Кто пил, кто ел, набивая свое чрево чем-то, кто горланил псалмы на свой изысканный лад, а кто просто сидел за столом или под ним, уткнувшись головой в посуду или в кубок с вином.

А оно уже текло рекой, и были поданы еще яства, и их еще больше досталось тем, кто еще хоть что-то сознавал и различал другого.

На этот раз девы не ушли, а остались совместно с ними, превратив общую трапезу в какую-то застольную болтовню в игривости заискиваний людских, пред чем-то осоружным и не подлежащим тем же чинам по призванию.

Папа заглянул сквозь небольшое темное окно в зал и покачал головою.

– Эх, – молвил он, – не могут вести себя достойно душ и мыслей своих. Надо будет назавтра пожурить их и обучить естеству поведения всякого.

Затем, отступив от окошка, он двинулся к себе, предвидя свой отдых в опочивальне.

Спустя время в зале воцарилась тишина. Дев не было, а спящие и во всю храпевшие священники расположились, кто где.

Посуда и приборы валялись повсюду, куда могли их донести сами люди. Все было съедено и все выпито.

И тогда, туда вошли несколько юных монахов, на ходу хватающие какие-то обглоданные кости и запихивая их себе в рот. Кто-то из спящих проснулся и, завидя это, сурово промямлил:

– А ну, идите, учите псалмы свои. Греховодники клятые. Не успели еще выучиться, а уже туда же. Брысь отсюда, – и он устало и вяло махнул рукой.

Те, кто вошел, испугались и быстро исчезли за дверью. Говоривший же снова уснул.

Спустя час в том же зале появились уже другие монахи более старшего возраста.

Они порастаскивали все тела спящих по разным монастырским кельям и все убрали, предварительно также съев недоеденное, как и более юные.

Зал стал чист и свеж после уборки, словно и не было здесь ничего.

Папа в это время проснулся и решил немного пройтись. Посмотрев в зал, он довольно улыбнулся и сказал:

– Молодцы монахи. Учатся делу святому в стенах наших. Все успевают и веру не забывают. Хорошее подспорье будет нам в будущем. Надо вот только кое-чему дообучить их в развитии общем, и глядишь, вера укрепится более в сердцах людских. Слава богу, души их не окрыжились в грехе людском общем. Вижу в этом смысл большой и далеко идущий. Надо укрепить это клятвой какою священною и силу воссоздать свою, чтобы порядок не нарушался.

И, посмотрев в последний раз на зал, папа удалился, погружаясь еще больше в мысли свои о делах грядущих в свете святописания разного.

Наутро все собрались вновь, уже немного отрезвевшие, хотя и с болевшими головами.

Пaпа устроил им небольшую чистку и головомойку, после чего уже более мягко произнес:

– Знаю, други мои и братья. Тяжело вам в кельях своих, забитых людьми и молебнами. Хочется и вам немного отдохнуть. Что ж, я понимаю это. Только ведь надо вести себя умно, не поддаваться какому веселью средь глаз прочих. Потому, смотрите у меня. Веру в сердцах сохраняйте и не вносите греха в нее своего. То же скажите и ученикам своим, и монахам также. Пусть, обучаются делу святому и не услаждают себя пороками. Разве что, подальше от глазу людского, да и то редко, чтоб не повадно было и не тянуло к этому. Богатства же и дальше приумножать надобно. Требуйте это от людей разных и особо богатых, ибо они подчинены больше греху всякому. Силу свою создайте, дабы привести любого и покарать за безверие его. Так бог наш учил когда-то и молил о помощи отца своего за дело общее святое. Вспоминайте об этом и донесите в края свои. На сим с вами прощаюсь до дня великого, когда самозванец пойман будет. Тогда, соберемся вторично. Идите и исповедуйте других, братья мои. Знайте: ваше слово божье – закон для остальных, а вы сами – преемники божие и наставники. Целуйте крест святой и подносите его людям, а кто гнушаться будет либо участью своей недоволен – то сразу еретиком обзывайте и сюда везите на казнь общую. Услащайте люд вином разным, но понемногу, чтоб им не повадно было. Скажите, это причастие божие, кое он пред своей смертной казнью испытал. Кто откажется исполнить сие – сразу сюда отправляйте. Сделайте каноны святые и пусть, все знают их наизусть. Кто позабудет, либо исковеркает как – ко мне ведите и еретиком обзывайте. Больше богу молитесь и люд заставляйте. Проверьте, чтоб в домах их лик святой находился, а у кого нет – значит, ересью обзовите. Говорите людям, что вы есмь сила божья и действуете по его повелению. Хотите добра людского и исполнения всех заветов божьих. Добивайтесь этого среди люду разного, а кто не исполняет веру – сразу еретиком обзывайте. Возвысьте себя над ними и над другими также в среде своей. Вы есть главные мои исполнители и поручители божьей воли, а я для всех единый исполнитель воли самого бога, ибо я есть избранный всеми и привселюдно утвержден ими. Везде расскажите об этом. Пусть, люд об том знает, а кто не удосужится понять – сразу ересью обзывайте и сюда везите. Будем костры жечь и изничтожать неугодных, в вере нашей отступных. Так говорил Иисус, бог наш и отец наш. Исполняйте все это и не забывайте ни о чем. Приеду, увижу что-либо не таковое, то силой божьей накажу вас самих. Помните об том. А теперь, в дорогу, ибо путь ваш далек и дел много.

Папа перекрестил всех трижды и, еще раз попрощавшись, удалился к себе.

Разъехались все по своим краям, и спустя время начали преподносить люду все то, что сказал им их поводырь великий.

И так оно и пошло из роду в род, из племени в племя, что вера – это крест на шее или где-то еще, что – это лик святой, писанный чем-то в домашнем очаге своем, что – это исповедь в храме божьем, обустроенном за их же деньги и богатства всея земли, и что – это закон для всех тех, кто в ней и подчинен другому.

Узнал об этом совете Михаэл, и совсем тяжело стало ему средь люду прочего. Ибо вера в святотатском исполнении глушила души многих и усмиряла самых великодушных изо всех людей.

Тогда, в непонимании этого, содеянного всеми, ибо одни подчиняли, а другие подчинялись, Михаэл обратился снова к Отцу своему.

– Отец мой, прошу тебя, объясни, что происходит на земле нашей? Почему люди верят им больше, нежели тому, что творю я, во их же благо очищения?

– Сын мой, – отвечал бог-отец, – отдались от них и очистись самостоятельно от всего, что ты исповедал в них самих. Пусть, твой приход будет всему люду уроком. Уроком в назидание всего и превозмогания сил своих. Оставь дела мирские и людские. Ты свою суть исполнил. Вера обогатила себя уже новым дыханием человеческих душ и их знанием, и она не угаснет теперь в сердцах людских, как бы ее не преподносили другие. Истинно соблюдавший ее и почувствовавший никогда не отречется в душе своей самолично. Возможно, он поступит так вместе со всеми, но в себе вера эта будет сохраняться всегда. Верь этому, сын мой, и удались на покой. В нужный час тебя позову я и отправлю в путь необходимый тебе самому. Поверь и такому. Сила веры людская – это вера истины ее. Знай это и запомни. И сохрани до скончания дней своих.

– Буду знать, – ответил ему Михаэл, – и буду помнить об этом.

– Сознай силу свою в себе же, – продолжал бог-отец, – и сохрани ее до дня нужного и благочестивого. Не ведай людям больше ни о чем и откажись привселюдно от имени своего. И назовись Христом, ибо ты и есть он в другом теле, исполненном мною. И душа твоя вознесется снова и успокоится до других времен. Помни об этом, сын мой.

– Буду помнить, – отвечал ему Михаэл.

– И еще одно помни. Мать, отец твои будут там, но не отдай их на казнь какую и не отзовись словом, ибо их также постигнет участь такая.

– Запомню об этом.

– Тогда, уходи и унеси душу свою подальше от зол людских, и когда обретешь в себе силу другую, то позовешь меня снова. Прощай, сын мой.

– Прощай, Отец мой, и спасибо тебе за совет твой и объяснение.

Михаэл подчинился этому и исполнил его волю до конца. Он ушел в горы, как когда-то уходил Иисус и обосновался там, собирая всю силу свою воедино, оставленную где-то на большой, пройденной им самим дороге в душах людских.

И сила эта собралась воедино спустя время и превратила его в совершенно другого человека.

Он начинал понимать многое. Он начинал понимать сны свои, ранее им увиденные. И, протягивая руки к небу, Михаэл говорил:

– Спасибо тебе, Отец мой, за силу эту большую. Спасибо за обученье твое во всем. Стал я разбираться во многом и разном. Стал чувствовать что-то другое, чем ранее. Благодарю тебя за это и желаю добра тебе и многие лета жизни твоей святой.

Шли дни, а за ними недели и месяцы. Михаэл жил вдали ото всех и это его радовало. Он вдыхал свежий аромат земли родной и воздыхал благосклонно на ее очагах. Он сам себе готовил пищу, и разное другое делал также сам, ибо был он один, и был свят в своем одиночестве.

Птицы окружали его жилье и не боялись его. Звери ходили рядом и не трогали его. Рыба в ручьях, вытекающих из глубоких горных расщелин, также не уходила прочь.

И было в этом одно единое объяснение всему. Человек окружил себя природой и слился в ее едином кругу. И он уже не чувствовал себя каким-то уязвленным или недопонятым другими. Михаэл был упоен силой природного благословления и был счастлив от этого вдали от людских пороков.

Но настал такой день, когда бог позвал в путь его близкий и одновременно далекий, ибо то, что пришлось ему вынести потом, не доводилось выносить кому-либо еще.

И отправился Михаэл по дороге в город, стоявший поблизости, ибо чувствовал, что путь его там будет закончен. Но не пугался он этого и шел смело на казнь свою от того же людского зла.

Только раз остановился Михаэл на пути своем к городу, заходя в какой-то дом, стоявший одиноко средь полей огромных. Встретил его на пороге человек какой-то и пригласил в дом отведать пищи какой и испить вина всякого.

Михаэл согласился и вошел внутрь. Тут же его схватили и, привязав к стулу, начали спрашивать, кто он и куда идет.

– Я сын божий, – отвечал Михаэл, смотря им в глаза, – и ниспослан сюда к вам, дабы очистить глаза ваши от святотатства всякого.

– Ты посмотри, – засмеялся один из схвативших его, которого по странному совпадению звали Тираний, – называет себя сыном божьим, вероотступник клятый. А ну, признавайся, кто ты. Часом, не Михаэл тебя зовут по прозвищу освященный?

– Да, – так меня зовут в мире людском, – спокойно отвечал им Михаэл.

– О-о, – выдохнули с радостью оба его мучителя, – вот нам повезло как. Знаешь, какую награду мы за тебя получим? – и они дружно расхохотались.

– Какую? – поинтересовался Михаэл.

– О-о, это большая награда, – не сказал Тираний, грозя ему своим пальцем, – нам хватит, чтобы прожить до конца дней своих, – и они снова вместе расхохотались.

Затем второй, которого звали Акеналий, просил снова:

– А ты не путаешь нас, чтоб посмешить потом кого-то? – и он грозно сдвинул густые брови.

– Нет, не путаю, – ответил Михаэл, посмотрев ему в глаза.

И почему-то от этого взгляда тому стало плохо, и он даже попятился назад, хватаясь за свое сердце.

– Что это с тобой? – испуганно произнес Тираний. – Заболел, что ли?

– Он.., он.., – лепетал второй, отступая дальше под взглядом назад и тыча в него своим пальцем, – это действительно он. Чувствую силу его демоническую или, как там говорят, дьявольскую. Гореть ему на костре живьем, – долепетал он до конца свою речь и уперся в стену.

Тираний боязливо посмотрел на Михаэла, а затем, подойдя к Акеналию, тихо спросил:

– Что делать будем? Надо как-то сообщить нашему святому отцу об этом.

– Сам знаю, – ответил второй, – а вдруг, он нас обманет? Может, лучше отвезти его прямо к папе. Это ведь он издал указ поймать его.

– Да, да, – задумчиво произнес Тираний, почесав свою давно не мытую голову, – твоя правда. Может и обмануть. Папа его возблагодарит лично и окажет милости всякие. Значит, больше и даст.

– Тогда, повезем его сами, как злодея великого, – сказал Акеналий.

– Так-то оно так, – почесал снова голову Тираний, – а, что мы люду встречному скажем? Или вдруг донесется это до ушей отца святого? Что тогда будет?

– Не знаю, – решительно ответил второй, – думаю, надо все-таки везти самим. На святого отца надежды мало. Сам видел, как он жульничал и пьянствовал недавно.

– Да, ну? – удивился первый.

– Э-ка, невидаль, – улыбнулся немного Акеналий, – я еще и не то могу рассказать.

– Так, что решили? – вдруг спросил у них Михаэл. – Или, может, я сам пойду в город? Как думаете?

– Тебя не спрашивают, – огрызнулись одновременно оба, – помолчи пока.

– Что? Не знаете, кому больше достанется за мою голову?

– Ах, ты, мерзость такая, – размахнулся и ударил по лицу, подойдя ближе, Тираний, – а, ну, помолчи, иначе сейчас язык отрежем.

– Что ж, отрежь, – сказал Михаэл, – но как тогда вам поверят другие?

Два человека уставились на него и не могли понять сказанного, усиленно работая своими головами.

Наконец, до них дошло и тот же Тираний, ударяя так же в лицо, сказал:

– Ах, ты, сила нечистая. Знаешь, как уколоть нас, святых верующих. А, ну, Акеналий, принеси крест святой, да раскали его на углях. Посмотрим, что он нам тут говорить будет.

Пока второй ходил, Михаэл спокойно наблюдал за ними, даже не пытаясь что-то предпринять, чтобы освободиться от этого.

Тираний же, подойдя к нему вплотную, разорвал часть одежды на груди Михаэла и сказал, принимая крест, раскаленный своей верхней частью.

– Сейчас посмотрю на тебя ближе, сила дьявольская, окаянная, – и с этими словами, держа крест в длинных щипцах, прислонил его к телу мученика.

Ни слова не вырвалось из груди Михаэла, и даже никто не услышал стона его. Кожа затрещала и даже полыхнула пламенем, но человек молчал и только в боли на секунду закрыл глаза.

Крест отошел в сторону, оставив после себя выжженный след.

– Что это? Что? – испугался этого молчания Акеналий, стоявший позади. – Сила дьявольская сильнее креста освященного? – и начал отступать снова назад.

– Да, погоди ты, – успокоил его Тираний, – сейчас я ему другое место прижгу, – и опустив крест пониже, начал жечь.

И снова они ничего не услышали из уст его. Бог дал ему силу великую в уме своем и им всем противоречивую.

Запах горящей кожи и тела распространился по комнате. Михаэл молчал и лишь держал глаза закрытыми, и только, когда Тираний отстранил крест, он открыл их и посмотрел на того.

От страха под этим взглядом у палача задрожали руки, и он выронил крест на пол.

– Святая церковь, спаси нас, – пролепетали оба и отодвинулись к стене.

– Подними его, – сурово приказал Михаэл, устремляя взгляд на своего мучителя.

Тот еще дальше отодвинулся к стене. Тогда, Михаэл еле слышно засмеялся.

– Где же ваша сила и вера также, коль крест святой в руке удержать не можете от одного взгляда моего? Идите, зовите своего святого отца. Может, он лучше справится с этим?

– Нет, – дружно сказали оба, – мы без него обойдемся. И сами отвезем тебя. Ты ведь не будешь этому сопротивляться, правда? – заискивающе посмотрел в лицо Акеналий.

– Везите, – согласился Михаэл, – только знайте, что моя жизнь рядом с вашей поляжет.

– Как это? – испугались оба этих слов.

– Думайте сами, – ответил Михаэл, – а теперь, освободите меня от пут своих, которые прогорели вместе с телом моим.

Мучители подошли поближе и увидали сказанное. Оставалось для них непонятным, почему человек этот никуда не убегал и не желал этого вовсе.

Они подошли еще ближе и сбросили веревки.

– А теперь, ведите меня к вашему святому отцу, – распорядился Михаэл, – или к папе, как вы говорите.

Мучители переглянулись, не зная, на что решиться, но все же алчность победила, и они решили вести его сами прямо к святому монастырю.

Усадив Михаэла на лошадь и сделав то же сами, они вместе отправились к этим местам.

По дороге им встречались разные люди и с интересом смотрели на эту троицу.

И особенно на того, у кого на груди был выжжен крест.

– Кто, кто это? – обращались встречные к Акеналию и Тиранию. – Что за человек такой?

– Отстаньте, – отвечали им те, – не ваше дело.

– А куда вы едете? – допрашивались люди.

– Едем к святым местам нашим, – отвечали сопровождавшие.

Весть быстро разошлась в округе, и вскоре их догнало несколько человек на взмыленных лошадях.

– Ах, это вы, святой отец, – обратились любезно, строя глазки, мучители к одному из подъехавших.

– А, ну, стойте, – приказал тот, съезжая в сторону с дороги, – куда это вы едете и что за человек вон тот? – и он показал на него рукой.

– Это.., это.., – замялись оба, переглядываясь между собой.

– Ну же, отвечайте, – сурово спросил святой отец.

– Я сын божий, – отозвался за них Михаэл, подъехав ближе к нему, – а ведут они меня к папе, к святым местам.

– Как? – удивился святой отец. – Без моего ведома?

– Я это им говорил, – ответил просто Михаэл, – но они меня не послушались. Захотели сами получить из рук святейшества дар побольше.

– Так ли это? – строго спросил тот со своих подчиненных верующих.

– Врет он все, – ответил Акеналий, – это он, нечистая сила, потянул нас за собою. Не виноваты мы сами. Даже крест святой его не очищает.

– Хорошо, я разберусь, – ответил священнослужитель и обратился к Михаэлу. – Так ты говоришь сын божий? Так я понял?

– Правильно, – ответил Михаэл, – а зовут меня Михаэл, прозванный освященным.

– Чем докажешь это? – сузил глаза святой отец.

– Мне не нужно доказывать, – ответил он ему, – это вам нужно. Я же иду просто в город.

– Зачем?

– Иду искупить грехи людские разные, изгнать силу нечистую и землю освятить сию.

– Кто послал тебя? – сурово спросил все тот же.

– Я сам по себе, но свыше меня только бог.

– Самозванец! – вскричал вдруг священнослужитель. – Хватайте его, поведем к папе нашему.

Его люди окружили Михаэла со всех сторон и силком стащили с лошади.

– Пойдешь пешком, – строго приказал святой отец, а затем, обратившись к сопровождавшим, добавил, – оденьте на шею ему веревку. Пусть, волочится за нами, если будет не успевать. А вы, – обратился он же к Тиранию и Акеналию, – пойдете за мною. Объявляю вас предавшими веру нашу, а значит, еретиками. Свяжите их и пусть, бегут следом.

– Зачем, зачем, – взмолились те, падая на колени, – мы ведь поймали его и хотели отвести к вашему святейшеству.

– Опять хулу несете, – разгневался святой отец, – я не называюсь так, ибо то грех великий. Значит, еретики вы вдвойне. Быстрее вяжите их, а то убегут.

Охрана, сопровождавшая святое лицо, быстро сделала сказанное, и спустя короткое время, колонна двинулась вперед по той же дороге, ведя за собой на привязи к лошадям трех человек.

И было совсем не странно смотреть на все это, ибо к этому времени вера в людях исполнялась очень сильно путем осоружного насилия и исковеркания смысла жизни человеческой.

Люд обходил теперь их стороною, ибо боялся соприкоснуться с обозначенными еретиками, а то, что это так было, сомнений не оставалось, так как впереди ехал святой отец, а позади на привязи – опостывшие к святости люди.

И было в этом шествии что-то такое, которое очень напоминало все предыдущее.

И души людей, смотрящих на это, восставали внутри их и не желали зла самим людям, искаженных властью святых отцов. Но, что могли поделать эти покалеченные временем души, если их самих ждала та же участь, коль словом или действием каким выдашь наружно свое внутреннее.

И тогда, воплощалась в них вера еще больше и возрастала ненависть ко всему опостывшему, и начинали понимать они, что Бог не мог дать такой власти на Земле тем, кто словесно благотворил его, а действием и внутренностью своей повсеместно уродовал.

Люди верили в Бога и доброту его чистосердечную и говорили тихо, так, чтобы никто не услышал больше:

– Боже милосердный, успокой наши души. Дай нам силу отстоять их пред другой возрастающей силой в святом одеянии. Дай волю нам, и мы разрушим эти пороки в одеждах святых.

Но Бог не давал такого права и не мог дать его никогда, ибо знал, что прольется крови во много раз больше, нежели до того.

И будет идти бойня до исчезновения последнего человека. Так они уж устроены эти люди и так будет, пока не совладают умом своим, с неба опущенным, и чувством своим, на Земле приобретенном. Вместо того, он давал понять всем, что закон – то святое, ими же восстановленное, а вера – это совершенно другое, ибо она не чинит его и не исповедует силу его в самих людях.

Она лишь дает людям частицу небольшою ума в святости своего пророждения, и озаряет человеческие сердца силой законной проведи Божьей.

Ибо Бог прородил Землю и, воцаряя на ней человека, учит душу его разному и пытается сохранить от бед разных и всяких.

И было то шествие видно Богу самому, и было оно видно людям прохожим. Но не всяк тогда, да и сейчас, понимал это, и не всяк стремился разобраться во всём.

И была на то тогда Божья воля, и согласился он отдать на казнь во благо доброты, изнутри исходящей, своего второго сына, ниспосланного им самим на Землю людскую душегубную.

Не сделал Бог ничего, чтобы остановить это, но зато собрал всех воедино для суда великого и грешного, и решил испытать многих, а также покарать некоторых за участь их не благую и действия осоружные.

Так было, и осуждать это можно лишь тем, кто понимал, что так нужно для блага общего и Земного, ибо есмь человек на земле – то есть и жизнь ее вечная.

И чтобы понять это, надо приблизить себя каждому к лику божьему святому и исповедовать самого себя в мыслях своих, и покаяться за содеянное собою и другими также.

Это и есть вера и вера истины общей силы людской благодати. Это и будет та победа людская, которую ждет уже так долго сам бог и те же люди, горем либо счастьем каким окруженные.