Текст книги "Катастрофа"

Катастрофа
Сергей Протасов

© Сергей Протасов, 2017

ISBN 978-5-4485-8849-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мелкая водяная пыль сверху и снизу осыпает людей, улицы, машины, дома, деревья. Брызги с мостовой долетают даже до запотевшего изнутри стекла автобуса. Холодный ветер порывами треплет и раскачивает кроны тополей, верхушки которых касаются тяжелых, медленно ползущих по небу сизых туч.

Сменяются сезоны, увядшие листва и трава превращаются в перегной, умирают и прорастают деревья, отжившие насекомые и звери разлагаются в земле. Туда же уходят и люди, не оставив, за редким исключением, даже памяти о себе. Планета, дышит, крутится, покрывая свою поверхность поколеньями разносортной биологической массы, залечивая следы жизнедеятельности миллиардов тех существ, каждое из которых называет себя человеком и даже, возможно, думает, что это звучит гордо. Однако Герман уверен: гордо звучит только конкретный человек, имеющий имя и сделавший нечто, повлиявшее на судьбу человечества, нечто, за что его будут помнить. Тот индивидуум, который сумел отлепиться от общей серой массы, занятой, подобно муравьям, исключительно борьбой с внешним миром и друг с другом за пропитание и жилье. Отлепившись, он навсегда прославит себя и свой народ, и не важно, со знаком плюс или минус окажутся результаты его деятельности. История знает случаи, когда с течением времени плюс обращался в минус, а потом обратно. Не это главное. Главное оторваться от этой черной дыры, вырваться из плена засасывающей в бездну небытия чудовищной гравитации, стать Человеком. Кому-то же удается!

Автомобили нескончаемым потоком несутся, разбивая дождевые капли, мокрые разноцветные пешеходы, укрываясь под зонтами, перескакивают через лужи. Ненастье! Герман любит дождь. Дождь успокаивает, настраивает на размышления, помогает забираться в своих мечтах на недостижимую в погожий день высоту, особенно когда обозримое будущее выглядит светлым и радостным. Все идет по плану, и удача сопутствует ему. Герман сегодня едет в университет с особой задачей – встретиться с деканом факультета и утвердить дату предзащиты кандидатской диссертации. В душе сладостное предвкушение скорого достижения цели, до которой шел три года, – кандидат наук! Звучит! Эту чудесную вибрацию хотелось продлить, вдоволь насладиться ею.

До университета можно добраться на метро или на автобусе. Он выбрал автобус. Получается значительно дольше, но в тепле так уютно думается, глядя через полупрозрачное окошко на захваченный дождем город.

Глава первая

 
                                         1
 

– Поймите меня правильно, Герман Сергеевич, я отдаю должное той огромной работе, которую вы проделали, я понимаю, как это было сложно. Понимаю, как много вашего времени заняли поиски в архивах, – пожилой декан сочувственно смотрел на Германа из-под косматых, рыжих с сединой бровей, словно ждал от него помощи в поиске неприятных, но нужных им обоим слов. – Отдаю должное вашему упорству, это необходимое качество для историка, и вы наделены им в полной мере…

Герман перевел взгляд с декана вглубь помещения кафедры. Тут, видимо, ничего не менялось последние лет тридцать-сорок. Светлая, «под орех», ветхая, но фундаментальная мебель: встроенные шкафы с пыльными антресолями до потолка, огромные двух тумбовые столы в ряд, протертая до дерева коричневая доска на стене. «У меня, кажется проблемы с защитой. А ведь я с самого начала знал, что так будет. Захотел побыть честным, делал так, как считал нужным. Демагог и глупец! Все три года подсознательно ждал подобного разговора, – отстраненно констатировал Герман, чувствуя, как легкая тошнота и озноб поднимаются откуда-то из желудка, превращаются в мурашки на затылке и опадают по пояснице. – Дождался, и что же теперь? Всё впустую?»

Декан неумолимо продолжал свой трудный приговор:

– Руководство университета, некоторые члены совета, внимательно ознакомились с вашей диссертацией и имеющимися публикациями и, учитывая все аспекты, тем не менее настоятельно рекомендуют не представлять работу на предзащиту. Не надо… Надеюсь вы сами всё понимаете. С этой темой и в особенности теми выводами, которые вы делаете, как-то это все не соответствует современным реалиям, современным трендам, что ли, хотя это бесспорно интересно… Нас могут не понять, в том числе и жертвователи университета, а это финансирование. Да-с! Мне искренне жаль… Примите совет, – вдруг воодушевился декан. – Это совсем не трагедия. Вы спокойно сможете защититься в любом другом университете на кафедре истории или политологии, думаю даже, там вам будут рады, поскольку работа действительно интересная; можно сказать, острая. Я готов посодействовать, позвонить кое-кому.

Декан факультета современной истории Краснов, доктор исторических наук, профессор и заслуженный деятель науки, недавно отметил семидесятипятилетний юбилей, украшенный почетной грамотой от замминистра образования. Он выглядит бодрым и крепким стариком с ясной головой без признаков маразма. Его умные, бледно-голубые в окружении желтоватых белков глаза внимательно и грустно разглядывают Германа Талинского, одного из десятков невезучих аспирантов, прошедших через его руки. Сцепив пальцы в замок, он сочувственно вглядывается в мимику Германа. «Что тебе не ясно-то? – думает он. – Голова от тебя болит уже. Ну, уходи же, давай. Свободен!»

– Это все несколько неожиданно… совсем как-то неожиданно и странно, Михаил Михайлович, недоразумение какое-то. Тема была утверждена кафедрой, я работал и мой научный руководитель был всегда в курсе дела, мне помогали с доступами в архивы, в том числе и в секретные. Вы же знаете! Может быть, есть возможность изменить что-то, хотя это нежелательно, ну, название, что ли, подправить. Нет? – Герман пытался для виду сопротивляться, хотя знал огромное количество случаев, когда диссертации по общественным наукам внезапно и безапелляционно снимались с защиты по конъюнктурным идеологическим причинам.

– Герман Сергеевич, дорогой мой, вы же все понимаете. Я не могу вам сказать больше, чем уже сказал, но умному человеку, такому, как вы, достаточно и сказанного. Давайте сделаем так: подумайте недельку, посоветуйтесь с семьей и приходите ко мне. Ситуация вовсе не безвыходная, уверяю вас, и что-то наверняка можно придумать. Обязательно приходите. Обещайте, что придете, – он обнадеживающе улыбнулся. – Буду ждать.

Декан поднялся и протянул Талинскому для пожатия красную в веснушках широкую ладонь.

В дверь заглянула высокая худая женщина лет сорока пяти.

– Лариса Николаевна? – обрадовался Краснов возможности красиво прекратить эту пытку. – Заходите, я уже освободился, прошу вас. Всего доброго, Герман Сергеевич! Жду вас через неделю. К вашим услугам, Лариса, слушаю.

Лариса Николаевна с порога громко и бодро поприветствовала декана: «Здравствуйте!» – с любопытством оглядела шедшего навстречу Германа и заняла его стул. В дверях Талинский произнес, неизвестно к кому обращаясь: «Да-да, конечно», – и вышел в коридор, обеими руками тихо затворив за собой высокую тяжелую дверь.

Раз – и все! Десять минут назад ты успешный, справляющийся с планом аспирант и перспективный преподаватель университета, а сейчас уже нежелательное лицо, persona non grata. Прощайте, мечты о кандидатской и докторской, о возможной стремительной карьере, известности и о сопутствующем всему этому благосостоянии. Его немного покачивало, ноги сделались мягкими. За всю его жизнь это был первый удар, и сразу такой сокрушительной силы. Нокдаун с открытием счета. Голова в прострации, мысли путаются, требуется время, чтобы успокоиться и как-то начать дышать. Первым движением души приближающейся к нему лаборантки было предложить помощь человеку с белым лицом, но, увидев, что тот слишком молод для нее, к тому же на нем дешевая одежда, обувь и простые часы, она, устыдившись собственной меркантильности, опустила глаза в пол и прошла мимо. Герман же вспомнил про кафе, находившееся этажом ниже, и повлекся туда.

 
                                           ***
 

Проводив взглядом аспиранта, Михаил Михайлович нахмурился и коротко мотнул головой, отгоняя нано частицу угрызения совести, пытающуюся пробиться в голову и заразить мозг. Это не помогло, и у Краснова испортилось настроение. Тут необходимо сообщить, что примерно неделю назад Краснова задержал после совещания проректор по безопасности. И между ними состоялся следующий разговор.

– Михалыч, есть деликатная просьба. Уверен, ты сможешь мне помочь, буду обязан.

– Да ладно! Чем могу – помогу, – Краснов считал полезным иметь в должниках бывшего генерал-лейтенанта ФСБ, имеющего связи и наделенного властью в такой щекотливой области. – Ставь задачу, Петрович!

– Это не задача, это просьба, но я прошу не от себя, – проректор закатил глаза к потолку и вздохнул. Для советского человека других объяснений и не нужно – сразу понятны и уровень, с которого спустилась просьба, и ответственность. – У тебя по факультету проходит такой аспирант – Талинский, у него в следующем году по плану защита кандидатской; так вот, надо, чтобы он снял свою диссертацию с рассмотрения. Сам снял. Прошу отнестись к этому вопросу со всей ответственностью, но действовать деликатно. Поговори с ним, как ты умеешь.

– Знаю я этого Талинского, он преподает у нас, а что с ним не так? Вроде нарушений с его стороны нет, работает хорошо. Во взятках не замечен, жалоб на него не помню, не пьет, в полицию не попадает. Чего-то нарушил по твоей линии, чего мне знать не положено?

– Вот, возьми, – вместо ответа Горовой протянул Краснову флешку с прикрученной биркой «Информация ограниченного пользования». – Завтра вернешь. Тут материалы его диссертации, предварительные. Посмотри – и сам все поймешь. Нам такие работы в отчетах не нужны, – и снова задрал зрачки к потолку.

– Трудновато это будет, но постараюсь, – Краснов убрал флешку в карман с некоторым облегчением. Если работа слабая, дискредитирует или что-то в таком роде, то это хоть какое-то основание. Смущало только то, что работа засекречена. Тут совсем другой механизм выдачи и хранения материалов, нужны соответствующие допуски, в том числе и у членов диссертационного совета. Такую работу проще пропустить, чем закрыть или перевести: хлопотно и могут возникнуть вопросы у соответствующих органов. Но раз включился проректор по безопасности, то, видимо, он поможет уладить эти моменты. Все равно нехорошо.

Когда Краснов ознакомился с текстом Талинского, вопросов стало еще больше. Работа была, без преувеличения, сильной и грамотной. Обычно люди защищаются для личных целей. Кому-то по должности положено быть кандидатом наук, кто-то значимость свою подчеркивает или статус, другой самооценку поднимает, а непосредственно наукой заниматься сейчас практически никто не хочет. Тем более за это и не платят.

Но только не в данном случае. Тут работал настоящий молодой ученый. Толковый, заинтересованный не в самой защите, но именно в деле, за которое взялся. Не сказать, что блестящий ученый, но способный. Такого человека просто нельзя зарубать, тем более в его диссертации особой крамолы не было. В целом материал получался очень патриотичным и современным, и линия особой миссии России ненавязчиво, но непрерывно проходила через все содержание. Выводы интересные, слегка не то чтоб острые, а неожиданные, но при этом аккуратные – догадайся сам, что называется. Тем не менее это совсем не повод для отказа, но он уже пообещал решить вопрос.

Друзья по университету, коллеги по научному сообществу и студенты иногда называли Краснова Атаманом, ему это льстило. За глаза его чаще называли «Хорьков» или «профессор Хорьков». Это было неприятно, но терпимо – в связи с тем, что имело под собой почву, поскольку свою родословную Краснов то ли вел, то ли вывел от Платона Николаевича Краснова, брата известного атамана Войска Донского Краснова, имеющего отношение к семье поэта Блока и бог еще знает к чему. Ученый народ считал так: если он действительно предок, то это заслуживает уважения в связи с дворянскими корнями, заслугами семьи и так далее, а если он не предок, то научная работа по обоснованию своего происхождения тем более заслуживает уважения. История, равно как и философия или политология, относится к той категории наук, которые не укладываются в привычную представителям точных наук схему: сбор данных – их систематизация – эксперимент – математическая модель – прогноз – корректировка после внедрения. Здесь нет необходимости и возможности подтверждать теоретические выводы практическими результатами. Эксперимента с достаточным объемом выборки нет, внедрение невозможно, математика на уровне подготовительной группы детского сада. Руки развязаны, остается только уловить направление руководящего ветра, встроиться в поток и лететь, пожиная в пути лавры, согласно штатному расписанию. Лучше всего, конечно, предугадать направление этого ветра и обосноваться в авангарде. В данном же случае Краснов немного поставил науку на службу себе в качестве хобби, и в этом не было ничего зазорного.

Чем спровоцирован остракизм Талинского, Краснов знать не мог и не хотел, но осознание несправедливости, творящейся его руками, все-таки вызывало угрызения совести. На склоне лет обязательно нужно считать себя порядочным человеком, но жизнь – череда компромиссов, главным образом с самим собой. Благо память стирает неприятные моменты, защищая мозг от психических болезней и комплексов. Можно, допустим, восстать и отказаться участвовать в этом фарсе, открыто защитить молодого аспиранта, исходя исключительно из собственной оценки ситуации. Лучше, заблуждаясь, не дать свершиться злу, поступить по чести, упасть на амбразуру, чем стать послушным орудием неведомых сил. Эффектно! Однако последствия такого шага могут оказаться роковыми для профессора глубоко пенсионного возраста. Талинского все равно снимут с защиты – не его руками, так чьими-то еще, но тогда самому Михаилу Михайловичу, скорее всего, придется уходить: команда поступила из очень высоких, если учесть до предела закатившиеся глаза проректора, сфер, а там разбираться не любят и прежние заслуги не учитывают. Место его очень скоро займет другой человек, даже можно догадаться, кто именно, а уж тот никакими угрызениями страдать не станет, к тому же он некомпетентен и понимает только деньги. Результатом его подвига, таким образом, станет крушение судьбы минимум двух человек, а то и более, и что полное ничтожество получит власть для умножения своего вреда обществу. Придется, как на войне, жертвовать солдатами ради победы в сражении. Скорее всего, не нужно подключаться к переводу Талинского в другой университет, по крайней мере, пока не прояснится, кто блокирует его защиту и почему. Видимо, это очень большие люди, намерения их не ясны, но последствия могут оказаться серьезными. Инициатива здесь неуместна. Это не подлость, это ответственность, хотя гаденькое чувство все-таки присутствует: знаменитый в первой половине прошлого века родственник – атаман Краснов – до конца боролся за свои идеалы и окончил жизнь в петле в Лефортове, но это был его выбор.

 
                                             2
 

Оглушенный новостью, Герман шагал по коридорам университета и отмечал, что ничего вокруг не поменялось. Преподаватели не спеша несли свои бумаги и папки. Быстро перемещались редкие студенты и студентки, озабоченно вглядываясь в номера аудиторий, доски объявлений и в преподавателей. Его персональная катастрофа осталась никем не замеченной. Только дождь за окном стал мерзким, костюм оказался промокшим, мятым и несвежим, а лицо потным и отталкивающим.

Июль в этом году выдался рекордно холодным и дождливым. Редкое солнце сменялось проливными дождями, и сейчас в кафе было сумрачно и пусто. Студенты в основном на каникулах, и народа с утра мало.

Кофе-машина, холодильник с пирожными и бутербродами, десяток никелированных круглых столиков и стульев – вот и все оборудование. Герман сделал заказ и сел в угол, привычно включив смартфон. Время 11:15, сообщений нет, Интернет не ловится, смена на кафедре начинается в 14 часов.

«Наверное, ничего ужасного не случилось, – неторопливо успокаивал он сам себя, двигая пальцем по экрану гаджета. – В самом деле, защититься ведь можно и в другом вузе. Потребуется время, конечно, и организационные мероприятия по переводу и прочее, но если Краснов действительно поможет, то реально и перевестись. Он хороший мужик, видно было, как переживал за меня. Слава богу, материал практически весь уже собран, осталось описать и проработать, а это вопрос времени. Хорошо, что все прояснилось до предзащиты, не придется проводить ее повторно. Нормально, прорвемся! С работы никто не гонит, до следующего лета отработаю, однако в будущем нужно будет искать новое место. Ладно, всему свое время». Отрывчатые мысли постепенно формировались в некий смутный предварительный план действий, который не обязательно воплощать немедленно. Есть время все обдумать. Чувство крушения всей жизни уходило, но на смену ему пришло чувство собственной несостоятельности, невезучести какой-то. Они с женой жили скромно, в квартире ее родителей. Преподавательский заработок невелик, но цель – ученая степень Германа – сплачивала молодых супругов, позволяя смиряться с временными неудобствами во имя неясного, но обязательно счастливого будущего.

Молодая официантка неслышно принесла чай и эклер и исчезла где-то за прилавком. Из приемника тихо звучала музыка. Есть, если честно, совсем не хотелось, и Талинский уперся бессмысленным взглядом в эклер, словно тот являлся виновником всего произошедшего. Мыслительный процесс остановился, перенастраиваясь, видимо, на прием пищи.

– Кофе латте, пожалуйста, – услышал он женский голос и поднял глаза. Это была та самая Лариса Николаевна, сменившая его у Краснова. – Гипнотизируете десерт? – весело обратилась она к Талинскому через зал. – Не против, если я к вам подсяду, Герман Сергеевич?

– Сделайте одолжение, – ответил он без энтузиазма. Вообще, он пришел сюда остыть и осмыслить произошедшее. Говорить ему совсем не хотелось.

– Михаил Михайлович рассказал мне про вас немного, – она уже садилась к нему за столик. – Вы уж извините, но у вас был такой потерянный вид, что я не смогла удержаться и спросила профессора о вас. Меня зовут Лариса Николаевна Вилкова, я президент и генеральный директор фонда «Открытая история», – она покопалась в сумочке и вынула визитку. – Вот. Наш фонд в настоящее время готовит серию изданий, посвященных периоду середины тридцатых годов прошлого века. Приоткрываем завесу тайны, так сказать.

– Полагаете, в нашей истории остались завесы и тайны? – Герман ощутил неприязнь к этой особе и какую-то неопределенную странность в ее лице.

– Я понимаю ваше раздражение. Наверное, неделикатно навязываться к вам со своими разговорами, особенно сейчас, – она задвинула полутемные очки к переносице. – Но не исключаю, что мы сможем наладить некое взаимовыгодное сотрудничество. Мне интересно то, чем вы занимаетесь в рамках своей диссертационной работы. Если вы сейчас не расположены говорить, то просто возьмите мою визитку и позвоните, когда появится время или будет интерес. Фонд поддерживает молодых историков, учреждает гранты; думаю, мы могли бы быть друг другу полезны. Такое вот неожиданное предложение.

– Вы в курсе моей работы? – Герман от удивления откусил сразу половину пирожного.

– В общих чертах. Михаил Михайлович сказал, что вы разрабатываете тему «Смена курса внешней и внутренней политики в СССР в 1934—1936 годах и связанные с ней перестановки во власти», как-то так.

– Практически дословно, – наконец-то проглотив, ответил он. – Что еще сообщил Михаил Михайлович?

– Ну, еще он сказал, что вы дотошный, въедливый, – она скосила глаза на остатки эклера со следами от зубов. – Историк со своим взглядом на события и, можно сказать, специфическим способом исторического анализа. С нетрадиционным подходом к оценке как известных, так и новых фактов, в том числе способностью из старых материалов создавать новые факты путем их перегруппировки, переосмысления, анализа и даже синтеза, что ли. Как Менделеев создавал свою периодическую таблицу и предсказывал неизвестные на тот момент элементы.

– Мудрено как-то. Но про Менделеева мне все равно понравилось.

– Так он говорил…

– Вы давно его знаете, Лариса Николаевна?

– Невежливо намекать женщине на возраст! Шучу. Давно. Лет, наверное, двадцать. Он был моим научным руководителем когда-то. Очень интересный человек и большой ученый. Так что относительно моего предложения? Подумаете? Сразу предупреждаю, Краснов не в курсе. Это я за его спиной, можно сказать, делаю вам спонтанное предложение, но если вы потребуете – я ему расскажу о нашем разговоре.

– Мне все равно, поступайте, как считаете верным. Раз уж речь зашла, посвятите меня в детали, что конкретно вы от меня ждете.

– Это так сразу не объяснишь. Вам доводилось когда-нибудь участвовать в создании альманахов или других сводных трудов?

– Никогда.

– Понятно. Тогда немного расскажу вам о принципах нашей работы. Мы – некоммерческое объединение, работающее на грантах и пожертвованиях. Обычно один грант – один проект. Мы получаем гранты и учреждаем гранты для наших исполнителей. В данном случае формируется рабочая группа под проект – создание серии изданий, предположительно три тома, посвященных личности Сталина в период тридцатых годов. Это фотодокументы, другие свидетельства о личности самого вождя и его окружения, события, анализ, последствия и так далее. Работа не бесплатная, можно даже сказать хорошо оплачиваемая, – Лариса Николаевна излагала уверенно, не торопясь, давая возможность собеседнику усвоить материал. – Мы ищем, тем не менее, энтузиастов, преданных делу, работоспособных с незамутненным идеологическими штампами взглядом. Что касается конкретики, она возникает в процессе работы и зависит от нарезанных конкретному исполнителю задач. Зависит от возможностей исполнителя, его таланта и способности выдерживать сроки при заданном качестве. Финансирование проектное, поэтапное, в соответствии с планом. У нас есть сайт, на котором можно найти выполненные нами проекты, узнать о фонде побольше. Адрес на визитке. Как-то так в общих чертах.

– НКО? Наслышан, тема популярная!

– Да, – Лариса Николаевна улыбнулась одними губами. – Но мы, разумеется, не призываем к свержению власти, не подстрекаем к цветным революциям и не финансируем мятежников. Нас никто не запрещал и не запретит. Мы формулируем альтернативную историю для тех, кто хочет разобраться в прошлом. Мы открываем историю для мыслящих людей. Это не опасно и не наказуемо. И вообще, нельзя все, что говорят по телевизору, принимать за чистую монету. Не мне вам объяснять, какое количество нюансов определяет конкретное политическое решение, но никогда не озвучивается в СМИ. Простые объяснения – это для народных масс, которые понимают только то, что могут потом объяснить сами. Издержки профессии. Впрочем, это не относится к теме нашего разговора.

– Вы меня заинтересовали, Лариса Николаевна. Мне импонирует ваша способность четко и сжато излагать свои мысли. Как-то даже непривычно слышать такую связную речь от женщины, извините. Теперь я доем эклер, допью чай и пойду на кафедру заниматься работой, за которую получаю зарплату. Через день-два я вам обязательно позвоню.

– Рада слышать! – она опять как-то криво улыбнулась. – Надеюсь, мы найдем общие точки соприкосновения и эта случайная встреча послужит прологом для длительного конструктивного сотрудничества. Спасибо за компанию! – Лариса Николаевна поднялась, промокнула салфеткой губы, скомкала окрасившуюся помадой бумажку и бросила ее в свой стакан. – Звоните, Герман Сергеевич, и не унывайте. Часто окончание чего-то хорошего – это начало чего-то лучшего.

 
                                         3
 

– Назначили предзащиту? – молодая жена Талинского встретила мужа у порога вопросом, который ее мучил весь день. – Я думала, ты позвонишь. Привет! Когда? Чего ты такой?

– Танюш, давай я умоюсь с дороги и все тебе расскажу. Не хочется на ходу. Привет!

– Как скажешь. Я тогда накрываю на стол, а ты умывайся и переодевайся. Что-то не нравится мне твой вид.

Супруги Талинские вместе с родителями Татьяны живут в двухкомнатной квартире в двадцати минутах ходьбы от станции метро «Красносельская» или «Сокольники».

«Хорошо, что мы живем дружно, – каждый раз подходя к подъезду, уговаривал себя Герман. – Старики не вмешиваются в нашу жизнь, живут сами по себе, как соседи. Странно это как-то выглядит, но так, безусловно, спокойнее. Приняли меня и ни одного дурного слова не сказали, можно сказать, как родного, – иронично усмехнулся он. – Не упрекают, хотя без нас, наверное, им было бы комфортнее. Может быть, скучнее. Нам бы без них точно жилось комфортнее и веселее. Они хорошие люди, терпеливые и понятливые, всем бы таких родственников».

 
                                           ***
 

– Тебе не кажется странным появление этой мистической Ларисы Николаевны? – глядя в потолок, спросила Татьяна, когда молодые уже лежали в своей комнате в постели. За ужином она терпеливо выслушала мужа, поддержала его там, где он нуждался в поддержке, успокоила тогда, когда он сомневался. – Тебе зарубают защиту, и вдруг, как спасение, – она, да еще с предложением. Если это совпадение, то удивительное. Какое-то детективное совпадение. Невероятное. Почему-то в моей жизни так никогда не бывает, может быть, у молодых ученых все по-другому, а?

– Кто ж их знает, этих ученых? Вот Краснов, например. К молодым ученым его трудно отнести, мягко говоря, но живет небедно, это видно. Ездит на «ауди», часы дорогие носит и очки желтого металла. Крутит, наверное, что-то или пишет кому-то за деньги. Зарплаты у преподавателей скромные, а он не тужит. Что за дела у него с этой дамой? Точно, какие-то дела есть. Не удивлюсь, если Краснов ее ко мне и подослал. А впрочем, какая разница? Она же не банк грабить меня вербует. Думаешь, соглашаться?

– Я не знаю. Зайди на их сайт, разберись, что это за фонд такой. Я поддержу любое твое решение, кроме романтических связей с этой Ларисой. Она симпатичная?

– Смешная ты! Как-то я не посмотрел на нее с этой стороны. Она старая, отвратительная, и от нее пахнет чесноком, – усмехнулся Герман. – Но обязательно при встрече обращу на нее дополнительное внимание и потом расскажу тебе. Спокойной ночи, родная!

– Спокойной ночи, дорогой!

«Таньке надо выспаться, ей рано вставать на работу, трудится пчелка моя, – Герман крутился в постели не в силах заставить себя спать. – Пойду на кухню, чтоб не мешать». Он тихонько выскользнул из комнаты и затворил за собой дверь.

В доме все спали, всем завтра рано вставать, и только ему некуда спешить. Обычно он засиживался до глубокой ночи, работая над диссертацией, пропадал в компьютере с головой, обкладывался книгами, распечатывал отдельные разделы, черкал и дописывал. В целом работа в значительной степени выполнена, но постоянно хотелось что-то дополнить или переписать. Возникали новые идеи, требующие отражения в тексте. Он мечтал создать самостоятельную монографию, диссертацию, которую захотят читать как литературу, которая не только станет событием в научном мире, но и заинтересует обывателя, а заодно послужит основой для будущей докторской работы. Герман писал для себя, получая удовольствие от результата или огорчаясь, когда что-то не шло.

Он с некоторых пор вывел правило: в сфере творчества успешной может быть только работа, изначально не нацеленная на коммерческий успех. И не важно, что именно создает творец: книгу, картину, музыку, стихи или фильм. Стремление к идеальному произведению, совершенному по замыслу и исполнению, где все отвечает лично твоим ценностям и восприятию, где ты честен по отношению к себе, где ты и объективен, и субъективен, и не стараешься понравиться кому-то. Когда ты не думаешь о цензуре или о своих скромных способностях, когда ты сам себе устанавливаешь планку и сам ее достигаешь. Только такой подход, по его мнению, достоин того, чтобы браться за дело.

Если же автор, наоборот, заранее предвидит реакцию аудитории, учитывает требования рынка, интересы дистрибуции, математически точно вычисляет свои аллегории, он убивает душу своего произведения, теряет именно то неуловимое, что заставляет людей сопереживать и в итоге добивается прямо противоположного результата – его работа не интересна.

Смотришь, допустим, кино, и в одной из сцен вдруг появляется белый бумажный мотылек, неестественно летающий между говорящими и явно отвлекающий собеседников в этой сцене. Летает он себе, то появляясь в кадре, то исчезая, потом – хлоп! – мотылька вбивают в пыльный лист раскрытого уголовного дела. И пауза. Это автор дает зрителю время переварить предъявленную аллегорию, намекает на что-то. Подумаешь – к чему бы этот мотылек и на что это он такое намекает? Ведь не просто так! Совершенно непонятно, или я тупой, или мотылек как-то неорганично летал. Не могу догадаться, ну не летают мотыльки в густом табачном дыму по своей воле. Подумаешь несколько секунд, а кино дальше крутится, и решишь: да ну его в баню, этого мотылька, а заодно и фильм, да и автора этого заумного с его аллегориями, сыт я ими по горло уже. А вот в другом фильме – белый газовый шарф развевается, то на шее героини, то сам по себе. Сразу понятно, что аллегория очередная, авторский почерк уже угадывается, а что означает – не ясно, но совершенно понятно, что дальше смотреть не стоит: замучает аллегориями. Получается, огромные народные деньги освоены, а результата, кроме личного обогащения режиссера, его родственников и съемочной группы, нет. Лучше бы на хоспис какой-нибудь потратили.

На книжных развалах можно найти горы, а то и целые горные хребты книг в духе соцреализма, написанных когда-то по заказу партии. Встречаются нередко и известные талантливые писатели, но сами книги читать-перечитывать желания нет и никогда не возникнет. Аналогично стихи или музыка.

Герман же, искренне руководствуясь данным правилом, вкладывал всю душу в свою работу, но все-таки в итоге рассчитывал подарить ее людям. Где-то в уголочке его души жила вера в успешность созданного произведения. Конечно, он не отказался бы от признания и известности. А если бы за это еще и заплатили, то было бы совсем хорошо. Хотя в общем-то это совсем не главное. И вдруг ситуация поменялась – стало непонятно, зачем делать то, что никто не увидит и не оценит?

Наверное, он мог бы найти место, где больше платят, и обеспечивать свою маленькую семью. Возил бы Танюшку на теплые моря, ввязался бы в ипотеку, купил машину. Она молодая привлекательная женщина, осенью только двадцать пять будет, и, конечно, хочет жить в достатке, иметь красивые вещи, маникюр и педикюр, знакомого парикмахера и хвастаться перед подругами, но она посвятила свою жизнь Герману, считает его талантливым и предана его замыслам. Работает сменами по двенадцать часов в химчистке на приемке-выдаче, как старушка, и не ропщет, ждет обещанного мужем результата. Не пилит, ни на что не намекает, гордится им и всячески поддерживает. Хотелось, конечно, для нее сделать что-то приятное или заработать на что-то приятное.