Текст книги "Катастрофа"

Снегирев повернулся к окну, обдумывая продолжение выговора. Ситуация оказалась совсем не простой. Краюхин его похвалил за инициативу подопечного на совещании, когда тот внес идею про патриаршество, считая, что это была их совместная инициатива. Хотя и отругал за то, что они не поставили его в известность. Виктор Васильевич точно знал о намерении Юрия Николаевича уйти на пенсию в начале следующего года и надеялся занять его место директора Управления «Н». То есть разумная инициатива выглядела своевременной, но подготовленной недолжным образом. В то же время Талинский определенно попытался выйти из-под контроля, и его обязательно следовало осадить. Но, учитывая его назначение руководителем исторической секции и возникающее в этой связи двойное подчинение – ему, Снегиреву, и начальнику проекта «Феникс», следовало осаживать аккуратно. Непростой оказался парень, с секретом. По имеющейся информации, он неплохо справляется с отделением, перестраивает работу, старается, нареканий пока нет. Виктор Васильевич продолжал:

– Мы работаем в системе, и самодеятельность недопустима, я об этом тебе сто раз повторял и предупреждал о серьезных последствиях. Припоминаешь?

Герман понял, что пропал. Поддавшись в Сочи какой-то безумной эйфории, он на некоторое время перестал себя контролировать. Увлеченный интуитивным порывом, нахлынувшим вдруг вдохновением, он отважился наконец-то сорвать джекпот и найти свое собственное место в процессе. Теперь, судя по всему, процесс обойдется без него. Доигрался. Он четко представил рыдания Тани, когда сообщает ей о своем увольнении, о том, что ипотеку они выплачивать не смогут, что работы у него нет. Вспомнил про хранящийся дома пистолет. Про месть бывшего куратора. Они должны будут вернуться в прежнюю нищую жизнь, где Тане придется работать, где опять будут насмешки тестя, ощущение собственной несостоятельности и пустоты впереди. Катастрофа стремительно и зримо надвигалась, подобно километровой океанской волне, срезающей небоскребы Манхэттена из заграничного фильма про гибель всего вокруг. Ему казалось, что он сейчас потеряет сознание и упадет от ужаса, парализовавшего его. Голова разрывалась, пульс зашкаливал. Он глубоко вздохнул, желая хоть как-то устоять.

– Мне, разумеется, известна суть твоих предложений, – доносилось до него. – Все это, конечно, спорно, но некоторый интерес представляет. Да. Будем прорабатывать.

Снегирев повернулся к Герману и увидел его белое, остановившееся в странной гримасе лицо.

– Вижу, ты все правильно понимаешь. Я пока не знаю, какие указания относительно тебя могут поступить, постараюсь тебя прикрыть на свой страх и риск. Надеюсь, ты осознаешь, как я рискую! Однако имей в виду – следующий подобный демарш будет последним. Больше я не смогу защищать тебя. Вопросы? Нет? Свободен!

На ватных ногах Герман дошел до туалета и, припав к крану, стал жадно пить воду. Потом умылся и посмотрел на себя в зеркало.

– Похоже, тебе повезло, – одними губами проговорил он, разглядывая свое мокрое лицо. – Все должно было закончиться прямо сейчас, но не закончилось, и ты остаешься. Пока остаешься, – он усмехнулся какой-то иезуитской улыбочкой. – Добро пожаловать в высшую лигу, приятель! Здесь нервным и сомневающимся делать нечего, здесь выдерживают только железные люди – без страха, упрека и прочих атавизмов.

Служебный «мерседес» медленно толкался в тягучей пробке по направлению к офису. Герман попросил водителя сделать музыку громче и закрыл глаза, прислонив голову к стеклу дверцы. Нужно отдышаться. Да, он только что стоял на краю пропасти, но судьба снова отвела его от гибели. Его мелко трясло изнутри. «Странно себя повел Снегирев, – лихорадочно анализировал Талинский полученный выговор. – По всем правилам организации он обязан был меня уволить или объявить замечание или выговор в приказе. Только назначили человека, а он выпячивается, задвигая и подставляя непосредственное руководство. Обязан был наказать, да не захотел или не смог. Почему? Потому что я стал особым уполномоченным по подготовке заговора. Даже его самого не пригласили на второй день. Или не доверяют, или он в руководстве и специально не светится при двойнике. Влип я, влип – не вырваться! Неужели затевается переворот? Вот так вот за государственные деньги, внутри ФСБ, у всех под носом, прикрываясь необходимостью изменений и нарастающим недовольством простых людей? – Его лоб покрыла испарина. Герман заерзал на сиденье, понизил температуру климат-контроля и попросил водителя убавить музыку. – Занесло же меня! Почему я-то? Сам хотел! Шанс искал продвинуться и нашел. Ну, допустим. Давай разберем варианты.

Первый вариант: переворот удается, что дальше? Назначение министром? Как бы не так – ничего! Меня возвращают на прежнее место, должности наверху занимают те, кому положено. Я ведь играю «втемную», следовательно, ничего не понимаю, отработал – получи премию и отдыхай. Отыграл свою роль – и свободен. Однако если они заподозрят, что понимаю, то лучше меня списать с корабля. Без премий и почетных грамот. Чтоб не орал: «Царь-то ненастоящий!» Уволить или еще дальше? Сам бы как поступил? То-то же! В таком случае стоит ли разбираться, понимаю я что-то или нет? Незачем разбираться. Дешевле избавиться без проволочек. Это был удачный вариант с отвратительным исходом.

Второй вариант заведомо неудачный, если заговор провалился – тогда всех под нож. Два варианта, исход один. Неужели всё? А как же Таня, наш ребенок, родители, квартира? Это невозможно, Господи, не дай в растрату! Это же невозможно!»

Он заходил в кабинет с разрывающейся головой, не вмещающей уже все переживания и страхи. Евгения Викторовна вместо приветствия спросила:

– Вы хорошо себя чувствуете, Герман Сергеевич, может быть врача?

Герман посмотрел сквозь нее, словно не расслышав, переспросил:

– Что вы сказали?

– На вас лица нет! Разрешите, я вызову врача из нашего медпункта? Три минуты.

– Нет-нет, не нужно, я в порядке. Давление что-то, наверное. Прошу вас в течение часа не соединять меня ни с кем и никого ко мне не пускать. Принесите кофе и пришедшие документы. Спасибо.

Он медленно опустился в кресло и сжал виски руками. Неверные, жгучие слезы отчаяния и горя засвербили в уголках глаз, готовые сорваться и прочертить на щеках нелепые, предательские полоски. Вошла Лобанова, он отвернулся, указав рукой, куда поставить чашку и положить бумаги. По самым оптимистическим расчетам жить ему оставалось до конца следующего года, когда завершится так называемая подготовительная работа. Если очень повезет, до марта восемнадцатого. Герман промокнул салфеткой глаза. Нужно работать, время еще есть, и все может поменяться. Полтора года – это все-таки не завтра. Он пододвинул к себе очередную стопку корреспонденции и постарался углубиться в смысл документов. Читал, прикреплял квадратики резолюций, подписывал приказы и распоряжения по отделению. Попала пара отпусков, сравнил с графиком в компьютере – совпало – подписал. Бумаги, бумаги, бумаги. Письма, материалы, приказы по институту. Он смог на время отключиться от тяжелых мыслей и успокоиться.

Зазвонил телефон. Должно быть, час уже прошел.

– Герман Сергеевич, к вам Ольга Александровна просится. Соединить или пусть зайдет? Или завтра?

– Что у нее?

– Платежный баланс на подпись и какие-то срочные счета.

– Пусть зайдет через пять минут.

Талинский привел себя в порядок, растянул губы в идиотской тренировочной улыбке и постарался придать себе бодрости. Последний раз они виделись в Сочи, причем на Ольге вообще ничего не было, и теперь ему представилось, что она так же и войдет. Он усмехнулся, и в этот момент в дверь постучали, и появилась Волкова.

На ней было легкое, даже легкомысленное, платье, подчеркивающее все замечательные особенности ее телосложения. Яркие черные глаза источали соблазн и уверенность в своей неотразимости. Оглядев ее, он словно сбросил груз проблем и на мгновенье увидел яркую и приятную сторону жизни. «Эх! – подумал Герман. – Все равно ж помирать скоро. Собрать бы напоследок все радости оставшегося периода, чтобы не было так обидно!»

Окутанный облаком ее ароматов, Герман подписывал предлагаемые Ольгой документы. «Это что?.. Почему такая цифра?.. В бюджете так?» – задавал он вопросы, на которые она давала подробные разъяснения. Сегодня ни намека на кокетство и никаких пикантных поз. Герман начал уже расстраиваться, когда после получения последней визы Волкова сказала:

– Есть еще один вопрос, Герман Сергеевич. Не могли бы вы составить мне компанию на одном мероприятии. Это друзья моих друзей по прежней работе, которые работают на телевидении. Короче, открывается новый канал вещания на зарубежную аудиторию. Спутниковый. Это мероприятие – открытие канала. Меня ребята позвали – как частное лицо, конечно. Имею два приглашения, но взять с собой мне некого, а одной идти совсем неудобно. Вот если вы согласились бы сопроводить меня хотя бы на часок, я была бы вам очень обязана.

– Мы с вами непубличные люди, Ольга Александровна, нам это ни к чему.

– Я же говорю, приглашение на частных лиц. Нас не будут регистрировать, снимать, показывать по телевизору, не будут писать про нас в глянце. Наверное, вы не были на таких тусовках раньше. Весь интерес будет прикован к звездам, а их будет много. До нас с вами никому не будет дела, поверьте мне, и ни один бесценный кадр и ни одна бесценная минута эфирного времени на нас потрачена не будет.

– Ха! – усмехнулся Герман. – В чем же тогда интерес посещения таких мест? Поесть и попить?

– Напрасно смеетесь, – Ольга встряхнула гривой волос и установила локти на столе, обнажив запястья в браслетах. – Там очень качественная и дорогая еда. Многие туда только есть и ходят. Ужинают. Вообще, там будет очень интересно. Живая музыка – очень известные исполнители. Какие-то выступления еще. Программу мне показывали. Если вам интересно, вы сможете пообщаться лично с ведущими телеканалов, знаменитыми тележурналистами. Я организую, если захотите, там же куча моих знакомых работает. Сможете познакомиться с пишущей прессой из печатных и интернет-изданий. Будут иностранцы. Это большая тусовка знаменитостей медийной сферы. Люди, которые формирую общественное мнение. Честное слово – не пожалеете.

– Абсолютно инкогнито?

– Гарантирую.

– Когда будет мероприятие и где? Могу я подумать?

– Мероприятие проводится в комплексе «РИА Новостей», которые сейчас переименовали. Находится недалеко от Парка культуры, на Садовом. Во вторник следующей недели. Ответить желательно в пятницу.

– Договорились, Ольга Александровна, в пятницу сообщу.

«Ну что ж, почему бы не потусить среди звезд? – думал Герман, разглядывая высокую ладную фигуру уходящей девушки. – В конце концов, и развлекаться надо иногда, жизнь еще не кончилась. Тем более там у нас не будет возможности уединиться, и я больше не повторю той ужасной ошибки».

Талинский заметил, что Ольга как-то особенно действует на его сознание. Он словно теряет волю и полностью поддается ее сексуальному обаянию. При этом беды и печали неизменно отступают, и приходит уверенность в везении, собственной силе и удаче. Наступает опьянение сродни наркотическому. От этого наваждения очень трудно отказаться, тем более оно сопровождается безумно приятной близостью, когда даже мимолетное прикосновение вызывает приятную волну во всем теле. Определенно, если бы ее не было в его жизни, он давно бы пал духом, потерял веру в свою удачу. Однако когда Ольга исчезает из поля зрения, сразу приходят тяжелые похмельные страдания, переходящие в болезненное духовное самоистязание. Талинский представил преданные и беззащитные глаза Тани, загрустил и сделался себе противен до тошноты.

 
                                         11
 

Тропическая погода установилась к выходным середины июля. Жара за тридцать сменялась вдруг штормовыми ливнями, после которых возвращался влажный изнурительный зной. Суббота. Молодые встали сегодня позже обычного, быстро собрались и ехали теперь по Щелковскому шоссе в направлении области. Герман приоткрыл окно со своей стороны и жадно вдыхал еще относительно прохладный и свежий утренний воздух. Хотелось доехать до монастыря после пика утренних пробок в сторону области. Оружие, незаметно для Тани, он засунул под свое сиденье, соображая на ходу, как он сможет его быстро выхватить при необходимости. Предупреждение бывшего куратора преследовало Германа, пугало его. Но чем дальше они удалялись от МКАД, тем спокойнее он становился – «хвоста» не было, он проверил.

– Как-то ты необычно сегодня едешь, любимый, то быстрее, то медленнее, то левее, то правее. Меня укачивает, я же в положении. Тошнить начинает. Есть причина или мне показалось? – оторвавшись на мгновение от смартфона цвета «розовое золото» спросила Таня.

– Диагностирую я. Мне кажется, что машину ведет вбок. Не могу определить. То вроде ведет, то нормально. То ли влево, то ли наоборот. Все, больше проверять не буду, заеду во вторник после работы на автосервис. Пусть профессионалы посмотрят по гарантии.

– Туда записываться нужно, – усомнилась Таня.

– Мне не надо, примут. Ты из телефона уже двадцать минут не вылезаешь? Что там у тебя такого важного?

– Очень важное! Нужно «лайки» проставить на фотографии, я уже два дня не заходила. И Юлёчик мне написала тут, хочу ответить.

– Хорошо, занимайся.

Девочка снова уткнулась в экран, что-то там листая, раздвигая пальцами и периодически поднося смартфон к носу Германа со словами: «Ничего себе! Смотри, это они в Праге. Красиво, да?»

Он все-таки дал согласие Ольге на посещения мероприятия, следовательно, нужно было что-то придумать для Тани на вечер вторника. Пусть будет ремонт автомобиля. Сначала собирался категорически отказаться, но потом решил использовать возможность познакомиться с представителями прессы и, если получится, набрать визиток. Визитки – это самое главное! У него появилась идея. Он рассудил так. До наступления, в прямом смысле deadline, остается полтора года. За это время он закроет вопрос с ипотекой, то есть обеспечит семью, Таню и ребенка, жильем, выплатит кредит за машину.

Он все рассчитал – при нынешнем уровне дохода должен успеть. Потом, в зависимости от ситуации, возможен такой выход: либо сообщить в прессу информацию о готовящемся перевороте, либо собрать пресс-конференцию. «Придать огласке планы мятежников, сорвать переворот, вывести себя из-под удара и, если повезет, заработать очки перед нынешней властью», – от этих мыслей все внутри его холодело и тряслось. Он вовсе не авантюрист, не искатель приключений и никогда не собирался жить такой жизнью.

«Второй вариант – имея контакты зарубежных журналистов, выехать в Европу и через западную прессу проделать то же самое. Потом, если придется, попросить политического убежища. Бред какой-то. Кино! Постой, – оборвал он сам себя, – что там у Вилковой на очках ее идиотских отразилось на первом собеседовании? „Феникс“ по-английски отразилась. Зачем по-английски? Зачем? Постой. Постой! Фонд альтернативной истории, НКО. А не работаете ли вы за западную разведку, господа? Кто еще в здравом уме может планировать переворот в России? Кто, кроме США? Некому больше. Нет, тут уже не реформы, тут все признаки масштабного предательства!»

– Оказывается, все деньги на раскрутку он получал от своего отца, который работал. Представляешь? – Таня уже несколько минут увлеченно рассказывала что-то из телевизора. – Потом у него появились поклонники, алкоголь, наркотики. Короче, потом он решил, что слишком много отдает отцу, который был его продюсером. Ну, как обычно у этих ничтожеств и происходит!

«Второй вариант, конечно, самый крайний, – размышлял дальше Герман. – И малопочтенный, но по принятой присяге кара падает и на родственников, а этого допустить нельзя. Мне не оставили выбора. К тому же где-то, возможно, бродит, нанятый Дмитриевым мститель. Выходит, что эмиграция – самый лучший вариант. Какая эмиграция? У меня даже заграничного паспорта нет! Господи Боже! Как же меня угораздило влезть в эту кашу? Что теперь со мной будет? Бежать, бежать, бежать, уползать, раствориться. Унизительно и противно! А чем там заниматься, за границей? Продавать секреты Родины, пока будут платить? Так и платить не будут, если узнают, кто сорвал их планы. Еще и должен останешься. Труба дело! Одна дорога – в Австралию, затеряться в пустыне, закопаться, „скончаться, сном забыться, уснуть и видеть сны“. Никогда больше наяву не увидеть храм Вознесения Господня в Коломенском, всю жизнь страдать от ностальгии и умереть с клеймом изменника Родины, с одной стороны, и изменника Запада – с другой? Тогда незачем жить. Только ради Тани, которой тоже немного изменял, и ради ребенка, которого не очень-то и хотел. Поганая жизнь».

– Самое интересное, что он гордится тем, что несколько месяцев провел в сумасшедшем доме. Причем полностью не вылечился, то есть его не знают от чего лечить. Представляешь? Дорогой, ты меня слушаешь? Тебе интересно?

Герман глубоко вздохнул и сказал:

– Очень интересно. Милая, смотри поворот на Авдотьино, чтобы не проехать. Скоро должен быть. Как переедем реку Ворю, так и поворот.

– Смотрю уже, – счастливо улыбнулась Танечка. От переполнявшего веселого возбуждения ее язык работал без остановки. – Мне так хорошо, Гера, будто душа предчувствует радость очищения. Старинные храмы, живая история, святые, исторические места. Ты ощущаешь душевный подъем от приближающегося момента исповеди и отпущения грехов? Ощущаешь, нет? Хотя какие у тебя грехи! Работаешь круглые сутки и спишь, любишь только меня и Сталина, не прелюбодействуешь, не убиваешь, не обманываешь, не воруешь. Не то что я. Веришь? – даже немного боюсь в храм заходить, если честно. Стыдно как-то. Веду гламурный, праздный образ жизни. Не работаю, в церковь не хожу, хотя время есть, смотрю дурацкие наши сериалы и шоу. Разлагаюсь морально. Думаю только о маникюре, спа-процедурах и фитнесе.

– Продлим.

– Жуть! Ты не знаешь, беременных причащают? Спросишь? Обязательно нужно мне все грехи отпустить. Если отпустят, завяжу грешить. Ей-богу. Я не ела сегодня и не пила, а про мое положение можно ведь и не говорить, справки же из женской консультации, официального подтверждения, нет еще. Так спросишь? Герман, ты заснул?

– Спрошу обязательно. Что там Юлька-то пишет?

– Сейчас, открою. Вот. Юлька пишет, что в Израиль собирается, у нее там знакомая семья живет, приглашают. Нам бы тоже не мешало съездить.

– Ты же знаешь, я не могу сейчас. И паспорта у меня нет. Нам не разрешают за границу. Международное наше положение не позволяет.

– Жалко! А у меня паспорт есть. Смотри, какие фотки со Средиземного моря. Вот их дом. А вот, ты будешь смеяться…

Проехали указатель «р. Воря», сразу за синим указателем «Авдотьино» Герман круто повернул направо на узкую дорогу. Оставалось совсем немного до места назначения.

Трасса сузилась до двух полос, ее тесно, как скалы, обступили высокие прямые ели и сосны. Несколько минут – и в просвете, над дорогой на горке, показалась высокая белая колокольня монастыря. Ее золотой купол с крестом горели на солнце, оттеняя бездонное, в белоснежных облаках, небо.

– Смотри! – ахнула молодая женщина и схватила Германа за руку. – Смотри, какое великолепие!

Они поднялись на горку и сразу попали на парковочную площадку возле монастырской стены с зелеными, сдвижными, как на автобазе, воротами.

Вблизи колокольня казалась очень высокой. Ее величественность подчеркивала белизна, кокетливо разбавленная зелеными водосточными трубами сверху донизу. Молодые вошли на территорию монастыря и остановились на небольшой площади.

– Вот это, – Герман указал на большой белый храм. – храм Христа Спасителя. Строительство началось в 1835 году и продолжалось семь лет. Я в Интернете посмотрел. Теперь восстанавливается после революционных и советских времен. Так, а вот там, правее – видишь? Всехсвятская церковь.

– Заброшенная какая.

– Реставрация уже ведется. До недавнего времени она находилась на территории психдиспансера, занимавшего несколько монастырских зданий.

– Психи в монастыре?

– Еще и туберкулезники, – Герман задумался, пытаясь найти некий символизм в таком соседстве. – Наверняка сплошные бывшие зеки. Где ж им еще поправляться, как не на святых местах-то. Даже коммунисты понимали целебность здешнего микроклимата.

Они медленно, держась за руки, обходили территорию. Начали они с Императорской аллеи. История многострадального русского народа, апофеоз, падение и сегодняшнее возрождение его веры впитала земля этих мест. Герман рассказывал Тане то, что успел прочитать про Николо-Берлюковскую пустынь, а она постоянно ахала и жалась к нему, не в силах выразить охватившего ее восторга. Редкие посетители с фотоаппаратами оглядывали молодую пару и улыбались, как единомышленники. Покой и благодать, восторг и благодарность объединяли молодых супругов. Словно древние стены отделили их от мира праздных хлопот, подлостей и страхов, пустых устремлений.

После трех часов дня на небо набежали тучи.

– Дождь обещали сегодня к вечеру, – сообщила Таня, заглядывая Герману в глаза, – оранжевый уровень опасности.

– Да? – он посмотрел вверх и увидел движущиеся в деревьях тучи, раскачивающиеся верхушки высоченных сосен. Земля словно качнулась, и он оступился. – Голова закружилась! Тошнит. Знаешь Танюша, мне не помешал бы сеанс экзорцизма.

– Не говори глупостей, – оборвала его супруга, не знавшая значения слова.

Они обошли территорию и вернулись к началу пути.

– Зайдем? – спросила она.

– Обязательно. Я крестик не надел. Забыл.

– Ничего страшного.

Они поднялись на белое крылечко и отворили дверь. Прямо над проходом, на лесах, сидел на корточках человек в комбинезоне и колдовал над полукруглым углублением в стене поверх дверного проема. Герман узнал Маслова. Тот увидел Германа, коротко кивнул, помедлил и, отложив инструмент, начал потихоньку спускаться.

– Здравствуйте, Герман Сергеевич. Здравствуйте, – галантно поклонился он Тане.

– Познакомьтесь. Таня – моя жена. Виктор Владимирович – мой коллега по работе.

– Признаться, не ожидал, что вы приедете, – Маслов приветливо улыбнулся. – Молодцы. Если хотите, я могу сделать короткий перерыв, рассказать вам что-нибудь об этом месте.

– Не нужно. Я начитался заранее. Таня, погуляй по церкви, пожалуйста, свечи поставь, записки напиши, а мы с Виктором Владимировичем поболтаем на улице.

– Ага, – ответила старательная и заботливая молодая женщина.

Мужчины вышли и уселись на лавке в тени дерева.

– Дождь, видимо, будет, парит. Вы на машине? – начал разговор Маслов. В его голосе и жестах не просматривалось ни малейшего желания угодить. Обычная вежливость хозяина и некоторая снисходительность к гораздо более молодому, но все-таки руководителю.

– Да. Мы погуляли уже, посмотрели. Хорошо у вас, – Герман вдруг загрустил. – Спокойно, аж плакать хочется. Следующую жизнь обязательно проведу здесь с самого рождения и до смерти. Желательно деревом. А может быть, и в этой жизни… Уволюсь, к чертовой матери, и попрошусь в монахи. Похлопочете за меня?

– Почему бы и нет. Трудники нам нужны.

– Это хорошо. Только никому, ладно?

Маслов промолчал, только печально улыбнулся. Он чувствовал внутренний разлад молодого коллеги, но не знал чем ему помочь.

– Наверное, это очень хорошо – восстанавливать храм! Есть в этом нечто подвижническое. Да?

– По поводу подвижничества не знаю, не думал. Наверное. Хотя я работаю больше для себя. Когда возвращаешь утраченные лики, росписи… Как бы вам объяснить… Становишься светлее, что ли, изнутри. Работая, я прикасаюсь к вечному, к божественному в самом прямом смысле. Каждое движение кистью или скребком отдается во мне духовным экстазом. Понимаете, я не только наношу кисточкой краски, но и стираю той же кисточкой грязь со своей души. Очень хочется жить в гармонии с собой, со своей совестью. А для этого необходимо постоянно действием очищать себя.

– Самосовершенствование?

– Вовсе нет. Это так называемая «духовная брань». Постоянная битва за свою душу. Соблазны искушают нас каждую минуту, только расслабишься – и попался: ты уже другой человек. Глазом не успеешь моргнуть, как начнешь топтать людей, грабить их, объясняя себе высшими целями или ничего уже не объясняя. Иногда люди перестают себе объяснять мотивы своих поступков, потому что некому уже объяснять. Внутренний арбитр может умереть. Это совесть, без которой существовать гораздо спокойнее, которая мешает сытому животному счастью. Трудно постоянно ставить себя перед выбором, но однажды выбрав, на чьей ты стороне, почти невозможно поменять выбранную сторону. Конечно, хочется так прожить жизнь, чтобы оставить чистыми руки, – он стер с ладоней присохшие куски раствора и ласково посмотрел Герману в глаза. – Трудно, но можно. Тем более когда подумаешь, что вот, через сто, а то и двести лет новые люди придут сюда и увидят результаты моей работы, пусть даже не зная моего имени, – сердце заходится от счастья. Да, я счастлив, что мне доверили. Возможно, кого-то моя работа сделает хоть на грамм чище, поможет избежать грехов. Меня точно сделает чище. Я верю, что такое возможно, и это лучшая плата.

Виктор Владимирович мечтательно посмотрел вдаль. Мелкий теплый дождь редко забарабанил по листьям дерева, солнце скрылось.

– Надеюсь, теперь вы понимаете, что нельзя меня лишать этого. Невозможно.

– Понимаю. Вы счастливы?

– Наверное, счастлив.

На колокольне зазвонили колокола.

– Половина четвертого. Не заскучает ваша супруга? Пойдемте проведаем ее.

Они поднялись разом, как друзья, и пошли в храм.

– Вот уже почти заканчиваем, – продолжал говорить Маслов, время от времени указывая рукой. – Совсем немного осталось. Правда, красиво?

Герман рассмотрел теперь помещение изнутри. Белые, без росписи, стены, иконостас с пустующими местами по бокам для будущих икон. Новый гранитный, с крупными цветными узорами пол. Новые яркие иконы.

– Иконы мы заказываем в лавре, не все еще готовы. Вот посмотрите, Герман Сергеевич, – он потянул Германа вправо от входа. – Икона «Лобзание Иисуса Христа Иудой». К несчастью, подлинная икона давно утрачена, это список с нее, сделанный лет сто назад. Вот эта икона хранилась у одной жительницы села, и она нам ее передала, чтоб сын не пропил. Удивительно.

– Виктор Владимирович, помните, я просил встречи с настоятелем? – стыдливо напомнил Талинский. – Поможете?

– В другой раз. Настоятель уехал сегодня. Будет или нет – никто не знает. Давайте в другой раз. О, ваша супруга, – заметил он Таню. – Очень приятная девушка. Повезло вам с ней, поверьте мне на слово, как художнику. У нее очень хорошее лицо, с таких иконы писать можно.

Таня, прикрытая платком, казалось, совсем не заметила отсутствие мужа. Она шепотом сосредоточенно молилась, ставила свечи, крестилась и кланялась. Проделывала все серьезно, не обращая внимания на экскурсию, шумевшую рядом.

В четыре часа снова пробили колокола, и началось богослужение. Из громкоговорителей, развешанных снаружи на решетках окон храма Христа Спасителя, послышались пение и речитатив молитв.

Мужчины тепло простились, крепко пожали друг другу руки.

– Танюша, давай с исповедями погодим. Служба началась, да и настоятель отъехал. Хорошо?

– Конечно, – ответила притихшая женщина. – Мне и так хорошо.

Мелкий моросящий дождь усиливался, настроение Германа окончательно испортилось. Он осознал появление глубокой трещины, вдруг отчетливо разделившей надвое его сознание.

 
                                         12
 

На обратном пути Таня и Герман почти не говорили. Каждый по-своему переживал полученные впечатления. Таня анализировала ощущение небывалого умиротворения, полного единения духа, тела и того микроскопического зародыша, живущего уже в ней. Она решила для здоровья будущего ребенка поменьше смотреть телевизор и чаще бывать в храме, поскольку ее внутренняя благодать обязательно передастся и плоду. Еще она думала о постах и как это делают женщины в положении. Крестить ребенка они обязательно приедут сюда, в Николо-Берлюковскую пустынь. Есть что-то в этом месте по-настоящему волшебное, чудотворное и благодатное, подобное желанию припасть к источнику чистой прохладной воды в жаркий день, что заставляет снова и снова возвращаться к этим стенам. Она с нежностью поглядывала на мужа, удивляясь, откуда он узнал про монастырь, и мысленно благодаря за поездку и свои эмоции.

«С каких пор счастливые, хорошие люди стали делать тебя несчастным? – завелся тем временем внутренний диалог в голове Германа. – Оттого ли, что ты сам плохой? Что за детский сад – хороший, плохой? Не бывает хороших и плохих. Есть те, кто поступает плохо и кто поступает хорошо в зависимости от обстоятельств и понимания хорошего и плохого. Чепуха какая-то. Почему же мне тогда так тошно? Год назад я был счастлив. Удивительное, прекрасное ощущение свободы. Конечно, не полностью счастлив – существовали и проблемы, главным образом финансового плана, но было дело и была мечта. Я грезил о своей способности оставить что-то в истории, за что меня будут помнить, писал диссертацию, получал удовольствие от работы. Как Маслов, расписывающий церковь, – он глубоко вздохнул, дождь усиливался, пришлось включить дворники на увеличенную частоту. – Сейчас что? Пришли деньги, Таня счастлива. Бог даст, у нас появится ребенок. Только вот дело как-то рассосалось в будничных заботах, а желание оставить после себя нечто трансформировалось в карьерную лестницу, ведущую в пустоту. Слава Герострата или клиника для душевнобольных имени Сербского? Хорошо было в монастыре, спокойно. Однако, мы там всего лишь туристы. Погуляли и уехали, сели в машину и всё забыли. Мирские законы и привычки, как ветер, быстро выдувают все религиозное. Остается только необъяснимое желание вернуться туда, где несколько часов было так хорошо. Вернуться и больше не уходить. Хотя бы в мечтах».

Видимость ухудшалась, дождь перешел в ливень, и дворники плохо справлялись. Как-то сразу настали сумерки, солнце скрылось за низкими тяжелыми тучами, из которых под напором вырывались струи воды. Резкие молнии, сопровождавшиеся оглушительным треском грома, раскалывали небо, нагоняя ужас на молодую женщину.

Герман напряженно вглядывался в дорогу, Таня, стиснув зубы, старалась ему не мешать. При каждом ударе грома она вздрагивала и поворачивалась к мужу. Автомобиль слегка водило по дороге, особенно страшно при преодолении переливавшейся через дорогу воды. Он снизил скорость, но понимал, что одно неверное движение – и они могут слететь на обочину и врезаться в столб или дерево или выскочить на встречную полосу в лобовую.