Текст книги "Катастрофа"

– Как ты управляешься с таким количеством багажа, да еще при пересадке в Цюрихе? Я бы, наверное, потерял половину. – Талинский пыхтел и отдувался нафаршировывая салон и багажник машины разноразмерной поклажей.

– При пересадке, – с некоторым превосходством засмеялся Дмитрий, – багаж не выдается. Это ж не поезд. Главное, чтобы его не отправили в другом направлении. Такой случай со мной был. Представляешь? Стоишь ты около транспортерной ленты, а твоего любимого чемодана все нет и нет. Много разных катаются, как дети на карусели, а твоего нет. Начинаешь спрашивать работников, а они не в курсе, потом бегаешь к другим лентам, которых десяток. Без результата. В итоге находишь стойку перевозчика, пишешь заявление, они кого-то запрашивают, ты что-то уточняешь… Хорошо, это был внутренний рейс, я в Лос-Анджелес в командировку летал, и багаж мне вернули всего через неделю. Я уже вернулся обратно в Честер, когда чемодан мой прибыл в Лос-Анджелес. Там, кстати, были материалы моего выступления, ноутбук со слайдами. Как вспомнишь, так вздрогнешь. Ну да ладно. Как вы тут в Рашке поживаете?

Герман от неожиданности вздрогнул, но сдержался.

– Нормально поживаем. Как Ленка? Как дети?

Они захлопнули двери, наконец-то укрывшись от метели в теплом салоне автомобиля. Тронулись.

Разговорчивый Дима стал длинно и смешно рассказывать про жену и детей, потом посвятил в детали операции по перемещению своей мамы в Америку, «запуск на орбиту», потом рассказывал, как и почему ему пришлось переехать из Чикаго в Честер, как он оформлял ипотеку на дуплекс в лесу, где олени и барсуки мордами утыкаются в забор его дома, как они покупали подарки всем знакомым и родственникам. Не обошлось, разумеется, и без политики.

Знаменский забавно вставлял в свою речь английские слова, иногда картавил, словно прожил на чужбине сто лет без соотечественников. Хотя Герман твердо знал, что Димка раньше не картавил, а его жена Лена по-английски почти не говорит.

– Ты теперь тоже кандидат наук?

– Только защитился. Диплома еще не получил. Месяца через два только.

– Поздравляю! Искренне рад! Надеюсь, хоть ты будешь работать по специальности и станешь прологом новой, рациональной России. Без этих superstitions.

– А почему «тоже»? Ты-то теперь философ, пиэйчди, даже доктор.

– Это ничего не меняет, только название.

За два с небольшим года, прошедшие с момента последнего приезда Знаменского в Россию, что-то в нем неуловимо изменилось. Герман слушал веселый треп друга и пытался понять, откуда появилось то легкое высокомерие, которое его задевало, и как можно взять некоторый реванш, чтобы восстановить равенство. Герман поймал себя на мысли, что Дима словно слегка отстал, оставшись где-то в начале двухтысячных. Он вроде бы перестал быть русским, сохранив стереотипы давно ушедшего времени, так и не став американцем. Должно быть, те самые стереотипы конца девяностых – начала двухтысячных помогали ему проститься с родиной, создавали благоприятный фон для сравнения в пользу своего выбора. Словно он находился в пути из России в другой мир, о котором Талинский мало что знал. «Он не сможет жить на две страны, – решил для себя Герман. – Заберет мать и забудет, откуда он родом. Постарается забыть».

Знаменский напористо и аргументированно защищал действия своей новой могучей родины, надсмехаясь над неловкими попытками Германа применить патриотические штампы, прекрасно работающие здесь, среди соотечественников.

– Гера, я тоже смотрю русское телевидение, меня тоже зомбируют, – легко парировал Знаменский объяснения друга. – Знаю я все, что ты мне скажешь. Однако прошу учесть. Американцы действуют в своих интересах, защищают интересы своей страны и благосостояние своих граждан. Если бы Россия обладала таким могуществом, то неизвестно еще, как бы она поступала. Согласен? Газовый рычаг, единственное средство давления, вы использовали до отказа, пока не оторвался. Возмущались, что санкции – это нарушение принципов свободной торговли, и тут же включили их против Турции, наказывая простой народ, а не правителей. Зеркально. Добились цели и выключили, словно ничего не произошло. Зато у вас духовность! Да? Балет и Достоевский. Духовность нужна тому, у кого нет денег и кто не может сосредоточиться, чтобы их заработать.

– Это всё разговоры ни о чем, гадание на кофейной гуще, – разозлился Герман. – Нельзя бежать вперед, глядя себе под ноги. Надо обязательно смотреть вдаль, видеть историческую перспективу, учитывать культурные, географические, мать их, национальные особенности. Лет через двадцать-тридцать, я думаю, будут видны истинные результаты сегодняшней российской политики.

– Извини, но я уверен, что за обозначенный тобой период ничего не изменится.

– Чего так? – разозлился Герман. – Посмотри, как меняется расклад сил в мире за последние пару-тройку лет. Началось колоссальное движение в перераспределении зон влияния, в глобальном плане. Влияние России растет, – он специально употребил нормальное название своего государства. – Она становится новым мировым лидером. Новым центром притяжения.

– Не подумай, что я злопыхатель, я желаю России процветания, но в любом деле бывают краткосрочные неудачи и успехи, спорадические отклонения от средней статистики. Посмотри на эту ситуацию как ученый, проводящий большую серию однотипных экспериментов. Самое важное – не упустить за разовыми отклонениями общую закономерность процесса. Общий тренд. Понимаешь? Аналитик, ученый не может быть патриотом. Математика, химия, механика вне политики. Исследователь не должен находиться внутри процесса, он всегда вне и беспристрастен. Будешь спорить?

– С этим – нет.

– Хорошо. Тогда смотри, простая аналогия. Человек приходит в магазин, выбирает товар из перечня сопоставимых по цене и внешнему виду продуктов. Какой признак сыграет решающую роль в его выборе?

– Какой?

– Он выберет товар известного бренда. Это азы маркетинга. Человек в любом выборе сознательно или бессознательно ориентируется на бренд. Тот, кто работает в продажах, подтвердит такой подход. Согласен?

– Ну.

– А что такое российский бренд в мире – бренд «Россия», что это? Знаешь? Признак номер один – автомат Калашникова, теперь еще комплексы «Бук» и «Калибр» добавились! Малопонятный балет и Толстой, которого даже у нас не читают. Всё! Американский бренд из чего состоит? Их много больше: джинсы, Coca-Cola, Apple, Windows, Ford, McDonald’s, Hollywood, Disneyland, доллар – самая надежная валюта в мире и так далее. А теперь ответь мне, какой бренд более привлекателен для жителей планеты? – Дмитрий выдержал театральную паузу. – В том-то и дело, что все хотят сытого мира, надежного благополучия и безопасных развлечений. И через двадцать-тридцать лет ничего подобного в России появиться не может. Система под это не заточена. России нужен ребрендинг, но нет ни людей, ни ресурсов. Так что, исходя из поверхностного анализа, глобальная перспектива вырисовывается однозначная, и каждая страна должна четко понимать свое место в этой перспективе. И действовать исходя из возможностей, а не из одних только амбиций. Может быть, я ошибаюсь, конечно. Рад буду ошибиться, но другого будущего в среднесрочной перспективе для России пока не вижу.

– Ты упускаешь из виду Евразийский Союз, БРИКС.

– Наверное, я что-то упускаю. В каждом случае надо разбираться, кто с кем ассоциируется. Какие цели преследует, какие выгоды получает. Где-то режим решает за народ, не могу сказать, но эмоциональный выбор для меня очевиден. Надо видеть результаты работы таких альянсов, прежде чем рассуждать об их эффективности. Результаты есть? Не знаешь? Украинский народ, в частности, сделал именно выбор бренда. Эмоционально, неосмотрительно, поспешно. Они выбирали сердцем и желудком.

– Одного жулика сменили на другого, это их выбор.

– Да нет же, они выбрали европейский, цивилизованный путь развития, вернее направление развития, просто их дезинформировали по поводу особенностей пути, обманули. Дорога оказалась слишком непроходимой и извилистой, а терпение заканчивается, и кушать надо каждый день. Однако они собирались приняться в дружную семью европейских народов и, думаю, не откажутся от своего выбора. Наивно конечно, но объяснимо.

– Звучит достаточно убедительно, но я чувствую слабость в твоих построениях, – не сдавался Герман. – В чем слабость, пока не могу сформулировать, но сформулирую. Ты видишь все каким-то мрачным и вывихнутым. Наверное, ты пока не стал еще американцем, – решился он на реванш. – Если, как ты говоришь, настоящему американцу Россия до лампочки, то тебе нет. Ты громишь бывшую родину со знанием дела, именно по слабым местам, неравнодушно, с огоньком. Скорее всего, ты хочешь таким образом доказать сам себе правильность своего выбора, то есть что-то тебя гложет, не отпускают сомнения. Смеешься? Это не смешно, потому что тебе придется стать в своей семье тем человеком, которому судьба – мучиться. Но у детей ничего подобного уже не будет. Они-то и станут американцами, способными любить Россию без этой осатанелости эмигранта. Давай прервем наши мрачные споры, тем более мы приехали уже. Потом доспорим.

– Доспорим, конечно. А мрачно все потому, что в Рашке сохранять хорошее настроение может только тот, кто уже наворовал на себя и свою семью на сто лет вперед, купил себе виллу на теплом берегу, или блаженный идиот, получивший орден неизвестно за что, или дилетант, для которого все кажется просто, поскольку он не понимает сути предмета.

Они уже подъезжали к подъезду старенькой девятиэтажки на окраине Москвы. Неубранный снег громко скрипел под шипами колес.

– В гости заедешь как-нибудь? – стараясь сгладить обострение, предложил Герман. – Таня рада будет тебя видеть.

– Конечно, приеду во вторник вечерком, тем более Морозова подарков надавала. Тебе, Таньке.

Знаменский и Талинский перенесли поклажу к двери квартиры, простились возле машины:

– Не приглашаю, сам понимаешь, – с сумками наперевес выпрямился Дмитрий. – Спасибо, что подвез.

– Не за что. Ждем тебя. Пока!

Дима, выдыхая густые клубы пара, пошел к подъезду своей сильной пружинистой походкой.

 
                                       9
 

Он все рассчитал. Сегодня суббота, а с понедельника начинался его первый отпуск на новом месте работы.

Апрель, конечно, еще не совсем весна в этих широтах, но отдыхать никто и не собирался. Задача – за две недели выбрать двухкомнатную квартиру категории «эконом» на рынке вторичного жилья и переехать в нее. У них с Таней будет своя квартира! Непосредственно работой с риелторами занималась жена, это знакомые ее знакомых. Сам он встречался с менеджером кредитного отдела банка и получил предварительные гарантии в скором одобрении кредита. Герману, в принципе, не важно, где и какая квартира, лишь бы Таня была довольна. Он решает стратегические вопросы: когда пора покупать, сумма собственных средств, срок кредита, сумма ежемесячного платежа. Планирует возможность досрочного погашения без ущерба качеству жизни. В связи с этим он определяет и срок появления ребенка.

Талинский серьезный мужчина, мыслит серьезными категориями, а следовательно, планировать должен сам в строгом соответствии с возможностями и перспективами. На следующей неделе он намерен оформить кредитный договор и внести деньги, а на другой неделе они собирались уже перевезти вещи и вселиться. Таня спокойно и с готовностью подчинялась мужу, радуясь совпадению их желаний. Ей жилось хорошо и спокойно, она счастлива. В доме достаток, супруг нежен и внимателен, перспектива самая лучезарная. Они планируют ребенка и заняты поисками жилья. По имеющимся фотографиям они определили несколько вариантов, отдавая предпочтение квартирам с ремонтом и бытовой техникой. Цена укладывалась в намеченные рамки, остальное следовало решать на месте.

Апрель – замечательный месяц, особенно прекрасны последние две недели. Кровь будоражит переизбыток эндорфинов от предчувствия теплого лета, до которого в календарном измерении еще целый май с его многочисленными праздниками. Снег почти везде сошел, наливаются почки и распевают птицы. Стало вдруг много солнца, словно на небе переключили тумблер в положение «весна/лето».

Таня на кухне варит кофе, а Герман валяется в постели, глядя на солнечные лучи, пробивающиеся сквозь задвинутые шторы. Он раз за разом возвращается к февральскому разговору с куратором, пытаясь разгадать смысл сказанного им. Если отсеять бессмыслицу про власть и мораль, останется совершенно четкий посыл: ты перспективен и на тебя у кого-то есть какие-то планы в части продвижения по какой-то карьерной лестнице. Больше ничего понять нельзя, тем более на следующий день, как и во все последующие дни, Игорь Владимирович к этой теме не возвращался ни прямо, ни иносказательно.

Работа продолжалась обычным чередом: чтение лекций, подготовка методических материалов, проверка документов по особому распоряжению шефа. Кстати, ту статью, которую Дмитриев обозвал «бредом про демократию», включили в перечень факультативных материалов, правда в сильно урезанном виде. Это нормально для системы, где все всё понимают без слов. Все равно приятно.

Больше всего интриговали, конечно, эти абстрактные намеки на продвижение. Какое, когда? Нельзя сказать, что Герман так уж прямо стремился к изменениям. Сейчас его все устраивает в финансовом смысле и, самое главное, в работе. Ему нравилось сочинять планы занятий, готовить материалы, заниматься преподаванием. Он в тайне даже от самого себя стал подумывать о докторской диссертации. Доктор исторических наук Талинский, профессор! Аж, дух захватывает! И тем не менее эти полунамеки интриговали. Многое, очевидно, зависит от куратора. От его оценки деятельности Германа, веры в него и много от чего еще, о чем простым смертным знать не полагается. Слава богу, Дмитриев им пока доволен и доверяет. Герман и сам видит, как меняется, становится более деловым, строгим и требовательным. Его работа четко спланирована, все идет без срывов и авралов. Все идет хорошо. А значит, надо вставать, собираться и ехать смотреть варианты жилья, сегодня три адреса, определяться и впоследствии оформлять кредитный договор. Потом последуют переезд и много всяких трудных, но приятных хлопот. Согласно планам.

Им понравился уже второй вариант, не старый еще дом, отделанный оранжевым кирпичом, под коричневой крышей, недалеко от Профсоюзной улицы и Нахимовского проспекта, около закрытого кинотеатра «Тбилиси». Двушка на шестнадцатом этаже с видом на детский садик во дворе. Они ходили по комнатам, оглядывали средненький ремонт и пытались сдержать дрожь ликования от близости своей мечты. Всё! Больше они смотреть ничего не хотят, они будут жить здесь. Есть стиральная машинка, есть кое-что из мебели в приличном состоянии. Соседи вроде спокойные. С одной стороны живет одинокая женщина, которую редко видят, с другой – семейная пара в однокомнатной квартире с двумя детьми, дальше еще одна женщина, которая приходит всегда поздно вечером и уходит рано утром.

– Любимый, – обратилась Таня к мужу, когда они уже ехали домой. – Я, наверное, с понедельника начну потихоньку уже собираться к переезду, – Герман важно кивнул, не отвлекаясь от дороги. – Вернее, разбираться. Так вот, на антресолях у нас хранятся два пыльных ящичка, которые ты привез от родителей. Ты говорил, что там какие-то старые бумаги. Мы так и перевезем это в новую квартиру или ты разберешься с ними? Пока это хранилось в квартире родителей, меня оно вроде и не касалось. Но сейчас всё по-другому. Ты знаешь мое отношение к порядку. Я не хочу сразу захламлять дом. Ты знаешь, что в этих ужасных ящиках?

Все, что касается жилья, – это территория Татьяны, и никаких прав у Германа тут нет. Она готовит еду и знает, где и что должно лежать: посуда, продукты, приправы и прочее, – и не дай бог Герман что-то перепутает. Он даже и не прикасался ни к чему, чтобы не спровоцировать обиды. Она стирает и гладит вещи, и значит, ей решать, что где висит и лежит. Уборка опять же на ней со всеми вытекающими. То же относилось и ко всему остальному, включая всевозможные архивы документов. Раньше подконтрольная территория ограничивалась их комнатой и выделенными ей мамой ящиками на кухне, теперь же границы раздвинутся. И если жена велит разобраться, то нужно сделать без лишних слов.

– Это артефакты, которые не имеют ценности, но которые важны для меня. За всем этим стоит семейная драма, о которой не принято было говорить в нашей семье. Что-то вроде родового проклятия.

– Рассказывай скорее, пока я не лопнула от любопытства прямо в машине.

– Уже-уже, держись. От тебя потребуется полная концентрация. История такая. У моей матери был дед, мой прадед. Он воевал в Великую Отечественную, имел ранения и боевые награды. Я видел его фотографию – бравый такой мужчина, майор, танкист в мятой шинели. Кроме наград и ранений он имел еще и женщину, боевую подругу, которую привез с войны (сама она была родом откуда-то из провинции) и к которой ушел от моей прабабки в сорок шестом или сорок седьмом году. Сразу почти после войны. Должна быть и ее фотография, потом посмотришь, если есть. Вот с этого дня его и прокляли, наложили всевозможные запреты и ограничения на общение с ребенком и даже на упоминание имени прадеда в семье. На момент его ухода в семье уже был ребенок, мальчик, будущий мой дед, который умер в 2012 году в возрасте семидесяти двух лет. Ты его не застала, к сожалению. Но он даже, по-моему, не помнил своего отца, моего прадеда. Ну ладно. Так вот, моя мама родилась в шестьдесят пятом, а прадед умер в восемьдесят шестом, когда ей был двадцать один год. Он, прадед, прожил до семидесяти одного года, давно похоронил свою фронтовую жену, и своих детей у них не было. Он умер один, и социальные службы стали искать родственников, наследников имущества. Квартиры тогда не приватизировались и просто отходили государству. Они как-то нашли мою маму, и среди разного скарба значились и эти запертые ящики с потерявшимися ключами. Выкинуть их пожалели, а прикасаться никто не хотел – анафема. Засунули на антресоль, как водится. Там они и пролежали лет двадцать пять, до ремонта в родительской квартире. Начали ремонт. Ба! Ящики! Их снова хотели выкинуть, но я не позволил, аккуратно взломал замки и нашел там письма, несколько фотографий и старые газеты. Более-менее ценный предмет – это фашистский штык-нож, часть экипировки полицейского. Длинный такой, красивый, с рукояткой в виде орла. В ножнах. Больше ничего ценного. Сам нож, естественно, выкидывать никто не собирался. Более того, папа хотел его у меня конфисковать, но я отстоял. Выбросить бумажный архив рука тоже не поднялась. Я же историк, а это страничка истории моей семьи, хоть и запрещенная. Так что ящики, а они сами по себе тяжелые, со всем содержимым отправились на антресоль уже в вашей квартире. Вкратце все. Теперь пришла пора уделить им внимание еще раз. Ты что-нибудь поняла?

– Конечно, – Таня растрогалась, и ее глаза сразу намокли. – Длинная такая история. Грустная. Ты, конечно, разберись, но если сможешь привести внешний вид ящиков в порядок, то пусть хранятся дальше. Я не буду возражать. Свидетели истории далекой и драматичной любви.

Следующие полторы недели своего отпуска Герман посвятил метанию между банком, нотариусом, риелторской конторой, снова банком – и так до завершения сделки. В воскресенье, последний день отпуска, они решили перевезти вещи и окончательно заселиться. Таня изнервничалась и никак не могла приступить к сбору и подготовке. Только в субботу они выдохнули и решили начать перебирать и упаковывать имущество. Благо за время их совместной жизни его собралось совсем немного.

Родители Тани, по договоренности, уехали в гости с ночевкой, чтобы не путаться под ногами, не мешать детям собираться. Герман достал оба ящика, обтер их и расположил посреди комнаты в предвкушении не столько полезного, сколько увлекательного занятия. Небольшие такие кованые походные ящики с ручками по бокам, обтянутые выцветшей черной искусственной кожей и обрамленные стальными полосками. Вся история с изгнанным прадедом и последующее упорное забвение, как ни странно, пробуждали у Германа симпатию к этому человеку и интерес. Тогда, несколько лет назад, когда он впервые перебирал старые пыльные бумаги, он настолько был поглощен диссертацией, что не испытал ни малейшего желания вникать в их содержание. Теперь все было иначе. Он расстелил на полу клеенку для перекладывания бумаг и уже собирался начать, когда его рабочий телефон зазвонил.

– Герман Сергеевич, здравствуйте, это Лобанова, – Герман сразу узнал голос секретарши куратора. – Извините, что беспокою вас в отпуске, но я имею к вам срочное поручение.

– Я слушаю вас, – отчеканил Герман, пытаясь подавить волнение, овладевающее им. – Говорите, Евгения Викторовна.

– Игорь Владимирович больше у нас не работает, вас немедленно вызывают в управление. Машина за вами прибудет через тридцать минут. Вы успеете собраться? Форма одежды – свободная.

– Я успею, конечно, а что случилось? А куда машина-то приедет… Адрес сказать? – теперь уже можно было спрашивать, запрет на вопросы отменился сам собой.

– Ваше текущее местоположение им известно. Оставайтесь там, где находитесь, и они найдут. Что случилось, точно не знаю, он сказал, что его переводят на другую должность. Сложил какие-то вещи. Я не понимаю ничего, но с таким настроением на повышение не уходят. Наверное, что-то не так. Простите, – она тихо заплакала, стискивая зубы, потом справилась с волнением. – Вам водитель позвонит, когда подъедет. До свидания.

– До свидания, Евгения Викторовна, – ответил Герман и нажал кнопку сброса.