Текст книги "Катастрофа"

Время от времени сильные и уверенные в себе водители на больших джипах, подобно моторным лодкам рассекая водную гладь, перегоняли их, обдавали фонтанами воды.

Грань между жизнью и смертью стала призрачной, миллиметровой. Поворот руля на градус – и всё! Так легко. Никаких страданий и мучений. Ничего. Не было ничего позади – и впереди ничего. Пустота. И здесь пустота. Герман тряхнул головой, отгоняя возникшее искушение. Это не выход.

Он сделал музыку громче и сказал:

– Не волнуйся, Танечка, все будет хорошо. Скоро МКАД, а там уже близко.

 
                                       ***
 

Они заходили в квартиру в седьмом часу вечера. Дождь прекратился, снова светило солнце. Буря прошла, оставив глубокие мутные лужи, поломанные деревья и разбросанные вдоль тротуаров листья и ветки.

– Знаешь, о чем я думала всю дорогу? – говорила Танечка, выкладывая в вазу монастырское печенье.

– Как ты меня любишь?

– Нет. В смысле, и об этом тоже, но я про другое. Мне захотелось почитать письма из ящика. Если ты не против. План такой. Я приготовлю легкий ужин, салат и сыр, мы откроем вино.

– Коньяк!

– Хорошо, тебе коньяк, мне вино. Немножко ведь можно? Сто грамм? И почитаем. Ты как?

– Я – за. Много писем еще осталось? Не смотрела?

– Одно-два. К сожалению, мало.

Они зажгли свечи, погасили свет и телевизор. Таня трепетно развернула очередной пожелтевший листок. Мистика происходящего захватила обоих.

Шепотом, вдумчиво проговаривая каждую фразу, она прочитала:

«Здравствуй, моя родная, любимая Катенька! Мой Котенок! Сейчас ночь, и все уже спят. До рассвета осталась пара часов. Так много и так мало. Очень много хочется тебе сказать, совсем мало мы с тобой были вместе. Не знаю, увижу ли тебя еще раз, но хочу верить, что это письмо найдет тебя. Раньше я очень жалел, что меня после ранения определили в другую часть, а теперь я рад этому. В окружении мы уже семь дней. Осталось два танка, снарядов мало, еды нет».

Таня осуждающе посмотрела на стол с тарелками полными разноцветного салата и сыра, потом на Германа. Тот пожал плечами, перестал жевать и положил вилку.

Она продолжала:

«На рассвете идем на прорыв, ждать нечего, да и некого, и отступать нельзя. Через два часа будет моя, скорее всего, последняя атака. Шансов выжить у нас практически нет. Не плачь, родная моя. Мне не страшно будет умирать за родину. Я офицер, и это мой долг. Я погибну за тебя, за всех родных и близких. Мы защищали советскую власть и идеалы Коммунистической партии с оружием в руках. Это значит, что я готов был отдать свою жизнь за тебя. И так каждый. Мы идем на смерть ради жизни. За счастье молодого поколения. Я уверен, что мы победим фашистскую гадину и никто не помешает вам увидеть светлое будущее. Оно будет светлое, я уверен. Помнишь, как мы мечтали, что у нас будет много детей? Не тоскуй по мне долго. Жизнь должна продолжаться. Нету сил закончить письмо, оборвать эту нить, но скоро подъем, и времени больше нет. Помни обо мне, о нашей любви и будь здорова и счастлива.

Крепко целую, вечно твой, Николай».

– Похоже на кино, – сказал Герман, стараясь переключить внимание жены, глаза которой уже блестели от накатывающих слез. – Страшная сцена смерти, но знаешь, что все останутся живы. Заметь, он прощается с любовницей, а не с женой и ребенком. Странно, да?

– Может быть, он семье все время отдельно пишет. Ты же не знаешь? А вообще, не нам их судить. Ему погибать через два часа, что мы можем об этом знать… Он любит ее, любовь его поддерживает. Нам не понять, что значит все время ходить рядом со смертью. Живем, не тужим.

– Ну да, ну да, – потух Герман, вспомнив про своего гипотетического убийцу.

– А ты не знаешь, где он потом работал, где жил со своей Катей?

– Ничего не знаю, к своему стыду. Они за нас жизнь отдавали, а мы ничего про них не знаем и знать не хотим. Не интересуемся, некогда нам.

Таня потерла кулачками глаза.

– Странно, у нас так все хорошо, что мне все время кажется, что вот-вот это закончится. Типично женские страхи, понимаю. Но все-таки, как думаешь, не закончится?

– Пока мне конца не видно. Не закончится, не волнуйся.

Таня неожиданно взяла его руку и поцеловала в тыльную сторону. Герман наблюдал за ней, пытаясь понять побудительные мотивы жены. Медленно отнял руку и нежно поднял голову жены за подбородок.

– Любимый, что-то я уморилась сегодня. Пойду спать. Ты со мной? – просительно сказала она.

– Мне не хочется пока. Я посижу еще. Ты оставь всё на столе, я сам посуду уберу и помою. Иди, любимая моя, отдыхай, я недолго. В Интернете посижу, почитаю или телевизор посмотрю.

 
                                       ***
 

Он уже час смотрел телевизор с выключенным звуком. Окончание какого-то заграничного фильма, реклама, анонсы передач. Невидящим взглядом Герман следил за хаотичным движением изображений.

Там, внутри него происходила тяжелая, мучительная работа поиска своей собственной истины, четкой и ясной линии, разрезающей клубок противоречий, способной вместить его собственные цели и разрешить сомнения. Конечно, он сможет найти ту самую золотую середину, компромисс между всеми точками зрения, которые помогут спастись и спасти Таню. Судьба не отречется от него. Он выстоит. Все будет хорошо.

Очередная рюмка коньяка показалась ему безвкусной. Его немного мутило, он положил голову на руки и снова уставился в экран. Безадресная злость, обида и безнадежность валились на него, как камнепад, день за днем добавляя шишки и сотрясения.

Немного тошнило, он закрыл глаза и задремал, потом, вздрогнув, проснулся. Передавали новости. На экране появился говорящий Лидер на фоне флага. «Годик жить осталось примерно, – злорадно усмехнулся Герман. – Или дольше, как я решу».

Талинский вглядывался в лицо на экране и вдруг поймал себя на безотчетной мысли о собственной исключительности, состоящей именно в способности все понимать и пропускать через себя, по сути, не впуская переживания в душу.

То, что он считал недостатком (излишняя чувствительность), могло оказаться достоинством.

Эта способность вовсе не слабость, напротив, это дар, позволяющий достигать эмпатии, понимания любого человека, состояния сопереживания, – то, что необходимо настоящему руководителю. Это своего рода инструмент, который надо использовать по отношению к другим, но который не должен мешать самому себе.

Так ты становишься внешне искренним, убедительным, понимающим, своим для каждого в отдельности и для всех, тебе начинают верить и готовы идти за тобой. Ты добиваешься главной цели любого предводителя – безотчетной и безоглядной поддержки общества.

 
                                        ***
 

Герман представил себя в огромном полутемном зале. На трибуне, поперек сцены – транспарант «Да здравствует Г. С. Талинский – наш вождь!».

В верхней точке трибуны – Герман, позади него снизу вверх расходятся веером лучи прожекторов, ниже него слева и справа расположились преданные соратники во френчах, но без лиц, внизу колышется многотысячная масса людей, горящие глаза которых прикованы к нему. Внизу – люди, на многоярусном балконе – люди, вне стен зала – огромная толпа задравших голову возле огромных мониторов.

Они ждут, они готовы. Их распирает гордость за страну, любовь к нему и сумасшедшая патриотическая энергия, которую, как шампанское, необходимо выплеснуть восторгом, чтобы не случилось взрыва.

Вот он поднимает руку, яркие лучи прожекторов сходятся на его фигуре, все стихает. Он словно один во всей вселенной. Он словно парит в воздухе над толпой, неподвластный гравитации, ослепительный, как солнце. Теперь его имя навсегда останется в истории человечества, что бы он ни делал.

Он молчит, полнейшая тишина в зале. Конечно, он им скажет о патриотизме – опиуме для народа, они это любят, это главное средство заставить всех делать то, что считаешь нужным. Важно четко обосновать, подготовить людей, но у него все давно обосновано и обкатано. Никто не желает считать себя неполноценным, и доказательная любовь к родине помогает верить в будущее, даже если надежды нет.

Дальше! Весь мир против нас – и сразу доказательства, либо они – либо мы, и так всегда было. Еще доказательства, кто не с нами – против нас, любое сомнение – измена, и доказательства не нужны.

Еще! Только диктатура сможет накормить всех, демократия – это слабость, нежелание брать персональную ответственность. Неспособность быстро реагировать на меняющуюся реальность.

Его глаза сверкают сталью, он снес всех, чтобы зайти на самый верх. Его мораль – это целесообразность. Его закон – это право сильного. Стань сильным и применяй свой собственный закон. Законы и кодексы – всего лишь средство, позволяющее держать в узде народ. Лидер вне закона, он сам и есть закон. Он вне религии, он и есть религия.

Долой милосердие, мягкотелость и рефлексию! Чтобы создать моральное, высокоразвитое общество, ему пришлось отвергнуть мораль, переступить через нее в себе и дать ее людям. Необходимо отвергнуть мораль, чтобы прийти к новой морали. Гигантская, циклопическая цель – сделать Родину великой духовной державой – потребовала способности переступить через собственное духовное величие. Иначе никак.

Он все еще представлял себя сверкающим в лучах света на вершине пирамиды, когда до него стало доходить, что он, в общем-то, не знает, о чем говорить с огромной колышущейся массой. Стоя с поднятой рукой, Герман пытается открыть рот, но не может проронить ни слова, он теряет инициативу и внимание толпы, он хочет покаяться и попросить прощения.

Напряжение растет, народ жаждет движения, но Герман не понимает, куда вести, если вдруг всем захочется пойти. Вдруг стало грустно, захотелось плакать.

 
                                       ***
 

Герман открыл глаза.

«Как они поступят с оригиналом, когда переворот случится? – неожиданно пришло ему в голову. – Куда они его денут, куда денут близких ему людей, способных вывести заговор на чистую воду? Выходит дело, я становлюсь косвенным убийцей, косвенным соучастником организаторов убийства. Страшно».

Лежа на кровати в темной спальне, Герман отчетливо услышал тихое движение в прихожей. Прислушался – тишина. Он прекратил дышать и некоторое время слышал только стук своего сердца. Показалось? Вот опять. Еле слышное, рыбье дыхание и беззвучный шорох за тонкой перегородкой. Киллер переступал обутыми в мягкие войлочные тапочки ногами, скользил за стеной. Вот он приблизился к двери в комнату и замер. Кожей Герман почувствовал щелчок взведенного курка, увидел согнутые в локтях руки негодяя, оружие в этих руках и даже разглядел прикрученный глушитель. Секунда – и убийца ворвется в спальню, расстреляет обойму в подушки и одеяло. По комнате разлетятся перья, и струи крови разрисуют обои на стенах. Герман осторожно достал из-под подушки пистолет прадеда со взведенным курком, навел на дверь. Его дыхание остановилось.

Он выстрелил, как только в проеме показался черный мужской силуэт с головой, накрытой капюшоном. Ослепительная вспышка, хлопок. Потом тишина и черный мрак. Все кончилось.

 
                                      ***
 

– Гера, проснись! Гера, что с тобой?! – Таня трясла мужа, который метался во сне, скрежетал зубами и выкрикивал что-то неразборчивое. – Проснись, мне страшно! Да просыпайся же!

Герман резко сел на кровати и уставился пустым взглядом в проем двери.

– Где он? – прошептал он с ужасом.

– Кто? – резко посмотрела Таня в ту же сторону. – Ты чего?

– Ой, – он медленно опустился на подушку и с шумом выдохнул. – Прости, родная, мне приснился нехороший человек в нашей квартире. Жуть! Вчера ужастик какой-то смотрел – наверное, впервые в жизни от начала до конца, да еще под коньяком. Эффект налицо!

Герман закрыл глаза, прислушиваясь к ударам сердца. Слава Богу, это только сон. Голова раскалывается; хорошо, что впереди воскресенье!

Глава пятая

 
                                           1
 

Жизнь Германа в последний год стала напоминать движение в трамвае, который ходит по одному и тому же маршруту между двумя остановками – Работа и Квартира. Все однообразно, зато надежно, комфортно. Высокая зарплата, понятная работа, любящая жена, ожидание появления ребенка.

Внезапное и ненужное отклонение пути однажды занесло его в Сочи. Отклонение было вынужденным.

Итог – переживания, сомнения и страхи, совершенно лишние, учитывая, что, по здравому рассуждению, незачем терзаться и страдать, если от тебя ничего не зависит. Невозможно сражаться с государственной машиной, с людьми гораздо могущественнее и сильнее тебя, да еще сплоченными в организацию.

Опять же, непонятно, заговор это или все-таки какой-то эксперимент, розыгрыш, инсценировка, даже проверка.

Вместо сопротивления надо постараться встроиться в процесс и извлечь из него максимум выгоды. Только так и должен поступать умный, опытный человек! Следует делать свое дело и довериться судьбе. Выкинуть из головы то, чему не сможешь найти объяснения, с чем не в силах бороться, и следить за ситуацией. Время покажет, а интуиция подскажет.

Та цельность, которую Герман постоянно старался воспитать в себе, которая должна была служить броней от невзгод и напастей, от всевозможных угрызений и фобий, складывалась, оказывается, из четкого прагматизма и безразличия к тому, что не влияло на его личную, биологическую жизнь и жизнь его близких, и к тому, на что он не мог повлиять.

Демократия у них там, монархия или диктатура, православие или атеизм. Какая разница для нормального человека? Никакой! Дворянам хорошо жилось при царе и совсем плохо при диктатуре пролетариата, рабочим наоборот. Потом сами рабочие отвергли диктатуру и начали рядиться в новых дворян.

На чьей стороне правда и что лучше для людей? Пусть правительство об этом заботится, а Герман будет устраивать свою жизнь при любой власти, работать и двигаться туда, где деньги, а деньги там, где власть. Вот если удача и трудолюбие занесут его в правительство или Думу, что ж, тогда он подумает и о людях.

Он очень старался привить себе подобное отношение, в то же время осознавая внутреннюю неготовность полностью подчиниться ему.

Определенная спонтанность некоторых его шагов, способность, положившись на мгновенную интуицию, пойти на риск, иногда начисто сметали все предварительные установки.

До сих пор ему везло, и усиливающаяся эйфория веры в собственную исключительность, способность подсознательно находить единственно верное и, главное, стремительное решение создавала ощущение своей правоты, оправданности риска.

В глубине души он все время ждал какого-то внешнего сигнала к действию, возможности или намека.

Беспокоит, конечно, странное предупреждение покойного куратора Дмитриева, из-за которого приходится носить с собой оружие. Возможно, тот всего лишь хотел попортить ему нервы, довести до невроза и так отомстить? Вполне возможно, даже, скорее всего, так и есть.

Умный, взрослый человек, приняв решение свести счеты с жизнью, учитывая, как тяжело такое решение дается, вряд ли способен думать о ком-то, кроме себя. Тем более, если не имеешь возможности оплачивать лечение жены, странно тратить деньги на наемного убийцу. «Ладно, – решил он, – потаскаю пока, благо пистолет не тяжелый, а удостоверение ФСБ прикроет от досмотра полиции».

Не стоит психовать, нервы дороже.

В конце концов, никто не знает, сколько тебе отпущено на этом свете, так что лучше всего получать удовольствие от жизни, наслаждаться летом, достатком, приятной компанией.

Постараться выйти – аккуратно, разумеется – за рамки ежедневного маршрута, оторвать на мгновение глаза от корыта с едой и увидеть звезды.

 
                                        ***
 

Герман вертел головой, повинуясь направлению руки Ольги Волковой, которая жонглировала раскрученными именами тоном, намекающим на личное знакомство со звездами. Множество знаменитостей набилось в холле, вальяжно бродило по залу, выпивало шампанское, закусывало и говорило. Он словно заглянул через окошко в другой мир – эдак приподнялся на мысочках, вытянулся, как ребенок, и украдкой заглянул. А там!.. Море электрического света, громкая живая музыка, столы, уставленные бокалами с вином и закусками. Известные люди, те самые звезды, в дорогих костюмах и в простых джинсах, дамы в коктейльных платьях, раскрасневшиеся от алкоголя и движения лѝца, ослепительные улыбки, блеск драгоценностей и бижутерии, звон посуды и неумолкающий фон голосов сквозь гитарные риффы.

Он попал на другую планету, населенную успешными людьми, не знающими нужды и горя, прибывающими в состоянии перманентного сытого счастья. Ольга, как золотая рыбка в родной стихии, быстро и точно рассекала волнующуюся живую массу, волокла сзади на привязи корягу – Германа. Ее узнавали, ей улыбались, ее целовали в щечку мужчины и одаривали презрительными взглядами женщины. Некоторые пожимали Герману руки, заглядывая в глаза с любопытством и, как ему казалось, с легкой насмешкой.

– Оленька, девочка моя, – говорил высокий и тонкий шатен неопределенного возраста, в огромных лиловых ботинках и яркой футболке с оскалившимся Микки Маусом под пиджаком в крупную клетку. В руке он держал узкий бокал с вином и заметно покачивался. – Каким тебя ветром занесло, душа моя? Да ты с кавалером! Олег; очень приятно, – его чувственные губы тронула глумливая улыбка превосходства.

– Герман, – представился Талинский, рассматривая взбитый чуб Олега.

– Девчонки пригласили, – просто объяснила Волкова. – Ты все там же, Олежек? Несешь в мир правду взамен на рекламу? Не устал от профессиональных компромиссов?

– Фу, какие жестокие, обидные слова, почти оскорбления, – откинувшись назад, театрально засмеялся шатен. – Хотя вам, финансистам, простительно. Что вы понимаете в искусстве? Ничего. Наш канал – гармоничный сплав творчества и бизнеса, тонкая, ювелирная работа. Тяжелый, ежедневный труд, заметьте. Надеюсь, хотя бы твой Герман не чужд прекрасному. В какой отрасли изволите зарабатывать, если не секрет?

– Я по исторической части, – постарался уловить тон собеседника Талинский. – На ниве разбора завалов подъедаюсь, пишу кое-что кое-кому. Никакого гламура.

– Вот это зря, – тонко прищурился Олег. – Капелька здорового гламура никому еще не мешала. Надеюсь, вы еще не поженились?

– Возьми себя в руки, Олег, – Ольга нарочито прижалась к своему «кавалеру». – Мы выступаем в другом виде спорта, – потом Герману: – Пойдем, дорогой, перекусим слегка.

– Ужель женаты? – округлил глаза Олег. – Никогда тебе этого не забуду! Прощай навек!

Он увидел кого-то в толпе, заулыбался, манерно помахал рукой и всем телом и нырнул в плотную народную массу.

– Чего это он? Странный какой-то и очень модный, – удивился Герман, указывая на то место, где стоял гламурный малый.

– Не обращай внимания, тут полно голубых, – глядя в сторону, объяснила Ольга. – Творческие люди, нормально, к этому быстро привыкаешь.

– А чем он занимается?

– Пиаром, копирайтингом, всем понемногу и ничем. Неплохой парень, весьма неглупый, в общем-то. Забавный.

– Заметил. Ты тут многих забавных знаешь, как я вижу, и все хорошие парни.

– Не ревнуй, Герман. Пойдем-ка.

Они подошли к ведущему популярного ток-шоу, на котором однажды обкатывали статью Германа про демократию. Ведущий горячо спорил с пожилым мужчиной.

– Зачем ты его приглашаешь? – восклицал ведущий, утирая комки белой пены в уголках губ. – Он же все рейтинги мне рубит. Стоит, бормочет что-то, его не слышно. Ладно, пусть бормочет, но хоть по делу! А так? Только путает всё, с темы сбивает, мешает монтировать. А выглядит как? Прошу, убери его.

– Не могу, – лениво отвечал пожилой. – Сказал – не могу, что тебе непонятно? Сто раз объяснял. Работай с тем, что есть.

Герману показалось, что пожилой мужчина знаком ему. Наверное, они встречались в университете или даже в МИРК. Точно: он читал ему лекции – один из его первых студентов! Не такой он и пожилой, просто седой.

– Легко тебе говорить, а ты попробуй отработать с этим быдлом. Тошнит уже, – продолжал ведущий.

– Тошнит – увольняйся.

– Ты серьезно?

– А чего? – физиономия седого стала кислой. – Незаменимый? Работай спокойно, Владимир Адольфович, и не дергай людей. Идеи в массы, деньги в кассу. А если что-то не нравится…

– О, Волкова, спаси меня от этого варвара! – ведущий отвернулся от пожилого. – Сто лет тебя не видел!

Они обнялись и поцеловались в щеки, Герман скривился. Он вообще чувствовал себя тут инородным телом, неуютно, как непьющий среди алкоголиков.

– Володя, познакомься, это Герман, – отлипнув, произнесла Волкова. – Мой хороший знакомый, большой талант, большой историк и публицист.

– Очень рад, представляться не буду, чтобы не обижать моего зрителя, – заулыбался Володя. – Давайте, ребятки, присядем, пока столик освободился, ноги болят после съемки и спина. Нагрузки как на заводе или в шахте! Тяжелая, тяжелая работа. Вот так вот! Как вам моя передача, Герман, вы наверняка мой старый поклонник? Передачи смотрите?

– Увы, не часто – работа, – светским тоном ответил Герман. – Признаться, последнюю видел несколько месяцев назад, мне очень понравилось.

– Вот как? Что же понравилось?

– Тема понравилась, Володя. Народу, как я понимаю, нужны новые темы. Старые уже надоели: США, Украина, терроризм, допинги – пресно, сплошные повторения. Сколько можно? Одни и те же люди, одни и те же аргументы при полном отсутствии фактов. Извините, вам, как автору шоу, наверное, неприятно. Что-то меня не туда…

– Герман Сергеевич, не критикуй его, станешь врагом номер один на всю жизнь, – весело вмешалась Ольга.

– Пусть говорит, – серьезно отрубил ведущий и допил свое вино. – Это важно. Рейтинги нужно поддерживать, сама понимаешь. Надо разобраться, почему не растут, а тут аналитик попался из народа – большая удача. Хотя надоело мне все. Правда, что ли, уйти в неизвестном направлении, к чертовой матери?

– Так уйди, что мучаешься? – весело посочувствовала Ольга. – Ты человек известный, работу найдешь, я думаю. Или в Украину, они обрадуются. Нет? Тогда напиши книгу, сейчас все пишут. А вообще, знаешь, лучше уходи, увольняйся, займись пчеловодством в Тверской области, сохрани совесть и честь, если остались.

– Опять уходить? Оля, куда? Везде одно и то же. Везде! Телевидение, чтоб ты знал, Герман, везде выполняет две функции – пропаганда и деньги рекламодателей. Всё! Надо быть очень здоровым человеком, чтобы творить в таких условиях, а я уже подустал что-то, – он подпер подбородок рукой, прикрыл глаза и сделал грустное лицо. – Превращаюсь в беспринципного робота, пою в общем хоре и голоса своего не слышу. Ты-то молодец, сбежала, теперь счастлива, замужем за хорошим человеком.

– О чем ты?

– Я журналист! – громко заявил нетрезвый ведущий, сверкнув глазами. – Я обязан говорить только то, что думаю, рассказывать о том, что твердо знаю. Невзирая и даже вопреки. В этом состоит моя миссия, учитывая мою работу на канале… Женщина, принесла бы мужчинам лучше… и закусить.

– Я тебе официантка? Я обиделась, – Ольга заулыбалась и, грациозно изогнувшись, покинула столик. – Герман, пожалей его, звезда все-таки. Скоро не ждите.

– А что за тема тебя зацепила? – спросил Германа Володя. – О чем я врал в тот раз?

– Ну, там, что-то про демократию – как понятие, как термин. И про наш особый путь.

– Да-да, припоминаю, хорошая передача тогда получилась. Действительно интересная, только теперь эта тема везде звучит. Подхватили – и понеслось. Что сам-то думаешь про демократию и особый путь?

– А что мне думать-то? Я сам весь текст и написал для твоей передачи.

– Да ладно!

– Точно.

– Как это? Ты на этого работаешь? – он кивнул в сторону ушедшего седого. – Шутишь?

– Нет-нет, я на него не работаю. Там всё сложнее. Я готовлю кое-какие материалы, даже печатаюсь, но не под своим именем. Что-то типа эксперта в вопросах истории. Признаться, я даже не ожидал, что тебе в передачу тему отдадут. Удивился, когда увидел.

– Вот как?

– Бывает такое, оказывается.

– Старичок, слушай, есть вариант. Ежели нечто интересное придумаешь, приноси мне напрямую, вот моя визитка для близких людей. Так лучше будет, чтоб они не выхолостили там всё. Могу тебя пригласить на передачу, постоишь за прилавком, мама с папой увидят – им будет приятно. А с деньгами потом решим.

– Спасибо, я не нуждаюсь. Если тебе интересно, могу и по дружбе прислать, только учти: ты не должен меня раскрывать, иначе мне влетит. Это условие.

– Согласен.

– Володь, а ты с Первым лицом когда-нибудь передачи делал? Интервью у него брал?

– Конечно! Гена…

– Герман!

– Тьфу, Герман. Я вхожу в особый пул журналистов, которые имеют ЕГО прямой номер телефона. Могу набрать и позвонить в любой момент. А что?

– Ничего. Всегда хотел встретиться. ОН интересен мне как человек, я же историк, и моя специализация – крупные исторические деятели. Я про Сталина писал, про Хрущева, – Герман мечтательно закатил глаза. – Я не знал их лично, понимаешь? Возможно, мне доведется что-то писать и о НЕМ. Конечно, хотелось бы познакомиться, увидеться; может быть, и поговорить.

– Это практически невозможно.

– Я понимаю. Ладно, забудь, хотя…

– О, Оля несет что-то. Выпьем за дружбу?

– В другой раз. Оля, мне надо уходить, пора уже, спасибо.

– Куда? – удивился Володя.

– Герман у нас семьянин, ему домой надо, – с нескрываемой желчью сказала Волкова, но сразу овладела собой. – Надо так надо, а я останусь. До свидания, Герман Сергеевич, до завтра.

 
                                          2
 

Покрытый плотным текстом лист бумаги выполз из принтера. Талинский взял его дрожащими от волнения руками и положил перед собой. Пока это просто лист бумаги с буквами, его можно порвать или сжечь, уничтожить и работать дальше, как ни в чем не бывало. Дел-то много. Помимо рутинной работы отделения добавилась еще и историческая секция, ближайшее заседание уже в конце следующей недели. Но как заставить себя просто работать?

Помимо его воли в голову настойчиво лезла идея придания огласке всего услышанного и увиденного в Сочи. С того самого дня, когда он догадался о готовящемся перевороте, словно вирус попал в его организм. Идея, поначалу казавшаяся абсурдной и невыполнимой, день от дня все больше овладевала его сознанием, вытесняла все другие мысли. Когда он представлял последствия удачного предотвращения переворота, сердце его принималось колотиться, дыхание учащалось, в районе солнечного сплетения он начинал ощущать сладостные спазмы. За минутной эйфорией следовало понимание невозможности выполнения задуманного и недостижимости того, о чем он мечтал. Состояние счастья сразу сменялось глубочайшей депрессией и раздражительностью, начинала болеть голова и дрожали руки. И так по нескольку раз в течение последних дней.

Приступив к написанию сообщения, он был уверен, что никогда не отправит свое сочинение адресату. Решил просто попробовать написать, просто изложить и посмотреть, как оно получится. Он ясно осознал, что в его руки попала информация, которая при умелом использовании может кардинально поменять его жизнь. При удачном стечении обстоятельств, при известной ловкости можно так все повернуть, что служебный лифт вознесет его на самый верх. Туда, где работают только самые преданные, отважные и умные люди. Туда, где вершатся судьбы народов и государств.

Само провидение послало к нему этого телеведущего Володю, обладателя волшебного телефона. Прямой канал с Лидером на расстоянии вытянутой руки. Невероятная удача!

Конечно, Герман осознает все риски, главный из которых – перехват письма заговорщиками. Тогда конец.

Он расправил на столе листок и прочитал из середины стократно вычитанный текст: «Исходя из вышесказанного, не вызывает сомнения, что государственный переворот планируется где-то в середине следующего года. Некоторые участники его мне известны поименно, некоторых я могу узнать в лицо. Зная Ваше отношение к демократическим ценностям и категорическое неприятие авторитарного стиля управления и авторитарного строя, считаю, что подготовка возвращения России к самодержавию обязательно будет сопровождаться и полной сменой всего руководства страны. Имею неопровержимые доказательства подготовки двойника на вашу должность, возмущен этим бесчеловечным и глубоко возмутительным фактом. Прошу считать данное сообщение проявлением гражданской и гуманитарной позиции преданного Вам человека, побудительные мотивы которого есть только любовь к своей Родине и глубочайшее уважение к Вам лично, а также максимально полное одобрение выбранного Вами курса, проводимых Вами действий внутри страны и на мировой арене…»

– Хорошо! – сказал Герман вслух. – Хоть на музыку клади. Только бы Володя этот всё доставил ЕМУ лично в руки.

В самом деле, неизвестно же, сколько народу вовлечено в заговор, какие они занимают должности и как близки к Первому лицу. Известно, что перевороты всегда планируются и исполняются самыми близкими людьми, теми, кто обязан их предотвращать. Изолированность Первого лица от общества служит двум взаимоисключающим целям: защищает от покушений и не дает возможности о них предупредить.

«Если предположить, что Володя передает письмо, – размышлял Герман, стараясь успокоиться и взять себя в руки. – Чем он сам рискует? Ничем. Его просили, он передал. В конце концов, ОН может отказаться принимать неизвестное послание. Конверт запечатан, то есть содержание письма Володе не известно. Само письмо подписано, то есть автор не скрывается и готов предоставить необходимые разъяснения. Это самый удачный итог операции. Какие еще варианты могут быть? Володя открыл письмо, прочитал. Дальше? Передал по адресу, уничтожил, включил в свое шоу (сомнительно), отправил заговорщикам. А он их знает? Трудно в это поверить, на то они и заговорщики, чтобы о них никто не знал. Тогда, в самом худшем случае, он связывается со мной и требует объяснений. Может ли он воспользоваться информацией от себя? Не думаю, тогда все последствия ему расхлебывать самому. Нет, на это он не пойдет. О чем это я? – спохватился Герман. – Ничего передавать я не буду. Слишком велик риск! Вздор это все, глупости, ерунда».

Он сложил свое злополучное письмо, вставил его в конверт и убрал в сейф.

Странное, мучительное состояние предчувствия нервного припадка клокотало внутри, желая вырваться звериным криком, в котором только и можно было выразить всё. Отчаяние от надвигающейся неминуемой гибели, понимание упускаемого сейчас, может быть самого главного, шанса сделать рывок наверх, рывок, о котором мечтал всю жизнь, ужас от осознания собственной трусости и неспособности пойти на риск. Казалось, его голова сейчас разорвется. Он упал в кресло и закрыл глаза, обхватив голову ладонями. Надо что-то делать, но, Боже, как же страшно! Спазм сдавил желудок и вызвал рвоту, Герман еле успел добежать до туалета.