Текст книги "Катастрофа"

– Товарищи, – негромко обратился один из них, обладающий симпатичным кавказским акцентом. – Задание Родины, которое мы с вами должны выполнить наилучшим образом, не имеет прецедентов в новейшей истории государства. Вы представляете Особый комитет, который образован из лучших, наиболее преданных и проверенных товарищей. Задачи наши велики, требуют полной отдачи сил, но и полнейшей секретности, мужества и воли, и, если кто-то из вас чувствует неуверенность в своих силах, внутреннее несогласие или сомнение, прошу покинуть зал прямо сейчас. Обещаю, что ваше решение не отразится на карьере и вы просто вернетесь к исполнению своих должностных обязанностей, – он замолчал и выжидательно оглядел зал.

«Конечно, – подумал Герман. – Так я тебе и поверил. Вышвырнете из института, а то еще и посадите в какое-нибудь очень специальное и особое заведение. Дмитриев Игорь Владимирович не ваших рук дело? – внезапно догадался он. – Очень уж почерк похож».

– Так я и думал! Излишне будет говорить, в каком состоянии сейчас находится страна. Страна находится в тяжелейшем состоянии. Причины тут разные, и те, кому положено, уже разрабатывают контрмеры по своим направлениям. Мы не сидим сложа руки. Страна ждет и требует решительных и скорых перемен. Если перемен не произойдет, то нельзя исключить процессов от мелкого неповиновения до стихийных выступлений, которые при поддержке Запада могут перерасти в кровавые бунты, не столь бессмысленные, сколь беспощадные, могущие смести нас, органы власти и управления, погрузив все в хаос.

На нас ответственность за жизни наших граждан!

К стоящему сбоку в тени стулу мягкой походкой из-за кулис, покачивая плечами, вышел невысокий человек. На долю секунды лицо его попало в луч прожектора, и зал выдохнул. Это был Лидер! Он сел лицом к залу и, ни слова не говоря, замер. Герман заерзал на своем стуле, расслабленность и усталость прошли, он почувствовал необъяснимое беспокойство. Освещенное на мгновенье лицо накрепко впечаталось в его память. Оратор заметил изменения на сцене, прервал выступление и громко скомандовал:

– Прошу всех встать! В зале присутствует…

Народ поднялся. Лидер безмолвно махнул ладонью левой руки, блеснули наручные часы на запястье.

– Прошу садиться! Продолжаем. Мы с вами должны быть готовы к любому повороту событий, должны иметь железную волю, выдержку и правильно, а главное – быстро, реагировать на изменения. Революции России не нужны, мы знаем, что такое революции и какую цену приходится платить за излишнюю нетерпеливость. Учитывая растущую угрозу терроризма, нам придется отдельно поработать над ликвидацией источников дестабилизации внутри страны. Легальное финансирование практически полностью перекрыто, но остается нелегальное финансирование. Возможны достаточно крупные заговоры, в том числе в силовых ведомствах, в министерствах, институтах и так далее. На фоне снижения уровня жизни эти антироссийские выродки начинают шевелиться, выползать из своих змеиных нор. Они готовят сотни укусов, прикрываясь лозунгами демократии, толерантности, транспарентности и прочей чепухой. Чем более укрепляется позиция нашей страны на международной арене, тем более остро встает вопрос внутренней контрроссийской оппозиции. На террор мы должны быть готовы ответить террором, когда на повестке дня стоит один вопрос – быть России иль не быть!

Все, что произносил выступающий, сильно напомнило Герману тексты, изученные в диссертационной работе. Но он не удивлялся, он пристально всматривался в одинокую фигуру, неподвижно сидящую на своем стуле в углу сцены. Зародившееся было несколько минут назад беспокойство обрело уверенность: это не тот человек! Он очень похож, прямо один в один, точь-в-точь, на того, который выступает по телеканалам всей страны, похож, но не тот. Настоящего, без грима, при естественном освещении Герман видел дважды, причем последний раз буквально пару лет назад на молодежном форуме, и хорошо его запомнил. Лицо, рост, осанку, походку. Они подобрали людей, которые не могли его видеть живьем раньше, они не учли, не знали, что Герман видел его с предельно близкого расстояния. Тут в зале присутствовал другой человек, которого представили как Первого и который не удосужился даже перевесить часы на правую руку. Все это выглядело достаточно странно и не поддавалось объяснению.

– Террорист – это не только тот, кто закладывает бомбу или стреляет в мирных граждан. Террорист – это тот, кто подвергает сомнению правильность принятых на самом высоком уровне решений. Кто активно или пассивно, действием или словом препятствует проведению генеральной линии. Грядущие политические реформы, несомненно, вызовут не только прилив энтузиазма в обществе, но и шквал самой злобной, истеричной критики, возможны провокации и разоблачения, как внутри страны, так и за ее пределами. Мы должны быть к такому готовы, и наш ответ будет быстрым, жестким и часто – упреждающим.

«Куда я попал? Что происходит? – Талинский одними глазами обвел зал и, сразу испугавшись, наткнулся на встречный взгляд господина из президиума. – Они сканирует сомнения в моих глазах. Нужно добавить преданности во взгляде».

– Уровень патриотизма сейчас достаточно высок в обществе, но намечается тренд снижения, – продолжал свою мысль выступающий. – Патриотизм нужно подпитывать, и ведущаяся сейчас маленькая победоносная война сработает на это. Было бы идеально, чтобы театр военных действий перенесся на нефтеносные поля и транспортную систему, а беженцы и террористы бросились в Европу, но вопрос не простой и не быстрый. Мы же с вами должны учитывать это в своей работе, правильно готовить и освещать. Текущий момент требует от нас решительности, последовательности, твердости и не терпит жалости, мягкотелости и трусости. К сожалению, правительство допустило целый ряд ошибок, итогом которых стали имеющиеся проблемы.

Оратор перевел взгляд на таинственного незнакомца в тени. Тот отчетливо кивнул.

– Главная ошибка – потеря инициативы. Пример: США создали миф о сланцевой революции, выбросили на рынок нефть из своих запасов, заставили снижать цены ОПЕК ниже себестоимости этой несуществующей сланцевой нефти. И, как крупнейшие потребители нефти, получили минимальную цену на долгие годы – раз, обеспечили дополнительную конкурентность своим товарам и экономический рост – два, обескровили наш бюджет – три. Нас переиграли! – голос начинал давить и постепенно наращивать экспрессию. – Теперь ход за нами, и отвечать нужно быстро и решительно иначе нас уничтожат. История нам не простит промедления. Необходимо понимать: идет война. Да, это настоящая война! Необъявленная война нового вида. Война на уничтожение. Мы на войне, и здесь нет места жалости к врагам, внешним или внутренним. Врага нужно убить! Убить! Убей врага! – крик оборвался, и оратор продолжил рабочим тоном: – Так, дальше. Прошу внимания на экран.

Товарищ в президиуме больше не сверлил взглядом Германа, он уставился на кого-то левее. Надо полагать, что он вообще мало что видит со сцены. Так, психическая атака или тренирует взгляд. Кинопроектор выдал разноцветную гистограмму, испещренную цифрами и подписями. Двойник Лидера, воспользовавшись темнотой, мягко поднялся и покинул зал. Герман закрыл глаза, не желая видеть происходящее и участвовать в нем.

 
                                       8
 

Обратно он ехал в поезде один. Шквал впечатлений и размышлений последних дней разрывал голову, круговорот сомнений, подозрений и попытки найти выход для себя истощали нервы и сводили с ума. Герман решил не думать, выкинуть все из головы. Пусть информация сама уляжется, как-то расфасуется. Мозг сам отбросит ненужное. Забыть обо всем – ничего не было, и просто почитать книгу. Соседи не докучали, и он прибыл в Москву несколько даже отдохнувшим.

Похорошевшая, в соответствии с прекрасной погодой, Танечка ждала его около полудня внизу возле подъезда и, увидев огромный букет в руках Германа, заулыбалась и прослезилась от умиления. Он не забыл! Водитель достал из багажника служебного «мерседеса» чемодан, кивнул, сел в машину и уехал. Стоя возле чемодана, Герман широко улыбался, гостеприимно развел руки, в одной из которых сжимал багровые розы в целлофане.

– Здравствуй, любимая! Я очень соскучился по тебе, передать не могу как, – Талинский подошел, обнял и поцеловал свою миниатюрную нежную жену, мимолетно отметив у себя отсутствие малейших признаков уколов совести. «Совесть притупилась, – удивленно подумал он. – Угрызения вытеснили более важные переживания». – Поздравляю тебя! Поздравляю нас с твоим новым положением. Я счастлив!

Таня молчала, опустив нос в букет, как огромная пчела. Он прижал ее головку к свой груди и погладил волосы, потом взял в ладони ее щеки и повернул ее голову лицом к себе. На него смотрели два огромных, доверчивых, влажных от слез, преданных глаза.

– Я тебя люблю! Пойдем домой, милая. Ты светишься вся изнутри, это потрясающе! Я безумно счастлив!

Он помылся, переоделся и, посвежевший, сел завтракать. Молодые люди устроились на кухне за столом перед открытым окном и пили ароматный кофе. Герман удивленно смотрел на сосредоточено молчащую жену, а Таня пила из чашки, перебирая в уме, с чего начать. Сказать нужно было очень много, но будет ли муж все слушать? Девочке приходилось ранжировать темы и подбирать слова.

Теплый душ смыл с него все ненужное, все, что тяготило и лишало покоя. «Вот бы так сидеть с Таней на солнышке, под голубым, чистым, летним небом и отрываться только на изучение истории. Например, на составление монографий о первой половине прошлого века. Сравнивать политические тенденции, развитие науки и искусства, другие достижения разных стран в этот период и вывести какую-нибудь невероятную теорию с математическими формулами через частную производную, объясняющую все, что еще не объяснено, – мечтал он, щурясь от яркого света. – Должно быть, где-то за границей за такую работу можно получать зарплату или гонорары, которых хватит на спокойную, достойную жизнь. На счастливую жизнь в кругу семьи, в своем домике, с футболом по выходным и с ясным представлением о добре и зле. Знаменский так живет, потому что уехал. А я остался, и мне так не жить». Он грустно взглянул на жену.

– Танюша, почему ты молчишь? Надо говорить, а то я волнуюсь. Говори, пожалуйста.

– Я не знаю, с чего начать, – неуверенно заговорила она. – Ты, наверное, устал с дороги и хочешь отдохнуть.

– Я не устал. На работу мне только в понедельник, и сегодня я полностью твой.

– А завтра?

– И завтра, конечно, и потом, и всегда.

– Отлично! Тогда так. Мы сегодня съездим в «Мегу», мне там надо кое-что посмотреть – и для ребенка тоже. Зайдем в «Икею», само собой. Потом заедем за продуктами в «Ашан». А завтра поедем утром к моим родителям, по пути заскочим на почту, получим, что там тебе положено по уведомлению, привезем родителей к нам на новоселье. Они еще не видели нашу квартиру, помнишь? И у них подарок есть в габаритной коробке – в метро неудобно везти. Хорошо? Твои уже были у нас, а мои еще нет. Согласен?

– Естественно.

– Хорошо. Посидим, обмоем. Только ты не говори про наше чрезвычайное положение. Ладно? Потом отвезешь родителей домой или они сами доберутся. Там решим. Вот такие планы. В воскресенье будем отдыхать. Почему ты смеешься?

Он смотрел на маленького воробушка, старательно свивающего свое гнездо, и улыбался. Его ищущий вечных ценностей мозг узрел в Таниных хлопотах нечто, что полностью и просто объясняет мировое устройство, но сформулировать не мог.

 
                                        ***
 

Всю дорогу субботним утром Антон Васильевич и Надежда Николаевна ехали притихшими, с недоумением изучая затылок любимого зятя. Они, конечно, очень радовались за Таню и Германа, но не могли понять, как он добился настолько высокого положения и такой невероятной зарплаты? Почему так быстро и, главное, за что? Пелена полной таинственности укрывала его загадочную работу, и сам он казался таинственным и всемогущим.

Отзвучали традиционные тосты, и вечер шел к завершению. Дорогой немецкий сервиз на двенадцать персон нашел свое место под столом спальни. Разговоры о мебели, кредите и досрочном погашении его исчерпали себя. Герман одним глазом смотрел телевизор, тесть рассеянно слушал разговор матери и дочери.

– Танюша, а ты чего не пьешь? – домогалась Надежда Николаевна, испытывающе заглядывая ей глаза. – Один бокал вина весь вечер тянешь.

– Не хочу, мам. Мы вчера очень отметили приезд Геры. Не рассчитали, в частности я. Ты не смотри на меня. Я сегодня водичку попью, если ты не против.

– Конечно, не против. Не хочешь – не говори.

– Герман, а ты-то почему пропускаешь? – заинтересовался Антон Васильевич, по-ленински прищурив глаз. – Старой веры придерживаешься?

– Я пью как все и ничего не придерживаюсь. Больше не хочу, значит.

– Нет, – обрадовался тесть. – «Не хочу» или устав не позволяет?

– Антон Васильевич, я же не спрашиваю, почему вы болеете за вражеский «Ливерпуль» и одновременно ходите в православную церковь. Нестыковочка получается, однако. Вы же русский человек.

– Нету нестыковки, ваше благородие. Я болею за красивый футбол в исполнении, кстати, «Манчестер Юнайтед». Мне нравится Руни, нравились Невилл и Пол Скоулз. Нравится стиль команды, техника их игры. Почему, допустим, я должен болеть за «Торпедо», если они играть не могут? Зачем обрекать себя на вечные страдания духа?

– Вы русский человек, – закрепил тезис Герман. – И обязаны болеть за русскую, российскую команду. Обязаны ненавидеть WADA и переживать о непопадании наших в Рио. Вот почему. Это правильно. Так нас учит партия! Болейте в крайнем случае за питерский «Зенит», вам слова никто не скажет.

– Вот ведь тоже! Откуда это тебе известно, за кого мне болеть? Чем тебе английский футбол не угодил? Знаю чем. Для вас, чиновников, спорт – это средство пропаганды. При СССР доказывали всему миру преимущества коммунистической системы. Теперь, видать, преимущество российской расы нуждается в доказательствах.

– Я, конечно, извиняюсь, но каждая страна болеет за своих спортсменов. Это нормально.

– Нормально, но аморально. Ответь мне. Если «Зенит» выиграл у «Барселоны», что этот факт означает для человечества? Это доказывает, что русские лучше испанцев, или нет? Особенно если учесть, что половина нашей команды иностранцы. А если Бразилия всегда выигрывает у России, это говорит о том, что мы недочеловеки по сравнению с ними и нам в качестве компенсации следует радоваться их неудачам в организации соревнований? Мы, желая себя реабилитировать, упираемся в хоккей, прыгаем, бегаем, стреляем и плаваем, стараясь забрать побольше медалей, чтобы доказать свое равенство другим народам, а то и превосходство над ними. Мол, мы не хуже – смотри, мир! – по медалям в командном зачете у нас больше всех в Сочи! И в Бразилии, несмотря на несправедливость и нападки, мы выглядим отлично. Мы лучшие в мире люди, самые ловкие, сильные и умные. Смотрите соотечественники: то, что страну обустроить не можем, – это ничего. Зато мы прыгнули сегодня выше всех и больше всех подняли, а значит, мы лучше, чем те, которые считают нас людьми второго сорта, не способными делать серьезные автомобили, телефоны и прочую продукцию. Да, ничего, кроме нефти и газа, металлов, зерна и еще чего-то не слишком наукоемкого, сделать сами не можем, зато вон тот толстенький, в трусах, пришитых к майке, поднял сегодня сто пятьдесят кило. Это факт, а факты вещь упрямая. Так, что ли?

– Что вы всё нападаете на страну-то? Штангистов отстранили. Так всё замешаете, что не разберешься. Это же известно. Спорт должен быть вне политики. Спорт толкает вперед науку и технику, он объединяет народы. Должен объединять, хм. Тут надо шире смотреть. Это общемировое движение здорового образа жизни, которое поддерживается только благодаря национальным федерациям, то есть желанием людей видеть свою команду лучшей. Нормальное человеческое стремление к самосовершенствованию объединяет.

– А потом выясняется, что тот толстенький допинг ел, получается скандал и уголовка. Вот тебе и объединились.

– Бывает и такое, конечно.

– Бывает-бывает, – повторил тесть. – Господь заповедовал не сотворять себе кумира, а люди сотворяют. Молятся на все подряд. Господь есть красота, и красивый футбол – это божий промысел, и не важно, кто его показывает. Я так думаю. Но если ты болеешь за то, что русские лучше других народов, значит, ты не веруешь истинно, поскольку самодовольство для тебя дороже красоты, а Бог говорил, что есть только один народ – верующие в него. Если так, то чем может быть обусловлен выбор команды, кроме как красотой игры? Просто ты, Гера, не болельщик, и тебе трудно понять. А я сам долго играл в футбол и понимаю игру, ее красоту и гармонию.

Герман намазал хлеб красной икрой и передал его Антону Васильевичу. Тот сделал бутерброд Герману. Они чокнулись, допили вино из своих бокалов и закусили.

– Это идеальная картина, – заговорил Герман. – Только не жизнеспособная. Без элемента соревновательности вообще не может быть спорта, а значит, федераций, игр, популяризации и так далее. Стремление к состязанию в крови у человека, главный стимул к развитию и прогрессу. На базе состязательности строится спорт. Спорт – часть экономики, а деньги – кровь экономики. Аренда стадионов, зарплаты тренеров и спортсменов и так далее нуждаются в деньгах. Все переплетено и взаимоувязано десятилетиями. Что-то изъять из этой схемы нельзя – все рухнет.

– Нельзя – не изымай. Пусть так остается, я не против. Хотя не готов поверить, что современный капиталистический мир устроен идеально. Я всего-то хотел объяснить, почему болею за «Манчестер». Надеюсь, ты услышал, а переубеждать меня не нужно, – тесть грустно посмотрел на пустой бокал и вздохнул. – Не понимаю только, почему люди готовы подгонять свое понимание веры под то, как получается жить, но не стремятся организовать жизнь хотя бы приближенно к законам веры? Даже не пытаются. Числятся верующими, с праздниками церковными друг друга поздравляют, а живут наоборот. Кресты носят, а в Бога не верят.

– Исторически так сложилось…

– Самое удивительное, что живут такие православные христиане в мире с собой. Воруют, взятки берут, грызутся из-за денег, утопают в роскоши, когда через забор детский приют голодает, предают, спят с чужими женами, унижают родителей, бросают детей, врут на каждом шагу, но ничего к ним не прилипает. Цвет лица идеальный, совесть хрустальная, удача сопутствует. Отправляют на Пасху друг другу эсэмэски «Христос воскрес!», кушают куличи, а на другой день едут в сауну с секретаршами вместо жены. Всё нипочем. Еще и других учат, как жить. Ты и это можешь объяснить?

Он в упор посмотрел на побледневшего Талинского, который после длительной паузы печально ответил:

– Не могу. Никто не может.

– Я могу, но не стану. Не буду судить. Буду жить в ладу с собой, по совести и с оглядкой на Бога. Жену свою и дочь постараюсь так же воспитать. В тебя зерно зароню. Глядишь, и даст оно когда-то всходы. Вот оно и будет на миллиметр ближе царствие Божие на земле.

 
                                      ***
 

Заполночь родители уехали на такси. Уставшая Таня убрала стол, перемыла посуду и пошла спать. Герман вспомнил про письмо, полученное на почте. Нестандартный пухленький конверт. Он нашел его в прихожей, разодрал бумагу. В его руках оказалась та самая злополучная брошюра, которую он когда-то правил, да не доправил и которая послужила поводом к смещению прежнего его куратора Дмитриева. Разворот с опечаткой, на котором можно разглядеть трусливые подтертости, был заложен короткой запиской: «Это ты, я знаю. Берегись! Живи и жди, когда околеешь. Таймер запущен». Подписи не было, но почерк не оставлял сомнений в авторстве – ныне покойный Игорь Владимирович Дмитриев.

 
                                        9
 

Первое, что сделал Талинский, приехав на работу в понедельник, – переложил пистолет из рабочего сейфа в портфель. Содержание записки очень встревожило его, он решил защищать себя и свою жену. Мысленно поблагодарив прадеда, Николая Васильевича, Герман придвинул к себе стопки пришедшей по почте и выработанной в подразделениях корреспонденции. До обеда Талинский занимался разбором накопившихся за время командировки бумаг. Он внимательно читал входящие документы, прикреплял степлером квадратик бумаги, на котором писал, кому поручает отработать материал и резолюции: «Подготовить предложения», «Для организации работ», «Установленным порядком», «Для включения в план работ» или что-то в этом роде. Наиболее важные документы он заносил в компьютер, т. е. «брал на контроль». Работа, работа, работа. Только это лекарство могло спасти его. Помочь отрешиться от ненужных, мешающих жить мыслей и дать прийти в себя, успокоиться, выждать.

После обеда он вызвал к себе начальника ОДП.

– Виктор Владимирович, – строго произнес Герман и замолчал, подбирая слова.

Маслов смотрел на него спокойно и даже сочувственно сквозь желтые стекла очков. Он не выражал никакого нетерпения, не ерзал и даже не моргал, словно понимая, как это непросто – говорить с ним командным тоном, мало что понимая в его работе.

– Я внимательно прочитал ваши предложения, другие начальники мне также подготовили предложения, – уже менее официально продолжил Герман. – Я всё прочитал, проанализировал. Мне представляется, что в организации работы по подготовке и печати нашей методической литературы, именно с точки зрения процессов, есть неиспользованные резервы. Хотел бы поделиться с вами своими соображениями, послушать ваше мнение, критику, прежде чем облекать это все в приказы и распоряжения. Очень рассчитываю на вашу помощь. Полагаю, что если правильно организовать работу людей, правильно контролировать и мотивировать, то работу вполне возможно вывести на новый уровень. Без авралов и без потери качества.

– К вашим услугам, Герман Сергеевич, – заинтересовался Маслов. – Можете на меня всецело рассчитывать.

– Замечательно! – с облегчением выдохнул Талинский. – Вот в чем суть моих предложений. Считаю необходимым все работы свести к общему сетевому графику. Ввести так называемое сетевое планирование. В каждом отделе будет свой сетевой график работ в соответствии с планом. Под подпись руководителя отдела. Графики отделов по ключевым точкам будут составлять сетевой график отдела допечатной подготовки, то есть вашего отдела. Тоже под подпись. Вот как это примерно выглядит.

Герман придвинул Виктору Владимировичу несколько листков, от руки расчерченных, содержащих примечания и цветные линии.

– Многое будет зависеть от вас. Потребуется своевременно сообщать мне о сдвижении сроков в графиках отделов, которое влечет сдвижку ваших сроков. Не сообщили – взяли ответственность на себя.

Маслов едва заметно улыбался, выслушивая объяснения руководителя. Все, что тот придумал, давным-давно уже применяется на производстве. Есть специальные программы, методики и исследования по этому поводу. Но для чистого гуманитария такого рода «открытия», безусловно, делают честь. Он с удовольствием наблюдал, как молодой начальник горячо и многословно объяснял свою мысль, понимая при этом, что, пожалуй, такого рода реформы действительно снизят напряжение в их девятнадцатом отделении и помогут навести относительный порядок в делах.

– Маленькое замечание, если позволите, – тактично воспользовался внезапной секундной паузой Виктор Владимирович. – Для составления сетевого графика обязательно нужно иметь данные по производительности работ, а это предполагает два пути: воспользоваться имеющимися полиграфическими нормами либо разработать свои с учетом специфики нашего производства.

– Тут надо изучить вопрос. Беру на себя. Возможно, придется самим разрабатывать.

– Это непросто и может быть не вполне объективно. Обычно применяется хронометраж на нескольких работниках с выведением среднего показателя. Когда-то давно я делал такую работу в издательстве. Народ это не очень любит, может возникнуть сопротивление. Хотя…

– Будем расставаться с теми, кто не понимает. Я вот думаю, как все-таки отражать объективное отклонение по срокам. Управление поставит внеплановую задачу, и вся наша макулатура – в урну.

– Обязательно надо всю работу по планированию сразу вести в программе, тогда смещение любого срока автоматически связывается с другими работами. Вот смотрите…

Они голова к голове склонились над очередным листом, разрисованным кривыми прямоугольниками и стрелочками.

– До начала следующего квартала, к октябрю, нам нужно установить программу на рабочие места руководителей и мне, обучить их и меня и разработать и оформить некий регламент. Все это будем вводить приказом. Виктор Владимирович, попрошу вас подготовить примерный план внедрения всей этой системы. Только не говорите: «Почему – я?» Больше некому.

– Не говорю.

– Очень рад. Вроде бы на сегодня с вами всё. Всё?

– Не совсем, у меня вопрос есть.

– Я весь внимание.

– Видите ли, Герман Сергеевич, такое дело, – Маслов вдруг сделался нерешительным и заговорил еще медленнее. – Есть очень важное для меня обстоятельство в жизни. Короче! Вот уже два года я занимаюсь восстановлением Николо-Берлюковского монастыря. Это Николо-Берлюковская пустынь в Ногинском районе. Работаю я по выходным и отпускам, свободное время последние несколько лет провожу только там. Денег не беру. Игорь Владимирович не возражал против моего, с позволения сказать, хобби; надеюсь, и вы не станете препятствовать.

– Насколько я помню, контракт прямо запрещает работать где бы то ни было еще. Я не прав?

– Можно сказать, я не работаю, ведь бесплатно же. В налоговую ничего не идет, договора нет, материалы мне частично предоставляет монастырь, а частично мои, сам покупаю, – Виктор Владимирович начал заметно нервничать: его голова вздрагивала, руки мелко тряслись, речь разгонялась. – Есть благословение от митрополита на это послушание, могу принести копию. Тут совсем другое, с нашей работой ничего не связано.

– Вы там формально-то не числитесь, я надеюсь?

– В том-то и дело, что числюсь как трудник, хотя я там не живу. Ну, числюсь и числюсь, мне все равно, главное – иметь возможность расписывать. Не каждому художнику так везет, вы должны меня понять. Я работаю по восстановлению храмов пу̀стыни. Так все медленно идет, – он поморщился. – Времени не хватает, материалов. Герман Сергеевич, у меня жена хорошо зарабатывает, и, если вы не согласитесь, я уволюсь хоть завтра!

Герман оторопел от неожиданности. Ему казалось, что за такую зарплату он может выжимать из людей все, даже унижать, и тут – «уволюсь».

– Вы кто по знаку зодиака? Скорпион?

– Да, а что?

– Нет, ничего. Просто не ожидал от вас такой резкости. Я не буду возражать, работайте на здоровье, только одно условие: я об этом ничего не знаю.

– Само собой.

Некоторое время они молча разглядывали друг друга. Маслов успокаивался, но лицо его оставалось отвердевшим.

– Интересный вы, оказывается, человек, Виктор Владимирович. Прекрасный производственник и художник. Хотелось бы посмотреть, как вы работаете. Давно я в храме не был, в монастыре и подавно, а хочется. Уверен, вы и настоятеля знаете лично.

– Знаю, конечно. Приезжайте хоть в ближайшие выходные, в любой день, вам будут рады.

– Поможете мне с настоятелем встретиться? Очень хотел бы.

«Что с тобой, сынок, происходит? – подумал Маслов. – Почему приспичило-то? Видать, сломали тебя наши орлы или отмолить что-то хочешь. Наверняка Оля Волкова постаралась, как она умеет. Сатана в юбке, прости Господи».

– Обязательно помогу. Если захотите исповедоваться или причаститься, то пить и кушать с полуночи не нужно, надеюсь, порядок знаете. Поесть можно потом в нашей трапезной: чай, кофе, выпечка. Особой экскурсионной программы не обещаю – много работы, а свободных рук нет.

– Я и не прошу. Я с женой приеду, если соберемся, так что внимания на нас обращать не надо, мы самодостаточные. Ну ладно, вам пора собираться уже, рабочий день закончился. Спасибо за помощь и за приглашение. До завтра.

Виктор Владимирович закрыл за собой дверь, удивив в приемной Лобанову странной задумчивой улыбкой.

Пора было собираться и Герману.

Он подошел к окну и открыл форточку. Уличным шумом и теплым воздухом летний теплый вечер ворвался в душный кабинет. Жизнь за окном текла своим чередом. Свинцовый монолит Москвы-реки под глубоким синим небом казался неподвижным по сравнению с рекой автомобилей, уносящей граждан в обоих направлениях. Пешеходы в пестрых одеждах спешили в сторону метро, обходя отрешенного рыбака, неотрывно следящего за своим поплавком. Внезапно Германа прошило острое чувство зависти к этим беззаботным, весело шагавшим по городу пешеходам. Наверняка ни у одного из этих попавших в его поле зрение людей не было таких проблем, как у него. Наверняка злая судьба не бросала их в такие обстоятельства, когда то, что вчера воспринималось как огромная удача, сегодня превратилось в ад. Скорее всего, они были в большей или меньшей степени счастливы, устроены и не терзались тяжелыми мыслями о безысходности. Когда-то и он был счастлив. Очень-очень давно, будучи совершенно другим человеком.

Раньше Герман не видел этого странного рыбака. Может быть, не обращал внимания? Расположился человек в темной одежде как раз по пути Германа к метро, и теоретически он мог напасть. Кто-то же должен был напасть или Дмитриев разыграл его? «Таймер запущен» – мороз по коже. Других крутившихся рядом и подозрительных не наблюдалось. Страшно. За Таню страшно, за ее мечты и надежды, за ее веру в него. Как возможно обидеть, сделать несчастным этого маленького нежного воробушка? За что?

Длинный июньский день и не собирался кончаться. Ждать нечего. Он зарядил оружие, взвел курок, поставил на предохранитель, затем убрал в карман пиджака и отправился домой.

 
                                       10
 

Виктор Васильевич Снегирев мягко прохаживался вдоль окон своего кабинета и говорил тихим голосом, в котором клокотала задавленная, беспомощная ярость:

– Герман Сергеевич, зачем ты вылез-то посреди совещания? Как прикажешь тебя понимать? – он делал большие паузы после каждого предложения, но Герман молчал. – Я тебе приказывал – не лезь? Приказывал. Мы же обговаривали – все инициативы только после согласования со мной. Так? Ты обязан был хотя бы позвонить, – невысокий худощавый Снегирев, напоминающий сейчас сжавшуюся наизготовку гадюку, готовую совершить смертельный бросок, внимательно смотрел в глаза вытянувшемуся по стойке смирно, трепетавшему от внезапного ужаса Герману. – Ты обязан был согласовать свое выступление прежде всего со мной. Так? Так!