Текст книги "Катастрофа"

Органы внутренних дел и ФСБ отвечают за работу с нарушителями введенной формы идентификации. Номерные знаки будут разных цветов – в зависимости от категории гражданина. Иностранные граждане при пересечении государственной границы обязаны будут проходить ту же процедуру и получат желтые номера. Есть идея наносить на тело татуировку в виде бар-кода, но пока перспективы этой инициативы не ясны.

Последняя на сегодня задача – назначение ответственных из числа участников совещания за проработку каждой из перечисленных тем. Руководством сформированы списки рабочих групп, секций и определены руководители. В этом составе, параллельно с основными обязанностями, вам предстоит разрабатывать заданную тему. Завтрашний день посвящается совещанию с узким кругом руководителей секций, послезавтрашний день – работа в секциях. Прошу вас внимательно слушать, кто к какой секции относится, особое внимание руководителям секций. Есть у кого-то вопросы по темам сегодняшних докладов? Замечания, предложения? – Выступающий сошел с кафедры и наклонился над одним из членов президиума, перебирая с ним большие списки.

– У меня есть вопрос, точнее предложение! – конечно, это был Герман. Голос его в полной тишине прозвучал звонко и задиристо. После недавних переживаний интеллектуального и эротического характера он слегка обезумел, потерял связь с реальностью. Уже когда он стоял с поднятой рукой, под недоуменными взглядами всего зала и всех членом президиума, опешивших от неожиданности, до него дошло все безрассудство его дерзкого и бессмысленного демарша. Но было уже поздно жалеть.

– Хорошо, – услышал он голос из динамиков. – Подойдите после совещания сюда к столу, – и еле слышно: – Обалдеть! Что это за м…, – дальше расслышать было нельзя – заглушил окончание громкий голос: – Итак, внимание, подготовка проекта новой Конституции, руководитель секции…

Герман почти ничего не слышал, все звуки заглушили набатные удары крови в висках и затылке. Он весь вздрагивал с биением сердца и почти ничего не видел. «Зачем я это сделал? Это конец! Это конец! – только и мог сформулировать он, опускаясь на стул. – Теперь точно – конец!»

Голос ведущего продолжал зачитывать:

– Далее. Историческая секция будет заниматься соответствующим обоснованием. Руководитель секции – Талинский Герман Сергеевич, члены секции Пашков Валентин Алексеевич, Лисин Александр Николаевич, Кузьмин Александр Владимирович, далее… – затем продолжилось долгое перечисление названий других секции, их руководителей и состава. В заключение выступающий сообщил: – Прошу всех перечисленных товарищей подойти к соответствующим столам регистрации в фойе, получить материалы для работы своих секций, планы и программы. На сегодня совещание свою работу заканчивает, благодарю за внимание, все свободны.

Герман с облегчением поднялся и пошел к выходу, но вдруг вспомнил, что должен подойти к столу президиума. Он посмотрел на сцену – там его ждали. На слабых ногах Талинский двинулся к месту казни, пытаясь вспомнить свое предложение. Поднялся на сцену и приблизился к первому попавшемуся руководителю.

– Талинский, – представился он. – Герман Сергеевич. Я собирался сделать предложение, не знаю, правда, нужно это или нет. Все было изложено очень четко.

– Говорите, что вы хотели предложить? – неизвестный товарищ хотел казаться заинтересованным.

– Это касается религии. Мне представляется целесообразным проработать вопрос об отмене патриаршества в Империи с передачей функций патриарха непосредственно Императору и о воссоединении христианской церкви и государства. Тут сами напрашиваются параллели с Петром Великим. Таким образом, христианская православная доктрина автоматически станет официальной идеологией государства, а святые книги можно использовать в качестве духовного обоснования реформ. Соответственно, имущество церкви передается на баланс государства. Да! Полагаю, такие реформы укрепят фигуру будущего Императора, сделав его действительно отцом нации, и позволят провести некоторое осовременивание церкви, которой предстоит жесткое противостояние радикальному исламу, западным христианским и сектантским течениям. Радикальному исламизму мы должны противопоставить радикальное православие – как конститутивный принцип построения общества! Это то, что я хотел предложить.

Он внезапно обрел уверенность, почувствовав, что попал в струю.

– Хорошо, Герман Сергеевич, спасибо за инициативу. Подумаем, подумаем. Знаете что? Напишите ваши предложения коротко, хоть от руки, и предоставьте завтра в течение дня на регистрационную стойку с пометкой на конверте: «В президиум от такого-то». Договорились? Замечательно. Вы у нас руководитель секции, ступайте, получайте материалы и готовьтесь.

Нагруженный материалами, Талинский поднялся к себе в номер и запер дверь. Как было, свалил пакеты возле двери, отложил отдельную брошюру и упал с ней на диван.

Это была обещанная сегодня статья «Годы великого перелома», он открыл наугад и прочел: «А так как мы теперь не имеем ни долгосрочных западных займов, ни сколько-нибудь длительных кредитов, то острота проблемы становится для нас более чем очевидной. Из этого именно и исходят наши американские и европейские партнеры, когда они отказывают нам в займах и кредитах, полагая, что мы не справимся своими собственными силами с проблемой накопления, сорвемся на вопросе о реконструкции тяжелой промышленности и вынуждены будем пойти к ним на поклон, в кабалу. А что говорят нам на этот счет итоги истекшего года? Значение итогов истекшего года состоит в том, что они разбивают вдребезги расчеты упомянутых господ. Истекший год показал, что, несмотря на явную и тайную финансовую блокаду России, мы в кабалу к ним не пошли и с успехом разрешаем своими собственными силами проблему накопления, заложив основы новой тяжелой индустрии. Этого теперь не могут отрицать даже самые наши заядлые враги». «Где-то я это уже читал, что-то ленинское», – подумал Герман, глаза слипались, и он переполз на несколько срок вниз, где прочел: «Можно ли удивляться после всего сказанного, что предположения пятого антикризисного плана оказались в истекшем году превзойденными, а оптимальный вариант его, считающийся у западных писак „недосягаемой фантастикой“ и приводящий в ужас наших скептиков, превратился на деле в минимальный вариант принятого плана?» Он перевернул страницы до конца и прочитал внизу последнюю фразу статьи: «Мы еще посмотрим, какие из стран можно будет тогда „определить“ в отсталые и какие – в передовые».

Герман почувствовал, что засыпает, захлопнул книжицу и отправился в душ. Он решил разбираться со всем этим в Москве, а пока отдохнуть и проветриться.

Вечернее солнце прожектором било в окно, когда он босой, с белым полотенцем поперек худого тела, вышел на балкон. Жара спадала, влажный прохладный ветер носил легкие шторы в открытой балконной двери, освежал и приятно холодил мокрые волосы. Все пережитое час назад казалось нереальным, неправдоподобным и ненужным. Снизу доносились музыка, шелест волн и приглушенные звуки проезжающих машин. Тянуло шашлыком. Море потемнело, надвигались короткие волшебные южные сумерки. Жизнь текла, с учетом местного колорита, в постоянно праздничном, слегка нетрезвом настроении. Герман коротко позвонил жене, оделся в футболку и шорты и спустился вниз с целью раствориться в массах.

 
                                         5
 

Таня выключила телефон и с недоумением смотрела на показания таймера переговоров. Двадцать семь секунд. Рекорд лаконичности! Конечно, объяснимо то, что муж звонит нечасто и не говорит долго. С его слов, совещание исключительно серьезное, а по телефону желательно особо не трепаться, мало ли. Но что-то тревожное, необъяснимое лишало ее покоя, создавало внутренний тревожный фон. Трудно понять. Возможно, первая командировка в их жизни – дело для нее непривычное, и любой женщине неспокойно, и в то же время тон его разговора казался ей странным, слова какими-то чужими, голос холодным. Он не большой любитель долго говорить по телефону, она знает, да и не умеет он создать душевную волну через трубку. И все-таки, все-таки…

Она снова подошла к письменному столу, на котором в файловой папке лежали уже три полоски теста, однозначно указывающие на беременность. «Состояние беременной женщины, – размышляла она, аккуратно поглаживая пальчиком полоски. – Напрямую связано с меняющимся гормональным составом организма. Организм перестраивается на вынашивание, женщину начинают одолевать беспричинные страхи, раздражительность, меняется аппетит и так далее. Так что это всё гормоны, но нужно как-то справляться с собой, не распускаться и обязательно верить мужу. Во мне его ребенок, человечек, которого он так сильно хотел. Теперь он еще внимательнее будет относиться ко мне, еще трепетнее и ласковее».

Тане показалось, что низ живота как-то пульсирует по-особому. Она приложила руку, но ничего не почувствовала. Она потрогала свою грудь – кажется, совсем чуть-чуть увеличилась. Или нет?

Молодая женщина ощущала себя словно полностью прозрачной. Никакого второго дна, ни зависти, ни злобы, ни тайных замыслов. Подобно большой теплой и беззащитной икринке, внутри которой существует еле заметный зародыш новой жизни, являющийся средоточием всех ее сил, физических и духовных, она нуждалась в неотрывном нежном внимании, защите и опеке. Ей не хватало рядом Германа, человека, способного оценить ее новое состояние, объяснить его, восхититься творящимся чудом.

Таня легла на кровать, ей нестерпимо хотелось плакать от умиления собой, от обиды на отсутствующего супруга, занятого неизвестно чем неизвестно где в то время, когда все самое главное происходит здесь. Если бы он сейчас оказался рядом, медленно привлек ее к себе и обнял это хрупкое беззащитное тельце, поцеловал глазки, погладил по голове и вытер смешные беспричинные слезки с ее щек… Она была бы счастлива. А сейчас она несчастна, потому что не с кем поделиться своим счастьем и слезы приходится вытирать самой.

Негромко охнув, словно на последнем месяце, Таня плавно поднялась и прошлепала в ванную. Ей внезапно стало жарко сверху и холодно снизу. Она вытерла ладошкой лоб и уставилась на свое отражение в зеркале.

– Лицо вроде отекает, – произнесла Таня вслух и удовлетворенно провела пальцами под глазами. – Точно.

Она включила чайник, села на табурет в кухне и развернула открытку в форме зайца, которую Герман подарил ей на Восьмое марта в этом году. Внутри он вписал стихи собственного сочинения. Таня их знала уже наизусть, но каждый день снова и снова брала открытку и тихонько, медленно и нараспев, читала:

 
Ты такая сегодня светлая,
Ты любовь моя безответная,
Ты такая сегодня нежная,
На постели спишь безмятежная.
 
 
Солнца лучик прозрачный, ясный
Греет ножку твою прекрасную,
Ты мой ангел, мое спасение,
Мое теплое чудо весеннее
 
 
Нету слов таких, чтобы выразить.
Слов таких, чтоб из камня вырезать.
Как люблю я тебя, родимая,
Как я счастлив с тобой, любимая!
 
 
Ты проснешься, откроешь глазки,
Как принцесса из старой сказки.
Поглядишь на меня с улыбкой,
И одаришь надеждой зыбкой.
 
 
Я все сделаю, что возможно,
Полюби меня хоть немножко.
Ты такая сегодня светлая,
Ах, любовь моя безответная!
 

Вечно твой, Герман.

Это он посвятил ей стихи, а раньше никто не писал ей стихов. Примечательно, что в этих строках он пишет, будто она его не любит, а он ее любит. Эта мысль и раньше проскакивала в его разговорах. С самого их знакомства Герман убеждал Таню в ее невероятной красоте, о которой она и сама знала, но из скромности всегда делала вид, что сомневается. Она, мол, невероятно красивая, а он, наоборот, некрасивый – и обречен на пожизненное, безответное преклонение, некое служение божественному совершенству. Такие признания ей всегда доставляли удовольствие. Так вот, с его слов, красивая женщина всегда предмет обожания и сама любить не может, а может только принимать любовь. Приобретенный в процессе жизни эгоизм. И вообще в браке всегда один должен любить (в их случае – Герман, конечно), а другой – позволять себя любить (это, естественно, Таня). Только так, по его логике, и получается гармоничный союз. Он это определял, как «гармония неравенства – гендерный парадокс». Такая же ситуация и у красивых мужчин, которые привыкают к вниманию женщин, но с ними всё хуже, поскольку они превращаются в самовлюбленных альфонсов и как бы занимают место женщины. Это неинтересно.

Танечка отхлебнула чай и уставилась в окно. С высоты шестнадцатого этажа видны только дома и огромное синее, в легких облаках, небо. Вдалеке вспыхивают огни самолетов над аэропортом Домодедово. «А может быть, Герман так готовится однажды бросить меня? – пришла к ней мысль. – Скажет когда-нибудь „Все равно ты меня не любишь, жалеть обо мне не будешь, вот я и ухожу“. Зачем-то же он внушает мне идею о собственной обделенности?» Раньше она так не думала, но, забеременев, поняла свою полную зависимость от мужа. Она больше не самостоятельный человек и если решит уйти, то уже не сможет. Хотя она вроде бы и не собирается уходить от мужа, но если бы вдруг собралась, то все равно уже не может. Во-первых, некуда, разве снова к родителям, во-вторых, она не работает и накоплений особых не имеет. А подруги в соцсетях? Вот кто обрадуется после Таниных победных фотоотчетов о счастливой и богатой жизни с грандиозными планами. Придется вешаться родителям на шею, да еще и с ребенком, а это ниже ее достоинства. Ей стало страшно, и разболелась голова. Скорее бы он приехал и развеял ее сомнения. Что там на юге? Соблазны, масса свободного времени и свободных, доступных, красивых девушек, которые только и мечтают перебраться в Москву. Захомутают того, кого жена якобы не любит и который хочет, чтоб его любили, – и привет! Надо обязательно убедить его в своей любви, доказать, что она его очень любит, даже больше, чем он ее. Пусть он почувствует ее заботу и благодарность ему за все, что он делает. И в ответ на ее благодарность сам испытает к ней благодарность. «Так и сделаю, – решила она. – За свое счастье нужно бороться и не расслабляться, тем более что уйма молодых и беспринципных хищниц только и ждет возможности! Почему он не может нормально позвонить и успокоить ее, знает же о ее положении… Что там вообще происходит у него?»

От неожиданных горьких, тревожных мыслей, появившихся вроде бы из ниоткуда, молодая женщина совсем пала духом. «Нужно выходить из дома, иначе сойдешь с ума, – подумала Таня. – Поеду прогуляюсь в „Мегу“, посмотрю детское белье, колясочку, себе что-нибудь в магазине для будущих мам. Даже с животом необходимо будет выглядеть привлекательно, а впрочем, живота еще нет пока и прикупить что-то на лето необходимо. Старые вещи надоели все, пора обновить гардеробчик».

Предвкушение прогулки по магазинам, возможности мерять и покупать все, что понравится, успокоило Таню. Она отправилась приводить себя в порядок в хорошем настроении.

 
                                         6
 

– Как вам новый Сочи?

Германа вкрадчиво окликнул незнакомый пожилой мужчина с расплывшейся татуировкой «Zenit» на предплечье правой руки. Они оказались вместе за одним столиком в кафе. Герман пил холодное пиво из тонкого высокого стакана и любовался видом последних минут заката. Он поймал то состояние, когда ни о чем не думаешь, словно растворяешься в легком комфортном бризе, наблюдая, как кипящее солнце прячется за горизонтом.

– Красиво, хотя я старого не видел. Я в Сочи впервые, не с чем сравнить.

– Жаль, – мужчина повернул голову на запад, и его зрачки отразили оранжевый огонь. – Очень жаль, когда не с чем сравнить.

– Переживу как-нибудь, – не слишком дружелюбно ответил Герман. Он не мог простить, что его вывели из состояния полного блаженства, когда получилось временно забыть все те ужасы, которые он услышал на совещании, и свою подлость по отношению к жене. – Мне пора, наверное.

– Прошу вас останьтесь, – заволновался нечаянный собеседник. – Меня зовут Николай Алексеевич Романов, почти как царя, отчество отличается. Я понимаю, что сбил вас с какой-то мысли, но не мог удержаться. Обыкновенно я не вторгаюсь так бесцеремонно в чужое пространство, но вы показались мне высокоинтеллектуальным человеком, и я набрался наглости поговорить. Надеюсь, вы не против. Как вас зовут?

– Герман меня зовут. Хорошо, я останусь, пожалуй.

– Из Москвы?

– Да, сегодня прибыл. По работе.

– Замечательно! Я тоже однажды прилетел по работе и остался здесь. Я журналист из Питера, сейчас работаю в местной двуязычной газете «Сочи обсёрвер». Ее бесплатно раздают во всех отелях и ресторанах города. Приехал освещать Олимпиаду, да и остался. Так как вам Сочи?

– Современный технологичный город, мне нравится, хотя души его я не чувствую. Не знаю.

– Все верно. Это обложка. Город-обложка. Для создания положительного имиджа России во всем мире. Прилетит иностранец в Москву, потом в Питер, а оттуда в Сочи и подумает: «Россия-то высокоразвитая страна, куда ни посмотри. Отличные дома, нормальные дороги, почти европейский уровень! А не инвестировать ли мне сюда свою валюту? Причем всю без остатка!» Возьмет и инвестирует. Что я вам рассказываю, вы и сами всё понимаете.

– Как-то не слишком патриотично звучит. Вы не диссидент, часом, не шестидесятник? – усмехнулся Герман.

– Не то и не другое, – серьезно ответил собеседник. – Я обыкновенный, более-менее здравомыслящий человек, только и всего. Угостить вас кофе?

Герман допил свое пиво и поежился. Становилось прохладно.

– Я небедный человек, – ответил он.

– Тогда угостите меня, – обрадовался пожилой господин Романов. – Гонорары в провинции невысокие, а цены на уровне. Вот вы говорите – «непатриотично». А что такое патриотизм, по-вашему? Как его пощупать?

– Наверное, вы злющий журналист и из Питера вас удалили за какие-нибудь идеологические проделки. А? – засмеялся Герман, почувствовав себя выше собеседника. – Угадал?

– Напрасно вы смеетесь, – на секунду обиделся Николай Алексеевич. – То, что вы купили мне кофе, еще не доказывает вашего превосходства. За это, кстати, москвичей и не любят. За снобизм и высокомерие. А из Питера я уехал, потому что тут климат для меня лучше и потому что думающему и пишущему человеку в столицах жить нельзя. Для здоровья вредно. А вы, очевидно, настоящий патриот?

– Да, я люблю свою Родину и верю в ее обязательное возрождение, даже принимаю некоторое участие в этом. Вас что-то смущает?

– Боже упаси! Ничего не смущает. Просто меня интересует, что вы подразумеваете под патриотизмом. Что именно подразумевается под этим словом, с вашей точки зрения? Вы, безусловно, очень умный человек, только поэтому я с вами и говорю.

– Спасибо за оценку, Николай Алексеевич. Попробую сформулировать, даже самому интересно, – Талинский сделал вид, будто на секунду задумался. – Ну, патриотизм – это любовь к своей Родине прежде всего, – способность пожертвовать во имя нее жизнью. Желание работать на ее могущество и величие, преданность ее интересам, любовь к своим согражданам. Знание своей истории. Это некая биологическая и психологическая привязанность к территории, к месту, где родился, к народу, объединенному общим языком, традициями, общим менталитетом. Это то место, где ты чувствуешь себя дома, где могилы предков. Это готовность защищать все вышеперечисленное всеми доступными средствами. Оружием, словом, делом. Обязательная потребность радоваться успехам соотечественников, например спортивным победам на Олимпиаде, которую тут проводили. Переживать и обижаться за наших паралимпийцев в том числе. Патриотизм – это деятельная любовь к Родине, воплощенная в действии, направленном на ее, Родины, усиление. Годится?

– Красиво сказано! – Романов беззвучно зааплодировал, довольный ответом. – Спасибо вам, Герман, вы доставили мне истинное наслаждение. Даже расхотелось вас огорчать, развенчивать произнесенные вами лозунги.

– Отчего же? Прошу вас, развенчайте, если сможете, только вряд ли такое возможно.

– А вы не пожалеете? Вы – тонко чувствующий, эмоционально нестабильный человек, как мне кажется. Не сердитесь, все одаренные люди эмоционально, как правило, нестабильны. Таково, я уверен, условие любой одаренности. Повышенный потенциал фантазии и способность доходить до пограничного состояния, когда начинается созидание чего-то нового, требуют тонкой эмоциональной настройки, что ли. Вы готовы рискнуть?

– Готов, хотя рисков не вижу.

– Ну что ж, я вас предупредил.

Темнота совсем сгустилась, и столик, который занимали собеседники, выпал из зоны электрического освещения кафе. На их лицах плясали теперь только дрожащие отблески свечи на столе. Герману в потемках казалось, что приятный, с хрипотцой баритон Николая Романова доносится откуда-то со стороны, с моря, а сам мужчина периодически пропадает. Огромная психологическая нагрузка уходящего дня лишала сил к сопротивлению чужой воле, он словно попал под гипноз. Герман не мог оторвать взгляд от вспыхивающих время от времени зрачков Николая Алексеевича. Он, что называется, обратился в слух.

– Вы спрашиваете, что такое патриотизм? – тихо журчал голос нового знакомого. – Я вам разъясню свою точку зрения по этому поводу. Так думаю, что патриотизм – это способ принуждения государством человека к добровольному выполнению нужных ему, государству, а точнее людям, действующим от имени государства, задач, даже если эти задачи противоречат интересам самого человека.

Герман обдумал услышанное и уточнил:

– Каких задач, например?

– Например, отдать свою жизнь. Погибнуть. Или убить другого человека, а иногда много человек, в интересах правительства.

– Что ж, часто интересы Родины требуют самоотречения, – спокойно парировал Герман. – Защита интересов отечества на протяжении веков была связана с жертвенностью.

– Согласен, так всегда и было, – терпеливо объяснял Романов. – Начнем с того, что единственное отличие человека, как и любого живого существа, от неодушевленного предмета – это жизнь. Если отнимут честь, собственность, ногу, ребенка – человек останется человеком. А если отнимут жизнь, человек станет предметом. Вдумайтесь: жизнь есть самое главное для человека, и не важно, где вы родились на свет. Ценность жизни в ней самой для каждого отдельного человека, и все, что вызывает прекращение этой жизни, есть преступление против человека. По-моему, это очевидно. Или будете спорить? Представьте, что вы родились где-то, допустим, в Германии. Анатомически и генетически вас совершенно невозможно отличить от русского. Руки, ноги, тот же набор хромосом. Но вы немец по языку, воспитанию и так далее, и отличия эти не делают вашу жизнь менее ценной для вас или для меня. Так?

– Вы как-то ходите по кругу, мне кажется, – начал раздражаться Герман.

– Возможно. Ответьте тогда, почему вы должны отдавать жизнь за Россию? Потому что вы родились в Москве? А если в Германии, то за Германию? Но вы, Герман, могли родиться и в ЮАР, например. Такой, как вы есть теперь, взяли и родились в ЮАР, значит, идите и умирайте за ЮАР. Совершенно такой же организм обязан при необходимости умирать, то есть превращаться в неодушевленный предмет, за некую территорию, которая предписана вам самим фактом рождения?

– Это нормально, когда принадлежишь к своему народу.

– А если вы родились в России, потом в три года вас перевезли в Германию, где вы жили лет до двадцати, затем оказались в ЮАР, и тут уже женились, родили детей и призвались в армию, как быть? Что̀ пойдете с оружием защищать – родные пальмы, березы, дубы? Или то, что вам скажет правительство, действующее от лица Родины и в ее интересах в данный момент? Да еще против людей из государства, в котором родились. Только тогда у вас возникнет вопрос, что же считать своей Родиной до такой степени, чтобы умирать за нее не задумываясь, и действительно ли правительство ЮАР имеет право на вашу жизнь. Возникнет же вопрос: «А с какой стати?» Вопрос-то по-прежнему о процедуре превращения вас из человека в груду мяса и костей, в предмет. Что должно заставить вас добровольно отказаться быть, заставить вас перестать существовать? Факт и место рождения? То есть вы получили жизнь, чтобы отдать?

– Какая-то у вас вывихнутая логика.

– Возможно, возможно. Возвращаясь к последней конструкции: вам станет жалко отдавать жизнь за одно государство, поскольку три государства имеют к вам лично отношение, а между тем вы тот же самый Герман, что сидит сейчас передо мной. И то, что вам сейчас ясно, в иной ситуации уже не выглядит столь очевидным. Поймите, самое главное, дорогой мой, – все эти березки, великая русская литература, история побед, могилы предков используются чиновниками, такими же людьми, как и мы с вами, как способ принудить вас – не себя, а конкретно вас – добровольно выполнять определенные задачи, вплоть до самопожертвования или убийства. На самом же деле вас должны интересовать мировая литература, любое культурное наследие и так далее, то есть то, за что в голову не придет умирать.

– Космополитизм – ничего нового. Не слишком убедительно это все, – вяло упирался Талинский, которому было просто лень искать аргументы.

– Может быть, и так. Пример неудачный. Неубедительный. Так всегда бывает в теоретических спорах, когда одна из сторон имеет железную убежденность в своей правоте. Давайте упростим. Вообразите тогда, что ваш руководитель ставит вам задачу убить врага Родины. Или направить ракету на штаб врагов. В штабе врагов заседают люди, считающие вас своим обобщенным врагом и готовые направить ракету на вас. Почему вы должны друг друга поубивать? Почему вы враги? Лично они вам ничего не сделали и не собирались. И вы им лично не известны. Так кто, по какому праву решил, что вам необходимо перестать жить? Вам ясно и четко объяснили, что если вы их не убьете, то они, возможно, когда-нибудь в будущем могут прийти в ваш дом и убить вашу семью и вас. Вам достаточно пары простых заклинаний, чтобы убить? Проверять информацию незачем? Тогда давите на кнопку, и путь ракета разнесет этот штаб-не-штаб, госпиталь-не-госпиталь со всеми, кто там есть, без разбора! То же самое в головах и у ваших врагов. Это и есть тот самый патриотизм – инструмент манипулирования отдельными гражданами и целыми народами.

– По-моему, вы говорите ерунду. Военные принимают присягу и воюют за свою отчизну. Иначе бы нас уничтожили как государство. Нам приходится защищаться, чтобы не превратиться в рабов, чтобы сохранить страну для потомков. Сохранить свою идентичность и культуру.

– Совершенно бесспорные вещи изволите говорить, только я о другом. В молодости я был активным фанатом «Зенита». Горячим патриотом этого клуба. Э-эх! Мы дрались с «конями» и били «мясо» в Ленинграде и Москве. Бывали и жертвы в этих массовых сражениях, вплоть до смертельных случаев. Спросите меня сейчас, зачем погибли пацаны? – он замолчал, ожидая вопроса, но Герман не спрашивал. – А я не отвечу. Сейчас я этого уже не понимаю. Молодые были, глупые. Понимали патриотизм как необходимость от кого-то защищать любимый клуб, заодно повыпендриваться друг перед другом, почувствовать силу стаи, не знаю. Бред! Наверное, кому-то было так нужно. Удивительно, правда? Тогда я готов был жертвовать здоровьем и жизнью, а теперь не понимаю зачем. Люди перестали анализировать свои поступки с общечеловеческих позиций, им достаточно лозунгов и любой объединяющей идеи. Коллективный разум наоборот. Вижу, я утомил вас. Спасибо за кофе, и до свидания. Думайте, пан Герман, это поможет вам спастись и сохраниться. А?

Герман погрузился в полусон и не отзывался. Свеча на столе совсем догорела и погасла. Его нечаянный собеседник аккуратно отодвинул стул, поднялся и бесшумно ушел, не выходя на свет, словно его и не было.

 
                                          7
 

В соответствии с программой, второй день был посвящен встрече в узком кругу руководителей секций с руководством проекта.

Талинский отвратительно спал этой ночью и явился на совещание с подозрительно маленькими, красными глазами. Вчера, вернувшись в номер, он сразу выпил две сувенирные бутылочки коньяка из бара; не принимая душ, завалился в постель и впал в некое промежуточное состояние между сном и бессонницей, в котором продолжал мысленный спор сразу со всеми, кто являлся ему в голову. В редкие минуты полного забвения ему снились короткие, яркие и тяжелые сны, осадок от которых создавал подавленное настроение и ожидание чего-то плохого.

Он входил в зал с полным пониманием своей неспособности дальше продолжать работу. Ни карьера и деньги, ни власть и статус, ни обязательства перед банками не могли примирить его с необходимостью постоянно объяснять себе свое собственное малодушие. С таким настроением он просыпался почти каждое утро, но в течение дня картина мира менялась, к обеду просыпался энтузиазм, а к вечеру он уже чувствовал себя счастливым.

Герман разместился во втором ряду и озирался, пока не погасили свет. Чуть меньше тридцати человек сидели вокруг него и смотрели на сцену, в центре которой стояли стол, три кресла и слева в отдалении – одинокий стул. Никто головой не вертел, и Герману пришлось подчиниться общему строю наблюдающих вперед. В десять, к удовольствию его воспаленных глаз, свет в зале плавно убавили, разошлись тяжелые шторы, обнажив белый проекционный экран. Как перед спектаклем, шорох публики постепенно стих, общая энергия напряженного внимания облаком повисла над залом.

Сзади темноту пробил мощный луч прожектора, на экране появился развевающийся флаг Российской Федерации, громко зазвучал гимн, народ поднялся, неуместно вразнобой захлопали сиденья кресел. Когда отыграли последние аккорды и на экране появился Лидер, работники замешкались в нерешительности – продолжать стоять или садиться. Незаметно оглядывая друг друга, они искали инициатора, которым оказался, конечно, Талинский, уверенно севший, словно он заранее знал весь протокол. Постепенно расселись и остальные.

Длинная речь Лидера сопровождалась кадрами кинохроники и представляла собой высочайшего качества ретроспективный анализ успехов и величия России и СССР от Николая Второго до крымских событий наших дней. Особенно много внимания уделялось индустриализации и Великой Отечественной войне с упором на роль тогдашнего вдохновителя и организатора побед. Душа Германа постепенно согревалась, голова проходила, мысли обретали кристальную чистоту и ясность. К финалу картины, когда закадровый голос особенно трогал, горло сдавливал комок и подкрадывались слезы. Возникали желания: то немедленно отдать жизнь за Родину, то обнимать и поливать слезами каждую пядь земли, то раздать всю собственность сиротам. С последними кадрами фильма середина сцены осветилась, и публика увидела сидящих за столом троих мужчин, тех самых, которые вчера выступали.