Текст книги "Катастрофа"

«Почему, ну почему я не могу жить как все? – с ненавистью к себе думал он, прикладывая к лицу холодную воду. – Откуда во мне это неуправляемое стремление к саморазрушению? Отравление иллюзией власти? Меня что-то изнутри трясет и выкручивает, заставляет сломя голову лететь к краю пропасти. Зачем? Во имя чего?»

Отдышавшись, он сел за стол, открыл материалы работы своей секции и стал читать, соображая, как правильно построить работу.

В дверь кабинета постучали, показалась голова Лобановой:

– Герман Сергеевич, рабочий день закончился, я вам больше не нужна?

– Нет, спасибо. До завтра, Евгения Викторовна, – он внимательно посмотрел на секретаршу. «Наверняка стучит на меня Снегиреву, – подумал он. – Тут все стучат на всех. Маслов наверняка доложил уже о нашем разговоре в монастыре, Волкова – о моем знакомстве с телеведущим. Ничего, когда-нибудь я рассчитаюсь со всеми, подождите, до всех доберусь».

Он собрался и вышел из офиса. Направляясь к метро, Герман, неожиданно для себя самого достал из кармана визитку Володи и набрал его номер. Телефон не отвечал. «Сволочь, – выругался Герман. – Ты будешь следующим, дай только срок».

От офиса до дома Германа сегодня провожал незаметный парень в куртке с надвинутым на голову капюшоном.

 
                                      ***
 

Лучик света, Танечка радостно встречала его дома.

Заходя в квартиру, он словно освобождался от дурной энергии, переполняющей его в институте. Проходило мелкое дрожание рук, отступала изматывающая головная боль, улучшалось настроение. Вместе с костюмом и галстуком он снимал с себя сомнения, настороженность, страхи. Как он мог предать эти распахнутые, любящие, беззащитные глаза? Зачем? Стыдно. Нужно скорее все забыть, вычеркнуть из памяти. Не было ничего и быть не могло! Только с ней он чувствовал себя любимым, спокойным, окруженным нежностью и лаской.

– Гера, – суетилась она вокруг него. – Ты сегодня сильно устал?

– Любимая, зафиксируйся где-то, у меня голова кружиться начинает от твоих перемещений, тем более тебе нежелательно делать резкие движения. Забыла?

– А ужин? А вещи твои на завтра? А обувь? И вовсе я не делаю резких движений, хотя поговорить хотела именно об этом.

– О чем?

– О предстоящих родах, – серьезно посмотрела маленькая женщина из-под трогательно нахмуренных бровей. – Это очень важно для нас.

Они сели за стол.

– Так ведь еще не скоро, – Герман аккуратно разделывал рыбку. – По-моему, рано. Нет?

– Это смотря где рожать, – терпеливо объясняла Таня, пользуясь тем, что у Германа занят рот и он не может ее перебить. – В Москве – проблем нет, но я тут подумала… Девочки мне посоветовали… Мама то же говорит… В общем, есть мысль рожать в Израиле.

Герман прекратил жевать и застывшим взглядом уставился на жену.

– В Израиле?

– А что? Мы себе можем позволить. Прекрасный климат, высокий уровень медицины и так далее. Я всё узнала. Записываться в клинику нужно уже сейчас. Или ты против?

– Да, нет, почему же сразу «против»? Просто неожиданно как-то все. Ты знаешь, как туда устроиться?

– Конечно! Меня уже проконсультировали. Вообще, есть фирмы, которые занимаются этой работой. Помогают с документами, там, и со всем прочим.

– Ну что ж. Отличная мысль! Я с радостью, молодец, что догадалась, – Герман выпрямился и улыбнулся. – Будем делать все на высшем уровне, ведь ты этого достойна. Слава Богу, до следующего года время еще есть. Точно?

– Ага! Израиль – достаточно высокий уровень. Я рада, что ты меня поддерживаешь. Вот еще что. Я хочу с Юлькой слетать туда на пару-тройку дней, посмотреть клинику и вообще.

– Господи! Когда же?

– Хорошо бы на следующей неделе. Там у нее подруга с мужем живут уже восемь лет. Приглашают Юльку и меня. На буднях, ты даже не заметишь. Ну пожалуйста, ну Гера! – Таня смотрела на мужа самым выразительным взглядом, который был в ее арсенале.

– А визы, билеты? Кто отвезет в аэропорт?

– Визы не нужны. Билеты не проблема, а отвезет такси. Не беспокойся, Юлька ездила туда тысячу раз, она все знает. Клиника от их дома километров восемьдесят. Они отвезут. Ну пожалуйста! Ты знаешь, я давно хотела съездить и в Иерусалим, это близко от них. Необходимо посетить святые места, для меня это очень-очень важно.

– Очень-очень важно, – машинально повторил Герман. – Что ж, если так, то лети. Я тебя понимаю. Денег возьми сколько надо.

– Ура! – запрыгала Таня и бросилась мужу на шею. – Спасибо, любимый! Сейчас, я прямо сейчас позвоню, чтобы Юлька готовилась. Ты не представляешь, как я тебя люблю! Привезу оттуда всяких освященных вещей!

Через час, когда Таня успокоилась и Герман собирался ложиться спать, молодая женщина принесла очередное письмо из прадедовского ящика.

– Почитаем? Это последнее, – предложила она, бережно разглаживая листок. – Что?

– Давай не сегодня, – тихо проговорил Герман, изображая крайнюю усталость. – Потом как-нибудь. Я вымотался. Хочу выспаться.

Таня пожелала мужу спокойной ночи и ушла на кухню готовить свою командировку. Герман, лежа в постели, смотрел в темный потолок и думал, почему же ему не интересны больше эти письма с войны.

«Странные параллели возникают, – вдруг усмехнулся он. – Мой героический прадед писал письма, ожидая смерти каждую минуту, за пару часов до своего последнего, как он думал, боя. Удивительные в своей простоте и пронзительности строки, в которых уместилось все: от любви к женщине до любви к Родине, от надежды на всеобщее народное счастье до пожелания отдельного от него счастья той единственной, которая должна обязательно дожить до победы. Да. И я написал письмо перед неминуемой гибелью, но это совсем другое письмо, и в нем нет ничего из того, о чем мечтал мой прадед».

 
                                      ***
 

Он уже задремал, когда его телефон позвонил.

– Герман? – спросил незнакомый голос.

– Да, а кто это?

– Это Володя с телевидения, ты звонил мне сегодня. Не поздно? – акцент был сделан на «ты», и Герман успел удивиться, как Володя мог догадаться, кто именно звонил.

– Да, Володь, привет. Нет, не поздно. Действительно, я звонил, – сказал Герман и замолчал.

– И? – не вытерпел паузы телеведущий. – Что хотел-то?

– Есть идея, но я не знаю… наверное, тебе это не нужно…

– Наверняка не нужно. А что за идея? В двух словах.

– Не по телефону, деликатная тема. Давай пересечемся как-нибудь минут на десять-пятнадцать.

– Хорошо, люблю деликатные темы, давай во вторник вечером подъезжай на Королёва к проходной телецентра. Как приедешь – позвони, я выйду. Только не раньше восьми. Гуд? Всё, давай, пока!

 
                                          3
 

Массивные опоры легкого московского метро, как памятник жирным временам, отбрасывали спасительную тень на истомившуюся под знойным солнцем фигуру Германа. Сначала он зашел в проходную телецентра, но сразу покинул ее – внутри раскаленное помещение оказалось забито народом. Змеистая, подвижная очередь опутывала зал, упираясь своей беспокойной головой в пост полиции, оборудованный сканером и рамкой металлодетектора. Подходили какие-то делегации, организованные группы граждан и дезорганизованные одиночные граждане – сами по себе, предъявляя документы в развернутом виде.

Герман позвонил Владимиру и покинул проходную, предпочитая страдать на жаре и рассматривать железную дорогу над своей головой. Как и договаривались, он прибыл на место к восьми. Володя просил ждать, Герман ждал. Он отметил для себя, что, если телеведущий не появится до 20:20, Герман уйдет, разорвет и сожжет проклятое письмо и никогда больше не вернется к этой теме. Он будет считать, что судьба отвела его от роковой ошибки; он решил, как обычно, положиться на судьбу.

Неподалеку расположился известный нам, но незнакомый Герману молодой человек неприметной наружности. Он, укрывшись за минивэном, спокойно курил, искоса наблюдая за своим объектом.

Письмо, как горчичник, прижигало кожу Талинского, мучило его душу и тело. Владимир все не выходил.

«Наверное, Таня уже прилетела, – мечтательно подумал Герман. – Ходит теперь по другому государству, вертит головой во все стороны и удивляется каждую секунду. Она была такая воодушевленная, когда прощалась со мной утром. Воодушевленная и растроганная. Она смотрела на меня так, словно прощалась навсегда. Даже заплакала. Это первый случай, когда она уезжает, а я остаюсь, да и вообще мы практически никогда не разлучались, кроме той моей поездки в Сочи, будь она проклята, – он глубоко вздохнул и почувствовал комок, подкатывающий к горлу. – Ненавижу оставаться! Уезжать всегда легче – новые люди, новые впечатления. А я приду сегодня домой, а Котенка моего нет. Хоть плачь! Буду ходить по комнатам и искать ее. Тоска. Пусть она отдохнет. От домашней работы, от однообразия. Подышит морским воздухом, прикоснется к библейским местам. Гефсиманский сад, Голгофа, Вифлеем. Жаль, что я не могу сейчас быть с ней. Пусть помолится там за нас и за меня. Пусть Господь поможет мне сделать то, что я должен сделать: помешать свершиться насилию, спасти Родину от беды. Что ж из того, что я рассчитываю на награду? Не это главное. Главное – решиться, восстать, может быть, даже пожертвовать собой. Когда она вернется…»

– Герман, ты спишь?

Напротив него стоял запыхавшийся Владимир, в футболке с темными кругами под мышками, в вытертых джинсах, и протягивал руку.

– Привет! У меня пять минут. Что ты придумал? Давай выкладывай. Как ты выдерживаешь в костюме в такую жару?

– Я привык, – ответил Герман, испытывая непреодолимое желание отменить встречу и сбежать. – На работе принято приходить только в костюмах – дресс-код, но в кабинетах кондиционеры работают, так что нормально. Мужчинам, кстати, запрещено носить пластиковые пакеты, строго портфели. Костюмы предпочтительно темных цветов, рубашки желательно светлые, однотонные. Галстуки не должны быть кричащие. Не возбраняется в помещении снимать пиджак, но галстуки снимать категорически нельзя, – он собирался сказать что-то еще, ожидая вдохновения для решительного шага.

– А брюки? – задумчиво уточнил Владимир.

– Что «брюки»?

– Тоже обязательно снимать?

– Обязательно, – упавшим голосом подтвердил Талинский.

– Это хорошо! Ты зачем меня позвал-то? Про галстуки рассказать?

– Нет, конечно, – Герман наконец-то поймал за хвостик кураж и твердо посмотрел собеседнику в глаза. – У меня есть информация государственной важности, которую я хочу попросить тебя передать ЕМУ, – он указал пальцем на небо. – Я знаю, что ты имеешь с НИМ телефонную связь, и прошу тебя передать ЕМУ письмо.

– Ты псих? – усмехнулся Владимир.

Герман достал свое удостоверение и раскрыл перед лицом телеведущего.

– Повторяю еще раз – информация государственной важности. Информация настолько важная и срочная, что я не могу тебе даже намекнуть, о чем она. Более того, я передам ее тебе только под обещание ни в коем случае не вскрывать конверт. Если передать сообщение не получится, ты должен будешь вернуть мне конверт. Учти, – решил приврать он. – За мной стоит могущественная организация патриотов, готовых пожертвовать жизнью, причем не только своей, ради священной миссии. Конечно, ты можешь отказаться, я пойму, но все-таки прошу тебя помочь, потому что если мы ЕГО не проинформируем, может случиться страшное. Пострадают многие, включая нас с тобой, так что в известном смысле у нас нет выбора. Речь идет о безопасности России. Я надеюсь, ты искренний патриот России не только в телевизоре…

– Да ладно тебе, – раздраженно перебил Володя.

Повисла тяжелая, как гидравлический молот перед ударом, пауза. Володя думал, внимательно рассматривая красное лицо Талинского. Он ощупывал взглядом каждый миллиметр физиономии странного сотрудника ФСБ, стараясь найти признаки сумасшествия.

– Ты уверен? – только и спросил он.

– Да.

– Давай, но учти, я не могу точно сказать, когда передам.

– Обещаешь не вскрывать и передать?

– Сделаю все возможное. Тем более речь идет о ЕГО безопасности, – уголками глаз Владимир улыбнулся. – Если выгорит, отдашь мне эту тему? Первому.

– Конечно. Если выгорит, ты станешь героем.

Герман достал из внутреннего кармана и протянул телеведущему слегка помятый и чуть увлажнившийся от пота конверт, на котором было напечатано: «Лично в руки», а на обратной стороне поверх стыка заклеенного клапана красовался крупный замысловатый автограф.

– Спасибо тебе, – торжественно сказал Герман. – Родина не забудет твой подвиг. Позвони, когда передашь. Хорошо?

– Позвоню. Всё! Я побежал.

Он пристально посмотрел в глаза Талинскому, не прощаясь развернулся и быстро пошел к проходной. Конверт он держал в руке.

Герман проводил его долгим тревожным взглядом, как провожают коллегу по работе, которого лифт крематория спускает в геенну огненную.

Володя исчез за дверями проходной, и Талинскому стало легче. Он почему-то убедил себя, что к приезду Тани все уже закончится и их жизнь станет лучше. Только теперь он не знал, нужно ли ему, чтобы стало лучше, чем сейчас, или сейчас именно так, как надо, и лучше не обязательно.

В сопровождении таинственного незнакомца Герман медленно побрел к метро. Раритетный пистолет неприятно ерзал во внутреннем кармане пиджака, хотелось раздеться, принять душ и выпить коньяку.

 
                                      ***
 

Телефон заместителя директора Управления «М» МИРК Снегирева Виктора Васильевича, возбужденный вибрацией, медленно, как корабль на воздушной подушке, поплыл по полированному столу.

– Слушаю, – отозвался Снегирев.

– Виктор Васильевич, это Волкова. Разрешите доложить?

– Говори, Оля. Что?

– Сорок шесть сороковой передал подарок через Вову.

– Он уже у тебя?

– Так точно.

– Этот видел что там? Это то, о чем я думаю?

– Скорее всего – да. И я, само собой, не заглядывала. Подарок все-таки, сюрприз.

– Действительно. Хорошо, молодцы, что получили. Как думаешь, больше он никому не успел что-нибудь подарить?

– Думаю, что никому. Насколько я его понимаю, он не способен, да и канала, кроме того, который мы ему дали, у него нет. Видели бы вы, как он обрадовался. Мы всё записали на видео и на диктофон. Но в любом случае контроль мы пока не снимаем. Завтра подарок будет у вас. Или сегодня привезти?

– Не надо. Привози сама завтра утром, пораньше. Спасибо тебе за работу. Завтра жду.

 
                                          4
 

Ночью ударил плотный, тугой ливень, с грозой и молниями. Разбуженный под утро раскатами грома и ударами воды, Герман свесился в окно, наблюдая за прямыми и твердыми, как свёрла, вертикальными струями, сходящимися к земле. Сон прошел, обманчивая воспаленная бодрость туманом заполнила голову.

Созерцая сплошное нисходящее движение вокруг, Герман впал в полузабытье, бессмысленно выпучив глаза, слушая шум дождя и удаляющиеся громы. Он глядел на все сразу и ни на что конкретно, жадно втягивал озоновую влажную свежесть, словно старался напитать ею каждую клеточку своего тела. Словно собирался запасти воздуха впрок перед выходом в безвоздушное пространство.

В какой-то момент ему показалось, что это не вода несется сверху вниз, а он взлетает, медленно набирая скорость, вместе с домом. Улетает, оставляя под собой все, что держало его на земле: странную работу, сомнительные подвиги, жену и родителей, – все, включая смешные амбиции, проходные подлости, фальшивые цели.

Ложные ценности, как отработавшие ступени космического корабля, одна за другой отваливались от него, оставляя самую сердцевину – чистую суть человека, живущего ради жизни.

Волна безотчетного ослепительного счастья, яркая, как молния, и такая де короткая, разлилась по его телу. Такие чувства переживает, должно быть, освободившаяся от бремени тела взлетающая душа умершего человека. Хотелось зацепиться за это блаженство мнимой невесомости, максимально продлить его, растянуть до границ бесконечности.

Герман закрыл глаза и сразу осознал себя в существующей действительности. Он вернулся в постель и долго крутился в бесплодных попытках уснуть.

Перед самым звонком он забылся на несколько минут, успев увидеть короткий сон, в котором прадед, Николай Васильевич, пришел в квартиру, где они вроде бы жили с Таней, притом что квартира выглядела как та, где он жил с родителями с рождения, и что-то искал – резко открывал, один за другим, шкафы, нетерпеливо выбрасывал вещи на пол. Молодые супруги наблюдали из постели за движениями пожилого человека и подавленно молчали.

Прозвенел будильник, и Герман вскочил с жестокой головной болью.

– Я понял, понял, – пробормотал он и, открыв заветный сундучок, положил последнее письмо с фронта в карман. – Прочитаю, дедушка, хоть и не знаю, зачем тебе это нужно.

 
                                       ***
 

Третья чашка крепкого кофе, принесенная заботливой Евгенией Викторовной, помогла Герману прочистить голову. Он потер виски и углубился в материалы работы свой секции, которые несколько дней пытался прочитать и осознать.

По графику ближайший день работы выпадал на пятницу, десять утра. Приедут назначенные ему в помощь работники: Лисин, Пашков и Кузьмин, а он не все еще представляет: как ставить им задачи, что требовать и вообще что говорить. В тот самый момент, когда он уже начал втягиваться в материал, его телефон зазвонил.

– Герман Сергеевич, это Снегирев! – громко и бодро прозвучал голос начальника. – Как у тебя дела?

– Здравия желаю, Виктор Васильевич, работаю по материалам исторической секции, послезавтра первая встреча. Готовлюсь.

– Придется отложить подготовку. Такое дело. Ваше девятнадцатое отделение решено переместить в другое помещение, бизнес-центр за МКАД, по Калужке три километра. Я сейчас туда выезжаю, заскочу по пути за тобой, и двинем вместе. Надо, чтобы ты посмотрел, как там и что. Кто где будет сидеть, как разводить сети и прочее, ты сам все знаешь. Переезд планируется до конца сентября.

– Я готов, Виктор Васильевич. Ждать вас на месте?

– Да, будь на месте, я позвоню, спустишься – и поедем.

– Есть.

«Вот и хорошо, – подумал Герман. – Надо развеяться, прокатиться. Хорошо, что по Калужке, от дома удобнее добираться будет. Лучше, чем в центр, можно будет наконец-то на машине ездить на работу».

 
                                      ***
 

Представительский «мерседес» Снегирева, оснащенный проблесковым маячком и сиреной, агрессивно раздвигал недовольных автолюбителей, скопившихся в изгибах реконструируемого Калужского шоссе. За рулем сидел сам Снегирев. Он невозмутимо давил на кряколку и подрезал озверевших водителей. Причем сам оставался совершенно спокоен.

– Ничего, обещают значительную часть дороги к сентябрю сдать, так что ехать можно будет. Недолго осталось.

– Это хорошо, – кивал Герман.

– Как твои реформы в отделении, запал не прошел?

– Работаем по плану. Готовлю материалы для обобщенного сетевого управления всеми производственными процессами. Уверен, введение системы позволит забыть о срывах сроков. До конца сентября, крайний срок – до конца года, я намерен завершить подготовку регламентирующих документов и установить программу на компьютеры пользователей. Надеюсь, что получится, работа большая.

– Да, я в курсе, правильная идея.

– Знаете? Я же не докладывал еще.

– Я все знаю, – Снегирев оторвал взгляд от дороги и неприятно взглянул на Германа. – Мне по должности положено все знать. Подъезжаем, – он набрал на телефоне номер и сказал кому-то. – Выходи, сейчас будем.

Длинный черный автомобиль поднырнул под полуоткрытый шлагбаум и вырулил через большую пустую парковку к парадному подъезду одного из двух, похожих, как близнецы, семиэтажных зданий из стекла. Одновременно из подъезда вышел неприметный молодой человек, в той же темной куртке с капюшоном. Герман внимательно посмотрел на встречающего, и ему показалось, что он уже видел его раньше. То ли в метро, то ли где-то по дороге, то ли во сне, но определенно он видел его. «Странно, – подумал Талинский. – На мистику похоже».

Деловой центр оказался совершенно пустым и насквозь прозрачным. Они вошли внутрь. По пути им встретилось несколько предельно медленных рабочих в комбинезонах, всюду выступали следы незавершенных ремонтных работ. Компания направилась по лестнице вниз, на цокольный этаж. Молодой человек шел впереди и показывал дорогу, за ним шагал Снегирев, замыкал шествие Герман. Никто ни о чем не говорил, даже головами не крутили. Как индейцы, в полной тишине они шли след в след. Что-то тревожное было во всей этой молчаливой процессии. Казалось, кого-то ведут на казнь.

«Наверное, вот так в первой половине прошлого века работники НКВД вели на расстрел своих бывших товарищей, объявленных врагами народа, – подумал Герман, незаметно переложил оружие из внутреннего кармана пиджака в боковой и тихо снял взведенный пистолет с досланным патроном с предохранителя. Так, на всякий случай, мало ли что. – Ничего не говоря, не предупреждая, под видом переезда в другую камеру, побольше и с окном на солнечную сторону. Хлоп по пути в затылок – и готово. Нет больше человека, как не бывало».

Группа завернула в одну из дверей. Отделанное со всех сторон белым кафелем небольшое помещение имело одно узкое окно под потолком, несколько разломанных офисных кресел, ведра и швабры в углу.

– Садись, – приказал Талинскому Снегирев и сам сел в кресло напротив, под окном.

Молодой человек, пропустив Германа внутрь, запер за собой дверь и встал возле нее, заложив правую руку под куртку.

Свинцовым взглядом Снегирев впился в лицо Талинского.

 
                                        5
 

– Я слышал, ты исповедоваться собирался? – прошипел Виктор Васильевич. – Давай, сейчас самое время. Я тебя исповедую, а Толик причастит.

Герман непроизвольно подтянул свой портфель к животу. Спина его намокла, волосы на голове зашевелились.

– Я вас не понимаю, – дрожащим голосом пролепетал он.

– Понимаешь, – отделяя каждую фразу паузой, нажимал Снегирев. – Все ты понимаешь. Если сам все расскажешь, будешь жить, если станешь молчать, Толик тебя в этой комнате и оставит. Отделит бессмертную душу от греховной твоей плоти. Тут хорошо, как в реанимации, самое место умирать. Так что, будем говорить?

– Мне нечего скрывать, но я не понимаю, что вы хотите услышать, – пытался тянуть время Герман.

– Про письмо свое расскажи. Кто тебя надоумил? Дмитриев или еще кто? Кто знал о твоем плане? Кто стоит за тобой?

– Письмо? – у него перехватило дыхание и пропал голос. Черный ужас, отчаяние и близкое дыхание смерти лишили его способности говорить, думать, двигаться, он словно окаменел. «Это конец, – подумал он. – Я доигрался. Сейчас погасят свет. Таня! Танечка! Прости меня!» Перед его глазами промелькнули кадры недавнего счастья: кухня в квартире Таниных родителей, тихая работа над диссертацией, шашлыки с Геной под отстраненные беседы, снежная колокольня монастыря, чтение грустных, но светлых писем, милая домашняя предзащита, запах новой квартиры, уютные домашние ужины, храм Вознесения Господня в Коломенском – и везде Таня. Храм и Таня, как двуединый символ светлых моментов его пропащей, никчемной жизни.

– Отомри! – крикнул Снегирев. – Я тебя просить должен? Говори, считаю до трех!

– Я говорю! Да, я написал письмо. Если вы его читали, то знаете что в нем и почему я его написал, – Герман начал медленно, но с каждым словом речь его ускорялась. – Никаких сообщников у меня нет, я сам догадался о двойнике, когда увидел его в Сочи. Догадался, потому что я дважды видел САМОГО с расстояния не более метра. Видел и запомнил! Я убежден, что вы хотите ЕГО устранить, свергнуть. Я не мог этого допустить. Я догадался, что вами управляют оттуда, платят вам оттуда. И вы готовы на преступление! Подло и гнусно, ради своих меркантильных целей, – неожиданно Герман захохотал. – Двойника из «Камеди», что ли, пригласили? Ничего не выйдет у вас, потому что вы ничего делать не умеете, кроме как интриговать друг против друга. Даже спланировать ничего не можете! Думаете, всех купили?

Снегирев поежился, посмотрел на Толю и покачал головой из стороны в сторону, мол, убивать пока рано, но будь готов по команде. Толя понимающе кивнул, вынул пистолет с глушителем, надвинул на голову капюшон и внимательно уставился на Германа, который бился в истерике.

– Ну чего мне не хватало? – кричал он на все здание, озираясь вокруг безумными глазами. – Зачем мне эта правда, если от нее только горе? Господи, как же я вас ненавижу всех! Положили мне эту стерву, Волкову, свели с этим ничтожеством Володей, Маслов и Лобанова вам стучат. Кругом разврат и подлость!

Он охватил голову руками и зарыдал, громко завывая и вздрагивая.

– Всё мы можем, – тихо промолвил уязвленный Снегирев. – Тебя же вычислили.

– Как? – донеслось сквозь всхлипывания.

– Очень просто. Вообще-то мы всех проверяли, но ты был на особом контроле. После того, как ты высунулся на совещании в Сочи, стало понятно, что к нам затесался случайный человек. Наши люди без команды инициативу не проявляют. Не скрою, ты хорошо работаешь и котелок у тебя варит, но преданность дороже талантов. Преданность – это особая форма таланта, которая выше всех других талантов. Вот только Игоря Владимировича ты зря свалил, рановато. Понятно, хочется всего и сразу, но пробежать среди струй дождя и не замочиться практически невозможно. Знаешь, что самое главное в жизни? Терпение. Тот, у кого нет терпения, должен платить, и ты тоже заплатишь. По полной. Еще тестирование показало, что у тебя нервишки не в порядке, но я надеялся на просветление. Ошибся. Жаль. Ты подавал определенные надежды. Скажи, ты ведь надеялся сделать карьеру этим своим глупым письмом? Только честно? Не столько патриотизм, сколько карьера подвигла тебя на этот демарш? Конечно! В каждом есть подленький червячок, который точит тихонько. Какими бы словами человек ни прикрывался, каждый ищет свою маленькую выгоду и хочет жить. Ты в самом деле собирался в монастыре спрятаться? Чудак! Утрись, герой, смотреть на тебя противно.

Герман выпрямился, растер руками слезы и сопли по лицу и жалобно посмотрел на Снегирева.

– Виктор Васильевич, дорогой, а может быть, все можно исправить? Я же талантливый, я живой могу принести гораздо больше пользы, чем мертвый. Ну подумайте. Не убивайте меня, не убива-а-а-йте, – снова заревел он. – Хотите, я на колени перед вами встану? Умоляю, я должен жить. Ну куда вы денете труп, я все-таки офицер ФСБ, они назначат расследование. Меня так просто нельзя убрать, неминуемо произойдет скандал, случай получит огласку, руководство может заинтересоваться внезапной гибелью перспективного работника. Подумайте! У меня жена беременная. На любую должность! Преданнее меня не будет человека во всей вселенной! – он неловкими дрожащими руками полез в пиджак за платком.

Снегирев разочарованно прикрыл веки и повернулся к своему исполнителю, Толя развел руками. В этот момент Герман медленно вытащил из кармана свое оружие и резко выстрелил в Толю. Мимо. Грохот выстрела в замкнутой комнате оглушил всех присутствующих. Пуля угодила в кафель стены, расколола его и, срикошетив о дверь, упала в ведро. Золотистая гильза весело запрыгала по полу. Вторая пуля, пущенная следом, ранила молодого человека в ногу, третья попала ему в шею, пробив аорту. Толя выстрелил только один раз, царапнув Германа по плечу, после чего кубарем полетел в угол с санитарно-техническим инвентарем. Трехсекундная перестрелка закончилась шумным падением исполнителя на кучу остатков стульев, швабр и ведер. Слоистый голубой дым плавно расползался по помещению.

Остолбеневший Снегирев, машинально закрыв уши ладонями, неподвижно следил за происходящим. Дошла очередь и до него. Убедившись в ликвидации Толи, Талинский, дунув в ствол своего пистолетика, подошел к Снегиреву, направил на него оружие и, бросив: «Не ожидали? За Дмитриева!» – выстрелил один раз в голову и дважды в сердце. Виктор Васильевич резко опрокинулся на кресле и через несколько секунд застыл, уложив руки и ноги в позе античного бегуна с древней амфоры. Герман вернулся на свой стул и оглядел поле боя. Два лежащих человека, медленно растекающиеся лужи алой, как томатный сок, крови. Дым, запах пороха, смешанный с запахом открытой плоти. Ему показалось, что Толя шевельнулся. Герман направил на него пистолет и нажал спусковой крючок. Выстрела не последовало: патроны закончились. Он пожал плечами и сел на стул.

– Приблизительно как-то так, – констатировал он. – В общих чертах, – и ни к селу ни к городу добавил: – Спасибо прадеду за победу, спас меня, пока Танечка изучает артефакты на Святой земле.

Он, как сомнамбула, достал ключ из куртки незадачливого стрелка, открыл дверь и вышел из кафельной комнаты. Его качало, как пьяного, из стороны в сторону, он не понимал, где выход и куда идти. Не знал, что будет делать теперь. Просто брел, не помня себя, в поисках лестницы наверх. Встречные рабочие, разглядев в руках мужчины пистолет, прятались по углам и нишам. Герман шел, спотыкаясь и падая на колени. Наконец он поднялся на этаж выше, разглядел выход и направился к нему, но, не доходя несколько метров, потерял сознание и рухнул, все еще сжимая в руке оружие.

 
                                       ***
 

Он слышал, как кто-то брызгал на него водой, шлепал по щекам, но окончательно проснулся от резкого запаха нашатыря. Его везла машина скорой помощи, сбоку над ним склонилась медсестра с вонючей ваткой в руке, ближе к ногам он разглядел полицейского в бронежилете и с коротким автоматом. Офицер, вытянув губы, изучал удостоверение.

– Ой, очнулся, – удивилась девушка. – Смотрит. Обморок, как я и говорила.

– Герман Сергеевич, это ваши документы? – спросил полицейский, на всякий случай поправив автомат.

– Да, мои, – слабым голосом ответил Герман.

– И оружие ваше?

– И оружие.

– Вы офицер ФСБ?

– Старший лейтенант.

– Два трупа ваших рук дело?

– Моих.

– Замечательно, – улыбнулся офицер. – Приятно с вами иметь дело, честно отвечаете. Значит, так! Пока я отвезу вас в отделение и усажу за решетку. Доклад о вас уже отправлен, так что ждите решения. Если все нормально, в чем я сомневаюсь, мы вас отпустим, если нет, что очевидно, за вами приедут ваши коллеги, и мы им вас передадим. А если удостоверение фальшивое, тогда вас отправят в СИЗО.

– Почему сомневаетесь?

– У убитых тоже есть удостоверения сотрудников ФСБ, только один полковник, а другой прапорщик. Редкий случай, надо признать. Не завидую вам. Раньше завидовал, а теперь нет. Нечему.

– Понимаю, – через силу кивнул Талинский, чьи ноги и руки оказались пристегнутыми. – Я сам себе тоже не завидую.

Под присмотром двух бдительных автоматчиков Талинского отстегнули от носилок и препроводили в отдельную камеру.

– Я могу позвонить? – грустно спросил он у сержанта.