Текст книги "Катастрофа"

Сейчас перед ним лежала книжка по экономике. Скучный текст, одно и то же разными словами. Герман боролся с зевотой, проигрывал ей, но старался все-таки держать мысль: «Присоединение Крыма к России, произошедшее в результате референдума, свободного волеизъявления крымчан, кардинально изменило экономическую ситуацию на полуострове. Даже принимая во внимание торговые, финансовые и экономические ограничения, связанные в первую очередь с санкциями, введенными против России, и в частности против Крыма, нельзя оценить положительно экономический эффект от присоединения, а соответственно, оценить и политическое решение руководства Российской Федерации». Талинский очнулся и, как гончая, учуявшая дичь, замер в напряжении. Он еще раз прочитал фразу, пытаясь понять, что же его насторожило. Потом еще раз, медленно. Понятно, авторы пособия пропустили «не» в двойном отрицании. Нужно было написать «нельзя не оценить» вместо «нельзя оценить», а так весь смысл предложения диаметрально менялся, приобретая признаки частей 1а и 10 58-й статьи давно отмененного УК. Такой чудовищной и нелепой опечатки Герману встречать еще не приходилось. Он перевернул последнюю страницу и посмотрел список исполнителей: авторы, рецензенты, редактор, корректор. Все эти люди подписали документ. Недоставало одной подписи – на титульной странице под фразой «Утверждаю. Начальник отделения 19 МИРК И. В. Дмитриев, 2016 г.».

Герман взял карандаш и занес его над страницей с ошибкой, недолго подумал и отметил еле заметной галочкой соответствующую строку. Потом еще раз подумал и стер ластиком отметку. «Вот за такую ответственность государство и платит большие зарплаты, „казнить нельзя помиловать“, – подумал он и записал номер страницы на другой бумажке – списке внутренних телефонов, в углу. – Надо дальше почитать». Он внимательно вычитывал брошюру, отмечая недочеты карандашом по тексту и приклеивая стикеры на край листа. Проверял даты, фамилии, иностранные слова, нумерацию рисунков, схем и таблиц, отступы, шрифты и так далее до конца дня, но больше смысловых опечаток не нашел. Непроверенной к концу дня оставалась примерно треть. Герман сдал то, что положено, в секретную часть. То, что ему передал Дмитриев, он положил в сейф, поскольку эти материалы получены неофициально.

Ему определенно не хотелось добавлять это «не». Наверное, тут имели место зависть и искаженное представление о всеобщей справедливости. Ведь, в конце концов, он ничем не обязан Дмитриеву, да и ошибка невелика. Вряд ли кто-то заметит. Тогда лучше исправить и показать куратору, может быть, отметит премией. Однако неведомая сила не позволяла окончательно утвердиться в простом, понятном и объяснимом решении.

Ревность. Куратор сказал: «Ты зависишь от меня полностью!» Герман не согласен, он может доказать обратное. Самому себе доказать. Вот только зачем? Он все-таки решил посмотреть, что будет, и пока не исправлять опечатку. Сам он ничем не рискует. Его подписи на документе нет и быть не может, он даже не имеет права видеть этот документ. Он нарушает все инструкции, читая такие документы. Если узнают, Германа накажут? Однозначно. Куратор вступится? Никогда. Он сам об этом сказал.

Герман чувствовал, что с ним происходят какие-то странные вещи, необъяснимые. Какое-то измененное представление о справедливости и порядочности. Порядочность, как классовое понятие? Свинство чистой воды подставлять человека, который тебе доверяет, исправно платит большую зарплату и даже премии. К чему эта игра? «Завтра исправлю, – решил он. – Нет, послезавтра – завтра у меня лекции». На душе в целом отлегло, но где-то в глубине осталось чувство стыда и осознание собственной маленькой подлости. Он поморщился – не до того сейчас. Через неделю защита, нужно собраться и порепетировать свою речь.

 
                                        ***
 

Поскольку предзащита прошла практически в семейной атмосфере, никто особенно не придирался и вопросов трудных не задавал – Герман с трудом настраивался на серьезное испытание. Все документы были оформлены, подписи собраны, плакаты выполнены, диссертация распечатана, переплетена и разослана. Хотелось ощутить мандраж, волнение, но он оставался спокоен.

Смущало только одно. В университете ему не раз доводилось присутствовать на предзащитах и защитах кандидатских и докторских диссертаций. Как правило, на предзащитах соискателю прилично доставалось, но сами защиты проходили в благодушной обстановке. Диссертационный совет находился в предвкушении обильного застолья. Только раз он был свидетелем «черного шара», но, как ему потом объяснили, отрицательный голос был вызван внутренними неприязненными отношениями между членом диссертационного совета и кафедрой, представлявшей соискателя. Будет ли здесь так?

Успешная защита диссертации обязательно должна венчаться банкетом в ресторане или на кафедре, и Герман тоже хотел бы отметить это дело. Но как? Защита режимная, институт секретный. Он советовался с куратором, и тот подтвердил, что банкета никакого не получится: «Дома, с семьей – пожалуйста, а так… Ну, меня можешь угостить в ресторане, если совсем невмоготу, и то никто об этом знать не должен».

Герман с Таней сидели вечером у телевизора. Герман ел, а Таня берегла фигуру. Она теперь посещала фитнес-клуб, ходила на маникюр, ездила в спа-салон и вообще вела полусветский образ жизни.

– Сегодня репетируешь? – спросила она, имея в виду имитацию защиты – декламацию заученной речи перед макетами плакатов. – Можно мне послушать? Для достоверности тебе необходима аудитория, даже в количестве одного человека, иначе в боевых условиях можешь растеряться.

Он задумался. Работа, конечно, секретная, но сама речь едва ли. Тем более плакатов она не увидит, документов не разглядит, да и вообще – надо меру знать. А слушатель ему нужен.

– Конечно, дорогая, я просто думал, тебе будет скучно. Тогда давай ты мне будешь слегка мешать, в смысле, помогать мешая, чтоб я научился держать мысль и не сбиваться.

– Хорошо, пойду аудиторию готовить. Защита через пятнадцать минут!

Он мыл посуду и прислушивался к звукам, доносившимся из их комнаты: негромко хлопнула дверца шкафа, вот еще раз, вот Таня спрыгнула – хлопок босых ног.

Герман открыл дверь, желая войти, но замер в проеме. В полутемной комнате с их старенького дивана на него смотрели два десятка глаз. На сиденье, на спинке и подлокотниках расположились его плющевые зрители, члены временного диссертационного совета. Большой коричневый медведь, крохотная рыжая белочка, лиловая обезьяна с непомерно длинными руками, разухабистая корова в белой юбочке, всего «человек» пятнадцать, не включая жену, таращились не него бессмысленными глазами-пуговицами, словно спрашивая: зачем позвали? Их круглые остановившиеся зрачки источали ужас и любопытство.

– Совет собрался, месье Талинский, – Таня обвела рукой эту разноцветную банду. – Просим вас начинать.

– Это ученые?

– Неужели не видно? Все поголовно доктора наук, – жена обольстительно улыбнулась и поправила завалившуюся выменем кверху распутную корову. – Можете не сомневаться, приступайте. Время.

Сама Таня оказалась в специфическом халатике, который они когда-то покупали в специфическом же магазинчике недалеко от Арбата. Герман по-настоящему растерялся и забыл накрепко заученное начало своей речи. Он сверился с бумагами и начал излагать, стараясь не смотреть на диван. В течение выступления, время от времени бросая взгляд на совет, он заметил, что ученые освоились. Ему показалось, что корова двусмысленно ухмыляется, что медведь зевает, а обезьяна заигрывает с его женой. Он сбивался и начинал сначала. Его двадцатиминутная речь растянулась на сорок минут, а когда Таня принялась освобождаться от халатика, он вообще уронил все бумаги и бросился ей помогать…

По случаю первой совместной тренировки супруги достали бутылку красного вина. Таня переживала радость от их близости и сближения – Герман возвращался к ней, разогнав пелену им же самим придуманной, надуманной секретности. Она снова становилась частью его интересов и планов. Герман же испытывал чувство благодарности и удовлетворения за эту имитацию защиты, за ее фантазию и вновь обретенное чувство семьи.

По телевизору шло одно из тех политических шоу, когда все гости студии одновременно говорят, орут, лают, как собаки, на ведущего и друг на друга. Специальный вид профессиональных бездельников, откормленных и агрессивных. Это шоу называлось по-латыни «Causa prima», и сегодня, как и всегда, ругались о Западе. С одной стороны выстроились сторонники западных ценностей, с другой – сторонники российских. Они напоминали две изготовившиеся команды кулачных бойцов. Между ними упивался своей значимостью высокомерный толстячок с глазами труса, уверенного, что его никто никогда не тронет.

Обычно Герман не смотрел такие передачи, но в этот раз что-то его привлекло. Один из противников Запада, еврей-славянофил, известный депутат и скандалист, излагал точку зрения, что демократия – это вовсе не демократия. Сквозь орущий хор Герман узнавал материалы свой статьи, причем некоторые фрагменты, особенно исторические обоснования, приводились почти дословно, наименее значимые излагались в импровизации, а где-то оратора заносило бог весть куда.

В углу экрана изображалась индикация подсчитанного по телефонным звонкам рейтинга поддержки телезрителями позиции одной из групп. Телезрители, сторонники депутата-славянофила, сначала задумались, забуксовали, но вдруг начали активно выражать поддержку.

– Ну, вы посмотрите, – привычно орал означенный депутат, стирая отвратительную пену с уголков рта и резко откашливаясь. – Они же презирают нас с вами. Что? Считают дикарями и недочеловеками. Да-да и вас лично тоже! Нацистская идеология. Так было и до Гитлера, но он развил эту теорию, сформулировал, доказал, и она кое-где прижилась. Очень приятно и удобно считать себя выше по развитию кого бы то ни было. Причем уверенность в собственном превосходстве настолько в крови у людей, что простирается от индивидуума до населенного пункта, к народам и континентам. Я умнее соседа. А коллега заведомо глупее меня. Подруга тупая и непорядочная по сравнению со мной. Все народы считают себя умнее соседей. Всегда. Армяне уверены, что они умнее азербайджанцев. Замолчите, я вас не перебивал! Грузины умнее армян. Немцы умнее французов. Русские умнее украинцев и наоборот, и так до бесконечности. Украинцы умнее белорусов. Евреи вообще умнее всех! Побудьте в самой гуще любого народа, и вы быстро выясните, какой народ глупее. Абхазы в книге «Сандро из Чегема» гораздо умнее эндурцев. Романские народы умнее славян, а те умнее арабов. Мы для европейцев слабоумные, недоразвитые и к тому же невоспитанные, необразованные, жадные, – лицо депутата краснело с каждым словом и стало бордовым, глаза вылезли из орбит, казалось, сейчас он упадет в страшном припадке. Он бросал отрывчатые лозунги в массы без передышки: – Агрессивные и вероломные мы для них, видите ли! Они никогда не хотели сближаться с нами. Никогда! Они нас боятся, как интеллигент в очках боится соседа-алкаша, отсидевшего десять лет за убийство. Вот! Вот наши соседи все просятся к ним, в единую европейскую семью. Понимают, что их там никто не ждет, но унижаются, продаются и надеются, что их кто-то примет. По недосмотру, конечно, и не всех, да и не самых лучших, главное – нам во вред. Конечно! Примут их, и они вдруг станут как немцы. Все как один! Назавтра проснутся с тем же перегаром, но с другим менталитетом. Начнут вдруг уважать закон, терпимо относиться к геям, платить по долгам. Перестанут кидаться в драку при первой возможности. Святая Русь! Сменили лозунг «Слава КПСС!» на «Слава Украине!» и победили таким образом проклятое прошлое в своих головах. Всегда славянские народы ждут чуда, верят в чудеса и чудотворцев…

– То есть вы считаете, – вмешался ведущий. – Мы никогда не сможем вступить в Евросоюз?

– Может быть, через сто-двести лет, если от этого союза тогда что-то останется. Вот вы, мужчина, сможете ходить в женском платье? Сможете, наверное, но вам будет неудобно. Это не ваше. Так вот, Европа – это не наше. Начиная с Петра, мы прорубали туда окна, теряя собственную идентичность и превращая себя в нацию, элита которой натягивала фраки на немытые тела, говорила по-французски, притворяясь французами. С нас довольно! Обмен научно-техническими открытиями не должен ломать вековые традиции, веру, менталитет. Япония до середины прошлого века жила практически в изоляции, а открывшись миру, обогатила его своей культурой. А чем мы можем обогатить мир? Хватит уже считать их лучше себя. Их ценности никогда не станут нашими, нужно вспомнить уже собственные корни, собственные традиции и собственный способ управления государством. Не приживется на нашей земле реплика с их так называемой демократии…

Далее, в течение сорока минут, он изложил практически полностью материалы статьи Германа и обеспечил своей команде победу с ощутимым перевесом.

Обещанная проверка на публике понравилась автору идеи.

 
                                          7
 

В этом году 17 февраля в жизни Германа – особенный день. Долгожданная защита. Герман спокоен и собран. На нем хороший темный костюм, дорогие часы, в руках лазерная указка. Согласно плану, на всю процедуру отпущено полтора часа, после чего на служебном автомобиле следует вернуться в офис и продолжить работу. Выделенная аудитория проветрена, оборудована проектором, плакаты на слайдах в подключенном компьютере. Начало в 14:00.

Цель, больше походившая на мечту более трех лет назад, выглядела сегодня обыденно, разве что добавилось торжественности. Члены совета подтягивались на кафедру и рассаживались в аудитории, продолжая что-то читать в своих планшетах и книгах. На столах стояло скромное угощение для тех, кто проголодается: минеральная вода, печенье и фрукты.

«Как это странно всегда, – думал Герман, стараясь отвлечься от предстоящего выступления. – То, чего ты, казалось, хотел больше всего на свете, когда случается, выглядит буднично и скучно. Словно иначе и быть не могло, как только так. Наверное, в этом и заключается способность добиваться поставленных целей у людей, по-настоящему целеустремленных и одаренных. У людей, предназначенных природой для чего-то значительного. Недурно это я сейчас подытожил!»

– Готовы? – прервал его мысли ученый секретарь. – Через пять минут начинаем.

 
                                        ***
 

На свое рабочее место он вернулся под конец дня. В пути Герман позвонил своим родителям и жене, доложил о завершении защиты и принял поздравления. Настроение изумительное. Соседей по кабинету не было, и Герман упал в кресло опустошенный и счастливый. Все прошло идеально. Представление, выступление с демонстрацией плакатов, вопросы, прения и голосование. Его поздравили с успешной защитой, и оставалось только ждать заключения ВАК и вручения диплома. Он закрыл глаза и погрузился в состояние блаженной неподвижности. Без мыслей и времени. Как он всегда делал в подобных случаях.

Зазвонил телефон.

– Почему не докладываешь, что вернулся? – куратор притворялся сердитым. – Защитился?

– Так точно, Игорь Владимирович, простите, ради бога. Все прошло хорошо. Единогласно!

– Поздравляю, молодец! Можешь ехать домой праздновать. На сегодня свободен.

– Игорь Владимирович, простите мою дерзость, – Герман на кураже отважился задать вопрос, который они с Таней продумали заранее. – Могу я пригласить вас отметить со мной успешную защиту? Вы как-то давно говорили, что такое, в принципе, возможно. Вы столько сделали для меня. Я вам всем обязан, и этой защитой тоже. Очень хочется вас отблагодарить, а жену я предупредил, что, скорее всего, задержусь, – без подробностей, конечно.

Дмитриев задумался.

– Вообще-то у нас это не принято. Я, конечно, рад за тебя, и спасибо за теплые слова. Заходи, пожму тебе руку.

Секретарь поднялась и рукой указала на дверь куратора. В его кабинете громко работал телевизор.

– Если узнают, могут быть неприятности, – чуть слышно говорил Дмитриев, не объясняя, у кого «неприятности». – Пойми правильно, между нами должностная пропасть, я обязан быть незаинтересованным. Ты нормальный парень, стараешься… На машине?

Герман кивнул.

– Подъезжай в ресторан «Черноморская Ривьера» на 60-летия Октября к восьми. Без машины. Позвонишь мне оттуда. Свободен. Давай, по плану.

 
                                        ***
 

Талинский никогда не бывал в этом заведении. Несколько раз проезжая мимо, он обращал внимание на большое количество припаркованных иномарок, но разглядеть здание не удавалось, да и незачем тогда было. На фоне скудного февральского снега, грязью обрамлявшего дорогу, и голых деревьев странная архитектура ресторана с остроконечной крышей выглядела сиротливо и грустно, особенно в сравнении с громоздящимся через проспект богатым комплексом зданий Сбербанка.

Ровно в 20:00 такси уехало, и Герман, ежась от промозглого, пронизывающего ветра, поднялся на крыльцо, достал телефон и позвонил куратору. Странно, но его высвеченное огнями ликования приподнятое настроение постепенно спадало, и он успел уже пожалеть о сделанном приглашении. Понятливая, благодарная и нежная Таня ждет его сейчас дома, на плите томится угощение, и сейчас хочется быть именно с ней.

Официант проводил Германа на третий этаж, туда, где размещались отдельные кабинеты. В одном из них, небольшом пенале, убранном коврами, за накрытым блюдами кавказской кухни столом сидел Дмитриев и наливал сам себе коньяк.

– Задержался ты, – объяснил он досрочное начало банкета. – Договорились же в восемь. Садись, рассказывай, как все прошло.

– Извините, Игорь Владимирович, таксист попался неопытный, – Герман вытирал руки влажным душистым полотенцем и вглядывался в глаза Дмитриева. Определенно, тот уже прилично выпил. – Собственно, рассказывать-то нечего. Все прошло быстро, как по сценарию. Выступил, задали несколько вопросов – ответил. Потом обсудили, проголосовали, посчитали, объявили результат. Распишитесь здесь и здесь. Поздравили. Есть в этом какая-то несправедливость. Это так, из области ощущений. Когда я поступал в аспирантуру, то думал, что вступаю в тяжелую изнурительную войну, победа в которой будет подобна взятию Берлина и Рейхстага. Сражение. На самом же деле процесс оказался мирным, – он свернул полотенце и отложил его на край стола. – Хорошо, что вы всё уже заказали, спасибо огромное, и еще раз прошу извинить меня за опоздание.

Дмитриев поднял рюмку, набрал воздуха, улыбнулся и произнес:

– Герман Сергеевич, я искренне рад за тебя. Быть защищенным в нашей системе необходимо, и ты правильно поступил, что когда-то поступил, а потом не бросил, что довел работу до конца, – Игорь Владимирович на секунду задумался, продолжая держать рюмку в вытянутой руке. – Ты молод, умен и, вполне возможно, сделаешь карьеру. Пока ты все делаешь правильно, пусть так и будет в дальнейшем. В любом случае, я тебя всегда поддержу. Поздравляю тебя, поехали, – и проглотил содержимое рюмки.

Герман слегка пригубил, и куратор это заметил.

– Никогда так не делай, тебя не поймут. Надо пить наравне, не больше и не меньше. Ты действительно мне нравишься, но пойми – то, что ты защитился, вообще ничего не значит. Диплом кандидата просто должен быть, это как приходить на работу в ботинках или в галстуке. Тебе, самое главное, следует научиться вести себя правильно, правильно говорить и слушать. Правильно смотреть, здороваться, представляться, заходить, прощаться, пить правильно, правильно отказываться пить и так далее. Я знаю – ты карьерист, это нормально, однако способностей и профессионализма для карьеры недостаточно. Более того, они для карьеры вообще не обязательны. Пей давай и наливай, рюмки не должны стоять пустыми.

Талинский допил свою рюмку, разлил коньяк, и они замолчали, уделив время закускам. «Что-то меня развезло с одной рюмки, – думал он. – Усталость, наверное, сказывается и напряжение. Надо бы закусить. Не люблю я крепкие напитки, а шеф, похоже, любит».

– Игорь Владимирович, разрешите тост?

– Конечно, сегодня же твой праздник.

– Игорь Владимирович, не знаю точно, за что положено поднимать второй тост, я, в общем-то, не часто поднимаю тосты, – голос Германа слегка дрожал, слова вылезали с трудом. – Я хотел вот что сказать. Мне не так уж много лет, но за свою жизнь я встречал большое количество разных людей, с кем-то общался, с кем-то работал, кому-то преподавал и так далее. Очень многих я не помню. Но в памяти остаются люди, о которых я буду помнить всю жизнь, которые чем-то отличаются от других или которые сыграли какую-то роль в моей жизни. Так вот, если посчитать, скольких же таких людей я помню, то наберется с десяток, наверное. Это самые важные для меня люди. Я сейчас ел и пытался подсчитать… Вы самый яркий из числа этих важных для меня людей, и это не лесть. Игорь Владимирович, я уже имел возможность говорить вам, что вы тот человек, который круто изменил мою жизнь и жизнь моей семьи, нашу судьбу, возможно, вы спасли наш брак; впрочем, это нюансы. Я всегда вам буду благодарен, никогда вас не предам, и вы всегда можете на меня рассчитывать, – он растрогался от собственных слов, от этого неожиданного, но важного признания. Волнение усиливалось, и он уже не знал, как красиво закончить выступление. Дмитриев слушал внимательно. – Трудно подобрать слова, чтобы выразить мою благодарность. Я надеюсь долго работать под вашим началом. Спасибо вам огромное! Спасибо за все! Я хочу выпить за вас, за ваше здоровье и за здоровье вашей семьи, за…

– Спасибо, Герман Сергеевич, за добрые слова. Мне приятно это слышать, – словно куратор понял затруднение своего молодого коллеги и помог ему все-таки закончить. Он выпил и помрачнел, вспомнив о своей тяжело больной жене. Речь его замедлилась, казалось, он говорит уже сам собой. – Молодец ты, я твоей работой доволен. Слова хорошие, но за ними мало смысла. Что такое предательство? А преданность? Есть еще глупость и право на ошибку, за которые приходится платить, причем часто не нам. Иногда мы делаем что-то, не отдавая себе отчета в последствиях, ты просто не понимаешь, как твои действия повлияют на будущее. Однако наше будущее – всегда следствие прошлого, приложенное к особенностям текущего момента. Мы, Герман, должны прежде расставлять для себя приоритеты, определить, что же главное, во имя чего совершаются поступки, что для тебя важнее всего в этом самом будущем. Понимаешь? Нет? – он снова выпил и уже не закусывал, Герман не отставал. – Трудно оставаться человеком, когда ты строишь карьеру. Вот в чем беда. А ты говоришь: преданность, благодарность… Карьера, стремление к власти не предусматривают таких фантазий. Стремящийся к власти теряет на пути все мешающее, в том числе и преданность. Он избавляется от жалости, сострадания, порядочности. Что там еще? Если придется, ты предашь меня ради своих целей, и не обижайся, просто прими к сведению. «Трижды отречешься, прежде чем пропоет петух». Помнишь?

– Я могу поклясться, что этого не будет никогда! – горячо возражал Герман.

– Поклянись, – грустно усмехнулся куратор.

– Клянусь! – от количества выпитого действительность стала терять очертания. Куратор просматривался не вполне отчетливо, словно в легком тумане, и его слова приобретали гипнотическую силу.

– Аминь! Потешный ты. Молодой и глупый. Не понимаешь, – Дмитриев с теплотой смотрел на своего молодого товарища увлажнившимися глазами. – Я сам был таким в твои годы. Раз уж ты решил запомнить меня на всю оставшуюся жизнь, то запомни заодно и вот что. Власть – это самый сильный мотиватор для того, кто стремится к ней. Власть – это и цель, и средство достижения цели одновременно. Ради власти человек готов отказаться от семьи, от друзей, от принципов и идеалов. «Враги человеку – домашние его. Кто любит отца и мать более, чем меня, не достоин меня». Власть – это Бог. Ты со временем поймешь. Не удивляйся, наша система очень серьезно подходит к подбору кадров. Ты имел возможность в этом убедиться. Я располагаю твоим объективным портретом и могу сказать, строго между нами, что твои показатели гораздо выше, чем у подавляющего большинства работников. Ты классифицирован как весьма перспективный кадр, и если не споткнешься и не оступишься, то тебя ждет большое будущее. Твои показатели в части стремления именно к власти очень высоки, хотя, возможно, ты этого пока и не чувствуешь. Ты же историк. Должен знать, что все личности, пришедшие к власти с низов, а не по наследству, получили власть не случайно, а благодаря победам внутри системы и способности убеждать массы в своей уникальности. Если человеком владеют моральные принципы и привязанности, они становятся тормозом на пути наверх, и он избавляется от них или сворачивает с пути. Очищается от всего, что мешает. Чтобы двигаться внутри системы, приходится предавать, обманывать, подставлять. Не каждый день, но приходится. Моральный человек должен себе это все постоянно объяснять, договариваться со своей совестью, и в конце концов ему приходится находить компромиссы, менять принципы, прикрываться фальшивыми целями, потому что больше всего на свете ему нужна власть, которая ценнее денег, женщин, даже детей. Он думает, что, получив власть, он все исправит, но, достигнув цели – власти, он оказывается занят исключительно ее сохранением. Даже и не пытайся спорить со мной. Просто присмотрись на досуге к историческим личностям повнимательнее, и пойми, что за столетия ничего не изменилось. Ты же специалист по Сталину? Прекрасный образец восхождения. Или ты идешь к власти, или нет. Третьего не дано. Обрати внимание на бытовую скромность Ленина и Сталина. В этом их сила и в каком-то смысле неповторимость. Они фанатики власти, отринувшие всё, кроме нее. Сейчас правители желают жить в роскоши, то есть размениваются, предают свои идеалы по слабости, глупости и недомыслию, поэтому их свергают, а потом истязают и уничтожают, если они не успевают сбежать. Как трусы, но не как воины, для которых нет альтернативы. Власть могут удержать лишь те, кто альтернативой видят только смерть. Я, конечно, утрирую для лучшего восприятия, главное, чтобы до тебя дошла суть. А вообще, будь внимательнее и осторожнее. В недрах нашего учреждения существуют разнообразные течения, возможно, что-то тебе покажется странным или даже подозрительным. Реагируй спокойно и, прежде чем что-нибудь предпринять, обязательно посоветуйся со мной. Иначе дров наломаешь. Учти, на кону может оказаться и твоя жизнь. Все очень серьезно. Усвоил?

Герман оцепенело слушал этот гипнотический бред и никак не мог связать его с собой. Никогда раньше он так отчетливо не думал об этом. Ему становилось страшно. Вдруг куратор не ошибается? Совсем не хотелось такой жизни, тем более такой ценой. И в то же время ему было приятно. Его признали ультраперспективным. Более того, он подсознательно чувствовал готовность к необходимым жертвам и даже удовольствие от своей способности на подлости и злодейства. Поймав себя на этом, он устыдился и даже гадливо скривил лицо, но что-то внутри тихонько ликовало, словно, только что родившись, уже ждало своего часа. Конечно, куратор мог и купить Германа, он хитрый. Какая-нибудь очередная проверка, но Герман почему-то предпочитал верить.

– Кстати, – продолжал Игорь Владимирович. – Относительно твоего бреда про демократию…

Телефон Дмитриева звякнул.

– Это напоминалка, – нахмурившись, вглядывался он в экран. Фокус не наводился, куратор был сильно пьян. – Покури, мне надо срочно позвонить. Минут на пять-семь.

Талинский вышел и спустился в общий зал. Там играла живая музыка и царила атмосфера веселья. Преимущественно публика состояла из кавказцев, но были и славянские лица. Народ выпивал и закусывал, нарядные дамы плавно перемещались по залу. Тут было хорошо, даже не хотелось возвращаться. Он сходил туалет и встал сбоку от площадки, на которой уже танцевали. Через десять минут он вернулся в кабинет, но Дмитриева там не было. Вместо него в дверях стоял официант.

– Игорь Владимирович срочно уехал, – сообщил он. – Желаете кофе, десерт? Есть мороженое собственного производства. Или счет?

– Да, посчитайте, пожалуйста, и, если можно, вызовите такси.

Герман с облегчением позвонил жене и предупредил, что выезжает и скоро будет дома.

 
                                      ***
 

Таня и ее родители подготовились к встрече. Они накрыли в их комнате стол. Шампанское, красная икра, красная рыба, фрукты – все было красиво сервировано и ожидало его прихода. За столом, помимо жены и тестя с тещей, сидели также кукольные члены диссертационного совета. Таня старалась насмешить своего мужа, поднять ему настроение. Она действительно старалась ради него. Он видел это и чуть прослезился от охватившего чувства несказанной благодарности. Все улыбались и встретили Германа аплодисментами.

Уже около двенадцати ночи, когда Таня с Германом перебрались на кухню, а родители уже спали, он сказал ей:

– Я очень тебя люблю. Ты даже не представляешь, как сильно. Моя защита и работа смогли стать реальностью только благодаря тебе. Без тебя ничего бы не было. Это и твоя ученая степень. Ты верила в меня даже в самые тяжелые моменты, – он говорил очень нежно, и она слушала его с застывшим восхищением на лице. – Танечка, любимая, я хочу ребенка.

Таня молча смотрела на мужа, пытаясь осмыслить его неожиданное признание. Волна счастья накрыла ее, лишив возможности говорить. Она отпила воды из стакана, справилась с волнением и ответила:

– Я так счастлива с тобой. Я тоже очень тебя люблю.

– Все у нас будет хорошо, – Герман привлек к себе Таню и нежно обнял ее, поглаживая по голове. – Воробушек мой, все будет хорошо.

– Ой, забыла! Знаменский звонил, Дима, когда тебя не было.

– Димка! Перезвонит? – Герман обрадовался. Ему очень нравилось часами болтать с далеким другом.

– Нет, он прилетает в воскресенье. Какие-то дела с оформлением мамы на ПМЖ в Америку. Справки, инвалидность, я не поняла, ты же знаешь, как он всегда быстро и непонятно говорит. Я сказала ему, что мы купили машину. Он попросил встретить. Гена Иванов не может, он в командировке в эти дни. Встретим? Рейс и время я записала.

– В воскресенье? В это? Конечно! Он надолго прилетает?

– На неделю, говорит. Провожать его поедет Гена, они уже договорились. Нам только встретить.

– Отлично! Если он перезвонит, а меня не окажется дома, скажи ему, пожалуйста, что обязательно встретим, пусть не переживает.

 
                                          8
 

Ранним холодным утром воскресенья Герман загружал в свою небольшую машину большие сумки друга. Если бы Таня поехала в Шереметьево, а она просилась, то места для сумок могло и не хватить. С учетом времени прилета и необходимости мыть голову, потом сушить ее, потом краситься и так далее, Тане можно было и вовсе не ложиться спать. В итоге, принимая во внимание сильный февральский ветер, Герман уговорил супругу не ездить с ним в аэропорт.