Текст книги "Катастрофа"

– А как же гуманизм, любовь, ответственность? – радостно вступил Геннадий. – Мне кажется, что Танечка ближе к этим понятиям. Конечно, она поступила бы так, как только и может поступить любящая женщина: эмоционально и преданно. Однако если приглядеться и попробовать простроить ситуацию дальше, то получается все не так просто, как ты представляешь, Гера. Предположим, ты не стал брать денег, скажем жестче – красть. Что дальше? Любимый человек, лишенный средств на лечение, умирает на твоих глазах в страшных муках. Ты остаешься один на один с собой, гордый и принципиальный, но ты же человек – и начинаешь терзаться, страдать, обвинять себя в бессердечии и так далее. Ты постепенно понимаешь, что больше уже не можешь жить с этим раздавившим тебя грузом. Родственники, опять же, как-то неодобрительно смотрят на тебя и преследуют одним и тем же вопросом: «Как ты, мужчина, взявший на себя ответственность, мог допустить трагедию? Чистеньким решил остаться?» Сам факт того, что ты жив, а любимого человека больше нет, и все из-за принципов, которые никто не оценит, обесценивает и твою жизнь, лишает ее минимального смысла. Ты больше не сможешь быть счастлив и спокоен, никогда! И неизбежно приходишь к выводу об искуплении. Смерть? Монастырь? Что выбрать? – Гена глотнул пива, зацепил кусок мяса и выдавил на него кетчуп. Герман поднялся и стал вылезать из-за стола. – И враг бежит, бежит, бежит!

– Человеку в туалет нужно, – пробурчал Герман. – Накачают пивом, а потом издеваются. Не расходитесь без меня.

– Как поживаешь, Танюша? – Гена ласково смотрел на жену друга, когда Герман скрылся в доме. – Отлично выглядишь. Всё красивее и красивее с каждым годом. И как это тебе удается – повернуть время вспять?

Таня почувствовала, как у нее накаляются уши. Совершенно банальный, даже пошлый комплимент достиг своей цели.

– Это любовь моего мужа так действует, – с вызовом ответила она.

– Я так и думал, – нежным тихим голосом продолжал он. – Везунчик. Мы напоминаем героев фильма «Офицеры». Помнишь? Сентиментальная история о дружбе и любви.

– Конечно, – быстро ответила Таня, хотя фильма такого не помнила. – Ой! Герман возвращается.

– Нагулялся? – Гена поежился: похолодало, пора было перебираться в дом. – А Таня говорит: «Десятый час ночи близится уже, куда-то Герман запропастился. Чего его все нет?» А он – вот он ты. Давайте, ребята, в тепло перейдем.

Они за несколько раз перенесли остывшую еду на кухню. Гена разогрел шашлык в микроволновке и снова подал на стол.

– Так что, mon cher ami? Вернемся к прерванному разговору?

– Конечно, – без особого энтузиазма ответил Герман. – Итак, я взял деньги.

– Ты их украл, похитил, кинул кого-то, обманом выкрутил. Но спас дорогого тебе человека. Он жив, здоров и весел, однако тебе придется сесть в тюрьму на годик-другой. А как ты хотел? За преступление нужно отвечать. Ты сядешь, но как ты сядешь? Красиво и гордо сядешь, с почетом! Прокурор и судья тебе посочувствуют, прослезятся и учтут. Братва по достоинству оценит твой подвиг, даже петушиный угол будет тебе аплодировать стоя. Ты в авторитете. Любимый человек будет вечно молить за тебя Господа. Потом, года через полтора, ты по УДО вернешься и много-много лет будешь счастлив, окружен заботой и уважением. Даже сделанные на зоне татуировки показать будет не стыдно. В процессе отсидки выяснится, что тот, кого ты обокрал, сам вор и подлец, к тому же толстый, лысый и с запахом изо рта. Он денег не считал и планировал просадить их в казино. Аккурат ту самую сумму. Настоящее животное, но он уже сидит за взяточничество в особо крупных размерах и за рассматривание детской порнографии. Выходит дело, совесть твоя чиста. Экспроприация экспроприаторов получилась. Всё вроде бы верно. Всё да не всё! Закон-то ты нарушил, через принципы перешагнул, попутно наступив себе на горло. Вот такая история.

– Тяжелый выбор, признаться. Принципы как бы есть, но жить по ним непросто. А отказываться от них – себя не уважать, – серьезный Герман помрачнел, медленно и тяжело выдавливал из себя слова. – Да, брат, трудный выбор. И все-таки в этой ситуации, совсем не простой ситуации, человек должен оставаться человеком, и я, скорее всего…

– Если человек собрался жить строго по заповедям, – Гена решил избавить друга от мучений, – никогда не нарушать церковных законов и мирских, он, скорее всего, должен постричься в монахи и обосноваться в монастыре, причем в отдельно стоящем ските, проверив перед тем документы на собственность земли, источник доходов на постройку скита, чтоб не зашквариться. Тогда он отвечает только за себя, не имеет, где украсть, а если украл, то не имеет, где продать. Можно сказать, искушений нет – и ответственности за других тоже. Жизнь не может его поставить перед подобным выбором. Красота! Конечно, есть свои неудобства: отсутствие женщин, развлечений, строгий распорядок дня, скудное питание, постоянные посты, немодная одежда, – но кристальная чистота совести гарантирована. Грехи если и есть, то, по нашим меркам, мелкие, от которых можно спастись, например, капустой, как говаривал старик Карамазов. Но когда вдруг все захотят жить строго по заповедям, как ты мечтаешь, планета опустеет. Сначала народ повалит в монахи, чтоб избежать искушений, потом поумирает, поскольку прокормить имеющееся в наличие человечество первобытным трудом затруднительно, а значит, продуктов не будет, опять же постепенно прекратится воспроизводство людей по понятным причинам. Я ставлю вопрос так. Или ты живешь строго по заповедям и законам и никогда, ни при каких обстоятельствах их не нарушаешь, даже в помыслах, даже на миллиметр, на грамм. Или ты в принципе не можешь себя считать честным человеком, не погрешившим против своих убеждений, когда хоть чуть-чуть где-то вышел за рамочки. Если так мерить, то честных просто нет. Есть другие, и таких много, кто предпочитает считать себя честными, укрывшись за дырявыми принципами и законами. Эти-то и есть самые страшные люди на земле. Страшнее даже, чем воры и бандиты. Как тот, упомянутый выше румяный лейтенант НКВД, который составляет расстрельные списки потому, что так приказал начальник, что это допускает закон и требуют высшие, неизвестные ему, но великие, цели государства. Этого требует присяга, наконец! Он движением пера убил моих давнишних родственников, потому что они попали в определенную категорию граждан, и их, граждан, не хватало до выполнения плана по району. Убил и пошел в кассу за премией, потом повел в пятый раз свою крашеную жену и упитанного розового ребенка на идеологически выверенную, но авангардную картину «Октябрь», где с обожанием вглядывался в фигуру почти аутентичного Вождя. Потом они ели мороженое и пили сельтерскую. И никаких тебе угрызений.

– Если так мерить, то кругом одни сволочи. И ты, и мы, – грустно сопротивлялся Герман.

– Если так мерить, то – да. Но я так не меряю, хотя, – он внезапно перешел на шепот. – Строго между нами, действительно одни сволочи. Я вообще живу в другом измерении, как и все люди, пусть они и не осознают этого. Для меня мерило всего – моя совесть, мой гуманизм, мои верность и справедливость. А заповеди, законы и подзаконные акты – всего-навсего ориентиры, дающие представление о границах, за которые опасно заступать. Они, заповеди, мешают двигаться, тормозят развитие и принятие решений, загоняют человека в добровольную тюрьму. Их нужно отряхнуть с себя, как кандалы, раскрутить и бросить на середину самой широкой и самой глубокой реки. Все эти заповеди и законы заменяют и отрицают совесть и, стало быть, личность. Заставляют перестать думать, превращая человека в робота, иногда в робота-убийцу, которым легко манипулировать. Замечательно получать большую зарплату, пользоваться правом на отдых и лечение в ведомственном учреждении, возложив всю ответственность за дело рук своих на правительство или начальство.

– Но согласись, что, если каждый солдат будет соизмерять свой маневр с собственными представлениями о тактике, справедливости или гуманизме, войну не выиграть, – Герман, казалось, нашел слабое место в логике Гены.

– Какую войну? При чем тут война? На настоящей войне действуют совершенно другие правила. Сейчас нет отечественной войны с врагами-басурманами, Герман, сейчас на самом деле мир, время заботы о ближних своих. Если, конечно, мы не воюем с собственными гражданами. Так вот, резюмирую. Каждый человек, по-моему, вправе принимать решения в зависимости от ситуации и согласуясь исключительно со своими собственными понятиями. Тут инструкциями не прикроешься. Только попирающий прописанные правила человек может быть по-настоящему счастлив, потому что идет туда, куда ведет его здравый смысл, собственный бог и личная заинтересованность. Идеальный человек – это человек вообще без убеждений. Это и свободный человек, поскольку он не ограничен никакими внешними рамками. Лично я хочу стать свободным идеальным человеком, а остальные – как хотят. Следующий вопрос о воспитании, но на сегодня хватит вопросов. Сдаетесь Герман Сергеевич? Таня, выбрасывай полотенце на ринг!

Гена в процессе изложения не переставая ходил поперек кухни, вдоль стола. Закончив, он остановился напротив своих гостей, оперся руками в спинку стула и предложил примирительно:

– Давайте пить кофе? У меня есть замечательные конфеты.

Он думал, что победил Германа, и хотел казаться великодушным, не добивающим павшего противника героем. В общем-то он старался понравиться жене друга, но с сожалением обнаружил, что она не восхищается победителем, а жалеет побежденного.

Таня действительно расстроилась, когда поняла, что Герману нечем крыть. Остаток вечера разговор перескакивал с темы на тему, но больше ни о чем интересном Таня не услышала.

Стрелки часов приближались к одиннадцати. Герман вызвал такси.

 
                                       ***
 

Автомобиль поздним вечером выезжал из дачного поселка на двухполосное шоссе. Дорога виляла среди полей и перелесков. Таня зевала, устало водя пальчиком по экрану смартфона, опустошенный Герман мысленно продолжал спор с другом, пытаясь до последнего отстоять свою точку зрения, в которой сам уже не был уверен. Изредка встречные машины ослепляли лучами фар дальнего света.

«Как это так возможно? – задавался Герман вопросом. – Приехал с отличным настроением, а уезжаю с плохим, хотя ничего в жизни не поменялось. Бред! Во многом Гена, конечно, прав. Умеет он спорить на ровном месте, но в здравом смысле ему не откажешь. Цель оправдывает средства, хотел сказать он. Самое важное, чтобы цель была. Что есть моя цель? – он попытался заглянуть в самые темные глубины своей души. Чего он хочет? О чем боится даже мечтать в самых дерзновенных своих мечтах? Вдруг – как вспышка: „Власть!“ – А, у меня есть цель!» Таня не заметила безумных огоньков, загоревшихся в расширившихся от удовольствия глазах мужа. Только нехорошая красная луна немигающим взглядом сверлила зрачки Германа из-под сгустков запекшейся на ее лице крови.

 
                                         5
 

– Евгения Викторовна, добрый день. Игорь Владимирович у себя?

– Здравствуйте, Герман Сергеевич. Он сегодня будет с двух, я могу чем-то помочь?

– Хотел попасть к нему на прием.

– Секунду, Герман Сергеевич, посмотрю график встреч.

Секретарша на том конце провода взяла паузу, чтобы проверить расписание шефа. Она планировала его встречи, звонки, оповещала тех, кто должен явиться и когда, напоминала и записывала наперед. Ежедневные встречи куратор отменил, заменив их на встречи по понедельникам в пятнадцать часов. Герман отчитывался за работу на предыдущей неделе и согласовывал с шефом план на текущую неделю. Поначалу эта бюрократия его напрягала, но постепенно он оценил такой стиль. Недельные планы не давали расслабляться, держали в тонусе и готовности отчитаться в любую секунду о положении дел. Сегодня среда. Почти две недели Герман набирался смелости и наглости попасть к шефу по собственной инициативе.

Несколько раз Герман записывался прямо в приемной у секретаря, но потом отказался от такого способа. Приемная вечно была переполнена ожидающими, секретарша бесконечно вскакивала и отвлекалась. Потом он с ней договорился, что она будет его записывать по телефону и по телефону же приглашать. Так удобнее.

– Самое раннее в пятницу, Герман Сергеевич. Сколько времени займет встреча?

– Минут тридцать от силы.

– Хорошо, в пятницу в четырнадцать тридцать. Вас устроит?

– Вполне, спасибо.

Некоторое время назад Герман задумал статью, которую собирался согласовать с шефом. Статья формировалась сама собой без ясного назначения. Сейчас она была наполовину готова, и ему обязательно нужно понять, для чего же он ее пишет и для кого. И вообще, следует ли тратить свое и рабочее время без указания руководства.

 
                                         ***
 

В четырнадцать двадцать пять в пятницу Герман уже стоял под дверью руководителя и малодушно проклинал себя за излишнюю инициативу. В приемной сидели сегодня всего двое. Строгая молодая женщина с прямой спиной и мужчина лет пятидесяти в очках с желтыми стеклами. Они выглядели напряженными и беспрестанно перебирали бумажки, перечитывали, словно им предстоял экзамен. Их вид еще больше разволновал Германа, но отменять встречу было уже поздно. Время от времени к секретарше приходили люди, ставили штампы, она отмечала что-то в журнале, выдавала копии приказов и распоряжений.

Он и сам постоянно получал от секретаря копии писем с приколотыми квадратиками бумаги, на которых ровным почерком шефа были нанесены указания: «Проработать», «Включить в план», «Подготовить предложения до такого-то числа». Герман печатал отчеты о выполнении, подкалывал их к вошедшим документам и сдавал бумаги обратно в секретариат.

Ровно в половине третьего из кабинета вышел молодой парень, и телефон Евгении Викторовны зазвонил. Она послушала трубку, посмотрела на Германа и сказала: «Проходите, пожалуйста, Герман Сергеевич».

На огромном столе Дмитриева аккуратными стопками громоздились скрепленные по нескольку штук зажимами документы и методические пособия. Сам начальник, сдвинув очки на кончик носа, что-то писал на клочке бумаги, приколотом к какому-то листку.

– Проходи, садись, – кинув быстрый взгляд на Германа, дружелюбно сказал он. – Шлют и шлют бумаги сверху, читать не успеваешь. Еще год назад, не поверишь, в день приходило по две-три, а сейчас… – Дмитриев взглядом показал на стопки, отложил дописанный клочок, взял другую бумагу и углубился в чтение. – И это только за неделю. Ну, что у тебя?

– Наверное, я не вовремя, – Герман понял, что его глупая инициатива ничто по сравнению с таким количеством важных и срочных документов. Дернуло же его! Не мог дождаться понедельника!

– Ты не смотри, что я читаю, говори, я слушаю. Время идет.

– Игорь Владимирович, я замыслил сделать материал, которого нет в моих рабочих планах и нет в методиках, и хотел бы с вами посоветоваться, – Герман старался говорить быстро и четко. – Если вы посчитаете это нецелесообразным или вредным, я не стану.

– Ну, давай, давай, не тяни резину. О чем материал? Почему «вредным»? Герман Сергеевич, если я не перебиваю, значит можно говорить.

– Рабочее название – «Термин „демократия“», – затараторил Талинский. – Идея такая. Демократия в современном западном обществе уже давно не соответствует самому понятию демократии, как его формулировали древние и как это декларируют современные «демократы» в кавычках. Это давно уже не власть народа. Это просто термин, означающий определенный способ прихода к власти представителей олигархического капитализма и их назначенцев. Демократия в значительной степени – это тот же социальный эксперимент, как и октябрьская революция в России, неограниченная монархия в средневековой Европе, консульская республика в Риме или любая другая форма. И пока еще не доказала своей эффективности в долгосрочной перспективе. Опять же, существует культурная, экономическая, религиозная и национальная специфика. Я, например, убежден, что наступление исламизма, так обострившееся в последние годы, вызвано главным образом навязыванием западных ценностей и правил там, где это в принципе неприемлемо, и является зеркальным отражением предпринятых Западом усилий. То есть, строго научно, нельзя утверждать, что то, что сейчас именуется «демократией», – единственный из возможных, наиболее оптимальный способ государственного устройства для всех времен и народов. Не вызывает сомнений, что за демократией западного толка, агрессивно продвигаемой сегодня где ни попадя, последует другая, более прогрессивная форма власти. Возможно, при смене технологических эпох должен меняться и способ управления государством, в том числе и процедура получения власти. Возможно, этот процесс закольцован. Можно сослаться и на формационный подход. Например, способ правления и передачи власти, называемый феодализмом, просуществовал гораздо дольше, чем нынешняя демократия в Европе или Америке, и сменился в основном под воздействием технического прогресса. Между тем любая смена способа прихода к власти невыгодна существующим правителям и их окружению…

Игорь Владимирович отложил документ и направил поверх очков свой острый веселый взгляд прямо в зрачки Герману.

– Обоснование?

– Обоснование. Рейтинги глав государства периодически падают или растут, бьют рекорды в оба конца. А это значит, что в какой-то период времени, скажем, только двадцать процентов избирателей поддерживают президента, или пятнадцать. С этого момента демократия превращается просто в термин, поскольку подавляющая часть народа не согласна с действиями правителя, она резко против и не готова пожинать плоды его правления и разделять ответственность перед будущими поколениями. Даже если есть Конгресс или нечто подобное. То есть президента или канцлера надо бы сразу менять. Но как? По современным законам – только путем выборов, причем, скажем, через три года. Если тот сам не подаст в отставку, что маловероятно. Значит, в течение оставшихся трех лет демократия уже не работает, и можно от имени всего населения бомбить кого вздумается, отменять или вводить налоги, санкции и так далее. Импичмент же никогда не выгоден элитам. Еще вариант. Сейчас модно устраивать разноцветные революции. Это актуальный способ смены власти, когда президент надоел, однако через несколько месяцев и новый лидер может разонравиться. Снова революция? Передел собственности, разруха? Примеры приводить? Ой, извините, зарапортовался… Выходит дело, только выборы. Тупик! Теперь о самих выборах. При наличии спонсорских средств, умении их собирать процесс агитации за кандидата превращается в процесс зомбирования публики. Массовый гипноз с песнями и плясками. И тем оно эффективнее, зомбирование, чем больше имеется денег, поскольку технологии известны, отработаны и почти не различаются. Тут мы подходим, как раз к технологиям и Интернету. А если у тебя финансы и ресурсы и ты можешь правильно посчитать голоса, то все вообще упрощается. Однако спонсорские деньги необходимо возвращать, отрабатывать то есть, а это влечет за собой конфликт интересов и…

– Выводы какие?

– Так! Выводы. Во-первых, современная западная демократия, в том виде, как она сегодня существует, уже не соответствует…

– Ясно, а что предлагаешь?

– Ничего не предлагаю. Рано мне еще предлагать. Я констатирую.

– Фактуру наберешь?

– Все уже собрано, Игорь Владимирович.

– Кто тебя надоумил-то? Твои соседи? – строго взглянул куратор, словно навел красную точку прицела на переносицу собеседника.

– Нет, я сам надоумился, – Герман, конечно, немного лукавил. Эту тему, ее вектор подсказали методические материалы по политологии, которые он недавно вычитывал для шефа.

– Понятно. Принеси мне краткий реферат этой статьи, я посмотрю попозже, подумаю.

Герман достал из папочки лист бумаги и протянул Дмитриеву.

– Вот, подготовил и захватил на всякий случай.

– Хорошо, оставляй, – Игорь Дмитриевич снова принялся читать одну из своих бумаг. – Что у тебя еще?

– Больше ничего. А так – всё по плану.

– Ты всегда должен помнить, – Дмитриев поднял голову, голос звучал нарочито раздраженно. – Что здесь для тебя все решаю только я. Захочу – и ты завтра перестанешь работать. Пойдешь на улицу. На твое место очередь до лобного места стоит. Захочу – отмечу тебя или повышу. Если сверху мне скажут тебя убрать – я сделаю это немедленно. Поэтому ты должен делать только то, что я говорю, и только в соответствии с требованиями инструкций, положений и прочего. То, что ты проявляешь инициативу, – это в любом случае хорошо, и ты правильно сделал, что сразу пришел ко мне. Молодец. Потому что ты никому больше в этой системе не нужен. Тебя прожуют, выплюнут и не вспомнят. Тебе могут предлагать деньги, должности, обещать золотые горы, но это всегда будет пшик. Пустые обещания. Пока я тебя поддерживаю – ты работаешь. Пока есть я – есть и ты. Ты должен всегда это помнить. Если где-то в разговорах среди наших работников любого уровня возникнет тема, которую хоть как-то можно связать со словом «деньги», или у тебя возникнут иные сомнения, ты сразу, в любое время суток звонишь мне. Любые предложения, требования, замечания или вопросы от других ты должен аккуратно фиксировать, не выражать своего отношения – ни да, ни нет. Мне, мол, надо вникнуть, разобраться, я мало еще работаю и так далее. И потом, в зависимости от контекста, сразу или на совещании передаешь информацию мне. Я решу, что дальше делать. Я всегда рано или поздно все узнаю, и лучше, если ты первый мне доложишь. Понятно? Любое отступление от этих правил будет стоить тебе как минимум работы, как максимум – жизни.

Герман кивнул особенно отчетливо и резко, выражая позой, мимикой, глазами, и даже дыханием полную преданность и понимание. Во время всей тирады он тоже кивал, демонстрируя непрерывное совпадение точек зрения.

– Хорошо. Молодец, что сразу ко мне пришел. Пока никому об этом не говори. Все, свободен. По плану.

После этого знакового разговора Герман с утроенной энергией принялся дописывать и шлифовать свою статью. Материал рос, наполнялся новыми подтверждениями, его никак не получалось закончить, но он все-таки закончил. Победил в себе желание переписывать до бесконечности. В конце концов, если идея окажется востребованной, он доработает ее, но уже в рамках своего еженедельного плана.

Дмитриев больше не возвращался к теме демократии, словно такого разговора и не было. Совещания проходили обычным порядком. Герман преподавал и готовился уже выпускать одну из групп. Ту, которую взял первой. Он все ждал, когда же ему начнут предлагать деньги или должности, но предложений не поступало. Казалось, уже ничего не будет, когда однажды ему позвонила Евгения Викторовна и назначила встречу с куратором.

 
                                        ***
 

– Герман Сергеевич, – объясняла секретарша. – Игорь Владимирович просил вас захватить с собой рабочую флешку с материалом, о котором вы с ним недавно говорили. Он сказал, вы поймете. Встреча завтра в одиннадцать.

«Вот и хорошо, – думал Талинский, ожидая на следующий день под дверью шефа. – Я как раз уже закончил. Видимо, тема заинтересовала. Но два месяца – это „недавно“? Каково?»

– Тема нас заинтересовала, – привычной скороговоркой объяснил Дмитриев. – Получено одобрение руководства. Планируется проверить ее на публике, и если она приживется, то мы, скорее всего, включим ее в методические материалы, но об этом пока рано говорить. Необходимо правовое и юридическое заключения, некоторые предварительные согласования и экспертизы. От тебя сейчас требуется передать мне текст, как только он будет готов, – Дмитриев сделал паузу, Герман разжал кулак с флешкой и положил ее на край стола. – Вижу, ты готов, молодец. Давай!

– Игорь Дмитриевич, по положению о работе с переносными носителями информации в институте я имею право передавать носители только работнику отдела собственной безопасности. Как быть?

– Все верно, дорогой, – ухмыльнулся куратор. – Сейчас.

Он позвонил секретарю и попросил вызвать к нему сотрудника службы безопасности. Через несколько минут вошла уже знакомая ему Александра, забрала флешку под подпись Германа в журнале, тут же выдала ее Дмитриеву под подпись в том же журнале и удалилась. После чего Германа отпустили.

Он ехал домой в приподнятом настроении. Всегда приятно, когда начальство одобряет инициативу, выражает заинтересованность. Скорее всего, Игорю Владимировичу и самому полезно, если из недр его отделения прорастают новые интересные начинания. Шаг был со стороны Германа рискованный, но риск оказался оправданным. Сегодня он доволен собой.

 
                                        ***
 

Как только муж вошел в квартиру, Таня сразу уловила его состояние.

Она давно и старательно готовилась к серьезному разговору, но Герман обычно выглядел сосредоточенным, погруженным в себя.

Тогда они просто садились на кухне, ужинали и смотрели телевизор, перебрасываясь отдельными бытовыми и ничего не значащими фразами. Удачное время для разговора пока не подворачивалось, но Таня ждала.

Сегодня, определенно, подходящий момент. Герман ножом и вилкой кушал свои котлеты, когда она начала:

– Как у тебя на работе?

– Все замечательно, дела идут, – заулыбался он загадочно, вспоминая сегодняшний разговор с Дмитриевым. – Как ты?

– Отлично! – прозвучало с ноткой фальшивого оптимизма. – Готовлю, убираюсь, стираю и глажу. У женщины всегда куча дел по дому, ты же знаешь.

– Знаю, конечно, Танюша. Представляю, как ты устаешь, – ответил Герман и подумал, что встает-то она утром часов в одиннадцать-двенадцать, завтракает до часа, а он в шесть поднимается, а в восемь уже в офисе. Но она ложится в три, потому что сидит в соцсетях. – Зато в доме полный порядок. И я очень ценю твой труд.

– Я готовила на днях, а телевизор работал. Так-то я его почти не смотрю, включаю для фона, некогда мне смотреть. Шел какой-то фильм. Там мать спрашивала у взрослой дочери… нет, дочь спрашивала у матери… короче, они говорили про любовь. Тебе это интересно?

– Конечно, даже очень, я слушаю.

– Они говорили, что такое любовь, как она определяется. Человек говорит: «Я тебя люблю», а как он понял, что именно пришла любовь, а не страсть, увлечение или влюбленность?

– Так сложно, столько степеней одного и того же, – искренне удивился Герман тому, что происходит в голове жены. – Интересно, и как же определить?

– Ну, там мать высказала такую мысль, такой способ ответить самому себе, вернее, самой себе, это в основном касается женщин, конечно. Ну вот, считается, что женщина любит, если женщина хочет ребенка от мужчины. Если она уверена, то она его любит, а если не хочет, то это может быть влюбленность, которая пройдет. Короче, если любит, то хочет ребенка, нет, если хочет ребенка, то любит, а если не хочет, то и не любит, получается. Вот так.

– Коротко и ясно. Можно вопрос? – он привык уже спрашивать разрешения.

Она кивнула, испытывая облегчение от того, что так красиво получилось выйти на желаемую тему. И теперь осталось дождаться от него согласия на то, о чем он просто не думал.

– А как этот тест распространяется, скажем, на лесбиянок? Или их отношения априори любовью называть нельзя, раз зачатие исключено? Так можно получить обвинение в нетолерантности со стороны ЛГБТ-сообщества.

– Чего? – Таня растерялась. Не таких вопросов она ждала, не такого отношения, и совсем оказалась не готова вступать в бестолковую дискуссию, но Герман внимательно и весело смотрел на супругу, готовясь применить весь свой опыт бессмысленных споров.

– Или, например, искусственное оплодотворение. Несчастная женщина должна полюбить шприц? Ха! – продолжал он с увлечением, не замечая ее разочарования. Это было отвратительно. – Я не говорю уже про суррогатных матерей и отцов! Такое бывает – суррогатный отец?

– В смысле? Ты перестал меня понимать, – тихо сказала она, и ее глаза неожиданно увлажнились. – Это очень трудно. Мы отдаляемся друг от друга.

Он подумал: «Такое хорошее настроение было, и на пустом месте все расстроилось. Стараешься, вытягиваешься на работе изо всех сил, а в ответ – „ты меня не понимаешь“. Все я понимаю».

Она подумала: «Наверное, он слишком умный для меня, я не знаю, как с ним разговаривать, а он ничем больше не интересуется, кроме своей работы. Конечно, он обеспечивает семью, я понимаю, но зачем ему я? Хотя тоже понятно. Он счастлив, у него есть красивая ухоженная жена, интересная работа, в доме порядок, обед готов всегда, он зарабатывает, но я тоже хочу счастья. Я уже перестала улыбаться. Месяца два уже не улыбаюсь, по-моему, не меньше. Я его люблю, а он любит себя».

Они молча уставились в телевизор.

 
                                          6
 

Почти полгода Герман работает в институте. В декабре ему исполнилось двадцать восемь лет, и к этой дате он пришел, имея кое-что за плечами. Он уже ведущий методист с соответствующей зарплатой, имеет личный автомобиль, откладывает на первый взнос по ипотеке. Предзащита успешно пройдена. Скоро защита. Все складывается наилучшим образом и в семье, и на работе.

Герман старательно вникает в организацию процессов своего отделения. Это непросто. Вся система построена на определенных принципах секретности, которые трудно объяснить, исходя из житейской логики. По сути, это институт повышения квалификации, распространенная форма обучения руководителей. И все-таки таинственность тут неспроста. Его соседи по кабинету практически не разговаривали друг с другом, только «здравствуйте» и «до свидания», молча брали и сдавали свои бумаги, пропадали где-то неделями. Он даже не знал их имен. Судя по всему, Игорь Владимирович Дмитриев является руководителем, своего рода, кафедры социальных наук. В течение нескольких месяцев через руки Германа прошли, помимо истории, материалы, относящиеся к юриспруденции, экономике, политологии.

Народа на этаже размещалось человек пятьдесят. Обращая внимание на людей в приемной, Герман догадывался о количестве работников, подчиненных куратору, и о примерном составе подразделений. В основном к Дмитриеву ходили руководители отделов, реже исполнители. Отделы насчитывали три-пять человек. Сотрудники тихо сидели в своих кабинетиках и строчили на клавиатурах. Почему сам Герман подчинялся напрямую шефу, он не понимал.

Из методичек, которые на него сваливал шеф, приказов и распоряжений Талинский собрал представление об объемах и уровне задач 19-го отделения. Задач много, но исполнители в наличии, тем более работа поставлена.

Он по-прежнему проверял несвойственные ему материалы, подготовленные другими отделами. Ошибок всегда было мало, и в основном замечания можно было бы назвать придирками, но Герман держался принципиально, обращая внимание на любую мелочь, даже отклонения от правил оформления.