Текст книги "Штаны"

Глава 35. Некто возвращается

Виктория отбрасывала одну идею за другой. Она узнавала это состояние – мучительно ищешь, не спишь ночами, а потом приходит озарение. Все оказывается на удивление просто, и другое решение невозможно себе представить.

Таинственный процесс назывался избитым, стертым, как старый пятак, словом «творчество». Но в действительности он мало напоминал созидание.

Идея вызревала сама собой, пряталась, маскировалась, прикидывалась беспонтовой простушкой в наряде за две копейки, а потом сбрасывала с себя лохмотья и нелепые тряпки, сварганенные на коленке в пыли восточных базаров или в крысиных подвалах больших городов, – они выглядели обносками еще до того, как их надели, – и появлялась в ослепительной наготе. С торжествующей улыбкой женщины, знающей, насколько она прекрасна.

И ощущением торжества, которое неизбежно появлялось вслед за выстраданным озарением.

Теперь процесс осложнился. В недрах сознания появился Некто незнакомый, но уже не посторонний, а хорошо освоившийся и не гнушающийся настаивать на своем. Он – мешал, будоражил, торопил и сдерживал одновременно. Путая знакомые реакции, ожидания и надежды.

Жесткими, стремительными, тяжелыми толчками вбрасывал биоэнергию в горячий поток крови. И остужал мозг.

Размывал картинку, искривлял сознание, а потом резко, торопливо, стремительно строил свое собственное здание. Добавляя новые детали, как художник, наносящий судорожные мазки на полотно, – быстрее, быстрее, чтобы успеть схватить, воспользоваться исчезающим туманом вдохновения. Тающим в воздухе – неумолимо и безвозвратно.

«Все не то. Глупо, бездарно. Как ты можешь терять на это время!» – шептал Некто.

Озарения приходили, как и прежде. Но они не нравились. Прямые линии зябко корчились. Спелые, блестящие и твердые на вид яблоки попахивали гнильцой. Из-под кокетливой мини-юбки предательски торчали волосатые и подозрительно мускулистые ноги.

«Перевернулся весь мир. Или открылось второе зрение?»

Виктория даже научилась находить удовольствие в этом странном состоянии подвешенности в пространстве, неопределенности постоянных мук выбора.

И притворства. Потому что она уже нащупала светящуюся в темноте нить, слабый пульс, еле заметное биение спасительной мысли.

«Не знаю, понравится ли моя идея изобретателям – мрачноватому Громову и лощеному Ратову. Но она – гениальна. Все увидят, насколько ничтожен мир, точнее – наш пошлый и провинциальный мирок, перед их изобретением. И они тоже поймут. Если, конечно, заметят».

Николай выехал из ворот предприятия, некогда принадлежавшего «Русскому хлопку».

Схему удалось отработать в деталях. Завод переходил в собственность «Омега-банка», а далее под воздействием аргументов, обаятельности и настойчивости Николая это славное и обычно весьма зубастое финансово-кредитное учреждение легко, одним движением, беззаботно и даже с некоторой бесшабашностью избавлялось от хлопотно-хлопкового «актива», передавая его корпорации биотехнологий.

До окончательного расчета из будущих барышей за реализацию «умной» одежды.

– Великолепно! Ну как, ребята? Довольны? – спросил Николай и погладил гладкую ткань «сообразительных» джинсов, врученных Громовым и превратившихся почти что в «друга семьи».

Почувствовав встречное тепло, он удовлетворенно хмыкнул и через спину водителя посмотрел на дорогу. Машина с трудом вписалась в крутой поворот и едва не слетела в кювет.

Над ветровым стеклом змеились тонкие белые нити. Они кружились, поднимались потоками ветра, вздрагивали, словно живая материя, и, совершая волнообразные движения, опускались.

Опутывая металлические борта, липли к стеклам раскисшей лапшой и с громким треском лопались под колесами.

– Смерч? – крикнул Николай, обращаясь к водителю.

– Не понял, – раздался спокойный голос с переднего сиденья. – Хорошая сегодня погода. Дорога сухая.

Николай зажмурил глаза: «Неужели показалось? Галлюцинации? Никогда раньше не было. Переутомился. Нужно больше отдыхать».

Он почувствовал, как ускоряется бег крови, спадает нервная дрожь и появляется ощущение победы, торжества, уверенности, физического наслаждения, сравнимого с высшей точкой любви.

«Осталось одно препятствие, только одно», – шептал ставший привычным голос.

– Я помню, – сказал Николай и открыл глаза.

Окна заполнялись солнечным светом. На обочинах, словно разбросанные кем-то стеклышки, поблескивали редкие лужи, оставшиеся после дождя.

Он прошел ночью.

Михаил уже два часа сидел в машине и наблюдал за офисом Кремера. Здание мало напоминало «гнездо порока» и «логово людоеда». Обычные служащие – одеты подороже, чем чиновничья братия в государственных учреждениях, даже издали можно догадаться об исходящих ароматах дезодорантов и модных духов. Жесты, выражения лиц, позы – все говорило о том, что фирма процветает и пытается походить на корпорации Уолл-стрита. Немного карикатурно, но вполне съедобно.

Кабинет Кремера находился на третьем этаже. Сквозь стеклянную стену маячил тяжелый силуэт охранника. Иногда из приемной появлялась секретарша – очень молодая и чрезвычайно серьезная, в белой блузке, шелковом платочке вокруг шеи, с короткой стрижкой и в очках. Похожая на мальчика-отличника.

Клерки сновали по коридорам, изредка выбегали на улицу покурить, поеживаясь под холодным ветром, в наброшенных на плечи плащах и легких пальто. Сотрудники постарше курили сосредоточенно, верхнюю одежду оставляли в офисах и, судя по лиловым носам, предпочитали согреваться другим способом.

Никто не озирался, не беспокоился, не оглядывался с тревогой на входную дверь.

«Не ожидают выхода шефа. Однако он в офисе. Это точно».

Каждые полчаса подъезжал «крупняк» – в солидных автомобилях в сопровождении джипов с охраной. Эта суета придавала офису сходство со «штабом революции» в Смольном накануне октябрьского переворота.

Невидимые нити, приводные ремни, хорошо смазанные шестеренки запускали в действие сложный механизм превращения пустоты в шелестящие купюры.

Михаил невольно сравнил эту «фабрику» со своим министерством, по коридорам которого сновали не в пример более скромные, а нередко даже и затрапезные личности, хотя речь шла о многократно более дорогих проектах.

«А так, все похоже».

Кремер превратился в занозу, которую необходимо выдернуть, обильно смазав рану обезболивающими и дезинфицирующими средствами.

«Он враг моей семьи, враг Виктории, мой враг», – Михаил немигающими глазами смотрел на третий проклятый этаж и не хотел себе сознаться, что дело не только в личных претензиях и душащей его ненависти.

Некто невидимый, но живущий в клетках, плоти, коже, расколол его сознание. В далеком прошлом он нередко видел окружающий мир в черно-белой гамме и был склонен к радикальным оценкам. С годами действительность воспринималась все более многоцветной, обогащенной нюансами и полутонами. А теперь она чернеет на глазах, как лицо разлагающегося покойника.

Михаил смотрел сквозь прозрачные стены на снующих клерков, и ему казалось, что он сам бежит по этим коридорам.

Все быстрее и быстрее, набирая скорость, задыхаясь – без всякой надежды остановиться.

Эдуард выбрался на трап самолета в легкой куртке. Несмотря на весенний день, в городе пошел снег. Перед пассажирским терминалом метель намела высокие сугробы.

Когда он улетал в Африку, стояла мягкая и туманная осень. А сейчас природа словно возражала против его возвращения.

«Ничего, “умная” одежда поможет».

В Африке она вела себя великолепно, постоянно поддерживая высокий энергический уровень и предотвращая инфекционные заболевания, от которых ему приходилось страдать во время предыдущих командировок южнее Сахары. Об открывшемся втором зрении Эдуард старался не вспоминать, тем более что после посещения «лавки Сантуша» это больше не повторялось.

В переписке Громов пообещал создать специальную исследовательскую группу для доработки технологий применительно к экстремально высоким температурам и похвалил Эдуарда, отметив, что его наблюдения будут иметь огромную ценность.

Единственное, что беспокоило, – периодически возникающие приступы агрессии. Но Эдуард списывал припадки ярости на особенности своего характера, повышенную возбудимость.

Кроме того, он тяжело переживал разрыв с Евой, опасаясь, что не выдержит и пойдет на примирение. А это было бы катастрофой.

Нельзя жить с человеком, который способен предать в любой момент. Все равно что плыть на «Титанике», но, в отличие от несчастных пассажиров, знать заранее о дрейфующем навстречу айсберге и о предстоящем кораблекрушении.

Эдуард прошмыгнул в автобус, который доставил его к зданию аэровокзала. Перепрыгнул через сугроб и заторопился к стойке пограничного контроля.

Очередь шла довольно быстро, и он уже подходил к кабинке, из которой на его промокшую фигуру поглядывала молодая девушка в военной форме, как вдруг в кармане задергался мобильник.

– Ты где? – услышал он в трубке голос Евы. – В ближайшие дни буду в Москве и хочу тебя увидеть.

– Совершенно незачем прилетать в Москву. Хотя, извини, не подумал – у тебя, наверное, какие-то дела. Я хотел сказать, если ты прилетишь, мы не будем встречаться.

– Ты не хочешь меня видеть? Не любишь меня больше?

– Слово-то какое противное! Лю-бофф.

– Раньше оно тебе нравилось.

– Я тебя ненавижу, – крикнул в трубку Эдуард и почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Стало трудно дышать.

Девушка в будке сравнивала фотографию в паспорте и побагровевшее лицо Эдуарда.

– Это у вас загар?

– Давление поднялось.

– А температуры нет у вас? А то знаете – свиной грипп.

– Нет у меня температуры, – отрубил Эдуард и стал похож не на больного, изнуренного тропическим солнцем, а на разнузданного трамвайного хама.

Девушка обиженно повела бровью и не стала связываться. Шлепнула штамп и бросила паспорт на стойку.

Ева примеряла уже пятое платье, выбирая самые дорогие модели и не обращая внимания на цены.

– Вы очень красивы. Как Элизабет Тейлор в молодости. В фильме «Клеопатра», – сказала продавщица с прикрепленной на груди табличкой «Менеджер-консультант по продажам».

– Как вас зовут? – спросила Ева.

– Лариса.

– Будьте любезны, Лариса, держите свое мнение при себе. И принесите мне те два платья. И брючный костюм заодно. Нет, не этот, а тот, который прямо на вас смотрит.

«Возвращаюсь на землю предков и начинаю хамить. Получаю удовольствие. А чего она лезет с оценками? Клеопатра! Я в два раза выше, чем Элизабет Тейлор».

– Все брать будете? – с ядовитой улыбкой спросила Лариса. Она с ненавистью смотрела на Еву – как на ядовитую змею.

«Меня все ненавидят. Сначала влюбляются, а потом ненавидят. Эдуард не исключение. Что это? Проклятие?»

– Где «Петровский пассаж»? Напомните мне, пожалуйста.

– Это рядом. Выйдете из магазина, повернете направо, перейдете на другую сторону, и «Петровский пассаж» перед вами.

«Менеджер-консультант» брала реванш, сопроводив свои объяснения улыбкой с легко читаемым подтекстом: «Ты, дура, конечно, не способна отличить левую сторону от правой, ничего не понимаешь, запутаешься в трех соснах и вместо “Петровского пассажа” попадешь черт знает куда, и правильно – туда тебе и дорога».

– Спасибо, вы очень любезны, – кротко сказала Ева.

«Там будет презентация “умной” одежды. Эдуард появится обязательно. Я должна быть самой красивой, самой ослепительной! Так чтобы невозможно было устоять. А если не поможет? Тогда останется только один выход».

Ева мечтательно улыбнулась. Так ей показалось. На самом деле улыбка напоминала гримасу боли.

«Какая страшная. Поскорее бы ушла», – с испугом подумала Лариса.

«Обреченная на вечную красоту, как богиня смерти Кали», – Ева повернулась к оробевшей Ларисе, посмотрела на нее в упор и строго спросила:

– Вы карточки принимаете?

Эдуард прогуливался по «Петровскому пассажу», переходя из одного дорогого бутика в другой. Но ничего не покупал.

Он помнил этот магазин, когда здесь еще толкались суетливые приезжие и усталые москвичи в надежде разжиться дефицитным товаром. Тогда Эдуард пулей пробегал пассаж насквозь, чтобы выскочить на Неглинной и, свернув направо, юркнуть в тяжелые двери своего любимого магазина «Охотник-рыболов».

Здесь притягательно пахло оружейной смазкой, рядами поблескивали в стойках двустволки и карабины, с потолков свисали сетки, стояли сачки, чтобы подхватить рыбину, бьющуюся в отчаянной попытке сорваться с крючка, оставляя на нем кровавую пену и слизь. Под стеклами прилавков лежали, поблескивая, блесны, катушки лески, дробь и масса непонятных вещичек, которых объединяла манящая эстетика приключений и убийства.

Он не был ни охотником, ни рыболовом, но любил разглядывать оружие, любоваться его магической красотой – осторожно, не приближаясь и не прикасаясь, как любуются грациозным, но опасным зверем.

Однако Эдуард не мог покинуть этот магазин, ничего не купив, – без этого удовольствие было бы неполным и незавершенным. Пошарив в карманах – в то время он не был обладателем дорогущего портмоне из крокодиловой кожи, напичканного разноцветными пластиковыми карточками, – набирал максимально доступную сумму и неизменно покупал манок – каждый раз новый. Для утки или другой птицы.

Пластмассовая свистулька – почему-то всегда коричневая или бледно-желтая – издавала пронзительные звуки, забивалась слюной и была всего лишь жалкой частицей того большого, страшного и манящего мира, который выставлялся в дорогих витринах.

Теперь весь мир был доступен. Но он оказался слишком простым, предсказуемым и примитивным. Намного хуже тусклой крякающей свистульки.

Она обязательно пройдет по этой галерее и поднимется на второй этаж. А потом спустится по боковой лестнице.

«Да, так и будет». И манок не потребуется.

Эдуард знал этот маршрут наизусть и мог бы найти его с закрытыми глазами.

Пули ложились кучно.

– Отличные результаты. Вы делаете успехи.

«Взгляд убийцы», – заметил про себя инструктор, но промолчал, избегая ненужных вопросов. Зачем мешать прибыльному бизнесу?

– Еще будете сегодня стрелять?

– Да, буду.

«Готовится к серьезному делу, а времени остается мало. Все понятно, кроме одного. Кого-то пристрелить хочет? Или самооборона? Это сейчас модно. Какая на хрен самооборона! С таким остервенением на всякий случай не тренируются», – подумал инструктор.

И выдал еще две обоймы.

– Все в порядке, – сообщил Громов. – Я переговорил с Еленой, Николаем и Викторией. Проделал, так сказать, профилактическую работу. С Михаилом встреча сегодня. Эдуард тоже подъехал из своей Африки, но найти его пока не удается. Ничего, завтра разыщем.

– Как впечатления? – спросил Ратов, который вместе с психологом Ториа зашел в кабинет к Громову, чтобы обсудить презентацию «умной» одежды.

– Состояние нормальное. Биохимическая картина, кстати, тоже успокоилась. Но меня не оставляет тревожное предчувствие. Может, ты был прав и стоит перенести презентацию.

– Не вижу оснований. Потом не соберешь всех нужных людей. Появятся срочные проблемы, и проект вообще откатится на осень. Нет, нужно проводить именно сейчас. Президент своими заявлениями разогрел ситуацию, чиновники стоят на ушах – скоро устанут от неудобной позы – нужно пользоваться моментом.

– Ладно, – тяжело вздохнув, согласился Громов.

– Прошу извинить, но я не смогу прийти на презентацию, – неожиданно сказал Ториа и густо покраснел под пристальным взглядом Громова.

«Вообще-то он никогда не краснеет. Плохо себя чувствует? Не похоже».

– А в чем дело? – удивился Ратов.

– Мне нравится идея презентации в «Петровском пассаже». Стилистика 30-х годов, шляпы, кепки, легкие платья, белые носочки у барышень. Прелестно. Как в театре.

– Вот именно. Виктория оказалась на удивление креативным человеком, не лишенным театральности. Зря отказываешься, Мэлор. Приходи и получишь удовольствие. Ты же эстет.

– Да, эстет. Но этот эстет родился в Батуми. А в «Петровском пассаже» создается репродукция набережной в Сухуми. Не перепутаешь.

– А чем набережная в Батуми лучше?

– Ничем. Французы высадились в Батуми во время Гражданской войны. Экспедиционный корпус. Народ они остроумный и прозвали город «писсуар Черного моря». Слишком часто идут дожди. В Сухуми климат лучше, но это Абхазия, а не моя родная Грузия. Прошу правильно понять. Я не националист, но есть определенные нормы. В общем, обойдетесь на презентации без меня.

– Понятно, Мэлор. Делай как знаешь. Без обид, – примирительно сказал Громов.

Ратов хотел что-то добавить, но не успел. Раздался звонок, и Громов включил громкую связь с приемной.

– Охрана передала письмо. Для вас лично.

– Кто принес?

– Курьер. На конверте написано «Господину Громову. Только в руки».

– Задержали курьера?

– Сейчас я выясню у охраны. Нет, уже ушел.

– Черт знает что такое. Нужно было задержать. Надпись необычная, – с досадой сказал Громов. – Во всем непрофессионализм. За что ни возьмись. Давайте письмо.

Конверт из желтой оберточной бумаги заводского производства лежал на столе. Надпись была сделана шариковой ручкой – отчетливо, но неброско, чтобы не привлекала излишнего внимания.

– Может, визитная карточка внутри? – предположил Ториа.

– Сомневаюсь. Будем вскрывать, – вздохнул Громов.

– Не долбанет? – заботливо поинтересовался Ратов.

– Не похоже, – Громов еще раз осмотрел конверт и на всякий случай его понюхал. – Ничем не пахнет.

– Нам выйти?

– Нет уж, оставайтесь. Погибать будем вместе, – сказал Громов и распечатал конверт.

Глава 36. Подозреваются все

Марика тяжело восстанавливалась после пережитого. Разумом она понимала Громова – он не мог поступить иначе и выбрал, наверное, единственно правильное решение. В чем-то видела даже проявление его уверенности, что она сильнее обстоятельств, любых ухищрений Кремера, прихотей судьбы и сомнительных искушений.

Он верил в нее, приписывая ей те качества, которыми она не обладала. И чуть было не погубил. Но ведь это не его вина.

Но этот Громов, слишком логичный, глухой к ее переживаниям, был ей чужд и неприятен, сколько бы она ни пыталась искать в его поступке проявления излишней доверчивости и любовных заблуждений.

Она вылечилась – и от перенесенного стресса, и от любви к Громову – затягивающей, мучительной и соблазнительной. По крайней мере ей хотелось так думать. Но это был самообман, сделка с совестью, очередная бессильная попытка хоть как-то развеять сомнения и понять происходящее.

Ратов оказался не в пример более чутким и родным человеком. Но он не вызывал у нее наплыва эмоций, был слишком понятен и чересчур благороден.

«Мазохизм!» – шептала Марика. Она вслушивалась в себя в поисках уже ставшего привычным Некто – ласкающего, несущего новые силы и уверенность в себе.

Но эти спасительные ощущения не приходили. Таинственный Некто деликатно наблюдал со стороны. Он сделал свое дело – посеял ветер и ожидал бурю.

«Нужно разрубить этот узел, – подумала Марика. – Окончательно».

Кремер отличался догадливостью. Он понял, что проиграл. Слабое звено оказалось на удивление прочным.

«Других вариантов не просматривается», – Кремер в тысячный раз мысленно переставлял фигуры на шахматной доске. Все равно получался шах и мат.

Даже если пожертвовать пешками – а чего их жалеть! Или бросить в прорыв ферзя – его роль прекрасно мог бы сыграть Завадский. Причесать, измазюкать косметикой, подобрать юбку «поширше» и желательно до пят, чтобы скрыть недостатки фигуры.

«Не поможет. Все равно влетаем в забор. На полной скорости. Всмятку, в крошево! И мозги по стене!»

Кремера передернуло от жуткой картины. В минуты опасности он вдруг становился обладателем весьма пылкого воображения, которое услужливо рисовало пугающие картины, не жалея красок и доводя его до исступления.

Чтобы стереть из памяти, выбросить, забыть видения, похожие на кошмары, «освежиться» и «перезагрузить матрицу», Кремер судорожно плеснул в бокал своего любимого коньяку, который принимал в минуты крайнего расстройства.

Он втянул носом божественный аромат перебродившего в дубовых бочках винограда и почувствовал головокружение. Его качнуло, руку свело судорогой, и бокал опрокинулся на светло-бежевый с синими лилиями ковер – «в версальском стиле».

На ворсистой поверхности образовалось коричневое неопрятное пятно, словно щенок нагадил. В душе было примерно так же, если не хуже.

Он чувствовал, что в его сознании Некто ворошит, мнет жесткими пальцами обезумевший от боли мозг, небрежно ощупывает сердце, крадется вдоль сосудов, подергивая и проверяя их на прочность.

Этот бесцеремонный Некто вел себя по-хозяйски, презрительно-небрежно, как наглый и корыстный таможенник.

«Откуда он взялся?» – подумал Кремер. Из отчетов лаборатории Громова он знал, что ощущение вторжения извне появляется у испытателей «умной» одежды, которая воздействует на биохимические и гормональные процессы.

По крайней мере так объяснял этот феномен Громов. А вообще-то пойди и проверь, что там – правда, заблуждение или научная гипотеза?

«Но испытатели не жаловались, отмечая только лечебный и стимулирующий эффект. А меня выворачивает наизнанку».

К тому же Кремер ни разу не надевал «умную» одежду – из суеверного опасения, что она будет ему мстить. Основания для взаимной неприязни были весомые.

Стало легче дышать. Кремер с облегчением вытер крупные капли пота: «Ложная тревога. Глупость несусветная! Где я и где «умные» штаны. Запугали, сволочи, научной хренью».

Он собирался все же налить спасительную порцию коньяка и даже сделал шаг по направлению к бару, но пожалел об этом – в глазах закрутилась белая метель, и его вырвало.

На тот же «версальский» ковер.

«Металлоискатели не предусмотрены. На презентацию будут впускать по пригласительным билетам. А если появится кто-либо из первых лиц государства? Президент или премьер? Тогда безопасность будет усилена. Но я не успею. Лучше перестраховаться».

Маленький пистолет титанового цвета удобно лег в кобуру, покрытую защитным материалом.

«Игрушка, а не оружие. Можно спрятать где угодно. Стрелять придется в упор. Итак, продумаем очередность действий еще раз. Какие основания для беспокойства? Вроде никаких. Предусмотрено все, что может произойти. Подойти поближе и…»

Патроны один за другим защелкивались в обойму. Как будто спешили занять каждый свое место на крепостной стене у амбразур. Осталось успокоиться и пожелать самому себе удачи. Без свидетелей.

Человек откинулся в кресле и посмотрел в зеркало. Из-за опущенных штор силуэт едва различался и казался мутным.

Из раскрытого конверта, доставленного сбежавшим курьером, Громов извлек белый листок бумаги, на котором была напечатана только одна фраза: «Кремер будет убит на презентации».

– Кто это написал? – воскликнул Ратов.

– Я тоже хотел бы знать.

– Согласен, дурацкий вопрос. Нужна экспертиза.

– Какая, к чертям собачьим, экспертиза! У нас нет времени. Сдается, однако, писала женщина.

– Почему вы так решили? – заинтересованно спросил Ториа. – Мне интересно как психологу.

– А потому, что пахнет женскими духами.

– Действительно, «Коко Шанель». Или «Шейсидо». А может, «Климакс», – Ториа шевелил ноздрями, как кролик, учуявший запах капусты.

– Вы перечислили все духи, которые знаете? – непринужденно спросил Ратов. – Кстати, климакс – это из другой оперы.

– Я волнуюсь, – признался Ториа. – Наверное, мне следует поехать на презентацию. Как-то неудобно оставлять вас в такой ситуации.

– Справимся. Но анонимку написала женщина. Однозначно, – настаивал Громов.

– Вполне вероятно, но она могла сделать это не по собственной воле, а по требованию мужчины.

– Подозреваются все! – сообщил Ратов.

– А если анонимку изготовили по указанию Кремера? – как бы рассуждая вслух, предположил Громов.

– Ему-то зачем?

– Спровоцировать панику и сорвать презентацию. Это вызовет волну слухов. Придется готовить по-новому, а мероприятие такого уровня потребует времени. Опять же угроза терроризма. Отменят презентацию. Потребуют дополнительных экспертиз. Проект забуксует. Он этого и добивается. Затягивание работает в его пользу.

– Очень резонно, – согласился Ториа. – А если это не Кремер?

– Ничего, прорвемся, – с неожиданным оптимизмом заметил Ратов. – Как только Кремер появится, окружим его плотным кольцом нашей охраны. Ничего с ним не случится.

– Возможен и другой вариант, – невозмутимо продолжил Громов. – Направляя письмо, Кремер обращается к нам и пытается привлечь внимание к опасности, исходящей от испытателей. Результаты исследований у него в руках. Он понимает, что сильно рискует.

– Или, наоборот, хочет отвлечь наше внимание на негодный объект, обеспечить себе алиби – он же будет окружен охраной, а тем временем провести акцию чужими руками, – сказал Ториа.

– Какую акцию?

– Можно только догадываться. Любую!

– Вот и вернулись к тому, с чего начали. Сколько людей, столько и версий. Явный дефицит информации. Про недостаток времени я не говорю. Его просто нет. Соглашусь с Игорем – подозреваются все, – сказал Громов.

– Эх, не штаны с секретом нужно было изобретать, а «умные» бронежилеты, – мечтательно сказал Ратов.

– Дойдем и до этого.