Текст книги "Полный курс русской истории: в одной книге"

Однако Изяслав внезапно заболел и умер в 1154 году, и плохому правителю Вячеславу вновь потребовался сильный и умелый помощник, таковым он назначил брата Изяслава смоленского князя Ростислава, к которому власть перешла полностью после смерти Вячеслава: дядя ненадолго пережил Изяслава. Но преемник оказался совершенно бездарным полководцем и проиграл войну с черниговским князем Изяславом Давыдовичем. Перепуганный насмерть поражением, он сдал Киев и бежал в Смоленск. Однако Изяславу Давыдовичу не удалось долго покняжить в Киеве: против него тут же пошел Юрий ростовский, Киев отобрал и как следует в нем укрепился. Сыновей он посадил поближе к себе: Андрея – в Вышгороде, Бориса – в Турове, Глеба – в Переяславле, Василька – на Поросье. Правда, долго на киевском столе Юрий не просидел: в 1157 году он умер. Как раз в это время недовольные князья снова сбились в противный Юрию союз и собирались идти на Киев. Однако вдруг к Изяславу Давыдовичу прискакал гонец с вестью, что его противник скончался. Киевляне призывали князя занять опустевший стол. Именно так тот и поступил.

Впрочем, Изяслав Давыдович просидел на киевском столе недолго: он бежал от набега берендеев в район Вятки, а в Киеве утвердился уже известный нам Ростислав Мстиславич, который продержался до 1167 года. На стол его посадил племянник – деятельный и талантливый волынский князь Мстислав Изяславич. Сам он не решался взять Киев себе, чтобы не возбудить новой распри между князьями. Ростислав колебался, занимать ли ему киевский стол, поскольку знал, что киевлянам он нелюб. Тем не менее, пораздумывав, он согласился. После смерти Ростислава киевский стол занял Мстислав.

Вот этого не смог стерпеть уже сын Юрия ростовского Андрей. Во-первых, Мстислав приходился Андрею дядей, то есть владел Киевом не по «лествичному праву», а во-вторых, у горячего и отважного Мстислава полностью разладились отношения с южными князьями, и между теми возник заговор, чтобы прогнать Мстислава и посадить Андрея. По Соловьеву, Андрей —

«…так же не любил Мстислава, как отец его Юрий не любил отца Мстиславова Изяслава, и точно так же, как прежде отец его, начал открытую войну, удостоверившись, что найдет союзников на юге. Ждали только повода; повод открылся, когда Мстислав исполнил просьбу новгородцев и отправил к ним на княжение сына своего Романа; тогда все братья стали сноситься друг с другом и утвердились крестом на Мстислава, объявивши старшим в роде Андрея Юрьевича. Боголюбский выслал сына своего Мстислава и воеводу Бориса Жидиславича с ростовцами, владимирцами, суздальцами; к этому ополчению присоединилось 11 князей: Глеб Юрьевич из Переяславля, Роман из Смоленска, Владимир Андреевич из Дорогобужа, Рюрик Ростиславич из Овруча, братья его – Давыд и Мстислав из Выш-города, северские – Олег Святославич с братом Игорем, наконец, младший брат Боголюбского, знаменитый впоследствии Всеволод Юрьевич и племянник от старшего брата, Мстислав Ростиславич. Не пошел Святослав Всеволодович черниговский, не желая, как видно, отнимать Киев у Мстислава в пользу князя, старшинства которого не мог он признать; не пошел и один из родных братьев Боголюбского – Михаил Юрьевич; его Мстислав отправил с черными клобуками в Новгород на помощь сыну своему Роману; но Ростиславичи – Рюрик и Давыд, узнавши, что рать Боголюбского и родного брата их Романа уже приближается, послали в погоню за Михаилом и схватили его недалеко от Мозыря благодаря измене черных клобуков».

Союзники соединились в Вышгороде и полностью обложили Киев. Горожане обычно не держали осады, а быстро сдавали город или просили князя на выход, объясняя, что теперь не его время. Однако на этот раз сами горожане не пускали князя из города и три дня держали осаду, только в последний момент, понимая, что враг все равно войдет в Киев, они заставили князя бежать – тому удалось вырваться из окружения, соединиться с братом и уйти на Волынь. А Киев был взят и чудовищно разграблен. Впервые городом был отдан щит – то есть он был обречен на полное разорение, как это делалось с вражескими городами.

«Два дня, – пишет историк, – победители грабили город, не было никому и ничему помилования; церкви жгли, жителей – одних били, других вязали, жен разлучали с мужьями и вели в плен, младенцы рыдали, смотря на матерей своих; богатства неприятели взяли множество, церкви все были пограблены; половцы зажгли было и монастырь Печерский, но монахам удалось потушить пожар; были в Киеве тогда, говорит летописец, на всех людях стон и тоска, печаль неутешная и слезы непрестанные».

Однако самому Андрею Боголюбскому город Киев был совершенно не нужен: он не желал покидать свой любимый северо-восток. Его сын Мстислав посадил в Киеве дядю – переяславского князя Глеба. Переяславль таким образом перешел к его старшему сыну Владимиру, а Андрей так и остался во Владимире-на-Клязьме. Комментируя это событие, Соловьев добавляет:

«Мстислав пошел назад к отцу с великою честию и славою, говорит летописец, но в некоторых списках стоит: с проклятием».

Да, киевлянам было за что проклинать северного князя. Город пострадал больше, чем от налета кочевников. Однако было нечто, что было куда обиднее: Андрей отправился воевать за Киев даже не сам, а послал туда своего сына, он не захотел жить в Киеве, словно Киев был не матерью русских городов, а ничтожным поселением. Иными словами, северо-восточный князь воевал за город, который ему не нужен. Так до Андрея не поступал еще ни один князь. Даже его отец Юрий, тоже не любивший Киева, все же жил и умер в этом городе. Андрей же просто даже его не посетил. Еще в юности, насильно призванный отцом на юг, он ушел без отцовского разрешения домой, на север, как только смог.

«Этот поступок Андрея, – восклицает Соловьев, – был событием величайшей важности, событием поворотным, от которого история принимала новый ход, с которого начинался на Руси новый порядок вещей. Это не было перенесение столицы из одного места в другое, потому что на Руси не было единого государя; в ней владел большой княжеский род, единство которого поддерживалось тем, что ни одна линия в нем не имела первенствующего значения и не подчиняла себе другие в государственном смысле, но каждый член рода в свою очередь вследствие старшинства физического имел право быть старшим, главным, великим князем, сидеть на главном столе, в лучшем городе русском – Киеве: отсюда для полноправных князей-родичей отсутствие отдельных волостей, отчин; отчиною для каждого была целая Русская земля; отсюда общность интересов для всех князей, понятие об общей, одинаковой для всех обязанности защищать Русскую землю – эту общую отчину, складывать за нее свои головы; отсюда то явление, что во все продолжение описанных выше княжеских усобиц пределы ни одной волости, ни одного княжества не увеличивались, по крайней мере приметно, на счет других, потому что князю не было выгоды увеличивать волость, которой он был только временным владельцем; мы видели, например, что Изяслав Мстиславич переменил в свою жизнь шесть волостей; какую надобность имел он заботиться об увеличении пределов, об усилении какой-нибудь из них, когда главная забота всей его жизни состояла в борьбе с дядьми за право старшинства, за возможность быть старшим и княжить в Киеве? Или какая надобность была князю Новгорода-Северского заботиться о своей волости, когда он знал, что по смерти дяди своего, князя черниговского, он перейдет в Чернигов и прежнюю свою волость Северскую должен будет уступить двоюродному брату, сыну прежнего князя черниговского? Потом он знал, что и в Чернигове долго не останется, умрет князем киевским, а сына своего оставит в Турове или на Волыни, или в Новгороде Великом; следовательно, главная цель усобиц была поддержать свое право на старшинство, свое место в родовой лествице, от чего зависело владение тою или другою волостию. Но если верховным желанием, главною заветною целию для каждого полноправного князя-родича было достижение первой степени старшинства в целом роде и если с этою степенью старшинства необходимо связывалось владение лучшим городом на Руси, матерью городов русских – Киевом, то понятно великое значение этого города для князей. Самою крепкою основою для родового единства княжеского было отсутствие отдельности владений, отсутствие отдельной собственности для членов рода, общее право на главный стол; к Киеву стремились самые пламенные желания князей, около Киева сосредоточивалась их главная деятельность; Киев был представителем единства княжеского рода и единства земского, наконец, единства церковного, как местопребывания верховного пастыря русской церкви; Киев, по словам самих князей, был старшим городом во всей земле; Изяслав Давыдович не хотел выйти из Киева, «потому что, – говорит летописец, – сильно полюбилось ему великое княжение киевское, да и кто не полюбит киевского княжения? Ведь здесь вся честь и слава, и величие, глава всем землям русским Киев; сюда от многих дальних царств стекаются всякие люди и купцы, и всякое добро от всех стран собирается в нем».

И вот нашелся князь, которому не полюбилось киевское княжение, который предпочел славному и богатому Киеву бедный, едва только начавший отстраиваться город на севере – Владимир-Клязменский.

Легко понять следствие переворота, произведенного таким поступком Боголюбского: если б перемена в местопребывании старшего князя произошла с согласия всех князей родичей, если бы Киев для всех них утратил совершенно свое прежнее значение, передал его Владимиру-Клязьменскому, если б все князья, и северные и южные, и Мономаховичи и Ольговичи, стали теперь добиваться Владимира, как прежде добивались Киева, то и тогда произошли бы большие перемены в отношениях княжеских, и тогда велики были бы следствия этого перенесения главной сцены действия на новую почву, имевшую свои особенности. Но этого не было и быть не могло: для всех южных князей, и для Мономаховичей, и для Ольговичей, Киев не потерял своего прежнего значения; ни один из них не хотел предпочитать далекой и бедной Суздальской земли той благословенной стороне, которая по преимуществу носила название Земли Русской; Киев остался по-прежнему старшим городом Русской земли, и между тем самый старший и самый могущественный князь не живет в нем, но, оставаясь на отдаленном севере, располагает Киевом, отдает его старшему после себя князю; таким образом, северный суздальский князь, несмотря на то, что, подобно прежним великим князьям, признается только старшим в роде, является внешнею силою, тяготеющею над Южною Русью, силою отдельною, независимою; и прежде было несколько отдельных волостей – Галицкая, Полоцкая, Рязанская, Городенская, Туровская, но эти волости обособились вследствие изгойства князей их, которые были относительно так слабы, что не могли обнаруживать решительного влияния на дела Руси, но северная Ростовская и Суздальская области обособились не вследствие изгойства своих князей: князь ее признается первым, старшим в целом роде и, кроме того, материально сильнейшим, обладающим, следовательно, двойною силою; сознание этой особенности, независимости и силы побуждает его переменить обращение с слабейшими, младшими князьями, требовать от них безусловного повиновения, к чему не привыкли князья при господстве неопределенных, исключительно родовых отношений между старшим и младшими; таким образом, родовым отношениям впервые наносится удар, впервые сталкиваются они с отношениями другого рода, впервые высказывается возможность перехода родовых отношений в государственные.

Именно вот с этого исторического момента Соловьев и предлагает отсчитывать время нового государственного порядка. Это еще не государство в чистом виде, то, что имеет на северо-востоке Андрей Боголюбский, но это уже шаг к строительству государства.

Именно на северо-востоке, где князья строили свои владения в девственных землях, было положено начало русской государственности. Южные князья так и остались со своими родовыми понятиями, старшинство и лестница были для них значительнее, чем новый северный порядок. Именно при Андрее единая Русь разделилась видимо на Южную и Северную. И пути, по которым пошла история этих земель, стали разными путями. В конце концов, на долгое время эти две земли оказались отделенными друг от друга не только культурно, но и политически, когда южная Русь вошла в состав Литвы и Польши. Поступок Андрея был всего лишь первым знаком, что единой земли больше нет. Тут показательны даже отношения с Новгородом. Формально подчиняющийся южным князьям, Киеву, он очень скоро меняет своего управителя и переходит под руку северо-востока. А с князя Всеволода Третьего вообще идет родословие северо-восточных великих князей. Если на юге очень многое зависело от поддержки городов, которые могли убедить своего князя вести ту или иную политику, то города северо-востока – это зависимые от князей города, они не имели своей позиции и целиком разделяли позицию своего князя. Они не были свободными в том плане, что на юге. Северо-восточные города основывали сами князья, и города были княжескими, то есть они подчинялись князю полностью. Соловьев считал, что в старых городах (читай – южных, полоцких, новгородских) главенствовали родовые отношения, а в северо-восточных этих отношений не было, решающее значение тут имела государственная целесообразность. И Юрий ростовский и Андрей Боголюбский, и Всеволод Большое Гнездо, и их потомки, все они обустраивали новые города по своему усмотрению, населяя их и считая полной своей собственностью. Так что там, где на юге были мятежи и вольности, на северо-востоке были порядок и подчинение. А эти две вещи и есть первейший признак государственности.

«Таким образом на севере, – говорит Соловьев, – в области Ростовской, вокруг старых вечников, вокруг одинокого Ростова, князь создал себе особый мир городов, где был властелином неограниченным, хозяином полновластным, считал эти города своею собственностию, которою мог распоряжаться: неудивительно после того, что здесь явился первый князь, которому летописец приписывает стремление к единовластию, неудивительно, что здесь впервые явились понятия об отдельной собственности княжеской, которую Боголюбский поспешил выделить из общей родовой собственности Ярославичей, оставив пример своим потомкам, могшим беспрепятственно им воспользоваться».

Андрей ощущал себя на юге нехорошо и неуютно. Практически вся его жизнь прошла на северо-востоке, новые отношения, которые появились уже при его отце Юрии, он впитал с детства, и то, что он видел на юге, его не радовало. Он не понимал ни южных особенностей жизни, ни речей, ни поступков окружающих его людей. Он не понимал, почему южные князья не держат данного ими слова, почему они постоянно враждуют, почему у них нет строгого подчинения, почему они так безрассудны и так вспыльчивы, почему они так ленивы и так равнодушны к правильному строению земель. Он, наверно, просто хотел бы стереть юг и переписать его северо-востоком. В Киеве же князь вовсе не видел привлекательности – шумный, слишком вольный, слишком неправильный был для него этот город. И неудивительно, что князь не захотел в него более никогда возвращаться. Посадив в Киеве Глеба, он надеялся просто не потерять земель, заставить Киев следовать политической линии Владимира-на-Клязьме. Это, конечно, было совершенно нереально. Была и еще одна важная причина не любить Киев и юг: если для Юрия родственные отношения были хоть как-то важны и он стремился вникать во взаимоотношения южан, поскольку они были ему не чужими людьми, то Андрей видел в этих князьях всего лишь врагов. Он привык воспринимать их как злую силу, желающую отобрать у его семьи земли и власть. Он их не просто не любил. Он их ненавидел.

Да и на своем северо-востоке Андрей тоже сразу стал «непонятным» князем». Когда умер его отец и он получил Ростов и Суздаль, то по старине он должен был переселиться в главный город этой земли. Горожане этого ожидали, поскольку такое поведение князя диктовалось правилами. Андрей же и тут это правило просто игнорировал. Он не переселился из Владимира. Если на юге действовало правило «где главный город, там и княжеская власть», если и на северо-востоке это тоже было правилом, он установил новое: «где князь, там и главный город», заставив северян считать теперь главным центром северо-востока не Суздаль и не Ростов, а никакой пока что Владимир. Свой Владимир он любил, он мечтал сделать его краше Киева, мечтал перенести в него митрополию. Андрея не любили ни отцовские бояре, с которыми он не считался, ни даже его родные братья, которых он вынудил покинуть родной им север. Андрей желал единоличной власти. И против него не мог не возникнуть заговор!

Но прежде этого случились события южные. Сначала умер посаженный Андреем киевский князь Глеб, потом недолго побыл князем Роман, потом Владимир, затем – Рюрик, потом Андрей послал туда брата Михаила, но тут возмутились все южные князья. И в Киеве сели Ростиславичи, особенно не нравился Андрею Мстислав Ростиславич Торопецкий. Андрей тут же послал к нему сказать, что изгоняет его из русской земли, на что Мстислав, который никого не боялся, ответил простым жестом: он велел Андрееву послу остричь перед собою голову и бороду и отослал его назад к Андрею с такими словами:

«Ступай к своему князю и скажи от нас ему: „Мы до сих пор почитали тебя, как отца, по любви, но если ты прислал к нам с такими речами не как к князю, но как к подручнику и простому человеку, то делай, что замыслил, а Бог нас рассудит“».

Андрей впал в ярость и послал на непокорного князя сборную рать. В нее, по обычаю, входили и южные князья. Но все они услышали уже ужасное слово «подручник», и всем им было не по себе. Они внезапно поняли, что такое есть князь Андрей. То, чего жаждал князь, родственными отношениями не называлось. Так что, увидев собранное Мстиславом войско, вся Андреева рать бросилась в бегство. Андрей послал новое войско на мятежных Ростиславичей, надеясь посадить там Романа. Безрезультатно. Точнее, результат был, но не тот, на который князь рассчитывал: в 1174 году против него объединились даже северо-восточные князья и бояре. Дело в том, что Андрей казнил родича жены, а его брат и другие бояре, которые поняли эту казнь как знак, что скоро придут за всеми, решили события упредить. Помнится, в русской летописи точно так же поступили жители Искоростеня, когда ненасытный Игорь пришел к ним за второй данью, сказав тогда:

«Если повадится волк ходить, так не успокоится, пока не вырежет все стадо».

Заговорщики и решили волка упредить, чтобы стадо он не вырезал.

«Нынче казнил он Кучковича, а завтра казнит и нас, так промыслим об этом князе!» – так вот, по летописи, сказали они друг другу.

«28 июня 1174 года, в пятницу, в обеднюю пору, в селе Боголюбове, где обыкновенно жил Андрей, – передает Соловьев слова летописи, – собрались они в доме Кучкова зятя, Петра, и порешили убить князя на другой день, 29 числа, ночью. В условленный час заговорщики вооружились и пошли к Андреевой спальне, но ужас напал на них, они бросились бежать из сеней, зашли в погреб, напились вина и, ободрившись им, пошли опять на сени. Подошедши к дверям спальни, один из них начал звать князя: „Господин! Господин!“, чтоб узнать, тут ли Андрей. Тот, услышавши голос, закричал: „Кто там?“ Ему отвечали: „Прокопий“. „Мальчик! – сказал тогда Андрей спавшему в его комнате слуге, – ведь это не Прокопий?“ Между тем убийцы, услыхавши Андреев голос, начали стучать в двери и выломили их. Андрей вскочил, хотел схватить меч, который был всегда при нем (он принадлежал св. Борису), но меча не было. Ключник Анбал украл его днем из спальни. В это время, когда Андрей искал меча, двое убийц вскочили в спальню и бросились на него, но Андрей был силен и уже успел одного повалить, как вбежали остальные и, не различив сперва впотьмах, ранили своего, который лежал на земле, потом бросились на Андрея; тот долго отбивался, несмотря на то, что со всех сторон секли его мечами, саблями, кололи копьями: „Нечестивцы! – кричал он им, – зачем хотите сделать то же, что Горясер (убийца св. Глеба)? Какое я вам зло сделал? Если прольете кровь мою на земле, то бог отомстит вам за мой хлеб“. Наконец, Андрей упал под ударами; убийцы, думая, что дело кончено, взяли своего раненого и пошли вон из спальни, дрожа всем телом, но, как скоро они вышли, Андрей поднялся на ноги и пошел под сени, громко стоная; убийцы услыхали стоны и возвратились назад, один из них говорил: „Я сам видел, как князь сошел с сеней“. – „Ну так пойдемте искать его“, – отвечали другие; войдя в спальню и видя, что его тут нет, начали говорить: „Погибли мы теперь! Станем искать поскорее“. Зажгли свечи и нашли князя по кровавому следу: Андрей сидел за лестничным столпом; на этот раз борьба не могла быть продолжительна с ослабевшим от ран князем: Петр отсек ему руку, другие прикончали его».

Потом заговорщики убили того самого Прокопия, ограбили княжеские палаты и послали к жителям сказать:

«Не сбираетесь ли вы на нас? Так мы готовы принять вас и покончить с вами; ведь не одною нашею думою убит князь, есть и между вами наши сообщники».

На что жители, привыкшие не принимать никакого решения без князя, ответили:

«Кто с вами в думе, тот пусть при вас и останется, а нам не надобен».

Однако на бесхозное имущество нашлось немало желающих, и по всему Владимиру и далее – по всей ростово-суздальской земле начались мятежи и грабежи.

Особенно активно действовали простые люди, которым много пришлось терпеть беззакония от тиунов и посадников. Крестьяне даже приходили в города, чтобы помочь грабежам. И все это время тело князя валялось в огороде, пока его не подобрал верный Андрею слуга. Тому удалось упросить, чтобы его перенесли в церковь, хотя бы в притвор. И лишь еще спустя три дня в церковь пришел игумен козмодемьянский Арсений, который велел положить тело в самой церкви в каменный гроб и отпел покойника.

Только на шестой день князя похоронили.