Текст книги "Полный курс русской истории: в одной книге"

Первое, что Дмитрий сделал, – бежал из Москвы, бросив там и княгиню, и своих сыновей. Якобы он отправился в Переяславль и Кострому собирать войско. А оборонять Москву пришлось простому народу, который не выпустил из первопрестольной ни княгиню, ни княжичей, ни бояр. Оборону возглавил и вовсе литовский князь Остей, внук Ольгерда – не правда ли, любопытно? Первое, что сделали русские защитники, – перепились, благо винные погреба оказались бесхозными. В этом пьяном виде и вынужден был Остей ставить их на стены. Оттуда пьяные защитники орали в адрес монголов обидные слова и стреляли из самострелов. Наконец, подошла настоящая сила, а не передовой отряд, тут и началась осада. Остей грамотно построил оборону, и Москва могла выдержать приступ, но с монголами шли свои предатели, шурины великого московского князя Василий и Семен. Они стали убеждать защитников:

«Царь хочет жаловать вас, своих людей и улусников, потому что вы не виноваты: не на вас пришел царь, а на князя Димитрия, от вас же он требует только, чтоб вы встретили его с князем Остеем и поднесли небольшие дары; хочется ему поглядеть ваш город и побывать в нем, а вам даст мир и любовь». Князья клялись, что хан не причинит никакого вреда. Уж кажется, полуторавековой опыт общения с монголами мог подсказать, что оборону нужно держать до последнего человека – все равно город обречен. Но защитники поверили. Бояре взяли в руки дары, духовенство – иконы и кресты, Остей честно повел свою миссию на переговоры. Тут они и были схвачены. Литовского князя увели в сторону, где тут же и убили, а потом принялись рубить всех – и бояр с дарами, и священников с крестами, и народ, который толпился вблизи ворот, ожидая обещанного «непричинения вреда».

Москва была тут же захвачена, разграблена, сожжена, а жители уведены в плен или убиты. Взяв город, хан разбил войско на отряды и отправил их жечь и грабить другие города. Великий князь, как говорит летопись, с большой силой стоял на Волоке. Один из монгольских отрядов на него наткнулся, но был разбит. Соловьев был убежден, что Тохтамыш испугался этого события, почему и велел поворачивать коней и ехать за Волгу. Боюсь, тут тоже некоторая неувязка. Тохтамыш, действительно, испугался русского войска, но это был западный отряд Владимира Андреевича. Почему? А не потому ли, что и Мамай сражался на Куликовом поле не с Дмитрием, а с Владимиром? По пути назад монгольское войско спокойным образом жгло и убивало все, что могло, а Дмитрий даже и не пробовал догнать негодяев и разбить их, чтобы отвадить ходить на Русь. И больше всего от Тохтамыша претерпели снова именованные предателями, показавшими броды и обходы к Москве, рязанские князья: вся их земля была опустошена. Даже если вдруг подумать, что Тохтамыш ненавидел предателей, все равно получается нелепость. А Дмитрий скоро после московской казни пришел в город, где ему оставалось только собирать убитых и хоронить…

Делайте со мной что хотите, но если это победа князя Дмитрия над ордой, равная Каталаунской битве, то что тогда называется поражением? А если учесть, что после Москвы Дмитрий тут же начал безжалостный сбор дани с ограбленной и разоренной земли, то в чем значение этой якобы победы?

Ищу, но никак не могу найти!

Сразу после сожжения Москвы в орду поспешил Михаил Тверской, все еще надеясь хоть теперь-то, когда Дмитрий в опале, получить желанный ярлык. Но Дмитрий тут же отправил своего сына Василия, тот так и пристроился при хане, сдружился с ним, а сам Дмитрий отправился воевать… с рязанцами. Добивать, то есть, разоренную рязанскую землю. Но, как пишет Соловьев, Олега Рязанского нельзя было убедить силой, а народ стоял за своего князя насмерть, так что пришлось звать на помощь троицкого игумена Сергия. Только он смог умолить Олега примириться с Москвой. Для упрочения взаимопонимания, как водится, дочь Дмитрия отдали за сына Олега. Почему-то сложности возникли у Дмитрия и с Владимиром Андреевичем, тот тоже на князя глядел волком. Он хотел получить Владимирский стол. Сложные взаимоотношения между родичами отлично отражены в сохранившихся договорных грамотах. Если в ранних грамотах Дмитрий назван всего-то старшим братом, то в последней – отцом, то есть можно понять, что они кое-как примирились и примирение было с ущербом для Владимира Донского, тот признал старшинство московского князя и всех его наследников. Интересно, что общение между Дмитрием и Владимиром происходило не напрямую, а через митрополита – вот в какой тупик зашли эти отношения. В 1389 году Дмитрий умер, оставив после себя шестерых сыновей и неслыханно дерзкое завещание:

«…московский князь благословляет старшего своего сына Василия великим княжением Владимирским, которое зовет своею отчиною».

Первое, что сделал Василий Дмитриевич, – поехал в Орду и купил себе ярлык на Нижегородское княжество. Борис Константинович, который год назад выпросил ярлык на это княжество «бесплатно», был в панике. Он пробовал сопротивляться, но подкупленные Василием бояре взяли князя и выдали ему Василия «головой». Кроме самого Нижнего Новгорода московский князь получил по ярлыку также Городец, Муром, Мещеру, Тарусу. Этому пытались помешать суздальские родичи Бориса Константиновича – племянники Семен и Василий. Им удалось добраться до Орды живыми и даже получить ярлык на свой Нижний, а также Суздаль и Городец. Но тут уж Василий в покое их не оставил.

«В 1399 году князь Семен Димитриевич вместе с каким-то татарским царевичем Ейтяком, у которого было 1000 человек войска, подступил к Нижнему Новгороду, где затворились трое московских воевод; три дня бились татары под городом, и много людей пало от стрел, наконец нижегородцы сдали город, взявши с татар клятву, что они не будут ни грабить христиан, ни брать в плен. Но татары нарушили клятву, ограбили всех русских донага, а князь Семен говорил: „Не я обманул, а татары; я в них не волен, я с ними ничего не могу сделать “. Две недели пробыли татары в Нижнем с Семеном, но потом, услыхавши, что московский князь собирается на них с войском, убежали в Орду. Василий Димитриевич послал большую рать с братом своим князем Юрием, воеводами и старшими боярами; они вошли в Болгарию, взяли города: Болгары, Жукотин, Казань, Кременчук, в три месяца повоевали всю землю и возвратились домой с большою добычею. После этого Семен крылся все в татарских местах, не отказываясь от надежды возвратить себе родовое владение. Это заставило московского князя в 1401 году послать двоих воевод своих, Ивана Уду и Федора Глебовича, искать князя Семена, жену, детей, бояр его. В земле Мордовской отыскали они жену Семенову, княгиню Александру, на месте, называемом Цыбирца, у св. Николы, где бусурманин Хазибаба поставил церковь. Княгиню ограбили и привели вместе с детьми в Москву, где она сидела на дворе Белеутове до тех пор, пока муж ее не прислал к великому князю с челобитьем и покорился ему. Василий, быть может по увещанию св. Кирилла белозерского, дал ему опасную грамоту, получивши которую, Семен приехал в Москву, заключил мир с великим князем, взял семейство и больной отправился в Вятку, издавна зависевшую от Суздальского княжества: здесь он через пять месяцев умер. Этот князь, говорит летописец, испытал много напастей, претерпел много истомы в Орде и на Руси, все добиваясь своей отчины; восемь лет не знал он покоя, служил в Орде четырем ханам, все поднимая рать на великого князя московского; не имел он своего пристанища, не знал покоя ногам своим – и все понапрасну. Брат Семенов, Василий, как видно, также помирился с великим князем московским, потому что под 1403 годом встречаем известие о смерти его, случившейся в Городце, и в некоторых летописях он называется прямо князем Городецким; но Василий не мог оставить Городца сыну своему Ивану, которого мы видим после в изгнании, а Городец в числе московских владений».

Василий мечтал получить также и власть над Новгородом Великим, но это у него никак не получилось, зато с той поры ставленники князя смогли утвердиться в Пскове. При Василии упорядочились и отношения с Тверью.

«Тверской князь боялся князя московского, – говорит Соловьев, – наравне с ханом татарским; это всего лучше показывает значение Москвы при сыне Донского; несмотря на то, Василий Димитриевич не мог еще смотреть на хана как только на равного себе владетеля, не мог совершенно избавиться от зависимости ордынской».

В 1395 году случились большие перемены в самой Орде: Тохтамыш был разбит войском Тамерлана на Тереке, и на двенадцать лет на Руси установилась «бесханщина» – то есть никто набегов не совершал и страну не беспокоил. Но затем о существовании этой Руси, не исполняющей обязательств, вспомнил полководец и фактический правитель Орды Эдигей.

«Эдигей не осмелился явно напасть на Москву, – говорит Соловьев, – встретиться в чистом поле с ее полками; только от хитрости и тайны ждал он успеха; дал знать великому князю, что хан со всею Ордою идет на Витовта, а сам с необыкновенною скоростию устремился к Москве. Василий Димитриевич, застигнутый врасплох, оставил защищать Москву дядю Владимира Андреевича да братьев своих Андрея и Петра Димитриевичей, а сам с княгинею и детьми уехал в Кострому. Жители Москвы смутились, от страха побежали в разные стороны, не заботясь об имении, чем воспользовались разбойники и воры и наполнили руки свои богатством. Посады были уже выжжены, когда явились татары Эдигеевы и со всех сторон облегли город. Остановившись у Москвы, Эдигей разослал в разные стороны отряды, которые опустошили Переяславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Верею, Новгород Нижний, Городец, Клин; много народу погибло от татар, много и от жестокого холоду и вьюг. Тридцатичетырехтысячный отряд послан был в погоню за великим князем, но не успел догнать его. Между тем Эдигей стоял спокойно под Кремлем; сберегая людей и помня неудачу Тохтамышеву, он не делал приступов, а хотел зимовать и принудить к сдаче голодом; уже месяц стоял Эдигей под Москвою, как вдруг пришла к нему весть из Орды от хана, чтоб шел немедленно домой, потому что какой-то царевич напал на хана. Осажденные ничего не знали об этом, и когда Эдигей прислал к ним с мирными предложениями, то они с радостию заплатили ему три тысячи рублей за отступление; Эдигей поспешно поднялся и вышел из русских пределов, взявши по дороге Рязань».

Только спустя три года, когда на столе в Орде сел сын Тохтамыша Джелаледдин Султан, Василий с боярами и со многими дарами отправился его поздравлять. Это был тот самый Джелаледдин, которого, боясь Тамерлана, Тохтамыш поручил сберечь московскому князю. Василий – сберег. Умер Василий в феврале 1425 года, оставив наследником малолетнего сына от Софьи Витовтовны Василия.

У юного князя было довольно соперников, которые могли претендовать на московский стол по старшинству. Так что для того, чтобы не затевать междоусобицы, Василий и его дядя Юрий поехали в Орду. Юрий боялся переговоров и считал, что стоит ему въехать в Москву, так тут же его и убьют. Опасения не были безосновательными. Орда в этом плане была более нейтральной территорией. Но это событие относится только к 1431 году. Чего ждали наследники, почему так долго выжидали? Тут, наверно, нет никакой тайны. Еще при жизни Тохтамыша тот выдал ярлык на великое княжение помимо русских князей своему союзнику литовскому князю Витовту, а после смерти мужа к этому Витовту ездила его дочь, московская княгиня Софья, которая и поручила сына и московское княжество его заботам. Не удивительно, что князь Юрий не желал иметь противником умного и решительного литовского князя, как ни забавно, но имевшего все права на Москву! В 1430 году Витовт умер, с его смертью Василий оказывался незащищенным, следовательно, теперь с ним можно было бороться. За юного Василия перед ханом Махметом говорил боярин Всеволжский.

«Князь Юрий ищет великого княжения по завещанию отца своего, – разъяснил он, – а князь Василий по твоей милости; ты дал улус свой отцу его Василию Димитриевичу, тот, основываясь на твоей милости, передал его сыну своему, который уже столько лет княжит и не свергнут тобою, следовательно, княжит по твоей же милости».

Обращение к таким рабским основаниям русского правопорядка как ханская милость, конечно, решило дело в пользу Василия. Хан даже хотел заставить проигравшего суд Брия вести в поводу лошадь юноши. Василий отказался: он хорошо понимал, чем чревато опозорить дядю при множестве зрителей. Но Юрий своей неудачи так и не забыл. Скоро нашелся и повод к войне: на свадьбе Василия Васильевича с внучкой Владимира Андреевича Марией Софья Витовтовна вдруг углядела на одном из сыновей Юрия, Василии Косом, некогда выкраденный наследный пояс с драгоценными каменьями, она тут же содрала этот пояс с Василия, так сын Юрия был прилюдно опозорен. Юрий пошел на Москву, Василий Васильевич перепугался и бросился прятаться в Кострому, где и был пленен. Юрий не собирался далее третировать своего племянника, забрав себе Москву, он выделил тому Коломну и дал богатые дары. Но Василий оскорбился. Оказавшись в Коломне, он стал собирать войско против Юрия. Сыновья Юрия, которые предлагали претендента просто убить, были в ярости, они убили боярина Морозова, подсказавшего князю таковое решение, и объявили о содеянном отцу. Тут рассердился Юрий и прогнал детей прочь с глаз, а Москву тут же вернул Василию. По договору со старым князем Василий снарядил войско для поимки Юрьевичей, но московская рать была братьями разбита, а также Василий увидел и полки самого Юрия – князь успел переменить гнев на милость. Василий оскорбился и отправил войско на Галич – земли Юрия. Той же весной войско Юрия пошло на Москву, Василий бежал, хотел податься за помощью в Орду, как стало известно, что Юрий умер, а в Москве сидит Василий Косой. Двое других его братьев послали к Василию, чтобы он шел в Москву и садился на княжение. Тот так и сделал. Василия Косого князю удалось разбить, пленить и ослепить – такое было в те годы надежное наказание. Но после некоторого времени спокойного правления и сам Василий был захвачен монголами во время русского похода на Казанское ханство. Юрьевичи распустили слух, что московский князь заключил договор с Махметом передать тому московское княжество, этому поверили, что само по себе показательно. А на Василия Васильевича, дабы не допустить сдачи Московского княжества хану, отправились «охотники» – все те же Юрьевичи, тверской и можайский князья. Испытанное народное средство убеждения было применено и к великому князю – Василия ослепили. По летописи, якобы для того, чтобы снизить «окуп», который за зрячего князя требовали: незрячий стоил дешевле. Так что вторую часть княжения Василий Васильевич провел в полной тьме, за что и получил наименование Василия Темного. Сначала он был отвезен в Углич, а его место в Москве занял Шемяка, затем Василия отправили в Вологду. Но московский народ не принял «неправильного» князя. Правлением Шемяки были недовольны не только в Москве, так что скоро вокруг слепого Василия сплотилась целая армия единомышленников. Москва была отбита, Василий вернулся на стол и прокняжил еще шестнадцать лет, основательно подорвав самоволие соседних князей.

София Палеолог, Иван Третий и Василий Иванович

Василию Васильевичу наследовал старший сын Иван (всего у Василия было пятеро сыновей: старший Иван, Юрий, Андрей Большой, Борис и Андрей Меньшой). Иван Васильевич первым получил самое крупное наследство, и власть была ему передана по духовной грамоте, полностью. К Москве за предыдущие княжения были уже присоединены значительные земли. Даже те княжества, которые еще считались независимыми, проводили политику согласно московским указаниям. Церковь, бояре и города за два века монгольской выучки «ходили под князем», то есть не проявляли никакого самоволия.

«Иоанну III, – писал Соловьев, – принадлежит честь за то, что он умел пользоваться своими средствами и счастливыми обстоятельствами, в которых он явился истинным правнуком Всеволода III и Калиты, истым князем северной Руси: расчетливость, медленность, осторожность, сильное отвращение от мер решительных, которыми можно было много выиграть, но и много потерять, и при этом стойкость в доведении до конца раз начатого, хладнокровие – вот отличительные черты в характере Иоанна III».

Ивану Васильевичу принадлежит честь исполнения заветной мечты его предков – именно он присоединил к Москве Новгород и новгородские земли, в том числе Вятку. Это именуемое обычно добровольным присоединение Новгорода к Москве было на редкость кровавым событием истории XV века.

«Кроме великого князя московского, – поясняет Соловьев, – теперь сильного, спокойного, замышлявшего нанести последний удар Новгороду, был еще великий князь литовский, который назывался также и русским, и не понапрасну, потому что под его властью находились все княжества юго-западной Руси; к этому князю отъезжали из северо-восточной Руси все князья недовольные, лишенные волостей, угрожаемые князем московским; к нему обратились и новгородцы в последний, решительный час. Но великий князь литовский и вместе король польский был католик; отложиться от московского, православного князя и поддаться литовскому, католику, казалось большей части новгородцев изменою православию».

Так что новгородцы понимали, что московский князь от города не отступится, а иного сильного заступника кроме Литовского князя у них нет. Но горожан, действительно, смущал вопрос: что делать с православной верой? Не заставят ли их всех насильно перейти в католичество? Новгородцы стали сноситься с литовцами, чтобы прояснить возможное будущее. Московский князь был в ярости, но теперь Московская Русь была уже сильной, она могла послать единое войско на Новгород.

Князь всея Руси, как он себя именовал, ходил на Новгород двумя походами. Первый, в 1471 году, был под водительством двух тверских воевод – князя Юрия Андреевича и Ивана Никитича Жито. Новгородцы в битве на реке Шелонь были разбиты. Поводом к походу были оскорбления, которые чинили новгородцы наместникам великого князя, утаивание от Москвы пошлин и самое неприятное для Ивана – приглашение на княжение Михаила Олельковича, то есть практически передача под руку Казимира. Приняв литовского князя, новгородцы заключили с Казимиром договор, по которому они сохраняли все городские привилегии. Можно сказать, по этому договору все радости звонкой монеты от торгового Новгорода уходили от Москвы как в туман. Вот почему в Петров пост и был предпринят этот поход на новгородцев. Формально поводом к походу стал донос митрополита Ионы.

«По преставлении Ионы, архиепископа Новогородьскаго, – писала Типографская летопись, – новогородци нарекоша собе на владычество и на дворъ возведоша Феофила некоего новопостриженна мниха, дияконоу бывшу мирскому оу того же Ионы архиепископа. И сняшяся посадници на вечь и Новогородцькие бояре вечници и крамолници и соуровии человеци и вси Новогородци и послаша къ оканномоу Аяху и Латынину кралю Казимиру Литовскому, дабы за нимъ имъ жити и ему дань давати и прося оу него собе князя, и к митрополиту Григорью, такому же Латынину, прося оу него собе епископа. Земстии же людие того не хотяху, но они, ихъ не слоушающе, оуладишася с королемъ. Король же дасть имъ князя Михаила Олелковичя Киевскаго, князь же Михайло вьеха в Новгородъ, и приаша его Новогородци с великою честью, а князю Василью тогда оу нихъ, Шуйскому, живущу, и даша ему Заволоскоую землю. И не разумеша бо окааннии во тме ходящимъ и отстоупиша отъ света и приашя тьму своего неразумна и не восхотеша подъ православнымъ хрестьянскымъ царемъ, государемъ великымъ княземъ Иваномъ Васильевичемъ в державе быти и истиннаго пастыря и оучителя Филипа, митрополита всея Руси, себе оучителя приимати… Князь же Михаилъ пребысть оу нихъ недолго время, и прииде ему весть, что брать его старейши, князь Семенъ, на Киеве преставися. Онь же тое зимы поиде изъ Новагорода къ Киеву. Князь же великый тое же весны начя рядитися к Новугороду и отпусти напередъ собя к Новугороду воеводъ своихъ: князя Данила Дмитреевичя Холмского да Феодоръ Давыдовича, за неделю до Петрова заговенья, и с ними 10 000, и повеле имъ ити к Русе и зайти съ ону сторону к Новоугородоу, къ братьи же своей посла, повеле имъ со всехъ вотчинъ пойти розными дорогами к Новугородоу съ всехъ рубежевъ, прочим же людемъ повеле съ собою ити, князя же Ивана Стригу отпусти по Мьсте вверхь съ царевичевыми Татары, самъ же поиде с Москвы, оуговевъ Петрова говенья две недели, на новыхъ отметниковъ веры хрестьянскиа и на своихъ изменниковъ, възложивъ оупование на Бога и на его пречистую Матерь и на святыхъ чюдотворець и, вземъ благословение у Филиппа митрополита и оу архиепископа Васьяна Ростовскаго, оставивь на Москве сына своего князя Ивана и брата своего князя Андрея, и с нимъ же поиде царевичь, Каисимовъ сынъ, Данияръ. Поиде же к Торжьку, взявъ съ собою Тверскаго полкъ его. Всии же князи поидоша изъ своей отчины розными дорогами со всехъ рубежевъ, воююще и секуще и въ пленъ ведяхоу. Татаромъ же князь великий не повеле людей пленити. Воеводы же великого князя, князь Данило и Феодоръ, идучи к Русе, многие волости и села плениша и множество полоноу имаше. Пришедше же в Русу и пожгоша 10 и оттоле поидоша к Новоугороду. Пришедшимъ же имъ к реце к Шолоне, и ту сретоша и Новугородци, по оной стране рекы Шолоны ездяще и гордящеся и словеса хоулныа износяще на воеводъ великого князя, еще же окааннии и на самого государя великого князя словеса некаа хулнаа глаголааху, яко пси лааху. Наши же сташа станомъ на се страны рекы, бе бо оуже вечеръ. Воеводы же великого князя печальны быша вельми, множество же бо беша Новогородцивъ, яко тысящь сорокъ или больши, нашихъ же мало вельми, вси бо людие по загономъ воююще, не чааху бо Новогородскые стречи, бысть бо нашихъ всехъ осталося 4 тысящи или мало больши. На оутро же наши изполчишяся и стояхоу противу имъ, и стреляющимся обоимъ, новогородци же единако хвалящеся и гордостию своею величающеся и надеяхуся на множество людей своихъ и глаголааху словеса хульнаа на нашихъ… Воеводы же глаголаху к людемъ: „Господине и братиа наша! Лутче намъ есть зде главы своя покласти за государя своего великого князя, нежели с срамомъ возвратитися“. И сиа рекши и сами напередъ подкноуша кони свои и побредоша за реку борзо. Вси же побредоша вскоре по нихъ, инии же мнози опловоша, бе бо глубока та, и кликнуша на Новогородцевъ, стреляюще ихъ, инии же с копьи и з сулицами скочиша на нихъ по песку, бе бо песокъ великъ подле рекоу. Новогородци же мало шить подръжавше и побегоша вси, июля 14, на память святаго апостола Акилы, в день неделный, в полоутра».

Войско, которое привели великокняжеские воеводы, было огромным, его собрали по всей земле. Михаил Олелькович из города уехал, Казимир помощи не прислал, так что и исход битвы был ясен и страшен.

«Множество же изсекоша бесчислено, яко немощи на кони ездити въ трупии ихъ. Воеводъ же ихъ и посадниковъ, старейшихъ всехъ роукама изымаша и знамена ихъ все отнимаша и иныхъ многое множество, мало же ихъ въ градъ оутекоша и во граде затворишися. Наши же ставши на побоищи томъ и прославиша всемилостиваго Бога и его пречистую Матерь Богородицю, показавшаго надъ государемъ великымъ княземъ свое милосердие, и послаша весть к великому князю, сами же тоу стояща, ждуща великого князя. Бысть же, братие, чюдо преславно видети: отъ таковаго множества людскаго новогородцевъ единъ человекъ оу нашихъ оубьенъ бысть».

Захваченного в плен посадника Борецкого казнили, казнили также Василия Селезнева, Еремея Сухощека, Киприана Арзубьева, 50 лучших мужей заковали в цепи и отправили в Москву, с города взяли 15 ООО рублей, обещание не передаваться Литве и брать митрополита только от Москвы. По этому случаю между великим князем и Новгородом был составлен договор.

Он был куда как немилосердным по сравнению с литовским. В тот же год взяли новгородские земли – Устюг и Вятку. Стоило князю отвести войска, в городе снова пошли возмущения.