Текст книги "Полный курс русской истории: в одной книге"

Потомки Ивана Калиты

При Семене, или, как его именовали, Симеоне с соседними князьями большой проблемы не было. Зато на Западе неожиданно образовался сильный враг – Литва. Литва номинально считалась вассалом хана, но в то же время ханское участие в литовской жизни было незначительным, практически незаметным. Для Москвы эта сильная западная земля, вдруг возникшая из раздробленных русских княжеств да еще и соединившая православных и католиков, представлялась большой угрозой. Основные войны, которые ведет Москва, никак не связаны с Ордой. Москва воюет с Литвой. Больше всего Симеон боялся, что его западный враг, тоже посещавший Орду, найдет там общий язык и литовский князь получит над ним первенство. Так что, когда Ольгерд двинул свои войска на Можайск, Симеон срочно одарил хана и заверил его в любви и покорности, только чтобы тот не дал Ольгерду монгольского войска. Политика имела успех: хан не дал и даже задержал в Орде брата Ольгерда, приехавшего договориться о союзе, этого брата верный московскому товарищу хан головой выдал Симеону. Брат и оказался разменной монетой в сложных московско-литовских отношениях: тут же был заключен мир.

После смерти Симеона и сразу же за тем последовавшей смерти младшего брата Андрея власть досталась среднему Иоанну. Практически все московское княжество за исключением маленького Серпуховского удела перешло в наследную долю Иоанна. Но у того возникли неприятные отношения с соискателем великокняжеской власти с суздальским князем Константином Васильевичем. Эту борьбу, несмотря на то, что за

Константина был Новгород, выиграл Иоанн. При нем же произошло еще одно знаменательное событие: владения закрепились прочно за князьями, и больше не было перехода по старшинству, а вместе с князьями осели и их дружины. Это обстоятельство сформировало богатое и властное московское боярство. Иоанн правил недолго и умер рано – в 33 года, оставив малолетних сыновей Дмитрия и Ивана, в том же возрасте находился и племянник, сын брата Андрея – Владимир Андреевич Серпуховский. Иван рано умер, так что его наследство перешло к старшему Дмитрию. Между Дмитрием и Владимиром никакой борьбы и быть не могло: крохотный его удел не мог противостоять всему остальному московскому княжеству. Но ранняя смерть Иоанна и крайняя молодость Дмитрия сыграли свою роль при распределении ярлыков в Орде.

Все северо-восточные князья отправились туда за возможной добычей, только московского князя там не было. Ярлык на великое княжение получил суздальский князь Дмитрий Константинович. Он тут же сел во Владимире, который московские князья давно привыкли считать своим городом. Московские бояре решили любым способом добыть ярлык своему малолетнему князю. В самой Орде была великая неразбериха – хан сменял хана и долго не жил, и когда приехали послы с маленьким князем, в Орде образовались два ханских лагеря – сторона Мамая, правившего, прикрываясь ханом Абдуллой, и сторона Мюрида. Хорошенько подумав, послы выбрали Мюрида. Тот, несмотря на юность русского князя, дал тому ярлык. Далее события разворачивались весьма красочно. Посадив всех троих княжичей на коней, бояре двинули войско к Владимиру. Увидав московского княжича с ярлыком от Мюрида, Дмитрий Константинович предпочел оставить Владимир. Дмитрий Иванович стал великим князем. Было ему одиннадцать лет. Сразу за вокняжением во Владимире пришли послы от Мамая, то есть Абдуллы, с ярлыком. Одиннадцатилетний князь их принял с почетом и проводил с дарами. Этот приветливый князь впоследствии получил прозвище Донского. Событие, благодаря которому он вошел в историю как герой, отнюдь не связано с дарами ордынским ханам. Напротив, по летописным свидетельствам, Дмитрий Иванович Донской стал знаменит благодаря своей победе над войском Мамая на речке Непрядве. Но дары Абдулле привели в жизни князя к неприятнейшему следствию: на него обиделся тот самый Мюрид, который дал свой ярлык на Владимир. Он тут же дал на этот город ярлык противнику Дмитрия, Дмитрию суздальскому! Тот изгнал московского князя, но сидел во Владимире недолго, поскольку юный князь с войском снова пошли на стольный город. Дмитрий Константинович предпочел уйти в Суздаль. Мюрид выдал ему еще один ярлык, в пику московскому князю, но суздалец оказался дальновидным: не желая больше пытать судьбу, он просто выдал за Дмитрия свою дочь. Так миром это противостояние Москвы и Суздаля и разрешилось.

Зато возникли проблемы с тверскими князьями, которые никак не желали уступать Москве в ее притязаниях. Тверской князь Михаил, поняв, что союзников на северо-востоке не найдет, обратился за помощью к своему зятю Ольгерду. И снова началась борьба Литвы с Москвой. Ольгерд был правителем замечательным, важнейшее внимание он уделял сохранению тайны, понимая, что изменников и шпионов вокруг немало, даже, а точнее – особенно – среди самых приближенных князей. Так что, планируя походы, он держал конечную цель в тайне ото всех. И для Дмитрия московского было огромной неожиданностью обнаружить, что войска литовского князя вместе с полками его брата Кейстута и сына Витовта стоят прямо у границы. Дмитрий так перепугался, что велел тут же жечь московские посады, а сам заперся в каменном кремле. Испугавшись осады, московский князь тут же помирился с тверским соседом, вернул все ранее захваченное, Ольгерд ушел. Стоило только Ольгерду отойти прочь, как Дмитрий снова вошел с войсками в тверские земли и занялся грабежом и поджогами. Михаил послал к Ольгерду за помощью. Тот вернулся и осадил Москву во второй раз, но теперь московский князь успел подстраховаться: он двинул сильное войско из Перемышля. Ольгерд развернулся и ушел в Литву. Михаил бросился за помощью по второму известному ему адресу – в Орду. Но и тут Дмитрий успел подстраховаться: сын Михаила Иван сильно задолжал в Орде, и там его держали как заложника. Дмитрий выкупил тверского Ивана, привез в Москву и стал ждать, когда тверской князь выкупит своего сына. Михаилу ничего более не оставалось, как выкупать. Деньги на выкуп пришлось ему занять в той же Орде. И теперь услугами ордынского войска против Москвы он никак не мог воспользоваться. Тверской князь снова бросился за помощью к Ольгерду, тот двинул войска, но Дмитрий этого и ожидал, он пошел навстречу и разбил Ольгерда, тому пришлось отступить. Тверской князь чувствовал, что земля у него из-под ног уходит. Осталось последнее средство: рассорить людей Дмитрия. Это удалось. В Твери образовались перебежчики. Они оказались хуже врагов, потому как посоветовали князю искать Владимирского княжения, даже поехали в Орду за ярлыком и привезли таковой. Тверской князь очень рассчитывал, что обладание ярлыком даст ему покой, но Дмитрий попросту осадил Тверь. Михаил понял, что осады не выдержит, и вынужден был сдаться «на всей воле московского князя». В этом соглашении интересна одна деталь. Дмитрий сказал Михаилу следующее:

«Будем ли мы в мире с татарами, дадим ли выход или не дадим – это зависит от нас: если татары пойдут на нас или на тебя, то нам биться вместе; если мы пойдем на них, то и тебе идти с нами вместе».

То есть, будучи осторожным в отношении Орды, князь все же предпочитал, чтобы власть от ярлыков не зависела. Своего тверского врага он обязал прервать отношения с Ольгердом, мало того, в случае нападения Литвы вставать на сторону Москвы. А одного из перебежчиков, Вельяминова, сдуру вернувшегося в Москву, он велел прилюдно казнить на площади.

Кроме Твери у Дмитрия был и другой враг – Рязань. С рязанцами, которых князь в конце концов победил, он, вопреки уверениям Соловьева, что летописные источники в данном случае не лгут, расправился куда более как сурово – на века опозорив имена рязанских князей. В летописях, составленных в Москве, именно Олег Рязанский, с которым у Дмитрия были свои счеты, назван предателем всего русского народа. Не прилюдная, на площади, казнь, зато – вечная, книжная, в московской традиции. Таким образом летописцы Дмитрия и живших после него московских князей отомстили рязанцам за их нежелание подчиниться Москве. Но сначала предыстория Куликовской битвы. До нее было еще две – на Пьяне в 1377 году (с царевичем Арапшей), которую русские проиграли страшнейшим образом (бедняга Олег Рязанский ушел с Пьяны весь израненный и полуживой), и на Воже в 1378 году с монгольским князем Бегичем, которую русские выиграли.

Поход Мамая на Русь в 1380 году Соловьев считал расплатой за поражение Бегича в 1378 году.

«Димитрий, – писал Соловьев, – вырос в неповиновении хану, два раза младенцем ходил он отнимать Владимирское княжение у Димитрия Суздальского, у которого был ярлык ханский. Княжество Московское постоянно усиливалось, его князья еще со времен Калиты привыкли располагать полками князей подручных, убеждались все более и более в своей силе, тогда как Орда видимо ослабевала вследствие внутренних смут и усобиц, и ничтожные ханы, подчиненные могущественным вельможам, свергаемые ими, теряли все более и более свое значение, переставали внушать страх. От страха перед татарами начал отвыкать русский народ и потому, что со времен Калиты перестал испытывать их нашествия и опустошения; возмужало целое поколение, которому чужд был трепет отцов пред именем татарским; московский князь, находившийся в цвете лет, в самом полном развитии сил, был представителем этого нового поколения. С малолетства привык Димитрий действовать иначе, нежели действовали дед, дяди и отец его; малюткою с оружием в руках добыл он себе старшинство между русскими князьями, после до тридцатилетнего возраста не выпускал из рук оружия, выдержал опасную борьбу с Литвою, Тверью, Рязанью и вышел из нее победителем с полным сознанием своих сил. Неудивительно, что такой князь решился первый поднять оружие против татар».

Если бы все было так просто! По Соловьеву, —

«…советники Мамая говорили ему: „Орда твоя оскудела, сила твоя изнемогла; но у тебя много богатства, пошли нанять генуэзцев, черкес, ясов и другие народы “. Мамай послушался этого совета, и когда собралось к нему множество войска со всех сторон, то летом 1380 года он перевезся за Волгу и стал кочевать при устье реки Воронежа. Ягайло литовский, который имел много причин не доброжелательствовать московскому князю, вступил в союз с Мамаем и обещал соединиться с ним 1 сентября. Узнавши об этом, Димитрий московский стал немедленно собирать войска; послал за полками и к князьям подручным – ростовским, ярославским, белозерским; есть известие, что князь тверской прислал войско с племянником своим Иваном Всеволодовичем холмским. Не соединился с Москвою один потомок Святослава черниговского, Олег рязанский: более других князей русских он был настращен татарами; еще недавно княжество его подверглось страшному опустошению от не очень значительного отряда татар, а теперь Мамай стоит на границах с громадным войском, которого пограничная Рязань будет первою добычею в случае сопротивления. Не надеясь, чтоб и Димитрий московский дерзнул выйти против татар, Олег послал сказать ему о движениях Мамая, а сам спешил войти в переговоры с последним и с Ягайлом литовским. Говорят, будто Олег и Ягайло рассуждали так: „Как скоро князь Димитрий услышит о нашествии Мамая и о нашем союзе с ним, то убежит из Москвы в дальние места, или в Великий Новгород, или на Двину, а мы сядем в Москве и во Владимире; и когда хан придет, то мы его встретим с большими дарами и упросим, чтоб возвратился домой, а сами с его согласия разделим Московское княжество на две части – одну к Вильне, а другую к Рязани и возьмем на них ярлыки и для потомства нашего“. Но Димитрий не думал бежать ни в Новгород Великий, ни на Двину, а назначил всем полкам собираться в Коломну к 15 августа, отправивши наперед сторожей в степь, которые должны были извещать его о движениях Мамая. Перед выступлением из Москвы великий князь отправился в Троицкий монастырь, недавно основанный св. пустынником Сергием, о котором было уже раз упомянуто в рассказе о нижегородских событиях; Сергий благословил Димитрия на войну, обещая победу, хотя соединенную с сильным кровопролитием, и отпустил с ним в поход двух монахов —

Пересвета и Ослябя, из которых первый был прежде боярином в Брянске, и оба отличались в миру своим мужеством. Оставя в Москве при жене и детях воеводу Федора Андреевича, Димитрий выехал в Коломну, куда собралась огромная рать, какой прежде никогда не видывали на Руси, – 150 000 человек! Кроме князей воеводами были: у коломенского полка – Николай Васильевич Вельяминов, сын последнего тысяцкого, у владимирского – Тимофей Валуевич, у костромского – Иван Родионович, у переяславского – Андрей Серкизович; пришли и два князя иноплеменных, два Олгердовича: Андрей и Димитрий. Весть о сильном вооружении московского князя, должно быть, достигла Мамая, и он попытался было сначала кончить дело миром; послы его явились в Коломну с требованием дани, какую великие князья платили при Узбеке и Чанибеке; но Димитрий отвергнул это требование, соглашаясь платить только такую дань, какая была определена между ним и Мамаем в последнее свидание их в Орде. 20 августа великий князь выступил из Коломны и, пройдя границы своего княжества, стал на Оке, при устье Лопастны, осведомляясь о движениях неприятельских; здесь соединился с ним двоюродный брат его Владимир Андреевич серпуховской, приехал и большой воевода московский Тимофей Васильевич Вельяминов с остальными полками. Тогда, видя все полки свои в сборе, Димитрий велел переправляться через Оку; в воскресенье, за неделю до Семенова дня (1 сентября), переправилось войско, в понедельник переехал сам великий князь с двором своим, и шестого сентября достигли Дона. Тут приспела грамота от преподобного игумена Сергия, благословение от святого старца идти на татар; „чтоб еси, господине, таки пошел, а поможет ти Бог и святая Богородица“, – писал Сергий. Устроили полки, начали думать; одни говорили: „Ступай, князь, за Дон“, а другие: „Не ходи, потому что врагов много, не одни татары, но и литва и рязанцы“. Дмитрий принял первое мнение и велел мостить мосты и искать броду; в ночь 7-го сентября начало переправляться войско за Дон; утром на другой день, 8 сентября, на солнечном восходе был густой туман, и когда в третьем часу просветлело, то русские полки строились уже за Доном, при устье Непрядвы. Часу в двенадцатом начали показываться татары: они спускались с холма на широкое поле Куликово; русские также сошли с холма, и сторожевые полки начали битву, какой еще никогда не бывало прежде на Руси: говорят, что кровь лилась, как вода, на пространстве десяти верст, лошади не могли ступать по трупам, ратники гибли под конскими копытами, задыхались от тесноты. Пешая русская рать уже лежала как скошенное сено, и татары начали одолевать. Но в засаде в лесу стояли еще свежие русские полки под начальством князя Владимира Андреевича и известного уже нам воеводы московского, Димитрия Михайловича Волынского-Боброка. Владимир, видя поражение русских, начал говорить Волынскому: „Долго ль нам здесь стоять, какая от нас польза? Смотри, уже все христианские полки лежат мертвы“. Но Волынский отвечал, что еще нельзя выходить из засады, потому что ветер дует прямо в лицо русским. Но чрез несколько времени ветер переменился. „Теперь пора!“ – сказал Волынский, и засадное ополчение бросилось на татар. Это появление свежих сил на стороне русских решило участь битвы: Мамай, стоявший на холме с пятью знатнейшими князьями и смотревший оттуда на сражение, увидал, что победа склонилась на сторону русских, и обратился в бегство; русские гнали татар до реки Мечи и овладели всем их станом. Возвратившись с погони, князь Владимир Андреевич стал на костях и велел трубить в трубы; все оставшиеся в живых ратники собрались на эти звуки, но не было великого князя Димитрия; Владимир стал расспрашивать: не видал ли кто его? Одни говорили, что видели его жестоко раненного, и потому должно искать его между трупами; другие – что видели, как он отбивался от четырех татар и бежал, но не знают, что после с ним случилось; один объявил, что видел, как великий князь, раненый, пешком возвращался с боя. Владимир Андреевич стал со слезами упрашивать, чтоб все искали великого князя, обещал богатые награды тому, кто найдет. Войско рассеялось по полю; нашли труп любимца Димитриева Михаила Андреевича Бренка, которого перед началом битвы великий князь поставил под свое черное знамя, велев надеть свои латы и шлем; остановились над трупом одного из князей белозерских, похожего на Димитрия, наконец, двое ратников, уклонившись в сторону, нашли великого князя, едва дышащего, под ветвями недавно срубленного дерева. Получивши весть, что Димитрий найден, Владимир Андреевич поскакал к нему и объявил о победе; Димитрий с трудом пришел в себя, с трудом распознал, кто с ним говорит и о чем; панцирь его был весь избит, но на теле не было ни одной смертельной раны. Летописцы говорят, что такой битвы, как Куликовская, еще не бывало прежде на Руси; от подобных битв давно уже отвыкла Европа. Побоища подобного рода происходили и в западной ее половине в начале так называемых средних веков, во время великого переселения народов, во время страшных столкновений между европейскими и азиатскими ополчениями: таково было побоище Каталонское, где полководец римский спас Западную Европу от гуннов; таково было побоище Турское, где вождь франкский спас Западную Европу от аравитян. Западная Европа была спасена от азиятцев, но восточная ее половина надолго еще осталась открытою для их нашествий; здесь в половине IX века образовалось государство, которое должно было служить оплотом для Европы против Азии; в XIII веке этот оплот был, по-видимому, разрушен; но основы европейского государства спаслись на отдаленном северо-востоке; благодаря сохранению этих основ государство в полтораста лет успело объединиться, окрепнуть – и Куликовская победа послужила доказательством этой крепости; она была знаком торжества Европы над Азиею; она имеет в истории Восточной Европы точно такое же значение, какое победы Каталонская и Турская имеют в истории Европы Западной, и носит одинакий с ними характер, характер страшного, кровавого побоища, отчаянного столкновения Европы с Азиею, долженствовавшего решить великий в истории человечества вопрос – которой из этих частей света восторжествовать над другою? Таково всемирно-историческое значение Куликовской битвы; собственно, в русской истории она служила освящением новому порядку вещей, начавшемуся и утвердившемуся на северо-востоке».

Вот такая сугубо патриотическая картина, которую нарисовал Соловьев. Его понять можно: «Сказание о Мамаевом побоище» содержит все эти факты. Беда лишь в том, что ни у Мамая, ни у Дмитрия просто не могло быть войска такого масштаба. А хуже всего, что на поле, именованном как Куликово, всей этой невероятной рати просто негде было бы разместиться. Даже если бы воины каким-то чудом встали на этом поле, то они не смогли бы даже повернуться или поднять руки. Чудесная потеря и чудесное обретение князя тоже вызывают очень много недоуменных вопросов: почему он приказал одеть свои латы и взять свое знамя своего любимца (заранее, скажем, обрекая того на смерть, поскольку по тогдашним обычаям стремились прежде всего убить полководца), что он делал во время сражения, если потом его нашли в полубессознательном состоянии? И самый важный вопрос: если Дмитрий лежал под березой без чувств, то кто командовал русским войском? Впрочем, имя командующего русским войском известно – Владимир Андреевич Серпуховский, которого еще долго и называли Донским. А князь Дмитрий, скорее всего, так и провел всю битву под березой. Литовцы, между прочим, почему-то так и не соединились с Мамаем и никакой помощи тому не подали, а обвиненные в измене рязанские князья между тем информировали о передвижениях Мамая…

Да, странность на странности.

В патриотическую канву истории Соловьева они никак не вписываются. Но если вы хотите досконально понять характер Дмитрия Ивановича, то не стоит забывать, что буквально через год, в 1381 году, из Орды пришел с войском законный хан Тохтамыш. И действия князя Дмитрия были совсем не столь патриотическими, как на Куликовском летописном поле.