Текст книги "Грядет еще одна буря"

Почему все люди только о том и беспокоятся, чтобы опередить других в этой невыигрышной, напрасной лотерее?

По-моему, ответом на такой значительный вопрос будет одно краткое слово: небрежность; глубокая и всеобщая небрежность.

Большинство людей позабыло, откуда они начали путь. Для чего пришли сюда. И здесь – это где? Где настоящая и вечная жизнь? Куда нужно отсюда идти? И зачем нужно идти? Как нужно идти? Что нужно с собой взять? Если хоть на миг оставят эти торопливые движения, это хождение по замкнутому кругу, остановятся и задумаются хоть над одним таким вопросом, то уж точно не станут продолжать свой прежний путь. Скорее всего, они обнаружат коренные, фундаментальные перемены в себе.

Но так не случается. Над всем нашим существом господствует небрежность, и, как правило, мы не останавливаемся и не размышляем.

А всего час подобного размышления, по словам Пророка, стоит больше, чем семьдесят лет поклонения. Вот какого рода это размышление. И все потому, что этот час может изменить судьбу человека как в этом мире, так и в том.

Все это предисловие было, и сказала я его затем, чтобы ты знал ценность такой смены пути, такого важного решения и такого крупного события.

Хоть я и думала раньше, что твое счастье и удача заключены в том, чтобы вернуться в Иран, имея специальность и документы об образовании, открыть свою частную клинику, стать видным и авторитетным врачом, жениться, завести ребенка, устроить свою жизнь, дом, достигнуть состояния и процветания… но я ошибалась.

Признаюсь, что ошибалась. Ничего из этого не является счастьем и удачей. Счастье заложено в том, чтобы стать человеком, а стать человеком – не в том, чтобы получить высшее образование, и не в том, чтобы получить диплом и стать авторитетом, и не в том, чтобы иметь жену и ребенка, дом и хорошую жизнь. Стать человеком можно только на пути приближения к Богу.

Если мы обратимся к Богу, встанем на путь, связующий нас с Ним, все это может способствовать увеличению скорости нашего сближения с Ним. Но если мы не встанем на этот путь, каждый из тех факторов может поодиночке разрушить нашу судьбу, стать причиной нашего невезения и гибели.

Камаль[99]99
  Камаль (перс.) – идеал, совершенство.


[Закрыть] мечтаний и надежд моих!

Будь уверен – ты выбрал правильный путь, так иди же по нему твердо и решительно.

Молодец, ты пошел напрямик, и всего за одну ночь ты вышел на тот путь, которого еще неизвестно, смог ли достичь за всю жизнь ценой стараний и хлопот.

После таких слов больше нет необходимости объяснять тебе, что я не рассержена твоим внезапным переездом и не расстроена оттого, что ты не приехал и не повидался со мной.

Если сказать по правде, то я еще никогда не была так довольна тобой и благодарна Господу Богу, как сейчас. У меня есть только одна проблема – я по-доброму завидую твоему положению. Но зависть эта смешана с удовольствием и гордостью за тебя. Я словно старая, обессилевшая птица, которую насыщает один-единственный полет птенца ее ввысь, к небесам.

Да будут крылья твои еще сильнее, небеса для полета еще выше, а мощь твоя – еще больше!

До чего же страшно мне, что на тех высоких горизонтах, где ты сейчас, я не попадусь больше тебе на глаза!

Самая маленькая Мази в мире

25.9.1359[100]100
  Соответствует 16.12.1980 г.


[Закрыть]

Тегеран

Глава 9. Грядет еще одна буря

Каким должен быть взгляд утопающего, попавшего в плен глубокого, необъятного моря, где он многие часы барахтался на мучительном солнечном зное, когда, невольно нахлебавшись от жажды горько-соленой морской воды, схватившись со смертью, страхом и тревогой, он видит корабль своего спасения или берег в нескольких шагах от себя?

Вот примерно таким же нетерпением и жаждой был объят Хадж Амин, горевший желанием увидеть Зейнат.

Как только она ушла, он позвал к себе Сайфа, усадил его рядом с собой и каждое письмо, букву за буквой, прочитал ему и себе, и в любом месте, где Сайфу требовались разъяснения, не отказывал ему в них.

Но он, конечно, не ведал о том, почему он это делал, – ни когда только приступил, ни сейчас.

Возможно, он опасался остаться наедине с этими письмами в мистической атмосфере, а может быть, не находил в себе сил самостоятельно проникнуть в эту смутную, туманную сферу и потому искал какую-то трость, точку опоры, а иногда и покровительство. Вероятно, он видел себя на пороге смерти и полагал необходимым рассказать Сайфу об этой части своей жизни, кто знает…

Хоть Хадж Амин стараниями своего ума и не может найти ясного ответа на все эти «почему», но и чувства недовольства или разочарования своими поступками не испытывает, особенно потому, что считает нужным присутствие и помощь Сайфа в дальнейшем следовании по этому пути.

И первая же настоятельная просьба, с которой он обращается к Сайфу, такова: «Во что бы то ни стало найди мне сейчас эту Зейнат-ханум».

Сайфу не видится способ ни подчиниться этому приказу, ни исполнить эту просьбу, но он решительно и твердо отвечает: «Слушаюсь, Хаджи! Я прямо сейчас разыщу ее».

Однако, немного помедлив, он добавляет тоном, от которого веет безысходностью: «Она сама не сказала, где ее можно найти!»

Хадж Амин роется в памяти – и так, чтобы и Сайфу тоже было слышно, припоминает некоторые разрозненные моменты: «Почему же, полагаю, она что-то такое говорила, что-то похожее на… остальное она расскажет дома. У себя дома. Она сказала, что как только мне станет лучше… и я выйду из больницы… пойду к ней домой…»

И тут, будто бы обнаружил что-то, подскакивает на месте: «Позвони ей домой! Она сейчас должна быть дома. Номер ее у тебя есть?»

Сайф тоже, то ли заодно с ним, то ли из подражания ему, подскакивает на стуле и бросается в сторону телефона: «Да, есть».

И, схватив трубку, он одновременно вытаскивает из кармана записную книжку с телефонами и начинает ее листать.

Не успевает Сайф набрать номер, как Хадж Амин встает с постели и сам подходит к телефону: «Дай-ка мне. Я сам поговорю».

Сайф передает трубку Хадж Амину.

«Пока там только гудки. Она еще не подошла».

Услышав голос Зейнат, Хадж Амин безо всяких вступлений и «здравствуйте» говорит: «Зейнат-ханум! Если бы вы хоть на миг поставили себя на мое место, поняли бы, что я испытываю!»

Зейнат хладнокровно отвечает: «И вам тоже здравствуйте, Хадж-ага! Как ваше самочувствие? Получше, инша…?»

Хадж Амин серьезно спрашивает: «Вы слышали, что я сказал?»

Но Зейнат полусерьезно-полушутя продолжает: «Приветствия вашего – нет, но зато слова ваши слышала. Хадж-ага, не такая у нас комплекция, чтобы поставить себя на ваше место».

Обиженным и жалобным тоном Хадж Амин говорит: «И сейчас, когда мы в таком нетерпении и волнении, вас на шутки потянуло?!»

Зейнат отвечает: «Я все уже раньше сказала серьезно, Хаджи! Вам не терпится дослушать, а я готова рассказать. Добро пожаловать сюда».

Хадж Амин говорит: «Но ведь так быстро и просто из больницы не выпишешься! Это дело хлопотное. Нужно из десяти разных мест…»

Зейнат обрывает его на полуслове: «Вас ведь учить не нужно. Вы и сами мастер по этой части. Достаточно пачку купюр в лапу охранника сунуть и все растолковать ему: “Видел верблюда? Считай, что не видел”»[101]101
  «Верблюда видел? Считай, что не видел» – персидская поговорка, означающая: «Отрицай все без зазрения совести».


[Закрыть].

Уже с меньшей обидой в голосе Хадж Амин отвечает: «Ну вот и хорошо! Вы нас не навьючивали как верблюда, а сегодня мы еще и почин от вас получили».

Зейнат, будто бы у нее лопнуло терпение, отвечает: «Вы сами поняли, что целью моей было только пословицу в дело пустить. Я совсем не хотела поиздеваться ни над вами, ни над верблюдом…»

Хадж Амин смеется: «Знаю. Я пошутил». Помедлив какой-то миг, он продолжает: «Что вы говорили? То есть что там про меня и что про верблюда?»

Зейнат отвечает: «Вместо этого бесполезного спора вы лучше побыстрее выходите и приезжайте сюда! Боюсь, что скоро ночь настанет, и мы ничего не успеем. Я жду!»

Услышав эту фразу, Хадж Амин тут же переходит к делу и в спешке говорит: «Подождите! Не кладите трубку! Мы сейчас же пустимся в дорогу. Но хочу только получить ответ на один вопрос. Не могу терпеть до тех пор, как мы приедем. Скажите только одно слово. Я смогу сегодня же поехать к Ками?! Увидеться с ним смогу?!»

Зейнат то ли в шутку, то ли всерьез говорит: «Сложный вы вопрос задаете. Вы надеетесь услышать немедленный ответ?»

И тут же отвечает, не давая Хадж Амину возможности просить и умолять: «Да. Можно. Если прямо сегодня отправимся в путь, то можно».

Хадж Амин с прежней поспешностью вешает трубку и говорит: «Ладно. Приедем».

Ошеломленный Сайф спрашивает его: «Куда, Хаджи?!»

Хадж Амин, будто бы в поисках чего-то, торопливо вертится вокруг себя и говорит: «Ну ясно же. Домой к Зейнат-ханум».

Сайф возражает: «В больничной одежде?! Разве вам это так просто позволят?! Прежде нужно все подготовить!»

Хадж Амин продолжает суетиться и, не обращая внимания на слова Сайфа, произносит: «Подготовка требуется для всех остальных, а не для нас, мы и сами «Сборник по введению»[102]102
  «Сборник по введению» (Джами аль-мокаддамат) – название учебника для первого курса духовной исламской семинарии, в котором собраны все основные предварительные сведения по исламским наукам: фикху, каламу, философии, основам хадисоведения и т. д.


[Закрыть].

«Нет, Хаджи. Я не это имел в виду. Для выписки всех остальных существуют расчеты. Я просто хотел сказать, что вам пока по состоянию здоровья рано…»

Хадж Амин ухмыляется: «Да ты “чаша горячее, чем аш”»[103]103
  «Чаша горячее, чем аш» – персидская пословица, аналогом которой в русском языке может служить: «Больший католик, чем Папа Римский». Так обычно говорят о том, кто проявляет неуместное рвение или сочувствие, фанатизм, даже большее, чем тот, кого это действительно касается.


[Закрыть]

Инженер отвечает: «Я это называю тщетным заискиванием. Но как ни называй, результат один и тот же. Вас к койке привяжут и не дадут и ногой ступить за пределы больницы».

Не на шутку рассердившись, словно все выстроились перед ним в ряд, Хадж Амин кричит: «Ишь ты, что придумали – не дадут! Распоряжаться в собственной больнице я не могу, но собственной жизнью-то – могу! Посмотри-ка, где этот Гияси пропадает?»

«Нервничать для вас – себе же вредить, Хаджи! Вы тут хозяин надо всеми! Но я хочу только спросить: почему эта ханум не потрудится сама сюда прийти, чтобы не вынуждать вас в вашем слабом состоянии…»

Хадж Амин с горько-иронической усмешкой отвечает: «А, оказывается, ты это из-за зависти, а не из-за строгости больничного устава!»

И прежде чем услышать ответ, властно спрашивает: «Где моя одежда?»

Сайф спешно направляется к комоду и услужливо отвечает: «У меня не было намерения вызвать ваше недовольство. Я думал так: раз доктора Гияси нет, то, возможно, остальные врачи не возьмут на себя такой ответственности и не позволят вас выписать. Потому я и сказал: “Хорошо бы та ханум сама сюда пришла”…»

Хадж Амин берет у инженера свои брюки и натягивает прямо поверх больничной пижамы.

«А где Гияси-то?»

«Ну вы же знаете – он каждый день в такой час в клинике».

Хадж Амин берет свой пиджак, который Сайф положил ему на кровать, надевает его и говорит: «Я совсем не помню, что доктор еще и лечением больных занимается».

Сайф, протягивая руку, чтобы достать из-под комода ботинки Хадж Амина, говорит: «Тысячу раз вам браво! Аплодировать готов вам. Когда вы хотите сказать какую-нибудь колкость о ком-то, готовы наизнанку вывернуть его добродетель!»

Хадж Амин так и подскакивает на месте: «Вот что ты такое сейчас сказал – это похвала или выговор?»

Наконец Сайф дотягивается до ботинок и вытаскивает их, ставя у ног Хадж Амина.

«Да кто я такой, чтобы вам выговор делать, сказал же: тысячу раз браво вам, браво!»

Когда взгляд его падает на Хадж Амина, Сайф невольно смеется. Но тут же его охватывает смущение, и он сдерживается.

Хадж Амин глядит на него с удивлением и подозрением: «Ну, что такое?»

Сайф указывает на одежду Хадж Амина: «Простите! Но сами взгляните на себя в зеркало!»

Хадж Амин окидывает себя взглядом с ног до головы: широкая и длинная больничная рубашка голубого цвета, вылезшая поверх брюк из-под пиджака, что на целую пядь короче нее, выглядит так смешно и нелепо, что даже сам Хадж Амин, увидев себя, смеется. Но по привычке он пытается свалить вину на кого-нибудь другого и ворчит: «Не дадут человеку собраться с мыслями».

Сайф уточняет: «Имеете в виду покорного слугу вашего?»

Ворчание Хаджи лишь усиливается: «К тебе-то какое отношение имеет?! Проклятие на эту больницу, каждый день какие-нибудь трюки выкидывают с людьми!»

Сайф, сам не зная почему, продолжает этот спор: «Вы, конечно, правы, как и всегда. Но если помните, на последнем собрании совета руководства вы сами поставили несколько дополнительных подписей к своим предыдущим, еще до собрания. Больному была разрешена выписка по обходному листу с получением подписей в четырех местах, но вы добавили еще три».

В нетерпении Хадж Амин, у которого уже голова идет кругом, спрашивает: «А для чего я это сделал?»

«Один тип во время выписки из больницы вместо того, чтобы сдать инвалидное кресло на склад, оставил его во дворе и ушел. А вы рассердились и сказали, что в обходном листе к четырем другим подписям: из терапевтического отделения, аптеки, лаборатории и кабинета рентгенограммы – нужно еще и склад прибавить.

А потом спросили у остальных: “Ну где еще может быть пробел?”

Никто ничего не сказал, но вы сами добавили два других места: кухню и прачечную. И остальные, как и всегда, одобрили».

«Ты так рассказываешь, что как будто с таким решением не согласен был!»

«Ну, если по правде, то совсем не согласен».

«А сам-то все поддакивал да одобрял!»

«Да. Верно. Но если бы вы сегодня не проявили такую огромную милость ко мне, то я предпочел бы просто соврать вам».

Рука Хадж Амина, застегивавшая последнюю пуговицу на рубашке, вдруг повисает в воздухе.

«Не понимаю! Какую такую милость? И почему соврать?!»

Сайф снимает пиджак со спинки кровати и держит на весу, пока Хадж Амин засовывает руки в рукава.

«Надо добавить немного ясности. Пойдемте, пока не поздно еще. По дороге только дайте мне несколько минут излить вам душу».

Хадж Амин аж вздрагивает от такой церемонности.

«Это еще что за слова такие? Все наше время в вашем распоряжении!»

То, что в момент их выхода в коридоре никого не оказалось, было им только на руку, а вот когда они уже выходили из главного подъезда больницы и не встретили ничего, кроме молчаливого почтения, без единого вопроса – это их насторожило.

Вот как Сайф объясняет собственное удивление и невысказанные вопросы к Хадж Амину: «Думаю, они просто забыли, что вы тут как пациент лежали. Они поступили прямо как тогда, когда вы сюда на совещания приходили!»

Как бы невзначай подтверждая его мысль, Хадж Амин говорит: «Какова бы ни была на то причина, ясно – это Господь нам подсобил. У меня совсем не было ни времени, ни терпения возиться со всеми этими прощаниями да кривляньями».

Сайф обходит вокруг машины и сначала открывает дверь Хадж Амину со словами: «Как хорошо, что вы, вопреки старой своей привычке, не списываете это на их непочтительность и неутруждение себя лишней работой».

И со всех ног бежит к другой двери машины и садится на место водителя, не давая Хадж Амину возможности ответить.

Но Хадж Амин, не давая Сайфу закрыть за собой дверцу и нажать на газ, говорит: «Я весь внимание. И пока ты не наговорил тут целый короб колкостей, скажи, что хотел сказать!»

Не в состоянии терпеть даже секундную паузу в речи инженера, он настаивает: «Нуже! Начинай!»

Сайф отъезжает и говорит: «Я скажу, Хадж Амин. Сам больше вашего горю от желания сказать. Но при условии, что вы только один раз просто выслушаете. Прямо как сами же и сказали: “Я весь внимание”. После того, как выскажусь, мне уже нечего будет говорить, и все, что захотите, я с удовольствием выслушаю. Но до того мне бы хотелось, чтобы вы только лишь слушали. Даю слово – скажу коротко, насколько могу, так что закончу еще до того, как мы подъедем к дому Зейнат-ханум. Ну, может быть, и не в полном смысле слова закончу, но суть скажу».

Хадж Амин, у которого страсть как разгорелось любопытство, в нетерпении говорит: «Ну, начинай же. Обещаю, что пока тебе есть что сказать, я помолчу».

Сайф смущенно говорит: «Не дай Бог!»

И начинает:

«Сегодня впервые в жизни я почувствовал, что вы меня за человека сочли! Спустя столько лет вы придали значение, уважили меня тем, что посвятили в собственную личную жизнь и свое прошлое, сочли за своего родного, позволили мне прочесть те секретные письма, хоть и не напрямую, но излили мне свою душу, словно и в меня новую душу вдохнули, словно слепили из меня новую личность.

Не думайте, что, показав мне те письма и сорвав завесу со своей прошлой жизни, вы разрушили или преуменьшили свою индивидуальность, нет, напротив – вы выросли над собой. Вы были поверхностной и одногранной личностью, а стали многогранной, достойной признания и симпатии. Вы для меня никогда не были простым, я считал вас великим, правда, только в собственных глазах. Сейчас же вы и в сердце моем великим стали. Раньше я только почитал, а сейчас привязался к вам.

Вы всегда изображали, будто вы из иного теста вылеплены, получше нас. Словно вы сразу Хаджагой из материнского чрева вылезли.

Но сегодня, отдернув те плотные, искусственные завесы ручной работы, вы показали, что вы – такой же, как и мы, из такого же теста слеплены, и, как и все люди, имеете и свои положительные стороны, и отрицательные, что у вас и чувства имеются, и капризы, и печаль, и мечты, и позор, и гордость, недостатки, вы и гневаться, и мириться способны, и здоровье у вас есть, и хворь бывает.

Уверен, что вы не можете понять мое состояние. Это потому, что не можете себя на мое место поставить.

Сегодня вы очень великодушно поступили со мной. Самым малым было то, что сочли меня достойным, за человека посчитали, положились на меня, излили мне все, что на душе у вас накопилось, другом мне были, поверили мне свои секреты, увидели во мне близкого и при этом не извлекли из этого какой-либо корысти.

До этого я полагал, что вы и вправду, скорее всего, видите во мне лишь инструмент типа разводного гаечного ключа, дельца. Если вы ко мне и приходили, то бросали передо мной фураж, чтобы побольше надоить с меня да побольше нагрузить на меня.

Но сегодня вы подарили мне новую личность, посмотрели на меня другими глазами, точно так же, как и на себя взглянули по-иному. Вы, наверное, спрашиваете: если такой огромный эффект произвело самое незначительное событие, то что же будет, случись что-то еще важнее или самое важное?

А то более важное событие, или даже самое важное – это то, что вы сегодня своим отважным поступком изменили или, лучше сказать, исправили мое представление о Боге, о Пророке, религии и вере. Я вплоть до этого дня считал вас полномочным представителем самого Господа Бога, или, по крайней мере, первым учеником в классе у Пророка. И какую бы вашу слабость, ошибку, грех или несправедливость ни видел, все это списывал на Бога и Божью веру. Я говорил себе: “Если Хадж Амин – лучший плод и воспитанник такой религии, так ее можно в кувшин налить и воду оттуда пить”. По этой причине у меня не было никакого доверия к вашей вере. Если притворяться, что у тебя есть вера: я и намаз читал, и пост соблюдал, но все это только для того, чтобы сохранить свое положение рядом с вами.

Теперь же я снова обретаю веру в того самого Бога, который терпит все это злоупотребление Его именем и положением и не гневается на поступки непутевых рабов Своих.

Господь может вывести на свет любое фальшивое нутро и прикрыть любую лавочку, что религией торгует, однако Он этого не делает. По своей невиданной щедрости и милости Он всем дает шанс покаяться и измениться. Вот исключительно такому Господу и следует поклоняться и любить Его – это само собой, но еще и искренних рабов Его нужно любить.

Тех рабов, которые всегда стремятся быть добрыми, но иногда могут это, а иногда и нет. Рабов, которые, как и вы, своими руками прикрывают эти лавочки, отрекаются от своей бессодержательной репутации. В итоге они стараются быть самими собой, со всеми своими человеческими пороками и недостатками, которые только возможны.

Не сдерживайте себя, Хаджи! Позвольте слезам течь, если так хочется. Думаю, слезы вам на пользу пойдут после такого духовного и нервного напряжения. Если же будете сдерживать слезы, это чревато, и не дай Бог, какая беда с вами случится.

Еще в тот момент, когда мы письма читали, я вам это сказал. Меня меньше вашего тянуло в слезы, но пока я как следует не выплакался, легче на душе не стало… не знаю даже… За чем это вы там наблюдаете? Вы теперь не должны меня стесняться, после всего того дружеского участия, что вы ко мне проявили. Тот, кто стал поверенным тайн другого человека, может также и слезы его увидеть.

Да, Хаджи! Вот так-то лучше. Мне ведь до сих пор сил не хватало для дружбы с вами. Кое-что из того вы не поняли. Кое-что поняли, что-то проигнорировали, на что-то обратили внимание. Но я больше не хочу тушеваться. Хочу всегда вас поддерживать. Даже если вы что-то похуже прежнего будете творить.

Когда я говорю, что люблю вас еще больше, чем раньше, Господь знает – не вру я. Нельзя же любить человека, надевшего на себя маску. Такого можно уважать, бояться, считаться с ним можно, заискивать перед ним, лгать ему, но любить нельзя.

Поэтому-то я вам и сказал еще в больнице, что больше не хочу и не могу вам врать. Так как все это вранье, лесть и неискренность относились к тому времени, когда у вас маска была на лице, когда вы были из другого теста. Но у меня к вам просьба, Хаджи! Будьте таким же, как со мной, и с другими. Так вы еще больше любви достойны.

На собственный обман, на привязанность и уважение других не поддавайтесь. Богом клянусь – все это ложь. Так как они видят, что вы сами нечестно играете. Тогда в чем проблема вас надуть?! Позвольте и другим увидеть ваши слезы.

Простите, Хаджи! Что-то из меня совсем не те слова выходят, намного мощнее тех, чем я сам могу осмыслить. Ну ладно… это все по дружбе. Если человек тебе друг, то ты можешь ему прямо в лицо рассказать обо всех его недостатках и вывести его на чистую воду.

Только по дружбе можно сказать: “Хаджи! Наше личное дело – это не то, что, как тебе кажется, в руках своих держишь”.

Только по дружбе можно разоблачить друга, сказав ему, что свой диплом инженера он не в Англии получил, а ребята-индийцы ему напечатали.

Ты можешь сказать своему другу, что его папа с мамой погибли не в автокатастрофе на шоссе между Лондоном и Манчестером, – в деталях-то все правильно, но только не его это родители, а кого-то другого, того, кто был его армейским приятелем и сто раз пересказывал ему эту историю.

Но и друг может сказать тебе, что не виллу площадью три тысячи метров в Салтанат-абаде[104]104
  Салтанат-абад – название красивой и престижной улицы в северном Тегеране.


[Закрыть] у него конфисковали, а комнатку, что он снимал на втором базаре в Нази-абаде[105]105
  Нази-абад – старинная улица в южном Тегеране, где в основном проживал простой народ.


[Закрыть]. Если уж очень захочешь его почтить, вообще скажи – шалаш.

И еще кучу всего, что говорится по дружбе, но здесь для этого не место: мы ведь подъезжаем к дому Зейнат-ханум, и нам совсем не нужно выглядеть расстроенными и взволнованными.

Да, вот теперь мы немного отдернули завесу, чтоб ты не думал, что только ты можешь стриптиз показывать. И знай еще, что, когда раздеваются догола, все друг на друга похожи. Это только одежда является предметом отличия, унижения или хвастовства.

Ну вот и дом Зейнат-ханум. Ой, до чего же хорошо, что я больше ни страха, ни отвращения к ней не питаю. А все мои опасения и тревоги были из-за того ее странного взгляда – не дай Бог, раскусит она меня и все вам доложит. Ну а раз я сам про себя все рассказал, то уж и беспокоиться больше не о чем».

Несмотря на то, что они достигли места назначения и Сайф припарковался перед домом Зейнат и уже должен был повернуться к Хадж Амину и сказать: «Прошу, Хадж-ага!», – инженер, раскрыв свои секреты, все никак не осмеливается взглянуть Хадж Амину в глаза.

Он как ученик, что стоит перед учителем, признавшись, что на всех экзаменах списывал, но не может угадать реакцию учителя в ответ на свои признания.

И если сам Хадж Амин не прервет молчание и не заговорит первым, неизвестно, сколько еще продлится эта тяжелая пауза.

«Позвони-ка ей да скажи, чтобы вышла, и поехали».

У Сайфа появляется возможность задать вопрос: «То есть вы не выйдете из машины?»

Хадж Амин пытается совладать с тревогой или, на худой конец, скрыть ее, но не может и говорит: «А выходить и не нужно. Мы должны вместе поехать к Ками».

Сайф быстро говорит: «Да, слушаюсь».

И поспешно выходит из машины. Пройдя несколько шагов, оказывается перед голубой дверью дома Зейнат и звонит.

Хоть все внимание Хадж Амина сейчас сосредоточено только на Сайфе, доме, звонке и Зейнат, какой-то неясный, путаный разговор нескольких женщин, сидящих около машины на тротуаре, не остается им не замеченным.

Те четыре женщины, с виду пожилые, сидят перед горкой бобов, высыпанных из большого мешка, на ветхом паласе. У каждой корзина, куда она складывает очищенные бобы. Быстрые и невнятные слова, перекрестная беседа этих четырех женщин, а также игра в мяч где-то шагах в двадцати от него приводят к тому, что просторная и тихая улочка представляется ему довольно шумной и многолюдной.

Старушки, от которых не укрылось ничего: и то, что машина остановилась, и то, что из нее вышел Сайф и позвонил в дверной звонок, – перебрасываются словами друг с другом, и одна из них говорит Хадж Амину: «Не задерживайтесь здесь, Хадж-ага! В доме никого».

В удивлении Хадж Амин спрашивает: «Почему?! Как так? А откуда…»

«Она уехала отсюда. Вчера еще вещи собрала».

Все еще не веря этому, Хадж Амин переводит взгляд со старушек на Сайфа, стоящего перед закрытой дверью, затем выходит из машины и говорит и себе, и старушкам: «Но я ведь всего час назад с ней разговаривал!»

Не дожидаясь их ответа, он в тревоге подходит к Сайфу: «Вот, говорят, она вещи собрала и уехала отсюда».

Сайф, не веря, отвечает: «Разве такое возможно?»

Он растягивает это «возможно», чтобы подчеркнуть абсолютную невероятность такого поворота событий.

И с еще большей уверенностью звонит в дверь.

Две старушки, которым машина загородила весь обзор, встают с мест и подглядывают, дабы увидеть происходящее.

Хадж Амин смотрит на Сайфа и спрашивает: «А ты уверен, что набрал правильный номер?»

Сайф с ухмылкой отвечает: «Ну ясно же! У меня нет другого ее номера!»

Со смешанным чувством изумления и недоверия Хадж Амин произносит сквозь зубы: «То есть, возможно?!»

Сайф, который и сам-то в это не верит, говорит: «Нужно поверить. Нет ничего невозможного… в такое время, о, горе мне».

Внимание и Хадж Амина, и Сайфа, и четырех старушек направлено на дверь, звонок и сам дом, так что никто и них не замечает появления Зейнат в начале улочки. Она же, заметив машину Сайфа и Хадж Амина, быстрыми шагами направляется в их сторону.

Но не ее присутствие, не ее шаги, а лишь звук ее голоса, приветствующего их, в конце концов выводит их из оцепенения и заставляет обратить на нее внимание.

Вместо того чтобы успокоиться при виде Зейнат, старушки проникаются еще большим подозрением и любопытством, особенно из-за того, что Зейнат тепло и дружески приветствует тех двоих мужчин, как будто это ее знакомые, и приглашает в дом, запирая за собой дверь.

«Прошу прощения, что заставила вас ждать. Извините. У меня нечем было вас угостить, и я сказала себе: “Пока они не пришли…”»

Тоном, слишком серьезным для простого обмена любезностями, Хадж Амин говорит: «А угощение-то для чего? Разве мы не договорились, что пойдем?»

Зейнат кладет полиэтиленовую сумку, в которой компот, сок и мороженое, на скамью во дворе и предлагает им двоим присесть.

«Почему же? Прямо сейчас и пойдем. Присядьте на минуту, горло свое освежите. Даю слово – долго не задержу вас».

Вынужденно Хадж Амин с Сайфом садятся на край скамьи, и Зейнат передает два стакана свежего яблочного сока своим гостям.

«Не надо, чтобы гость приходил и уходил, даже горла не освежив, неправильно это».

После этих ее слов и Хадж Амин, и Сайф и впрямь решают утолить жажду и смочить горло, а потому залпом выпивают яблочный сок и ощущают, что именно его им больше всего и не хватало в этот момент.

Сайф про себя думает: «Я и так в машине столько говорил, что жажда меня одолела, да и Хадж Амин тоже помнит, что после чтения всех тех писем у Сайфа во рту до сих пор ни капли воды не было, впрочем, как и всегда».

Зейнат вынимает из сумки два пакетика компота из груши, открывает их и кладет перед гостями вместе с одноразовыми вилочками.

«Причина моего опоздания – что продавец в магазине потерял открывалку. Во всех окрестных магазинах не нашлось ни одной открывалки. Вы долго меня ждали?»

Хадж Амин отвечает: «Нет, не очень. Но…»

Зейнат продолжает за него: «Но вы наверняка тут подумали, что…»

И тут Хадж Амин вспоминает слова старушки: «Но ведь те старухи… Что такое сказали?!.. Они сказали, что… вы переехали!»

Зейнат невозмутимо объясняет: «Ошибаются те, кто учреждает агентства новостей. Новостями должны заведовать женщины. Новости будут передаваться со скоростью электрического тока».

Тон Зейнат до того серьезный, что Хадж Амин и Сайф поначалу не замечают ее иронии, но уже через несколько секунд оба хохочут, и вдруг Хадж Амин посреди этого смеха решает перейти к сути дела: «То есть это правда?»

Сразу же после этого вопроса оба переводят взгляд на дом и только тут замечают, что он пуст; вся мебель вывезена.

Зейнат же, дабы предотвратить дальнейшие расспросы, говорит: «Отведайте же чего-нибудь, в конце концов. Не беспокойтесь, я все вам объясню».

Сайф берет себе компот.

«Зачем же вы так беспокоились? Сока было вполне достаточно».

Голосом, преисполненным благодарности и одобрения, Хадж Амин говорит: «Да воздаст Господь на том свете вашим родителям! С таким удовольствием выпили!»

Зейнат подает им еще две пиалы с мороженым и говорит: «Приятного аппетита! Ничего такого я и не делала».

Увидев пиалы с шафрановым мороженым, посыпанным сверху фисташками, и Хадж Амин, и Сайф отказываются от компота и тянут руки к пиалам.

Хадж Амин говорит: «А вы сами-то как же? Ведь нельзя же…»

Зейнат вытаскивает из сумки третью пиалу и отвечает: «Прошу. Я тоже поем».

Хадж Амин приступает к поеданию мороженого, но на сердце у него вдруг снова разгораются волнение и нетерпение, и он невольно встает и говорит: «А нельзя ли нам в дороге доесть мороженое? Вы наверняка признаете, что я вправе так спешить и беспокоиться? Спустя все эти годы…»

Зейнат, только что присевшая на край бассейна во дворике рядом со скамьей, встает с места, ставит мороженое на скамью и устремляется к сумке, прислоненной к подушке на скамье.

«Потерпите всего несколько минут, Хадж-ага!»

Возвращается и снова садится на свое место, раскрывая сумку.

«Потому что у меня есть одно дело прежде…»

Хадж Амин смущенно садится и поясняет: «Это не только ради меня самого! Ками тоже, наверное, в ожидании, весь изволновался. Он уже в курсе? Нет?»

«В курсе? Да еще побольше нас с вами! Он обо всем знает, и в подробностях».

Хадж Амин с прежним беспокойством спрашивает: «Я имею в виду, что он сейчас нас ждет, нет?»

Зейнат вытаскивает из сумки конверт: «Он не только сейчас вас ждет. Уже много лет он ждал этого момента».