Текст книги "Грядет еще одна буря"

Но и в том, и в другом случае я люблю тебя… Однако растопчу свое сердце и не буду тебе писать… а если ты позвонишь… в том случае, если захочешь сообщить мне время прилета, я отвечу тебе.

Полный дерзости

1.4.1356[56]56
  Соответствует 21.06.1977 г.


[Закрыть]

Лос-Анджелес

* * *

Здравствуй, милая-премилая Мази!

Ты сама видишь – если потратить две недели времени и принять на себя все расходы на поездку, можно порадовать сердца четырех любящих, привязанных друг к другу людей. Тогда почему ты столько жадничаешь и отказываешься от помощи преданных тебе? Почему бы тебе не вызывать этот excitement[57]57
  Excitement – возбуждение, воодушевление, восторг (англ.).


[Закрыть] у любящих тебя переселенцев каждые два-три месяца хоть разок?

Ну да ладно. Если ты удивишься, читая эти строки, и с изумлением спросишь: «Что это значит?» – я объясню, что по шкале вежливости и культуры со стилистической точки зрения подобные фразы называются глупым способом выразить благодарность.

В общепринятой, а не глупой манере это, должно быть, звучит так:

«Спасибо тебе, милая Мази, что приняла это приглашение, вытерпела все тяготы этого долгого путешествия, предстала пред наши ясны очи и на целых две недели спасла меня и своих трех братьев от горечи эмигрантской жизни».

Я никаким языком не могу выразить свою благодарность Господу Богу и тебе за эти две незабываемые, бесподобные недели.

(Видишь, что я не могу выразить это даже своим заплетающимся языком. Но начиная отсюда попытаюсь включать в письмо точки зрения и мнения твоих братьев.)

Конечно, я выскажу здесь одно соображение (смотри далее в сносках): мы четверо, то есть я и твои три праведных брата, были и остаемся недовольны твоим поведением за эти две недели.

Вот какой вопрос вызывает у нас возмущение: почему все это время вы вместо того, чтобы отдыхать, гулять и развлекаться, занимались только нашими делами и играли роль матери для меня – это само собой – и для своих братьев? Разве мы приглашали вас ради того, чтобы вы снабжали нас иранской едой и делали запасы?

Верно, что большую часть времени за эти две недели мы провели бок о бок, получая удовольствие от того, что ты рядом с нами, но нам гораздо больше хотелось, чтобы все это удовольствие имело место не дома или на кухне, а в зонах отдыха и развлечений, чтобы и для тебя самой было какое-то разнообразие.

Вот как я изложил со слов твоих братьев следующее.

Смотри-ка, милая Мази!

Тебе вовсе не нужно давать ответы на эти вопросы, ибо я знаю все, что ты ответишь.

Побыть всем вместе было запланировано ради тебя.

А то, что для тебя самым большим удовольствием и развлечением было все то, что ты делала, это…

Но твоя проблема в том, что ты не веришь в демократию. Прямо как жители Запада – говоришь о ней, но на практике-то не выполняешь, делаешь свое.

Но вообще-то, если бы ты верила в демократию и согласилась с нашим мнением, то уже не была бы милой Мази, то есть символом самопожертвования.

И потому ты самая лучшая именно такая, какая есть. И пытаться изменить тебя не нужно и невозможно.

А для меня уже ценно то, что я получил такой подарок – целых две недели твоего присутствия, да буду я жертвой и милостыней ради тебя!

Тем не менее, верно – я не был доволен тем, что эти две недели ты так хлопотала, и сейчас, когда я разогреваю хорешт фесенджан[58]58
  Хорешт фесенджан – кушанье из мяса в подливе из гранатового сока и грецких орехов.


[Закрыть] и горме сабзи[59]59
  Горме сабзи – тушеное мясо с зеленью и красной фасолью.


[Закрыть] и кладу топленое масло в рис с шафраном, не только радуюсь, но и начинаю сомневаться, почему я, собственно, был недоволен.

Да буду я жертвой ради тебя, твоей помощи, доброты, преданности, пищи, что ты готовила, и всего твоего тела и духа.

С великой благодарностью и признательностью

5.6.1356[60]60
  Соответствует 26.08.1977 г.


[Закрыть]

Лос-Анджелес

Заранее приношу извинения зато, что высказал соображение по поводу твоего присутствия здесь. Недавно, когда я слушал новости на персидском дома у одного из своих друзей, понял, что излагать мнения – одно из тех дел, которым занимаются многие мировые руководители.

С тех пор и до настоящего момента я все выжидал подходящего случая также выразить мнение – посмотреть, что получится.

В любом случае, если высказывание мнений неприлично и некрасиво, обязательно напиши об этом в своем следующем письме и сделай мне предупреждение, чтобы больше это не повторялось.

* * *

Здравствуй, терпеливая и стойкая Мази!

Уверен, ты слышала новость, но при этом держишься, несмотря на слезы. Стыжусь, что не написал и не позвонил тебе раньше. Признаюсь тебе – мне нечего было сказать. Сказать что-то новое. Сказать что-то, чему я не выучился у тебя. Сказать что-то, что могло бы в разгар бед облегчить бремя страданий.

Что я мог сказать?!

Я и сам страдал сильнее твоего. Ты уже испытала страдания и боль потери близких. Для меня же это был первый раз, когда я испил эту горечь.

Никогда со мной не случалось испытать на себе кончину близкого, дорогого человека. По этой причине я удалился от всех и закрыл свою дверь изнутри. (Я прошу прощения у вас с Джалалем и Джамалем из-за того, что вы беспокоились обо мне.) Сначала я хотел обрести себя в этой страшной скорби, а затем уже пойти к остальным.

Пусть Господь хранит двух других твоих братьев, Джамаля и Джалаля, но ты и сама знаешь, да и я это уже говорил, что Джавад был для меня особенным.

Все трое твоих братьев мне и как отцы, и как братья, но Джавад, помимо этого, имел право называться еще и моим другом. Очень часто здесь, на чужбине, в одиночестве у меня возникала потребность прежде всего в друге, а не в отце или в старшем брате. Джавад же отлично понимал эту потребность и должным образом исполнял ее.

Подводя итог, скажу, что утрата Джавада была самым горьким событием в моей жизни, и мне больше, чем кому бы то ни было, нужно было утешение и заживление ран.

Ты, которая была и остаешься для меня всем, но более всего моим учителем, никогда не учила меня этому, чтобы сейчас проверить, как я выучил этот урок. То есть у тебя никогда не было боли и несчастья, чтобы ты могла бы научить меня, как противостоять этому.

И потому ты не ожидала и не можешь ожидать от меня, что я отвечу тебе невыученный урок.

Джалаль сказал, что ты не намерена приезжать в Америку, а значит, тебе невыносимо будет видеть опустевшее место Джавада!

И я, и они оба считаем, что ты права. Твой приезд сюда не принесет ничего иного, кроме возобновления воспоминаний и оживления скорби. Притом что похороны и погребение уже закончились и, кроме пустующего места Джавада, больше ничего не увидишь.

Но даже если бы ты и приехала, то была бы бальзамом, залечивающим раны на моем сердце.

Кстати, на фоне всей этой боли и муки я рад, что ты совершила ту последнюю поездку и приехала сюда после всех моих изматывающих просьб и мольбы, и после долгой разлуки мы снова увиделись и поделились эмоциями друг с другом.

Несмотря на то, что сейчас ты мучаешься, переживая вновь те воспоминания, я убежден, что если бы ты тогда не приехала, то твои печали и лишения были бы в сто раз сильнее.

А значит, благодари Бога, что за те несколько дней вы обменялись с Джавадом эмоциями как за несколько лет, и, получив для себя такой запас воспоминаний о нем, ты уехала.

Эх, если бы ты могла мне дать такой урок – о том, как нужно переносить горе, – заочно. Научить этому несложно для того, кто преподал мне в жизни все. Но переносить эту скорбь тому, кто в жизни своей во всем полагался после Бога только на тебя, решительно тяжело.

До того, как распрощаться с тобой, я вспомнил еще кое о чем. В своем письме и звонках Джалалю и Джамалю ты спрашивала, как умер Джавад, расспрашивала о деталях того несчастного случая.

И те двое из-за всестороннего и незаметного контроля полиции не имели и не имеют возможности ответить на подобные твои вопросы. Им разумнее всего, правильнее будет поостеречься. Но поскольку я не блещу особым умом и не нахожусь под таким же контролем, как они, то отвечу тебе по крайней мере намеком.

Официальные местные новости назвали причиной смерти Джавада исключительно аварию и неосторожное вождение. Но все те, кто знаком с американской системой, а также с личностью Джавада и его прошлым, всецело уверены, что авария и неосторожность – чистая ложь, и Джавада убила тайная полиция конкретно из-за того, что ему стало известно о скрытой политике Америки, проводимой в странах третьего мира, к нему попали связанные с этим документы, и он рассекретил их.

Тебе будет интересно узнать, что подобное заключение сделали не иранцы, проживающие в Америке. Американские друзья Джавала поделились откровенностью: «Джавад – не первая и не последняя жертва этой системы. Такая инсценировка аварии – лишь модель, применявшаяся и ранее для разных людей, даже для американских интеллектуалов, выступающих против системы».

И на данном основании скажу, что несколько человек ранее предвидели смерть Джавада.

Один из американских друзей Джавада сказал вчера вечером: «За несколько дней до аварии я предостерег Джавада о вероятном убийстве. После резкого и грубого разговора в университете я отвел его в сторону и сказал: “Путь, на который ты вступил, приведет к аварии с летальным исходом. Это то, что они уже делали со многими другими”.

И Джавад с улыбкой на губах ответил: “Если мне суждено умереть, то уж лучше, чтобы смерть была простой и ничем не примечательной. Мы сами в жизни своей ничего такого не сделали, так может, наша смерть что-нибудь да сделает”.

Я тогда не понял, о чем были эти слова Джавада, да и сейчас не понимаю. Понимаю лишь то, что он сам предполагал, что его убьют, и не боялся смерти».

Милая Мази! Ты лучше всякого знаешь, что я не политик и в политике не разбираюсь. Но эта несправедливая смерть Джавада или его подлое убийство настолько всколыхнуло все мое существо, что пока я не отплачу американцам за это, не успокоюсь!

Я был в курсе убеждений Джавада и знаю о них сейчас. Очень часто с поздней ночи и до самого азана на утреннюю молитву он говорил мне о них, жадно пытаясь просветить меня обо всем, пролить свет на все неясные моменты.

Уверен – он не ставил своей целью вмешательство в политику американцев ради самой Америки.

А вот в отношении других стран – почему бы и нет?

Своей бесподобной смекалкой, старанием и упорством он находил американский след в других странах, особенно в третьем мире, и согласовывал такие следы с достоверными безукоризненными документами, которые выуживал из недр самой системы.

Самое главное, о чем говорил Джавад, – это то, что Америка, не имея большой мощи и власти, не вправе хозяйничать в других странах, грабить их ресурсы и капиталы, одновременно с этим и явно, и тайно заправляя их делами.

Да как они посмели руку поднять на такого благородного, бесподобного человека, как Джавад, исключительно из-за выражения им своего мнения и убеждений?! Прости, милая Мази, что утомил тебя! Я привык только тебе изливать душу. Да и ты согласилась всегда быть моим «терпеливым камнем»[61]61
  «Терпеливый камень» – аллегория с мифическим камнем, который якобы обладает способностью к состраданию и внемлет горю.


[Закрыть]. Всегда?! То есть и тогда, когда ты сама опечалена и убита горем? Да увеличит Господь твою чашу терпения, а величие твое – в сотни раз!

Пребывающий в глубокой подавленности

2.11.1356[62]62
  Соответствует 22.01.1978 г.


[Закрыть]

Лос-Анджелес

* * *

Здравствуй, милая Мази!

Пусть здоровье и слава твоя вечными будут!

Я не возражаю! Я лишь сетую и жалуюсь.

Если у всех трех этих слов: возражаю, сетую и жалуюсь – один смысл, то спиши его на мою безграмотность.

И вместо того, чтобы придираться к словам или к стилю, ты лучше спроси – на что я жалуюсь?! Для чего?!

Мы – то есть я и ты – в среднем обменивается одним письмом в месяц и стараемся не упустить каких-то важных слов, новостей.

Мы дали друг другу слово – как прямо, так и косвенно – не скрывать ни одной вести, не оставлять невысказанным ни одного слова.

Я возражаю, или, если хочешь, жалуюсь, или сетую – на то, что в данный момент в нашем мире, прямо у тебя под носом происходят важнейшие события, а ты о них ни слова не говоришь.

Ты не можешь сказать ни что не в курсе, ибо весть о том достигла даже этих краев, ни что это не так важно, ибо эта новость сотрясла весь мир, привлекла к себе внимание всех людей, прессы, информагенств.

Не знаю! Но когда ты не можешь найти ни одной причины для утайки, поневоле мне приходиться жаловаться и сетовать.

В конце-то концов, правда ли то, что народ взбунтовался против власти Пехлеви и поднял восстание, или нет?

Если это неправда, то почему это показывают в первых кадрах во всех мировых новостях и почему все об этом говорят?

А если неправда, почему ты ни разу не укажешь на это?

Это не шутки! Иранский народ пятьдесят лет боролся с тираническим режимом! Или, как говорится, боролся с правлением, длившимся две с половиной тысячи лет.

Как это так, ни с того ни с сего народ Ирана дошел до такой степени сознательности, зрелости и доблести, что готов отдать жизнь за свои идеалы? Ведь не режим Пехлеви поменялся! Как же этот народ так в одночасье поменялся?!

Разве не этот же народ до сих пор получал одни только подзатыльники и не смел голову поднять от страха? Как так вышло, что за одну ночь, нет, за несколько месяцев с людьми произошли подобные перемены – они и кричит, и скандируют лозунги, и бастуют, и протестуют, их сажают в тюрьму и убивают, а они все гнут свое?

В этом деле чаще всего звучит имя Хомейни. Именно это имя Джавад всегда упоминал с любовью и почтением.

Но можно ли всерьез поверить в то, что один только ахунд, да и то на расстоянии мог совершить такую перемену среди народа?! Мог поменять личность и природу народа?

Мне и моим знакомым понять и поверить в это сложно.

Здесь каждый политик, СМИ, радио и телевидение дает свой анализ, но все их слова – ерунда, потому что и так ясно – они не знают наш народ, культуру и страну.

Нам же, знающим более или менее собственные народ и страну, их слова не западают в душу, даже кажутся смешными и издевательскими, но выхода на другие источники у нас нет.

Ребята из Исламской ассоциации студентов иногда размножают и раздают некоторые обращения айато… Хомейни. Но все равно невероятно, даже невозможно, что столь важные события являются плодом таких вот обращений.

Если бы народ должен был от трех-четырех подобных обращений и заявлений пробудиться ото сна, то и сон его с самого начала не был бы таким глубоким и долгим!

А во-вторых, тот народ, который мы знали раньше и знаем по-прежнему, угнетал и угнетает сам себя еще больше, чем режим Пехлеви. Ведь Пехлеви не с Марса привезли этих людей, они с помощью кучки народа роют могилу остальным и лишают их своего имущества.

Это те люди, которые постоянно друг друга надувают, и каким же образом они могут поддержать друг друга, поднять бунт и совершить революцию?

Мой отец – идеальный, стопроцентный пример этого самого народа! И как же он сможет отречься от своих интересов ради других людей?!

Мать моя – еще один, но иной пример этого народа! У нее не хватает смелости даже выступить против гнета и несправедливости отца, где ей до борьбы с несправедливостью Пехвели, у которых в руках вся мощь и сила?

Я привел в пример мать потому, что видел в газетных фото женщин и девушек, и все как одна – участвовали в шествии и скандировали лозунги.

Ну ладно! Милая Мази! Либо ты сама напишешь мне, в чем там дело, либо я сам приеду в Иран и досконально узнаю, что происходит!

Ни в коем случае не воспринимай последние мои слова как угрозу! Нет, это не угроза. Это всего лишь предлог! Я хочу приехать в Иран – чтобы и тебя увидеть вблизи, и то, что происходит с народом. Мне нужен лишь предлог. И потому если ты не разъяснишь всего, не важно! Я сам прилечу и увижу все.

Кстати, знай, что ты самая что ни на есть достойнейшая любви Мази во всем мире! Если не веришь, спроси у Господа! Он знает это лучше кого бы то ни было в мире.

С глубочайшей любовью и преданностью

6.12.1356[63]63
  Соответствует 25.02.1978 г.


[Закрыть]

Лос-Анджелес

* * *

Здравствуй, мой Камаль!

Дай и тебе Бог быть таким же здоровым, бодрым и энергичным и в учебе постоянным.

Сыночек, меня же там нет! Зато есть наш с тобой Господь. Я довольна буду, чтобы ты прочел все остальное мое письмо, если ты дашь мне слово. Какое слово?

А такое – чтобы до окончания своей учебы ты не двигался с места и не тосковал по родным пенатам и чтобы при любых обстоятельствах не помышлял даже о том, чтобы приехать в Иран. Если ты даешь мне крепкое мужское слово, можешь читать и все остальное письмо. В противном случае закрой его и отложи до того времени, что я сама определю в следующих своих письмах.

Где твое внимание?! Не думай о том, что сначала ты должен прочитать все письмо целиком, а потом уже решать – давать слово или не давать. Конечно, довод твоего разума с точки зрения логики верный, но я хочу, чтобы ты дал мне слово не умом, а сердцем.

Если бы здесь был замешан только ум, то в одном своем письме я только бы брала с тебя слово, а говорила бы уже в следующем. А когда есть доверие сердец, нужно ли брать в залог разум?

Хорошо. А теперь, когда ты дал мне слово и занялся чтением всего остального, ты, конечно, ожидаешь, во-первых, что я отвечу тебе на первый вопрос – почему я не написала тебе ничего нового, имеющего отношение к переменам в Иране, или даже скрыла их от тебя.

Такой вопрос и ожидание к месту, но ничего не остается делать, как отложить это до поры до времени. А до поры до времени – это до каких пор? До тех, пока станут понятны ответы на остальные вопросы.

Полагаю, что после прочтения этого письма ты сам поймешь ответ на свой вопрос, и если твое предположение окажется ошибочным, напиши мне, чтобы я не оставила твой вопрос без ответа.

Во-первых: не то чтобы ты полностью ошибался в нашем народе, ты его просто не полностью знаешь. Верно – наш народ долгие годы терпел притеснения и гнет, неверно только то, что он по природе своей забитый и приемлет несправедливость как должное. Причина тому – в сильной любви и привязанности народа к Имаму Хусейну и крепкая связь с событиями в Кербеле и с Ашурой.

Свидетельством тому служат большие и малые протесты и бунты, что имели место за прошедшие века.

Во-вторых – на основе изложенного в первом пункте – с натурой нашего народа не за одну ночь и даже не за несколько месяцев произошли подобные перемены – для этого была подготовлена почва и активизирован его потенциал.

Во-третьих, айато… Хомейни для нашего народа – не какой-то там ахунд, что действует на расстоянии. Он – воплощение живой легенды, недостижимый идеал, ставший реальностью, заветная, недосягаемая мечта, претворившаяся в жизнь.

Вчитайся внимательно в каждое из этих слов. Ты знаешь, что я знаю цену словам, и я не в газете прочла об этом. Я сама это обнаружила!

И когда я говорю: воплощение живой легенды – то это не литературное выражение и не ради красного словца.

Живая легенда – это такая личность, которая была бы нужна людям, о существовании которой они мечтали бы, но которой никогда не было. А раз ее не было, то люди сами создали ее и настолько серьезно увлеклись ею, что через какое-то время они и сами поверили в то, что она реально существует.

И айато… Хомейни, между тем – редкостная фигура, что появилась из мечтаний и идеалов, но притом облаченная в одеяния истины.

Вот видишь – когда говоришь о нем, сам не подозревая или не желая того, начинаешь говорить стихами. Это потому, что ты не укладываешься в рамки обыденных, традиционных слов. Будто сам Господь в виде исключения из ранее установленных правил о послании пророков отправил его как чрезвычайного закулисного посланника, чтобы народ смог на несколько дней перевести дыхание и немного передохнуть на этом долгом и трудном пути, между спусками и подъемами в ожидании Мессии.

Ну что же! Если подобный человек подвергнет за одну ночь целый народ переменам – неудивительно. А что говорить, если он еще за пятнадцать лет до того строил планы, готовил почву и проводил непрерывную деятельность ради таких перемен.

Подобный человек занимает в сердцах и душах людей место духовности, истины. И какая разница, в самом деле, присутствует ли он физически далеко или близко – вроде Ирака, к примеру.

И то, что люди соревнуются друг с другом в деле присоединения к нему – это они не ему милость оказывают, а ищут в нем собственную утерянную сущность.

То, что он сотворил с народом – удивительная головоломка. Он достал сердца людей из-под земли забвения, греха, эгоизма, ежедневной рутины, как следует встряхнул и показал им. Он ничего не привнес извне. Просто вывернул наружу людское нутро. Вернул им их утраченную веру. Наши люди не были по природе своей любителями ухищрений и надувательства друг друга. Это обстановка, время и власти заставляли их творить всякие мерзости и предательства.

Разве ты не слышал такого: «Люди – сами повелители своей веры»? Реальность такова, что через какое-то время люди, хотят они того или нет, становятся похожими на свои правительства и правителей.

Айато… Хомейни разбудил народную совесть, напомнил людям об их набожной природе.

Не стоит удивляться, если кто-то наяву делает такие дела, какие и во сне ему не снились, а это и есть перемены.

И то, что ты говорил о страхе и о бестолковости народа, – не заблуждение. Но только это уже устарело. Это было раньше, до перемен. И тот народ, который ты видел раньше, сегодня уже совсем не узнать.

Слово «перемены» даже не годится для описания того чуда, что свершилось. Но ты, конечно, вправе удивляться. Пока не окажешься в этой атмосфере и не увидишь своими глазами все эти преобразования, не поверишь.

Ты упомянул в качестве примера собственных родителей. Это отличные примеры для того, чтобы усомниться в событиях. Но и они двое неоднородны, у каждого из них есть свое независимое, отдельное суждение.

Те, что подобны твоему отцу, заняты тем, что собирают свои пожитки, и если революция пустит корни, они предпочтут сбежать, а не остаться, или будут стараться стать такими же, как и все.

Но то, что касается твоей матери, отличается, причем в корне отличается. Да, верно, что твоя мать всю жизнь была под властью и гнетом отца, молчала и не могла набраться храбрости. Совершенно справедливо было бы удивляться, даже изумляться тому, каким образом такие, как она, вышли из дома и с голыми руками выступают против могущественного режима.

Но нужно посмотреть на причину их терпения и молчания. Что послужило первопричиной такой отваги, бесстрашия и протеста?

Итог же такой: все это проистекает из одного источника – религиозных убеждений и веры.

И что же это такое?

А то, что если мать до сих пор не выступала против отца, то только потому, что для этого у нее не было веского аргумента согласно шариату; напротив, она чувствовала: терпение, выдержка и сдержанность – вот что от нее требуется. Сейчас же она ощущает, что все тот же шариатский долг заставляет ее выйти из дома и присоединиться к шествиям и демонстрациям протеста.

Да, переделать тот самый народ, который знали мы с тобой, никому было не под силу, кроме одного, любимого всеми духовного лидера, достойного подражания. Именно такое мастерство и показал айато… Хомейни, поведя за собой весь народ – из всех слоев, классов и групп.

Можно смело сказать, что подобного самоотверженного, признательного отношения со стороны людей не встречал никто ни в иранской, ни в мировой истории.

Ни я, ни ты, ни кто-либо еще никогда себе не представляли, что придет такое время, когда люди поступятся своими интересами ради ближних и даже будут жертвовать своей жизнью ради жизни других.

Если говорить по совести, то эти часы и эти дни нельзя никак упустить, они больше не повторятся, это надо видеть – таково мое убеждение. Хорошо! Этих объяснений достаточно, и ты, без сомнений, приблизился к главному ответу на свой вопрос и понял, почему я держала его в секрете, обходя молчанием.

По правде, я боялась и все еще боюсь, потому-то и взяла с тебя слово, что ты, не дай Бог, бросишь свое обучение и практику, не доведя до конца, и ради того, чтобы надышаться воздухом этих событий, подвергнешь риску собственное будущее и судьбу.

Но как бы то ни было, я хорошо знаю своего мальчика, его слабые и сильные стороны.

Вместе с тем я уверена, что этот мальчик, давший слово своей матери, никогда его не нарушит.

Ни на минуту не забываю о тебе.

Попавшая в немилость, однако преданная Мази

20.1.1357[64]64
  Соответствует 09.04.1978 г.


[Закрыть]

Тегеран

* * *

Здравствуй, милая, добрая, чистая Мази. Это я сам злой.

Чем больше я думаю, то понимаю: твоя зловредность – как и остальные твои нравственные добродетели – просто бесподобна.

Ты была уверена, что если я увижу события, происходящие в Иране, то без всяких колебаний оставлю учебу, университет и Америку ради встречи с родиной и немедленно приеду.

Вот почему ты скрывала, насколько это было возможно, истинные факты о происходящем и даже собственное изумление перед ними. Когда же по моему настоянию была вынуждена все рассказать, то преградила мне путь к отступлению с помощью всяческих моральных препон.

Но и я не сидел без дела, дожидаясь твоего письма.

Мои беспрецедентные опасения и любопытство стали причиной того, что в течение нескольких дней подряд по утрам я вылезал из своего учебного панциря, чтобы тайком выведать подробности событий. Самое интересное здесь – то, что и я, находясь вдали от них, задним числом, пришел за несколько дней к тем же выводам, что и ты, со своим трезвым умом и сообразительностью, обнаружила в контексте событий. Я имею в виду, что согласен со всеми сделанными тобой анализами происходящего в Иране. Но все равно это еще не причина, чтобы перестать жаловаться на твою зловредность! Ты и впрямь чувствуешь облегчение из-за того, что я здесь томлюсь, находясь вдали от твоей доброты и духовности?!

Я пошутил, милая Мази! Мне известно, что даже эта твоя зловредность, как и все твои решения, происходит от любви, сочувствия и доброжелательности. Но согласись, что мне нелегко терпеть такое положение.

Когда ты слышишь или видишь, как весь народ в твоей стране – и стар и млад, и мужчины и женщины – с голыми руками противостоят автоматам, пулеметам и танкам, борются и гибнут, как можешь спокойно учиться и получать диплом с отметками? Разве сердце человеческое из камня создано или, там, из картофеля или свеклы?

Однако к твоему сведению: мы договариваемся с ребятами из Ассоциации исламских студентов встречаться теперь каждую неделю, на постоянной и регулярной основе. Я сам себя стыдился из-за своей беспечности, погружения в учебу и некомпетентности.

И за этот короткий промежуток я успел прочитать несколько книг доктора Шариати. До чего же слова его стоящие, а выражения чарующие!

Пять его книг я взял почитать на две недели, но проглотил их все в течение сорока восьми часов. Кстати, если ты пока не прочла ничего из Шариати, то читай любую его книгу, что подвернется тебе. Особенно книгу «Фатима – это Фатима»[65]65
  Книга «Фатима – это Фатима» доктора Али Шариати была издана в России под названием «Фатима – дочь Пророка» в 2010 г. издательством «Исток».


[Закрыть]. Полагаю, она тебе очень понравится. Я же вообще от нее в восторге.

В заключение должен доложить – официально, ибо я подчиняюсь всем командам высокочтимой госпожи и связан обязательством выполнять все данные мною слова и договоренности… но ты ради того, кого любишь, найди возможность и сними меня с крючка этого дурацкого обещания, что я дал тебе!

Да сохранит нас Всевышний от зла всех необдуманных обязательств! Амин!

Спорадический ливень

* * *

Здравствуй, любезный Камаль!

Четыре дня назад Маш Хадидже прямо и без вступления заявила:

«Ну, ханум! Если у вас ко мне больше нет никаких дел, я должна теперь потихоньку уезжать помирать!»

Я ухмыльнулась и невольно засмеялась, но потом собралась и сказала: «Не говори так, Маш Хадидже! Даже такие шутки меня мучают!»

Она спокойно ответила: «Ханум, смерть – это не шутка. Все когда-нибудь должны умереть».

Я ответила: «Я в этом не сомневаюсь. Но даже не представляю, как я буду без тебя! Я к тебе так сильно привязана!»

Она с прежним спокойствием и самообладанием ответила: «Ладно. Вам теперь следует терпеть. Какой еще выбор есть?»

Я сказала ей: «Ты доешь-ка свой завтрак! Разве нельзя утром не говорить о смерти?»

Но, вопреки своему обычаю, повторявшемуся изо дня в день, она вылила чай, которого я ждала, сидя за столом, и сказала: «Нет, я не хочу завтракать. Завтракает тот, кто хочет продолжать жить».

Я не восприняла ее слова всерьез и сказала со смешком: «Ты так говоришь, как будто тебе письмо с того света прислали».

Она ответила просто, но в то же время твердо: «Письмо всем придет. Только никто получать его не хочет».

Я сказала: «Ей-Богу, это ты верно говоришь. Если откровенно, то по-другому это – смерть».

Она сказала: «Верно, милая ханум. Однако есть еще и срочные письма, обращенные напрямую к адресату, и они из всех – самые ясные».

Я думала, она пустилась шутить – ведь когда она шутила или отпускала меткие словечки, то совсем не смеялась, и нужно было какое-то время, пока ее собеседник догадывался, что сказанное ею было в своем роде шуткой.

По этой-то причине я стала искать шутку в ее словах и сказала: «Особенно, если на письме написано: “Открывать только самому адресату”!» Она ответила: «А если сам человек постоянно будет звонить, искать и говорить: “Что с нашим письмом?” Это будет яснее всего».

Я засмеялась. Положила сахар себе в чай, помешала, попробовала и сказала тоном, каким поощряют ребенка выполнить какое-то дело: «Отлично! Ну а теперь налей-ка себе чаю и присядь, позавтракай, как делают это дамы!»

Очевидно, ты понял уже, милый Камаль, что причиной подобного тона, иногда звучащего по-детски, было ее собственное стремление.

По возрасту она была на десять лет меня старше, а по зрелости своей – минимум лет на двадцать, и, несмотря на то, что самые верные и мудрые мои решения всегда принимались по совету с ней, она любила иногда возвращаться в детство и отыскивать то, чего тогда не смогла получить, я же всегда была для нее как дочь, а она мне в шутку – как мать.

Поначалу я думала, что это – эмоциональная потребность, берущая начало в ее детстве. Но постепенно, когда я с ней свыклась, то поняла, что это не из-за детских комплексов и что в ней осталось то же чистое и прозрачное естество, что и у ребенка. По чистой случайности тогда, когда она пытается соответствовать своему возрасту и обычному состоянию, намного отходит от своего истинного «я» и разрывается между двумя личностями.

Прожив с ней несколько лет бок о бок, я научилась понимать, что у нее возникает подобная потребность – стать ребенком, по мгновенному изменению выражения глаз и по взгляду, и я тоже меняла свой тон, поведение, слова, и пока она требовала того, я подыгрывала ей.

Но в тот день это ощущение себя ребенком в ней просто лилось через край, чего никогда с ней не было, и, возможно, именно поэтому я не восприняла ее слова всерьез.

В ответ на мою просьбу – налить себе чаю, присесть и позавтракать как дама – она мягко и по-дет ски произнесла: «Мамочка, я не хочу быть непослушной, но если позволите, сейчас я бы предпочла постель, а не чай».