Текст книги "Золотые пешки"

Глава 22. С корабля на бал

Разгорячённая колесница июня летела к промежуточному этапу передать эстафету закипающему на старте июлю. Задыхающийся в зное гигантский город прел, потел, пыхтел и жаждал влаги. Асфальт и бетон, металл и стекло нагревались на солнце, нервируя москвичей и гостей столицы. Впрочем, приезжих это неудобство заботило в меньшей степени. Наличие высокой температуры и спёртости воздуха не рассматривалось ими как факторы дискомфорта. Не то что для столичного люда, которого помимо прочего раздражало (а особо ранимых и впечатлительных даже бесило) возросшее во время летних отпусков нашествие визитёрской саранчи. Наплыв провинциалов был для них невыносим.

И откуда они берутся? Куда их всех несёт? Из-за них повсюду давка и толчея. На улицах, в магазинах, в транспорте! Эти неистребимые и вездесущие мешочники, путающиеся под ногами с баулами, котомками и авоськами! Проходу нет! И когда это всё кончится?!

А никогда! Ибо испокон веков было заведено, что все пути ведут в Москву.

– Дай пройти-то!

Матрос обернулся на ощутимый толчок в спину и увидел злобное и одновременно хронически усталое лицо немолодой женщины.

– Чего встал на дороге, моряк с печки бряк!

Он посмотрел на неё как на блаженную – чего взять с полоумной, посторонился и дал пройти. Хотя тётка свободно могла бы обойти его, но её таранная натура не позволяла изменять своим принципам.

Выплыв из кишащих дрожжей, прущих из зева метро станции, Владимир Марков отошёл на пустынное местечко, поставил между ног чемодан и закурил, осматриваясь по сторонам. Давно ему не приходилось видеть такого количества народа. На Курском вокзале, в метро и тут, на поверхности, то же самое. От мельтешащих фигур рябило в глазах.

Домой в Смоленск попасть не получилось, особист Рюмшин вручил направление и дал чёткие указания: прибыть в Москву и добраться по представленному адресу до места назначения. С корабля на бал! В форме и при параде. Сориентировавшись на местности, он затоптал окурок и стал вызнавать у прохожих, где найти автобусную остановку. С четвёртой попытки это ему удалось, и Марков бодро зашагал в указанном направлении.

Пройдя под железнодорожными путями, матрос свернул налево и заприметил металлическую конструкцию с плоской крышей и жёлтой табличкой. На остановке было с две дюжины людей, причём более половины из них принадлежало мужскому полу в возрасте от 19 до 25 лет. Кто-то был в штатском, кто-то в военном. Но у всех – по чемодану или спортивной сумке.

«Значит, я на верном пути, раз эти кадры здесь», – рассудил Марков и, подойдя к навесу, опять затянулся сигаретой. Стал ждать автобус, дымить и искоса поглядывать на парней. Наверняка среди них есть и тот, кто метит на его место. А на это место, как неоднократно заострял его внимание Рюмшин, претендовало 20 конкурентов! Если, конечно, особист не врал! Придётся потолкаться и поработать локтями.

У остановки стали появляться ещё новые лица с носильными вещами и напряжённо-суровыми физиономиями, посыпанными пылью неумелой конспирации. Сказывался инструктаж наставников, направлявших свои кадры в спецучреждение.

Солнце пекло нещадно, но родная беска, молодцевато сдвинутая на затылок, берегла его от теплового удара. Просоленный и закалённый морскими штормами, он стоял величественным утёсом, не прячась как прочие под козырьком. В своём стоическом ожидании он стряхивал пепел на размягчённый зноем московский асфальт и чувствовал, как по спине начинал течь горячий ручеёк.

«Лиаз» тыквенной расцветки взбодрил своим появлением томящуюся гущу, уплотнив и погнав её к краю тротуара. Автобус грузно остановился, по-стариковски вздохнул, скрипнул дверцами и опорожнился двумя горстками пассажиров. Едва его рессоры почувствовали облегчение, как на них снова легла новая тяжесть, значительно превышавшая прежнюю.

Бледно оранжевый старичок крякнул и тяжело тронулся. Переходя с одной скорости на другую, он шаркал истёртыми протекторами и полз дряхлой Тортилой по узкой дороге, вилявшей в раскинувшемся у мутных прудов лесопарке. Отгремев с полчаса разболтанными деталями, «Лиаз» добрался до конечного круга, обозначившимся зелёными металлическими воротами с двумя красными звездами – визитная карточка всех воинских частей, и вытряхнул из пыльного нутра живую ношу.

Чемоданный отряд двинулся как по команде уверенным шагом, а каждый твёрдо знал, что эти врата именно те самые заветные, к дверям КПП из которых появился солдат. Он предложил всем немного подождать и вызвал дежурного. Через пяток минут у прибывших собрали документы, и кряжистый курсант с эмблемами связиста повёл за собой партию молодых людей.

Асфальтированная дорожка, проложенная вдоль спортивных площадок, вывела группу к четырёхэтажному корпусу подготовительного отделения и уперлась в плац, отороченный по краям строительными вагончиками с зелёными, как и листва окружающего леса крышами.

Сопровождавший стал разводить группу, спрашивая номера факультетов.

– Кто на 9-й?

– Я, – ответил Марков.

– Я тоже, – коренастый круглолицый сержант-пограничник с фибровым чемоданчиком сделал шаг вперёд. Его несколько лукавые глаза пробежались по морскому обмундированию от ботинок до бескозырки и обратно.

– Вот ваше расположение, – курсант подвёл их к одному из вагончиков, у входа в который стоял дневальный, облокотившийся на тумбочку. Вид его был угрюм, лицо имело насупленный вид, на ногах вместо сапог – белые кроссовки «адидас», диссонирующие своей «фирмо́й» с затрапезного вида хэбэшкой. – Ждите, – он юркнул в дверь и почти тут же выпорхнул из неё с другим курсантом со старшинскими лычками на погонах.

– Эти двое твои. Забирай, – проводник отдал военные билеты и ушёл с остатками группы продолжать распределение.

– Пополнение, – осматривая новичков, констатировал старшина и открыл одну из красных книжек, прочтя вслух фамилию. – Сивидов.

– Я! – зычно пальнул пограничник, выгнув грудь и слегка выкатив глаза.

– Закавказский пограничный округ.

– Так точно!

Старшина инспектирующим взглядом пощипал Сивидова и перевёл зрачки на его соседа. Потом заглянул в другую книжицу.

– Марков.

– Я.

– Черноморский флот. Крейсер «Москва». С «Москвы» в Москву?

– Так точно.

– Из Севастополя прибыл?

– Оттуда.

– Поездом?

– Поездом.

– Состав проходил процедуру дезактивации?

Вопрос сбил стройность мышления Маркова, и этот сбой вылез наружу. Лицо напряглось, на лбу углубились прорези морщин, взгляд потерял прежнюю уверенность.

– Дезактивация?

– Вопрос неясен? – курсант был суров.

– Ясен, товарищ старшина, – он вспомнил, что на какой-то станции ночью он слышал сквозь дрёму, как вагоны будто бы чем-то мыли. Тогда он не придал этому значения, а теперь, кажется, стал понимать.

Когда он стоял в очереди к окошку воинских касс, чтобы купить билет до Москвы, чернявый мужичок со скорбной миной сокрушался на какую-то беду, громко делясь своими горестями с окружающим людом.

– А какая ужасная драма! Ай-ай-ай! Зловещая беда опустилась чёрной птицей на нашу землю и коснулась своим страшным крылом Киев – матерь городов русских! Сколько придётся пить эту скорбную чашу с горьким полынным настоем… Ай-ай-ай! Как теперь там будет возможно жить? Мой ум отказывается представлять эти варианты! Надо сдавать билет!

– В Киеве теперь жить нельзя? – спросила пожилая женщина. – Это почему же?

– Как? Разве вы не понимаете?

– А что надо понимать?

– Там же теперь опасно! Большой фон!

– Какой ещё фон? – лысый толстяк в белой рубашке упёрся пузом в худосочную грудь чернявого. – На какое число билет?

– На 25.

– Купейное? Давай! Беру! – он полез за деньгами и, отдав их, с холодком микроскопической злобы произнёс. – Не сей смуты! А не хочешь в Киев, езжай к своим, в края обетованные!

– Рад бы! – считая купюры, беззлобно и привычно отозвался мужичок. – Ну, вы же знаете, сколько труда это стоит!

– Всё у вас стоит, денежная твоя душонка!

Он слушал тогда этот разговор в пол уха, его волновало одно: сможет ли он сегодня уехать на Москву или придётся ждать. А если ждать, то сколько: сутки? Двое? Трое? Или того хуже? Эта озабоченность свербела в мозгу, отбрасывая всё, что проникало в мир его сознания через органы восприятия. Киев, фон, чаша с полынным настоем… Явный бред сивого мерина… Ненормальный тип… Больной!

Сейчас же всё стало на свои места. Он успел уложиться в неписаный норматив хронометража, отпускаемого нормальному человеку на обработку мысли и кивнул.

– Да! Процедуру дезактивации проводили.

Курсант положил документы в нагрудной карман рубашки и заложил руки за спину.

– Вы находитесь в расположении доблестного девятого ближневосточного факультета, – он сурово смотрел из-под надвинутого на глаза козырька фуражки. – Я слушатель третьего курса Носов. Подчёркиваю, – с нажимом произнёс он, – именно слушатель, а не курсант! На данный момент я выполняю функции старшины курса. Начальник набираемого курса – капитан Кузьмин Юрий Евгеньевич. В текущее время за вами закрепляется статус абитуриентов, и вы обязаны соблюдать режим военного городка, – он сделал секундную паузу, давая возможность усвоить озвученный им блок информации, и продолжил. – Если пробьётесь сквозь сито вступительных экзаменов, наберёте проходной балл, кстати, на заметку – у нас 17 человек на место, и будете зачислены аттестационной комиссией, то вам будет выдана форма, и в течение августа с вами будут проводиться занятия по военному делу. Частично здесь, в лагере, частично с выездом на полигоны.

Носов опять сделал короткую остановку в своей речи и сообщил.

– Абитуриент Кирьянов покажет вам вагончик, в котором вы будете жить, и расскажет о распорядке. Есть ко мне вопросы?

– Есть! – откликнулся Сивидов. – Можно ли здесь как-то позвонить по межгороду?

– Нет!

– Ну, а весточку на родину послать?

– Только после поступления. А повезёт, так и раньше, после провала на первом экзамене. Ещё вопросы? Нет? Тогда осваивайтесь.

И Носов исчез в штабном вагончике.

– Давай, абитуриент Кирьянов, – Сивидов по озорному подмигнул дневальному, – показывай нам наши хоромы!

Угрюмый парень, хромая на левую ногу, повёл новеньких вглубь прохода, образованного вагончиками. В некоторых окнах были видны стоящие на тумбочках бутылки с лимонадом, кружки, висящая на спинках коек одежда, гирлянды белья на бечёвках, маячившие голые торсы и головы с коротко остриженными волосами.

От Кирьянова Сивидов узнал, что военных селят с военными, а гражданскую абитуру с гражданскими. Таков порядок.

– Что с ногой? – проявил любопытство Сивидов, глядя на спину ковылявшего впереди Кирьянова. – Бандитская пуля? – он сделал Маркову знак улыбающимися глазами. – Стреляли?

– Вывих, – не оборачиваясь, сказал Кирьянов.

– Что, подвернул, когда за кралей волочился? Хотя, что я несу! Кто носит фирму «Адидас», тот для девахи суперкласс! Наверное, ногами отбивался. А может, ноги уносил?

Кирьянов не ответил. Его измятая фигура в пожеванной одежде красноречиво демонстрировала нежелание не только парировать шуточки острослова, но и поддерживать диалог.

– Оставь человека в покое, – посоветовал Марков.

– Да не потревожат уши железного хромца никчёмные звуки моих уст! Попавшийся навстречу младший сержант с курчавыми пшеничными волосами и лицом Есенина спросил с надеждой:

– Ребят, а сыра у вас случайно нет?

– Сыра? – в один голос переспросили Марков и Сивидов, удивлённо переглянувшись между собой. Вопрос звучал нелепо.

– Да, сыра.

Им не послышалось.

– Нет, – мотнули они головами и пошли дальше за Кирьяновым, оставив организм бедолаги продолжать страдать из-за дефицита любимого продукта.

– Послушай, Тамерланчик, – обратился пограничник к хромому. – Тут все такие гурманы будут, или этот сыролюб исключение?

– Я не Тамерланчик!

– Не кипятись. Так что насчёт моего вопроса?

– Почём мне знать!

– А, государственная тайна! Понимаю. Обстакановка сложная. А то я грешным делом подумал, что у следующего встречного будут запросы на чёрную икру и вдову Клико.

Хмурый Кирьянов игнорировал попытки завязать разговор. Он показал пустой вагончик, в котором можно было заселять любую из двух половин, и поплёлся на пост.

В отсеке было шесть двухъярусных кроватей с приготовленными матрацами, свёрнутыми в рулет. Марков выбрал нижнюю койку у окна и принялся застилать простыни.

– Познакомимся? – Сивидов, дождавшись, когда моряк управится с постелью, протянул руку. – Александр.

– Владимир! – Марков пожал мягкую ладонь пограничника.

– По каким морям, кроме Чёрного, плавал?

– По морю не плавают, – поправил Марков. – По морю ходят.

– Или бегают! – хохотнул пограничник. – Бегущий по волнам! Яко по суху!

– он пребывал в хорошем расположении духа. – Ну, и?

– Что, и?

– По каким морям пла… Ходил по каким ещё морям?

– Только по Чёрному.

– И мне приходилось. Наш погранотряд в Новороссийске! А ты, как я понял, из Севастополя?

– Эгм, – Маркову хотелось прилечь и поспать. Он нарочито громко зевнул, но словоохотливый собеседник не дал себе заметить прозрачный намёк, бурно развивая установленное знакомство.

– Надо узнать, как тут с харчами и когда кормёжка! А то кишка кишке бьёт по башке! – Сивидов кинул на панцирную сетку чемодан и щёлкнул замочками. – У меня сухпай с собой есть! Будешь? – он вынул две банки перловой каши с мясом. – Такая закусь! Обмыть бы прибытие да наше знакомство! – в лукавых глазах заблестели искорки лихорадочного огонька. – Жаль нельзя! Сухой закон! Надо подчиняться! Есть аппетит?

– Куда он денется? – желание поесть у Маркова было сильнее желания вздремнуть.

– Готовь ложку! – Сивидов выставил на середину комнаты тумбочку, оседлал табурет и ловко вспорол жестянки складешком. – Война войной – обед по распорядку. А то неизвестно, когда тут покормят, верно, Володь?

– Эгм. Мясо не собачье?

– Ты чего? – поразился защитник советских рубежей.

– Бают, погранцы из своих четвероногих друзей деликатесы готовят!

– Ложь, галдёж и провокация!

– Про корейца-пограничника анекдот знаешь?

– Расскажи! – Сивидов взялся нарезать ломтями серый хлеб.

– Взяли корейца на погранзаставу, а он принялся служебных собак есть. Одну съел, вторую, третью… Замполит, чтоб этот инцидент как-то утрясти без скандала, обращается к психологу. Так, мол, и так, помоги справиться с этой напастью. Спец говорит: «Применю я к нему суггестивный метод».

– Чего, чего?

– Гипноз значит.

– А-а-а.

– Сажает он корейца перед собой и внушает ему: ты хохол, ты хохол, ты хохол! Загипнотизировал его и говорит замполиту: всё готово! Ваш боец опять может работать в паре с собакой. А замполит тёртым калачом был и предлагает психологу эксперимент. Давай-ка для начала проследим, как он поведёт себя после твоего сеанса. Дали корейцу овчарку и за ним следом, ну, чтоб проконтролировать. А кореец отошёл от заставы метров двести, сел на пенёк напротив четвероногого друга и молвит: «Дывись менэ в очи! Ты свиня! Ты свиня!».

Смех раззадорил аппетит. Они быстро и в охотку умяли консервы с хлебом и вылизали ложки.

– Чаю бы! – заметил Сивидов. – Иль чего покрепче!

– Компот был бы кстати, – предложил свой вариант Марков.

– А я б не отказался от плодово-выгодного!

– Блеск в глазах и бодрость духа придаёт нам бормотуха.

– Да вы, коллега, знаток народного фольклора! – обрадовался родственной душе пограничник и затянул. – Он вышел родом из народа, а значит, парень в доску свой! – резко оборвав песню, Сивидов стёр с лица праздничную улыбку и заместил её выражением глубокой заботы.

– Может тут чепок есть? А? Как ты думаешь?

– Не знаю.

– Надо у хромоножки спросить.

У Маркова эта инициатива соседа не нашла отклика.

– Присяду-ка я на спину, – он скинул ботинки и вытянулся на койке, закинув руки за голову. – Притоплю-ка на массу пока есть возможность.

– Чтишь законы Архимеда?

– Уважаю.

– Позиция, заслуживающая одобрения, – Сивидов потеребил мочку уха. – Я вот как-то в толк не возьму, тебя направили поступать в Высшую школу КГБ, а один нюанс не учли.

– Какой ещё нюанс? – вяло поинтересовался Марков и опять зевнул.

– Тебя ж нельзя брать в разведку.

Начинавшие слипаться веки широко распахнулись.

– Это почему же? – приманенный Морфей испуганно вспорхнул с приподнявшегося на локте черноморца.

– Ты же ночью светиться будешь! – хохотнул Сивидов и тут же успокоил моряка. – Шучу! Вот если бы ты в самом Чернобыле был…

– Знаешь что-нибудь об этом?

– Только слухи. Кто ж правду-то скажет! – Сивидов задвинул чемодан под койку. – Надо всё ж выяснить насчёт чепка, чего тут сиднем сидеть. Под лежачий камень, как известно, портвейн не течёт! Пойду пытать ковыляшку в Адидасах! Потягаю Тамерланчика за язык!

Через мгновенье глаза Маркова проводили промелькнувшую в окне зелёную фуражку и плотно сомкнулись. Права народная мудрость: слаще всего на свете сон.

Глава 23. Летний лагерь

На дальних окраинах Московских земель на берегу безымянной речушки, извивавшейся в густой дубраве, ютилось поселение из неказистых домишек, переходившее во владение от одного царского вельможи другому. Частые неурожаи, падёж скота и повальная хвороба мирян, не отличавшихся богатырским телосложением и долготою лет, снискали местности дурную славу.

Даже барский дом, за строительство которого брались самые модные столичные зодчие прошлых времён и который должен был стать архитектурным шедевром, так и не был достроен. Брошенный скелет усадьбы постепенно стал вместилищем мусора и нечистот, склепом неосуществлённых прожектов, символом тщетности борьбы с чёрными силами, проклявших эту землю.

Но на Лубянке в проклятия не верили. Материалисты из грозного ведомства посчитали округу удобным районом для размещения учебно-подготовительного центра Высшей школы КГБ. На подготовительном отделении, сокращенно именуемом «ПэО», были организованы полугодичные курсы, с которых успешно сдавшие экзамены кандидаты, зачислялись на первый курс.

Освободившиеся к лету аудитории пустовали недолго и заполнялись абитуриентами и экзаменационными комиссиями. Городок кишел претендентами на путёвку в ВУЗ имени Дзержинского, преподавателями, слушателями и офицерами.

Абитуриентов было более чем достаточно, и в вагончики забивали по 24 человека, по 12 персон на отсек. Про запас.

В отсеке Максима Русанова, как, впрочем, и в других, было душно. Спёртый воздух, какой всегда стоит в тесном помещении с избыточным количеством людей, с трудом разбавлял вялый ветерок, лениво слонявшийся по пустому плацу и заглядывавший в проходы между вагончиками. Солнце, пробиваясь пока ещё нежаркими лучами сквозь листву и ветви деревьев, ползло вверх, чтобы через пару часов накалить бетонный панцирь площадки и листы металла горбатых крыш. Когда светило добралось до высоты, соответствующей 7 часам утра, по городку понеслась команда «подъём», подхваченная бодрой музыкой, хлынувшей из развешенных по столбам ретрансляторов.

Русанов надел тренировочные штаны, майку и полукеды и вышел на построение, сбивая с груди прилипших к коже комаров, раздавленных во сне. Плац заполнялся крепкими телами в преддверии трёхкилометровой пробежки. Потом зарядка, туалет, умывание, завтрак и консультация по истории. Время безостановочно рубило минуты, размеренно приближая будущее и тут же, перемолов его, выбрасывало в контейнер прошлого.

Казалось, он только что проснулся, и вот уже надо идти в столовую. Прошлой осенью он был в Афгане, а теперь в Москве, завязывает на белой сорочке тёмно-синий галстук. Время летело, пронося его на своих крыльях из одной точки планеты в другую. Что ждёт его дальше? Прогноз на ближайшие часы он мог дать безошибочный, а вот заглянуть вперёд на несколько дней… Увы! Провидцем он не был. А может, то было и к лучшему.

– Максим, зэркало дай!

Он сделал жест «подожди», продолжая вязать узел.

– Мнэ тоже надо! Будь другом!

На этот раз голос был уже не требовательным, а почти умоляющим.

– Бери! – разрешил он и присовокупил. – Витязь в тигровой шкуре. Русанов порой подтрунивал над Зазой Керашвили, рост и стать которого вполне позволяли ему носить это почётное звание. Но не бугристая фигура тбилисца тянула за язык воина-интернационалиста, а пристрастие Керашвили к бахвальству своей фамильной реликвией – потрёпанному томику Шота Руставели.

– Опять? – чёрные усы под большим горбатым носом обиженно повисли, лохматые брови сдвинулись к переносице.

– Не нравится?

– Нэт!

– Может, и зеркало моё не нравится? – Русанов сделал вид, что собирается убрать зеркало в тумбочку.

По лицу Керашвили пробежала тень страдания.

– Э, зачэм так?

– Будь проще, Заза! – Русанов улыбнулся и по-дружески хлопнул Керашвили по плечу. – Бери пример с Гейдара Джаббарлы!

Услышав своё имя, субтильный полубрюнет (волосы на лысом черепе сохранились лишь на височных и затылочных участках) осклабился рафинадной улыбкой, напустив на узкое чело фальшивое достоинство султана Блистательной порты.

– Смотри, какое у человека олимпийское спокойствие! А ведь он тоже горячий парень! Бакинский джигит!

Сахарные куски под тонкой ниточкой щегольских усиков блеснули ещё ослепительней, гармонично-органично дополнив белизну костюмной тройки своего хозяина.

Керашвили загрёб зеркало, глянул на смуглого Джаббарлы в белых одеждах и нехотя согласился.

– Горячый, горячый! Белый, белый!

Лысеющий франт по щенячьи взвизгнул, зацокал языком и закачал головой.

– Товарищ Саахов говорил так, – и он выкатил свои глаза маслины, копируя известный киноперсонаж. – Белый, белый! Совсем горячий!

Удачная пародия вызвала общий смех, который прервал зычный голос.

– Концерт окончен!

Лицо Хомякова, загородившего собой вход, было безжизненно-сурово. Назначенный старшим над абитуриентами из числа гражданских лиц, он усердствовал на полученной должности с чрезмерным прилежанием. – Время! – Хомяков постучал указательным пальцем по стеклу наручных часов. – Выходи на построение!

– Р-р-раз, раз, раз, два, три! – упоительно командовал он через пять минут, идя рядом со строем с выражением существенного превосходства над теми, что маршировали под его началом.

Хомяков был уверен в себе и твёрдо знал, что кого-кого, а уже его-то всенепременнейше зачислят в ВКШ. Вне всяких сомнений! Главной причиной его убеждённости была моральная поддержка старшины Носова, обещавшего замолвить за него словечко перед руководством курса. Как-то незаметно для себя он возложил на свои плечи бремя вершителя судеб и с многозначительной миной вещал: «От моих рекомендаций зависит ваше поступление в школу». Но никто, кроме самого Хомякова, эти заявления всерьёз не воспринимал.

– Левой, левой, левой! – воодушевлённо покрикивал самоуверенный служака на партикулярную когорту, вверенную ему на временное попечительство. – Первая шеренга! Не тянуть ногу!

– Не указывай, как ходить! – отреагировал правофланговый.

– Разговорчики!

– Не визжи!

Хомяков поджал губы. У него пока не было настоящей власти, чтобы проучить нахального гренадёра, возглавлявшего строй. «Ничего… Я тебе припомню!». А пока мелкому хищнику только и оставалось копить обиды и точить кинжал мести.

– Жучишь Моську? – спросил Русанов у высокого парня.

– Таких сразу на место ставить надо! Вздумал меня учить шагистике! Я из дивизии Дзержинского! На моём счету 2 парада на Красной площади и три участия в гонках на лафетах!

– Соревнования?

Сосед по строю посмотрел на Русанова, оценивая глубину короткого вопроса и внёс ясность.

– Правительственные похороны!

– Прекратить базар в строю! – прикрикнул Хомяков, делая грозные глаза и получив в ответ: «Не верещи!», окончательно оставил попытки навести мёртвую тишину.

Он довёл отряд до пищеблока и дал команду зайти в помещение. Вместе с гражданскими абитуриентами 9-го факультета в столовую вошли военные, боевой порядок которых составлял вторую часть общего строя. Их напор и натиск позволил занять за столами ключевые позиции. Поближе к бачкам с пищей.

Гражданские, успевшие отвыкнуть как от борьбы за лучшие места, так и от грубой солдатской еды, вели себя королевскими фазанами, попавшими в курятник. Они держались несколько особняком, разборчиво ковырялись в мисках, морщились на харчи и шли в буфет, оставляя недоеденные порции. Служивым их поведение не нравилось, и трещина между двумя группировками продолжала уверенно увеличиваться, расширяя границы отчуждения.

Русанов съел пару ложек клейкой перловки, сделал несколько глотков бурой жидкости, маскирующейся под чай, и направился в буфет купить лимонных вафель и бутылку «Буратино». К его спине липли недружественные взгляды вояк. Их можно было понять. Карманных денег у них, считай, и не было, и позволить себе роскошь кулинарных изысков могли только единицы.

Ликвидировав чувство голода и выкурив после завтрака сигарету, Русанов стал готовиться к предстоящей консультации по истории. Достав вопросник и общую тетрадь в 48 листов, он сунул во внутренний карман пиджака шариковую ручку. Сборы были недолги.

– Максим, ты историю хорошо знаэшь? – Керашвили расчёсывал пробор, любуясь орлиным ликом в зеркало.

– Основные даты и события. Боишься, что провалишь?

– Я нэ боюсь! Зачэм? – тбилисец шумно продул зубья расчёски и сунул её в нагрудной карман. – Я знаю, я экзамэн сдам!

– Откуда такая уверенность, Заза?

Керашвили нагнал на себя туманную таинственность кавказского хребта, а затём выпустил облачко мудрости горского долгожителя.

– У меня талисман! Понимаэшь? – он бережно провёл своей волосатой ручищей по томику «Витязя в тигровой шкуре». – Мне это отэц подарил, когда узнал, что я поеду поступать в Москву! А отцу – его отэц! Вот!

– Фамильная ценность. – резюмировал Русанов.

– Балшая цэнность! Тут эсть такиэ слова, которыэ как молитва помогут!

– Прочитал как заговор от напасти и пронесло? Так что ли?

– Что-то примэрно вродэ! – Керашвили поболтал в воздухе лохматой дланью. – Жалко, ты по-грузынски нэ понимаэшь, – он ласково погладил обложку и аккуратно положил реликвию в верхний ящик тумбочки. – Пойдём, покурим?

– Я уже.

– У меня «Мальборо»!

– Да хоть сигары от Фиделя!

Керавшвили задержался на пороге, осмысливая фразу Русанова, но цепь его интеллектуальных манёвров разорвал таран Джаббарлы, произведённый яйцевидной головой в возникшее на пути препятствие.

– Вьи-и-и! – взвизгнул франт, наткнувшись на препону, и слетел с порога вниз, едва не грохнув оземь. – Пропусти, Заза!

– Куда так нэсёшься? – Керашвили вышел наружу, поправляя на пупе рубаху. – Гонятся за тобой? – он окинул взглядом плац, но ничего подозрительного не обнаружил.

– На консультацию спешу! – крикнул бакинец и скрылся в вагончике. Керашвили изумился и сверился с часами. В запасе была ещё добрая четверть часа.

Джаббарлы, понятное дело, соврал. Наколка – друг чекиста! Влетев в коморку на пушечном ядре острой потребности, он раскрыл свою тумбочку и, пошарив в ней рукой, издал звук раздосадованного грифа, из-под носа которого гиена утащила его законную добычу.

Ругнувшись по-азербайджански, он крутнулся юлой на каблуках белых остроносых туфель и замер, вцепившись зрачками в тетрадь Русанова. Резко, словно желая нанести укол шпагой, он выбросил вперёд правую руку и засипел.

– Дай, а?!

– Чего? – Русанов, пока не совсем понимал, что именно у него не то требуют, не то просят.

– Тетрадку! – тонкие пальцы нетерпеливо затряслись в энергичном треморе.

– Зачем?

– Надо! – напыжился бедняга. – Или листок вырви!

Русанов начал понимать суть беспочвенных притязаний на его личную собственность.

– На клапан надавило?

– Слушай, разве тебе жалко бумажки? – взмолился страдалец.

– Обойдёшься, Гейдар!

– Умоляю!

– Ты, как духи, камушком, – посоветовал Русанов. – Или ищи макулатуру в другом месте!

Отверженный пискнул затравленным сусликом, опять обернулся волчком и рванул ящик чужой тумбочки. Потасканный томик в лоснящемся переплёте хранил в себе столько затёртых страниц, мягкость коих была идеальной для отдельной гигиенической процедуры, что Джаббарлы, обезумев он нахлынувшего удушья счастья, захлопал губами, как выброшенный на берег выуженный карп.

Костлявая конечность модника схватила беззащитную книжицу и варварски встряхнула её, раскрывая веером страницы бессмертной поэмы.

– Ты что делаешь? – Русанов поднялся с кровати, понимая, что если он не вмешается, то надругательства над святыней не избежать, и тогда – быть беде. – Стоять насмерть!

Сдерживая из последних сил позывы, Джаббарлы мученически застонал и бросился наутёк. На этот раз он уже ударился не в живот, но в грудь всё того же туловища, непоколебимо стоявшего глубоко врытым в землю менгиром.

– Зарэжу! – зловеще зашипела голова, венчавшая атлетический торс. Потемневшие от гнева глаза Керашвили были готовы выскочить из орбит.

– У-иии-и-и! – располосовал воздух поросячий испуг.

– Зарэжу-у-у! – тональность повтора гудела свирепой кровожадностью. И будь в руке Керашвили кинжал или на худой конец шампур (если дать разгул богатому воображению), то острое изделие из металла уже проникало бы через костюмную ткань, чтобы вспороть завёрнутое в нее тело. А пока, за неимением холодного оружия для возмездия, он вытряхивал душу из верещавшей плоти.

– Заза! Отпусти его! – вступился за Джаббарлы Русанов, вынимая из пальцев жертвы потёртую книжку.

– Зарэжу-у-у! – продолжал рычать Керашвили и трясти погремушку.

– Отпусти, генацвали! – взмолился Джаббарлы, выдав наконец членораздельное словосочетание.

– Перестань! – с нажимом произнёс Русанов, посмотрев в глаза разъярённого почитателя Руставели. – Знаешь, чем это может закончиться?

Керашвили, сжимавший мёртвой хваткой лацканы пиджака, снизил амплитуду колебаний, позволившую удержаться лысому черепу с крупными каплями пота на разболтавшейся шее. Предупреждение не сразу, но всё же добралось до сознания загнанного в подвал взбесившимися эмоциями, и справедливая кара, замедлив ход, остановила своё обрушение на голову кощунствовавшего святотатца.

Лёгкие Керашвили вытолкнули междометие досады, а жадные до жертвы руки, готовые разобрать трясущуюся плоть до молекул, толкнули её в грудь, отчего та отлетела к стене и сползла по ней на пол тающим пломбиром, безуспешно стараясь схорониться в складках местности.

– Что тут происходит?

А вот и та опасность, которая несла в себе потенциал крупной неприятности для участников инцидента.

– Я задал вопрос! – старшины Носов смотрел из-под козырька фуражки, как смотрит надсмотрщик на проштрафившихся заключённых.

– Борцовские приёмы разучиваем! – спокойно ответил Русанов.

– Вследствие чего товарищ абитуриент лежит?

– Не устоял на ногах, – поднимаясь, сказал Джаббарлы, отряхивая белый костюм.

– Упадок сил, – выдвинул свою версию Русанов. – Вот и упал.

Старшина испытующе посмотрел на Русанова и жестом потребовал у него книгу.

– Что это? – не разобрал он грузинской вязи.