Текст книги "Золотые пешки"

Глава 30. Радостное событие

– Пап, поздравь меня!

Оля на радостях бросилась к отцу, сидевшему к ней спиной за своим рабочим столом, и крепко обняла за плечи. Уткнувшись ему в горячую шею, она сразу почувствовала запах, ставший ей ненавистным за этот последний год. Её взгляд тут же наткнулся на стоявшую рядом с бюро коньячную бутылку.

– Поздравляю, Оленька, – ответил отец на возглас дочери. В его голосе не было ни радости, ни гордости за дочь. Вообще ничего не было! Пустая фраза, формальный ответ, избитый штамп. Ни толики эмоции, ни нотки оживления.

– Ты опять? – она отпрянула от него и потянулась к бутылке.

– Не надо! – он перехватил её руку.

– Ой! – вскрикнула она от боли.

– Прости, – извинился он.

– Па-а-ап, – обиженно протянула дочь и села на край стола, – ну что с тобой? Опять трудности на работе?

Он посмотрел на неё мутными глазами и подавил выползавший из груди вздох. Кивнул головой. Без слов.

– Это у тебя не из-за работы.

Туман в его глазах рассеялся. Он поднял взгляд.

– Думаешь, я не понимаю? Но я же не маленькая девочка. Я всё вижу, – она смотрела на него сверху вниз и с горечью осознавала, что отец, прежде такой сильный и надёжный, со временем превратился в жалкого и затравленного человека. – У тебя другая женщина. И мама это тоже знает.

– Ты говорила с ней на эту тему?

– Нет! – она замотала головой. – Зачем? Думаю, вы в этом вопросе должны разобраться сами.

– Мы разберёмся, – пообещал он.

– Поскорей бы. А то мама тоже, как и ты, извелась вся. Ты ведь должен знать, женщину не обманешь.

– Да, – понуро согласился отец, – женщину не обманешь. А вот женщина… – он вовремя остановился, положил слабую руку на голову дочери и погладил её шелковистые волосы. – А ну-ка, погоди! Оленька, ты поступила в иняз?

– Ну, слава богу! Дошло! Он встал и обнял её.

– Какая ж ты у меня, умница, Оленька!

– Вся в тебя! – она делала ему комплимент. Подбадривала.

Теперь это снова был её отец, тот, прежний. Весёлый, жизнерадостный и уверенный в себе.

– А я как-то, знаешь, упустил из вида, что ты сдаёшь вступительные экзамены, – оправдывался он. – Голова забита всякими мыслями.

Он посмотрел на бутылку. Дочь, поймавшая его взгляд, тут же нахохлилась воробышком.

– Только не надо расценивать факт моего поступления как повод отметить данное событие!

– Ну как же, доченька? – заканючил он.

– Хорошо. Только немного, – смилостивилась она.

– Самую малость! – обрадовался он, показав тонкий зазор между большим и указательным пальцами.

Дочь грустно смотрела, как отец отмеряет себе выпрошенную порцию коньяка, и неожиданно для себя сделала открытие: отец сильно постарел. Боже! Раньше она считала, что эти сеточки и борозды морщин – следы резцов усталости. Но теперь она отчётливо видела перед собой маску предвестницы смерти.

Ей стало страшно. Вдруг пружиной выпрямилась мысль: что с ней станется, если вдруг отец умрёт? Что она будет делать? На кого полагаться? Да, есть ещё мама, но мама, как и она – женщина и тоже нуждается в защите! Что будет с ними обеими, если отца и в самом деле вдруг не станет? Что?

Жадно выпив коньяк, отец тихонечко, по-дежурному крякнул, и этот звук разорвал цепочку чёрных рассуждений дочери. Он посмотрел на её прикрытое вуалью мрачных фантазий лицо и по-своему расценил его выражение.

– Презираешь?

– Да ну что ты, пап!

– Презираешь… Я сам себя презираю, Оленька.

Она вскочила со стола и положила голову ему на грудь.

– Папочка. Стань прежним, а?

У неё это вышло по-детски трогательно, кольнув мужское сердце.

– Прежним? – переспросил он севшим голосом и провёл ладонью по её волосам. – Хотелось бы. Но прежнее не возвращается. Реку вспять не повернёшь.

– Ты ещё скажи, что в одну и ту же воду не войдёшь дважды.

– Не войдёшь.

– Но, пап! – запальчиво обратилась она к отцу. – Надо же что-то делать! Решать эту ситуацию! Решать! Понимаешь? Решать, а не затягивать!

Она раскраснелась. В её глазах блестел юношеский азарт, свойственный молодым людям, убеждённым, что в жизни нет безвыходных ситуаций, и любая дилемма, по существу, набор пустяков или надуманная трудность. У каждой задачи имеется ответ, у каждого уравнения, пусть даже с несколькими неизвестными, есть решение. Об этом знает каждый школьник!

– Ты сумеешь! Я верю в тебя, пап!

– Веришь… Веришь… – пробормотал он с какой-то безнадёжностью, и его рука машинально, уже давно укоренившимся в привычку движением, потянулась к бутылке.

– Пап!

– Ах, да! – раздражённо спохватился он и положил ладонь, которая должна была обнять горлышко, на морщинистый лоб. Закрыв глаза, он массажировал пальцами кожу над бровями, мучительно подбирал слова для дочери.

– Оленька, – наконец начал он, откинув руку и открыв веки, – скажи, ты меня любишь?

– Что за вопрос, пап? – она готова была обидеться и надула губки.

– Подожди, подожди! – сделал он останавливающий жест. – Послушай дальше. Ты любишь меня таким, каким меня знаешь. Любишь меня, как дочь любит отца. А если тебе станет известно нечто такое, что перевернёт представления обо мне? Как тогда?

– А что такое? – теперь она выглядела растерянной.

– Я просто моделирую, понимаешь? Допустим, мне придётся… – он сменил интонацию. – Я говорю – допустим! Только представь и всё! Ну вот, – он опять перешёл на свой обычный тон. – Итак, представь, я развожусь с твоей мамой и ухожу от вас. Что, твоя любовь ко мне превратится в ненависть?

В зрачках Оли, расширившихся от душевной боли, отец увидел ужас бездонных колодцев. Он скрипнул зубами, встал, дёрнул шеей, на которой висело тяжёлое невидимое ярмо неволи, и покинул дом, оставив дочери вместо себя испорченное настроение и чёрные мысли.

Разговора начистоту не получилось.

Глава 31. Пора оперения

29 июля 1986 года, утром, после завтрака, капитан Кузьмин провёл взглядом слева направо по строю разношерстной публики и кивнул головой стоявшему рядом Носову. Старшина дал команду «по машинам», и свеженабранный курс в составе 96 человек погрузился в три заведённых «ПАЗика». Вчерашнюю абитуру надо было обмундировать подобающим образом и запустить с августа по орбите образовательного цикла в полевых условиях. В программе обучения первокурсников на первом месте были определены часы военной кафедры.

Кузьмин, заняв место в первом автобусе на сиденье кондуктора, смотрел на дорогу и мысленно прогонял перед собой личные дела нескольких кандидатур, отобранных им на должности командиров групп и старшины курса. Завтра список надо было предоставить начальнику факультета полковнику Лукомскому.

Уставшие глаза капитана смотрели в пустоту невидящим взглядом и не зафиксировали в памяти момент открывания ворот и выезда автобусов за пределы военного городка. Когда колонна съехала с узкой полосы асфальта на широкое шоссе с оживлённым движением, Кузьмин вышел из глубокой задумчивости, сориентировался, глянул в салон и провёл ладонью по лицу.

Голова раскалывалась. Он потёр виски. Без толку! Мёртвому припарка! Эх, воды бы! Чёрт, не догадался в лагере взять флягу! Вспомнился вчерашний разговор с женой и её упрёки. Ладно бы обычное пиление, но зачём в присутствии дочки?

Кузьмин закусил нижнюю губу, ощущая надвигающийся приступ жажды. Жар, идущий от мотора, усугублял его страдания. Чтобы не спечься картофелем в мундире, капитан поменялся местами с Носовым, уселся за стеклянной перегородкой, с синей ситцевой шторкой за спиной шофёра и продолжил стоически переносить тягостные мучения.

Оказавшись на московской окружной дороге и проколесив по ней четверть сотен километров, вереница «ПАЗиков» повернула за Востряковском кладбищем в город и выскочила на улицу имени Арвида Яновича Пельше, где в её начале, в доме за номером 4 базировалась Высшая школа КГБ.

Сидящие в салоне грызли глазищами желтоватый кирпич комплекса циклопических размеров, уступавшего, однако, по монументальности высотке МГУ. Конспирация. Вот она, думала львиная доля пассажиров, заветная цель! Вот она, та самая загадочная цитадель, проникнуть в которую стоило немалых, если не выдающихся усилий! И если ты просочился сюда, значит ты – лучший из лучших!

Острогор, чей взгляд приковала укоренённая в центре комплекса квадратная башня со срезанной под 45 градусов верхушкой, наслаждался сладковатым, едва уловимым, но так щекочущим ноздри запахом неизведанной и таинственной новизны, витающим при вскрытии заветных печатей: от первой и до седьмой.

Он сломал сургучи и по праву удостоен оказаться в святая святых! Он стремился сюда, прошёл многоступенчатый отбор, выдержал жёсткий прессинг экзаменов, и теперь будет учиться в Москве!

Его напряжённое лицо смягчила улыбка. Вспомнилось детство. Купленный родителями – первая в их семье роскошь – чёрно-белый телевизор «Огонёк». Передача «Интервидео» с изображением Кремля и голос диктора: «Говорит и показывает Москва!». Он тогда только начинал говорить и повторял, коверкая, запавшее в память понравившееся слово «Маква! Маква!».

Вот он и добился своего. «Маква» приняла его. Последний раз он был здесь в 1981 году. В 10 классе. Ездили на новогодние каникулы в Батуми. Само собой транзитом через столицу. Иначе никак, всё только через Москву. А быть в Москве и не побывать на Красной площади – святотатство. Время было, было настроение и желание. И пошли они всем классом по зову сердца, куда глаза глядят – на свет рубиновых звёзд.

Дошли, посмотрели, прониклись духом святыни и в магазин – за бухлом. Спрыснуть редкостное событие. Дебелая продавщица, определив в покупателях глубокую периферию, справилась: откуда? Получила ответ: «Из Казахстана», – и удивилась: – Как чисто говорите по-русски! – Да мы русские и есть! – возмутились приезжие. – А как вы там оказались? – допытывалсь дородная тётя. – Да живём мы там!

Забавные эти москвичи. Заграницу знают лучше, чем свою страну. Что там страну! Город свой толком не знают! Кого ни спроси, как добраться до нужного адреса, никто не знает! А пока было время, Острогор сотоварищи посетили ВДНХ, поглазели на кино в панорамном зале, смотались на смотровую площадку Ленинских гор, поспешили на Курский вокзал, напились до одури неведомой доселе «Фанты» из автомата, прыскающего шипящий оранжевый напиток в диковинный одноразовый стаканчик, и поехали дальше – знакомиться с Аджарией.

Субтропический Батуми понравился. Особенно дельфинарий и чача. А почему их школьная путёвка была именно туда, они этим вопросом даже не задавались. Главное, что поехали, а куда – какая разница!

На обратном пути где-то между Сызранью и Куйбышевым повздорили в поезде с борзыми ребятками. Не устраивать же разборки в вагоне. Условились в тамбуре потолковать на перроне Актюбинска, куда возвращались забияки. Задиры оказались, мягко говоря, далеки от благородных правил рыцарских дуэлей. Позже выяснилось, что на вокзале Куйбышева они дали домой телеграмму, и когда 10 «Б» Острогора вышел в количестве 13 бойцов для честной схватки стенка на стенку, то вместо предполагаемого соперника в примерно равном количестве узрел дюжину знакомых сверстников-задир при поддержке боевого резерва из десятка рослых верзил.

Он тогда был в водолазке, костюмчике и в шапке. Оказавшись в первых рядах, он счел необходимым высказать мнение о неравном противостоянии противоборствующих сторон. Помимо этого он внёс предложение о необходимости установления одинакового количества участников конфликта со строгим соблюдением возрастных ограничений. Переросткам отводилась функция сторонних наблюдателей.

Развёрнуть и донести всю полноту справедливой мысли ему не дали. Рот заткнули мощной зуботычиной. Парламентёр, не сразу сообразивший, что его спич принудительно завершён раньше запланированного времени, полез под вагон на рельсы подбирать улетевший с черепной коробки головной убор. В его башке, загудевшей потревоженным ульем, звенели обрывки мыслей с доминантой ноты-нотации: не приличествует находиться на ристалище в расхристанном виде!

Нахлобучив шапку, Острогор выполз на утрамбованный снег платформы вялым, наевшимся борных шариков прусаком, и не успел даже обвести замутнённым взглядом округу и оценить ситуацию, как получил выверенный пинок под рёбра. Охнув и переломившись в поясе, он снова упал.

Спасибо друзьям, Юрке, Эдику, Сашке и Серёге, – оттащили его и забросили в вагон. Актюбинск им запомнился на всю жизнь синяками, ушибами и гнусным коварством той части его обитателей, что устроили им короткое знакомство с городским вокзалом.

Острогор оторвал взгляд от башни, ссыпав воспоминания обратно в закрома ещё не столь обширного жизненного опыта, и скосил глаза в сторону, на начальника курса. Кузьмин смотрел туда же, куда и он секунду назад, и видимо размышлял о насущном: как организованно обеспечить своих подопечных военной формой.

Так оно и было. Капитан думал о насущном. Только оно классифицировалось им не одеждой и обувью, а жидкостью с поэтичным названием «аква вита», заботливо припасённой в сейфе кабинета.

Включив левые поворотники, автобусы скатились с улицы Пельше, плавно пробрались мимо крыла общежития и спортивного корпуса, завернули за угол и, подкатив к гаражному отсеку, спустились по пандусу к складам.

– Носов, командуй! – Кузьмин махнул рукой старшине и первым поспешно покинул «ПАЗ». Срочно к дежурному по школе! Получить пенал с ключом, добраться до кабинета, вскрыть сейф, достать заветную бутылку и…

От представленной воображением картины по телу ударила крупная дрожь, тело покрылось гусиной кожей. Кузьмин встряхнулся, будто пытаясь сбросить с себя вздувшиеся пупырышки, загнал сухой язык под верхнюю губу и прибавил шагу.

Максим Русанов посмотрел в спину удалявшегося капитана, обвёл взглядом бетонные стены подвального зала, выбросил левую руку вперёд и тут же, согнув её в локте, глянул на появившийся из-под манжета рубашки циферблат часов. «11. 17.» – машинально отметил он.

– Сколько там?

Ему улыбался коренастый сержант с буквами «ПВ» на погонах. Знакомое лицо с неизвестным именем. Курс пока ещё не успел перезнакомиться.

Русанов отвёл обшлаг пиджака и поднёс часы к круглому лицу вопрошавшего с искрящимся лёгким лукавством глазами.

– Ого, «Сейко»! Солидные котлы! – оценил японский механизм пограничник. – Где взял?

– В Афгане.

– О! – коренастый округлил губы в колечко. – Уважаю! Он протянул ладонь:

– Сивидов! Александр!

– Максим Русанов, – бывший десантник пожал мягкую руку.

– Может, покурим?

Русанов отрицательно мотнул головой, указал на надпись, красневшую на сером бетоне: «Курить запрещено!» и посоветовал:

– Читай афиши, будешь грамотным!

– Придётся потерпеть, – вздохнул Сивидов.

– Джаббарлы! – донеслось из пасти вещевого склада.

– Я! – громко откликнулся бакинец, смастерив комическую ужимку, и запорхал на зов, насвистывая весёлый мотив и подмигивая матросу, сидевшему на пустом деревянном ящике.

– Лети, лети, лебедь белокрылый, – напутствовал его Марков и добавил, когда исчезла фигура в белом костюме. – Тебя ждёт чудеснейшее превращение в гадкого утёнка.

– Бэлая ворона! – зло прорычал Керашвили, памятуя о святотатственном покушении Джаббарлы на его фамильную реликвию и задыхаясь от навалившейся волны благородного гнева. – Ощупать его надо!

– Ощипать, – позволил себе поправку Марков.

– Нэт разницы! – экспрессивно воскликнул Керашвили и рубанул воздух ребром ладони. Чтобы как-то успокоиться, он достал карамельку, содрал с неё фантик и яростно захрустел, кроша крепкими зубами сладкую слюду.

Возникший рядом голубоглазый индивидуум с несколько озабоченным выражением лица, смущённо спросил.

– Хотел узнать, у тебя случайно нет сыра?

– Э-эээ, дорогой, какой такой сыр-мыр? Нету у меня! – грузин широко развёл руками. – Я не лыса плутовка! Сделал кар-кар и сыр упал! На вот! – он протянул парню конфету в обёртке с изображением алых членистоногих. – Рачьи шеи.

Страдающий сырной зависимостью принял угощенье и аккуратно уточнил.

– Раковые шейки.

– Да! Это вкусно! Кушай, дорогой! Кушай на здоровье!

– Ешь, Синицын! – посыпались реплики острословов, зацепившихся за случай разогнать скуку и почесать языками. – Не бойся! Рак шейки тебе не грозит!

– Жуй, пока по шее не получил!

– Перезимуешь с раком, получишь свой сыр!

– Или подожди, когда рак на горе свистнет!

Синицын грустно окинул шутников иконописным взглядом, вынул из обёртки конфету и аккуратно положил её в рот.

Два прапорщика и помогавший им солдат из роты обеспечения быстро выдали новенькие комплекты одежды и обуви, и новоиспечённые слушатели, упаковав полученное добро в вещмешки и плащ-палатки, стали занимать места в автобусе.

Вернувшийся начальник курса удовлетворённо отметил приближение к финалу интендантской процедуры и заложил за спиной руки, дожидаясь выхода из склада последнего подчинённого.

Острогор, обративший внимание, как изменилось выражение лица Кузьмина, посчитал, что тот радуется картине преображения своих бойцов. Глаза капитана светились, его лик излучал одухотворение, а сама фигура распространяла вокруг себя волны мощного энергетического поля.

Сам Кузьмин тоже чувствовал внутренний подъём. За его спиной расправились невидимые крылья, выросшие благодаря чудодейственному молдавскому эликсиру. Вот так «Белый аист» делает из чекиста архангела Гавриила. И это секретное оружие, способное дать столь феноменальный эффект, всегда хранилось капитаном в его тайном арсенале.

Глава 32. Отпущенная добыча

Ночь любит тайну. Тайна любит тёмноту. А посему таинства чаще всего свершаются тёмной ночью. Практично и эффективно.

Но те, кто занимаются таинственными делами в тёмное время суток, прекрасно понимают, что чёрный покров скрывает не только их.

Размытая в густоте чернильной ночи тень выскользнула из-за кустов, на секунду замерла и заскользила вдоль ограждения из металлической ячеистой сетки. Подобравшись к дереву, по кроне которой угадывалась рябина, силуэт оторвался от земли, повис на пружинистом суку, опёрся ногой о столб ограды и, перебравшись через неё, мягко опустился на траву.

Тут же на тень тоже что-то опустилось. Нет не флёр сакраментальности и не туманность непознаваемого. Это нечто было совершенно лишено ореола романтичности. Вдобавок ко всему оно легло на ночной призрак резко и грубо, как рухнувшая с крыши глыба спрессованного снега.

Распластавшаяся по земле фигура сдавлено захрипела.

– Не дёргайся, – посоветовал низкий голос.

– Сопротивление бесполезно, – добавил другой.

– Отпустите!

– Тихо, тихо, милок.

– Да больно же!

– Потерпишь.

– Бонивур не выдержит двоих!

– Это ты про лошадь или про революционера?

– Про себя!

Подмятому нарушителю свели за спину руки, дотянув их чуть ли не до затылка, и поставили на ноги. Пока один держал пойманного, второй быстро, ловкими и уверенными движениями обыскивал его.

– Ого! – его ладонь нащупала бутылку. – Ну, браток, это серьёзно!

– Водяра? – обладатель низкого голоса не видел в темноте изъятый предмет, но шестым чувством распознал характер обнаруженного предмета. Опыт!

– Она, родная! – подтвердил напарник.

– Отягчающее обстоятельство.

– Нарушение режима плюс пронос алкоголя!

– Влип ты, паря!

Задержанный встрепенулся, но чувствуя крепость натренированных рук и мощь накаченных мышц, сразу оставил мысль о побеге и взмолился.

– Парни, отпустите, а? Это же не преступление!

– Ошибаешься, – поправил низкий голос. – Оставление воинской части приравнивается к дезертирству. Трибунал!

– Это если б я не вернулся! – возразил пойманный. – А я ж вернулся! И с добычей!

– И мы с добычей! – хохотнул второй. – С двойной! Нарушитель – раз. Пузырь – два!

– Хорош улов! – первый похлопал ладонью по спине жертвы. – Фамилия и факультет?

– Синицын, – после короткой заминки тихо отозвалась тень.

– Как, как? Не слышу!

– Виталий Синицын! Девятый факультет!

– Вот теперь ясно! Сейчас мы тебя, Синицын, препроводим к дежурному по сборам!

– Ребята! – в голосе нарушителя появились проникновенные нотки, взывающие к мужской солидарности. – Не надо меня позорить! Мне, прошедшему Афган, получившему две пули от душманов и чудом выжившему, мне, доказавшему врачам мою пригодность служить и дальше, мне, корпевшему дни и ночи над учебниками и зубрившему школьную программу, чтобы успешно сдать экзамены, мне, преодолевшему эти невероятно сложные экзамены и попавшему в элитную школу КГБ уготована участь быть привязанным к позорному столбу? Нет! – он дёрнул головой и гордо поднял подбородок в звёздное небо. – Делайте, что хотите, а к дежурному, увольте, не пойду! Можете связать меня и бросить здесь или тащите меня на себе! Но учтите, я буду сопротивляться! Терять мне нечего! Если уж позора не избежать, то уж ославлюсь на полную катушку!

Вдохновенно-пламенная речь возымела действие на казалось бы несгибаемых оппонентов. Патрульный тандем, состоящий из прапорщиков, направленных на учёбу в ВКШ из службы наружного наблюдения, смягчил свой норов.

– В Афгане, говоришь, был? А в каком подразделении?

– ВДВ.

– А что ж так легко нам дался?

– Что ж, я, своих, что ли, калечить буду? Если б к духам в засаду попал, живым бы не дался. А тут наши. Ведь так?

– Ну, предположим, – нехотя согласился один.

– Расслабился немного. Вроде чисто показалось. А оно видишь, как обернулось. Ясен перец, профессионалы!

– Тут ты прав, – охотно согласился второй. Комплимент пришёлся по душе.

– Ладно, браток, – он отпустил заломленные руки, – мы тебя не видели!

– Можешь испаряться!

– Ну, спасибо, братцы! Спасли от отчисления! Век вас не забуду!

– Чего уж там! Дуй, десантура!

– А банка?

– Какая банка? – удивился низкий голос.

– Тебе ж чётко сказали. Мы тебя не видели, – растолковал второй. – Какие могут быть вещи у святого духа?

Троица распалась на пару и одинокую фигуру, которая благоразумно предпочла не искушать судьбу и растворилась в ночи.

Когда пробившиеся сквозь листву лучи желтоглазого светила залили золотом серый плац, скованный ожерельем зелёных вагончиков, и часы указали 7.00, военный городок ожил. Это было время зарядки. По бетону глухо застучали сапоги, слушатели строились в коробки и двигались в лесной массив для совершения утренней пробежки. Единый вид участников этого процесса нивелировал их внешние физические различия, за исключением слушателей 4-го факультета. Они явно выделялись.

Это была особая каста слушателей. 4-й факультет готовил технических специалистов, и для этого подразделения существовало исключение из общепринятых правил: абитуриенты для этого подразделения набирались из числа вчерашних десятиклассников. Ибо известно: хоть армия и школа жизни, полученные знания в школе средней она вытряхивала из голов, как орехи из кедровой шишки.

В вышке этих слушателей именовали «биномами», а биномы в свою очередь называли всех прочих «дубами».

Вот и на сегодняшней зарядке дубы с усмешкой стреляных воробьёв снисходительно смотрели на неокрепшие тельца с узкими грудными клетками, торчащими из мешковатых штанов, подвязанных брезентовыми ремешками. Биномы жались друг к дружке, тяжело волоча кирзачи и спотыкаясь на ровном месте.

Выгнанный на принудительный выгул гурт заморышей, чьей основной функцией всё же было шевелить извилинами, а не мышцами, потрусил с жалким видом третируемого сословия. Сомнамбулическое стадо сломало строй, приняло очертания бесформенной массы и, сползая с бетонной площадки, загрохотало горным ручьём по асфальтированной дорожке. Одна из единиц личного состава (а какая именно, так и не выяснилось), плохо ориентируясь в сложной обстановке, не прояснённым в столь ранний час разумом даровитого сознания, сбилась с вектора заданного направления и пришла в соприкосновение с фонарным столбом.

Гул, произведённый столкновением человеческого черепа с металлической опорой, вызвал ассоциацию с тягостным вздохом реанимированного Царь-колокола. У свидетелей этого явления разом возникла чёрная мысль о летальном исходе. А толпа субтильных субъектов не атлетического вида медленно, но верно шла выбранным курсом.

«Отряд не заметил потери бойца!» – вот первое, что пришло на трезвый ум, классифицировавший состоявшееся событие как катастрофу неустановленной личности, метившей в похоронный список. Но, ко всеобщему удивлению случайных наблюдателей, этой самой потери так и не обнаружилось!

Поражённые зрители удивлённо делились мнениями:

– Этого не может быть! Яйцеголовый должен был разбиться!

– Знать у него с сопроматом лады.

– Надо посмотреть вмятину на столбе!

– А я б на этого крепкого орешка взглянул!

– Бином видать кремень! И гранит прогрызёт, и столб в дугу согнёт!

А потревоженный столб продолжал озадаченно гудеть гигантским фаготом, испуганно глазея каплевидным плафоном в своё основание, чтя афоризм: «Зри в корень» и пытаясь найти объяснение пережитому.

Рота дохляков, белея третьесортными бледными тушками и поблёскивая стёклами очков, скрылась за густотой зелёной растительностью в полном составе, лишний раз продемонстрировав уникальность биномовских свойств.

После закончившейся зарядки, раздетый по пояс Синицын ловил своё отображение в крохотном зеркальце, установленном на трёхчетвертной трубе походного умывальника, и брился легендарным лезвием «Нева», зажатым в корпусе пластмассового станка. Вокруг него умывались, фыркали и чистили зубы первокурсники всех факультетов, уравненные формой. Недавние два клана, военный и гражданский, теперь слились в единый контингент, облачённый в новенькие хэбэшки.

Синицын снял последнюю дорожку мыльной пены, ополоснул лицо и проверил его чистоту в отражении, покосившись на соседа, от которого летели брызги. Крепкий парняга, чья куртка с погонами прапорщика висела на общей вешалке, радостно плескался уткой под холодной струёй, получая наслаждение от водных процедур.

Разобрав бритвенный станок, и аккуратно сложив его в футляр, Синицын освежился одеколоном «Гвардейский» и вынул из кармана брюк расчёску.

Его кто-то окрикнул:

– Синицын!

Он обернулся. Стоявший за его спиной Сивидов улыбался и почёсывал мочку уха.

– Ты скоро? А то тут яблоку негде упасть!

– Сейчас, вот только причешусь!

– Давай, забирай своё мыльно-рыльное и освобождай место! А я пока разденусь!

Сивидов оголил торс, подвязался как кушаком полотенцем и положил мыльницу рядом с зеркалом однокурсника, обратив внимание на соседа в офицерских штанах. Хозяин брюк с тонким кантиком красных лампас перестал крякать, повернул мокрое лицо к Синицыну и спросил:

– Ну как негласный променад?

– Чего?

– Не узнаёшь?

– Нет! – мимические мышцы под чисто выбритой кожей Синицына придали его лицу выражение глубокой озабоченности.

Гримаса досадливости образовалась и на физиономии Сивидова, стянувшего с поясницы полотенце, чтобы набросить его на голову.

– Оно и понятно, – прапорщик завинтил кран. – Я у тебя за спиной был.

– И что?

– Не беспокойся. Уговор есть уговор. Я – могила.

– Что-то я никак в толк не возьму.

– Синь Инь Цынь? – три отрывистых слога повисли вопросом.

– А?

– Отставить китайскую кодировку. Синицын?

– Синицын.

– Девятый факультет?

– Да.

– Ну вот! А я твой благодетель! – прапорщик широко осклабился. – Вспоминаешь? Как отец с сыном под луною святого духа отпустили на все четыре стороны? – он хохотнул, подмигнул и перешёл с низкого тона на заговорщический шёпот, – понимаю! Шифруемся!

Он хлопнул по плечу хлопающего глазами Синицына и, кинув: «Бывай!», отошёл от умывальника.

– Свято место пусто не бывает! – изрёк Сивидов, занимая позицию у освободившегося крана и скинув с головы полотенце. – Да ещё рядом со святым духом! Так он тебя, кажется, назвал?

– Вроде, – Синицын по-прежнему был растерян. – Странный какой-то прапор.

– Кусок есть кусок. Они все такие! – промывая лукавые глаза объявил Сивидов. – А эти из службы наружки так вообще с большими прибабахами. Им после слежки всё мерещится и чудится. Издержки профессии. Вот и тебя с кем-то спутал.

– Спутал? – недоверчиво переспросил впечатлительный Синицын.

– Самым банальным образом!

– Да?

– Точняк!

– Чуть до белого колена не довёл!

– Каления, – поправил Сивидов.

– А?

– В лоб на! Правильно выражайся! До белого каления!

– Ну да, ну да, – признавая неточность, закивала курчавая голова. – А что он там про променад втулял?

– В твоём случае это была эскапада.

– Вы сговорились все что ли? Что за намёки!

– Ты вот что, Виталик, не мучай мозг сомнениями, – дал совет однокурсник. – Мало ли какие тараканы в чугунках этих ходоков. Тем более, что у него мутный глаз. Заметил?

– Нет.

– Да ты что! И запаха не почуял? От него ж разило как из бочки!

– Разве?

– Поверь мне, я знаю, что говорю! – знаток человеческих пристрастий и пороков многозначительно поднял мокрый палец в небеса. – Я даже могу сказать, что он употребил!

– Правда?

– Чистейшая, подлинная, подноготная! На выбор! Какую тебе?

– Ай брось! – отмахнулся Синицын.

– Тогда вот тебе сущая правда! Водочку он пил! Скажу даже какую, – Сивидов прикрыл глаза, уподобляясь вошедшему в контакт с потусторонними силами медиуму, и загробным голосом прогнусавил: «Пшеничную».

– Ну тебя, Сашка! – Синицын сгрёб свои умывальные принадлежности и ушёл в полной уверенности, что над ним поиздевались. А бывший пограничник вовсе и не измывался. Он умывался, улыбался своим мыслям и философски размышлял о том, что иногда стоит потерять одну ценность, чтобы приобрести более значимую и весомую.