Текст книги "Золотые пешки"

Глава 11. Сафари

Верблюд растопырил ноги, удерживая от падения свою огромную навьюченную массу, и пускал под себя мощную струю мочи. Мясистые губы в бахроме пузырящейся пены крупно дрожали и прыгали, обнажая жёлтоватые клавиши крепких зубов. Левый глаз, недоумённо вонзившийся в незнакомого человека, набухал кровью и надувался влажным шаром вот-вот готовым вывалиться из орбиты. В пятаке его мертвеющего зрачка отчеканился контур автоматчика, выпускавшего из дула оружия смертоносных шмелей.

«Калашников» безотказно работал, изрыгая одну пулю за другой в гигантскую мишень, промахнуться в которую было невозможно. Горячий свинец пробивал с хлюпающим звуком горбатую гору мяса, застревая в нём и фонтанируя густой, почти чёрной жидкостью из проделанных в плоти рваных дырочек.

Длинная очередь оборвалась. Десантник механическим жестом вынул пустой рожок и вставил новый. Он неотрывно смотрел в глаз стоявшего к нему боком верблюда и не понимал, почему животное не падает. Пробитая пулями шкура, поросшая рыжей, местами плотно свалявшейся шерстью, покрылась зигзагами обильных выделений, сочившихся из отверстий, а вздутая пузырями слюна свисала мерзкой, вязкой бородой. Жёлтый напор струи, бивший меж задних ног, рыхлил землю, а узловатые суставы колен по-прежнему не гнулись. Верблюд стоял как вкопанный.

«Почему он не падает? – гремело в голове солдата. – Почему?»

Если бы верблюда интересовал тот же вопрос, вряд ли бы у него нашлось объяснение этому фантастическому феномену. Его поглотил всепожирающий ужас. Тот самый животный ужас, который парализует всё! От копыт до холки! И в этом страшном состоянии нет места беснующимся сигналам, барабанящим в мозг о жутких страданиях плоти. Раздавленный тоннами рухнувшего на хребет кошмара, он не ощущал боли из-за смердящего дыхания смерти.

В верблюжьем зеркале глазного яблока появилась вторая тень смерти в камуфляже. Через мгновенье пуля разорвала радужную оболочку, выбросив студенистые ошмётки из проволочных обрамлений ресниц, и угнездилась в самом средоточии центральной нервной системы.

Голова животного мотнулась, туша стала оседать и завалилась на правый бок, подмяв под себя труп погонщика, убитого несколькими секундами раньше. Левая задняя нога судорожно вытянулась и задралась, указывая в небо двупалой ступнёй. Точка в боевой операции была поставлена.

– В следующий раз бей в голову! – посоветовал Максим автоматчику, покачав перед его лицом, как учитель указкой, дулом пистолета, из которого был произведён решающий выстрел. – Зачем животину мучить?

Парень кивнул, облизал пересохшие губы, подобрал с земли пустой магазин и вытянул шею, глядя на издохшую скотину. Для него это была первая боевая операция, первый бой и первый убитый им враг. Не верблюд, конечно же. Ведь вначале он загасил «духа», а уж потом по неконтролируемой инерции стал расстреливать ни в чём не повинного верблюда. Застрелив афганца, он не смог разжать палец на спусковом крючке и палил, палил, палил в огромный шерстяной непробиваемый щит, таращивший на него бильярдный шар с чёрной пуговицей зрачка.

Мягко, по-кошачьи ступая в кроссовках «Кимры», Максим обошёл труп верблюда, на секунду замер, сгруппировавшись барсом перед прыжком и всматриваясь в лежащего человека, затем резко выпрямился.

– Иди, обшарь своего первенца!

Укладывая пистолет Стечкина в кобуру, он с ухмылкой отмечал, как «зелёный» ещё крепче вцепился в «АКСМ» и с трудом тронулся на каменных ногах. Максим прекрасно понимал состояние солдата, только что прошедшего боевое крещение. Когда-то он тоже убил в первый раз. Такое никогда не забудешь! Чужая смерть своими руками. Это надо принять и переварить. Ты в спецназе.

– Смелей, – подбодрил Максим. – Не укусит.

Парень положил автомат на землю и неумело стал обыскивать полупридавленного верблюдом мертвеца.

– Да ты его сначала вытащи, – советовал Максим, одновременно контролируя, как остальные десантники занимаются осмотром места боя. – И на спину его клади, так удобней шмонать! Да не трусь! Считай, что это манекен.

Пока «зелёный» возился с душманом, Максим закурил сигареты «Луч». Табачный дымок, закрученный тёплым ветерком в штопор, вытягивался в длинное прозрачное сверло, которое гнулось, источалось и рвалось. Разъединённые волоски рассыпались в хрустальном воздухе, примешиваясь к неподражаемой роскоши аромата гор. Горы… «Лучше гор могут быть только горы!»

Максим любил горы. Особенно свои – Саяны, которые он излазил со своим дедом охотником вдоль и поперёк. Эти тоже были красивыми. Но вместе с тем коварными и злопамятными, прячущими у себя за пазухой смертельные гостинцы. Здесь давно уже не было мира и вместо скупых дождей вершины, склоны и ущелья орошались человеческой кровью. Оттого так ярко по весне алели крупные маки с угольно-траурными пестиками.

– Русанов!

Максим утопил окурок в набравшейся под верблюдом и пока ещё не успевшей просочится в каменистый грунт луже и направился к позвавшему его взводному.

– Что у тебя?

– Всё тип-топ, товарищ капитан. Без сучка и задоринки. Все целы. Даже зацепов нет.

– Молодой как?

– Справился. Открыл лицевой счёт.

– Присмотри за ним, сержант, сам знаешь, что с первого раза может быть.

– Пусть привыкает.

– Подчищаемся и через 5 минут выдвигаемся. Вертушки на подлёте.

– Есть.

Максим вернулся к оставленному трио: двум трупам и живому.

– Ну, что у тебя? – спросил он и сам себе удивился на непроизвольно сделанную им копию офицерского вопроса.

– Вот. – в протянутой руке молодого солдата пестрела пачка сложенных вдвое купюр, испачканных кровью.

«Пакистанские реалы», – безошибочно определил Максим и растёр подошвой в прах окурок сигареты, лежавший на месте высохшей лужицы.

– Возьми себе. Купишь чего-нибудь у духанщиков.

– Но ведь это…

– Это трофей! – фраза была грозной и тяжёлой, как удар молотобойца по наковальне. – Понял? Не слышу!!! – заорал Максим. – Понял?

– Так точно! – выпалил уже обстрелянный солдат. – Понял!

– А то, что они заляпаны, плевать! Тут всё и все в крови! Это война! И радуйся, что ты успел убить этого духа, а не он тебя! Так что живи и воюй, чтобы оставаться живым! – Максим перешёл на спокойный тон и продолжил. – А эти бумажки – твоя награда! В наградном списке твоя фамилия ещё не скоро появится. Так что бери трофей. Без чистоплюйства! Законы войны это не правила для рыцарских турниров. Зато есть иное правило: деньги не пахнут!

20 бойцов из разведгруппы 459-ой отдельной роты спецназа Главного Разведывательного Управления Генерального Штаба Министерства обороны СССР отработали быстро и профессионально. Безукоризненно, и главное – без потерь! Выполнив поставленную задачу, десантники возвращалась на место своей постоянной дислокации на юго-западной окраине Кабула.

Когда цепочка шурави в камуфляже перевалила за гребень и исчезла, мудрые стервятники, до этого терпеливо нарезавшие в небе круги, один за другим слетелись к разбросанным телам и расселись зловещими тенями вокруг бездыханных тел. Богатое пиршество ждало сегодня падальщиков. 9 убитых моджахедов и изрешечённый труп верблюда с призывно задранной кверху окоченевшей ногой. Шлагбаум открыт!

Едва первая птица вонзила клюв в выбитый глаз дромедара, как вся стая, сметая со своего пути последние крохи осторожности, кинулась терзать добычу. Клёкот, хлопанье крыльев, звуки рвущихся тканей кожи и мышц облепили небольшое плато, нагнав новую волну страха на развьюченных ослов и верблюдов разгромленного каравана. Раскалённое око светила, катившееся к искривлённому горной каймой горизонту, отводило падальщикам чуть больше часа. Ночью заправлять пиршеством будут шакалы.

В брюхе вертолёта Максим занял место рядом с «зелёным», легонько саданул его локтем в бок, чтобы отвлечь того от тяжёлых мыслей, и с удовольствием вытянул ноги, закрывая глаза.

Он вспомнил, как попал в Афган после учебки, и горячий тугой воздух в Кабульском аэропорту мгновенно обволок сознание, давя на барабанные перепонки заунывным воем муэдзина. Их встречали два сержанта. У обоих обычные армейские хэбешки. Об их принадлежности к ВДВ говорили лишь эмблемы-парашюты и треугольники тельников, врезавшихся полосатым клином в верхнюю пуговицу курток.

– М-да-а-а, соколики… – посмотрев на обосновавшееся в кузове грузовика пополнение протянул один. – Что ж вас в Союзе, не предупредили что ли? Ваши голубые береты для духов, что красная тряпка для быка. Убить десантника для душмана – это прямая дорога в рай! – он повернулся к собрату за советом. – Что придумать-то? Пока их везти будем, беду на себя накличем.

– Пускай ложатся на пол, – предложил второй.

Новички тревожно зашевелились. Им явно не хотелось становиться мишенью.

– Лучше пусть снимут свои васильки.

– Правильно! – одобрил товарищ. – Сдавайте свои береты!

Новенькие блинчики головных уборов больше не вернулись на темечки своих законных владельцев, став украшением дембельского комплекта парадки.

Потом, когда их привезли в армейские модули, служившие для личного состава казармой, к Максу подвалил мордатый старожил и требовательно тявкнул:

– Водички хочется! Метнулся!

Утолить жажду ему не удалось, а вот пойти пришлось. В направлении на выбор. Отбрив заносчивое рыло, Максим вместе со всеми приступил к освоению жизненного пространства, но был удостоен чести быть приглашённым в каптёрку. Пяток свирепых харь, сидящих полукругом, исполосовали его колючими взглядами. Кто-то проронил:

– Этот?

– Этот, этот! – услышал он знакомый голос, вырвавшийся из знакомой бритой головы, высунувшейся из глубины коморки.

Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы с большой долей вероятности предвосхитить грядущее событие по приобретению восьмой пяди.

– Откуда такой борзый?

– Из Саяногорска… Хакасия… – ответил Максим и обобщил. – Из Сибири…

– Из Сибири? – огромный торс встал на ноги и явил собой исполина с буграми мышц и косой саженью в плечах. Максим с его метр девяносто два оказался на голову ниже. – А я из Красноярска. Рядом. Земеля, значит.

Гигант вышел из круга и с гримасой улыбающейся гориллы положил левую длань на свеженький погон.

– Зёму трамбануть, что дома побывать!

Афоризм был подкреплён мощным убеждением сокрушительного апперкота. Правила армейского общежития доводились методично и профессионально, что позволило Максиму быстро усвоить урок. Так сенсей восстановил статус кво, одновременно с тем вложив в живую макивару первый блок фундаментальных знаний воинского миропорядка.

А потом, спустя неделю сибирского Геркулеса отправили домой в цинке. Он подорвался на мине. Были отправки ещё и ещё. У подразделения, участвующего в боевых операциях, всегда потери. И ужасающая для мирного времени процедура обретала характер неизбежного и запланированного фактора. Грузом 200 в чёрных тюльпанах улетало на родину много, слишком много парней. В Афгане беспрестанно шли свинцовые дожди, в Союз тянулся цинковый поток.

Грохот винтов Ми-8 перешёл в свист, и машина зависла. Прилетели. Максим открыл глаза и покосился на молодого. Былая бледность лица, проступавшая даже через загар, пропала, но напряжённое выражение лица осталось прежним. Теперь это был другой человек. Человек, умеющий распоряжаться чужой судьбой.

Глава 12. Свадьба

Генку Смирнова женили.

Его допотопным ухаживаниям (сказано с большой натяжкой) был положен конец. Его припёрли к стенке. Прислонили, нажали и выдавили заветное признание. Партия! Сам бы он, конечно, на этот шаг решился бы ох как не скоро. Ему всячески препятствовали его заветные подружки: скромность, застенчивость и нерешительность. Такие такого добровольно не отдают. У таких такого отбирают.

Пока экспроприированный жених и счастливая невеста ставили свои подписи в книге регистраций, в доме Генкиного деда шли последние приготовления к свадьбе. Резиденция торжеств занимала географическую точку на окраине города. В районе базара с площадью имени Джамбула, где казахский акын с домброй господствовал над ареалом рынка незыблемым каменным хозяином.

От некогда обширного пустыря, простиравшегося в восточной части базара, не осталось и клочка свободной земли. Пустошь была застроена славянскими пришельцами добротными домами, обнесенными высокими заборами, и спустя десятилетия квартал превратился в зелёный оазис садов и виноградников, разбитыми и высаженными обитателями подворий.

На улице «Рабочая», в доме, на калитке которого была приколочена фанерная пятиконечная красная звезда, извещавшая о том, что здесь живёт ветеран войны, хлопоты шли со вчерашнего дня. Застолье должно было состояться в прилегавшей к крыльцу части дворика под тенью винограда, заплётшего жилистой лозою арочный каркас из арматуры. Молодёжь выносила столы и скамейки, развешивала плакаты со здравницами и бумажные гирлянды, расставляла вазы с хризантемами и астрами; женщины варили, жарили и парили, колдуя над кулинарной рецептурой; мужчины, с напряжёнными лицами алхимиков, разливали самогон и разведённый спирт в бутылки из-под кубинского рома «Гавана клаб», попутно дегустируя качество созданных изделий. Все были заняты, все были при деле.

Начинающая полнеть молодая женщина в пёстрой косынке, потёртых шлёпанцах на босу ногу и в домашнем фланелевом халате с гротесковыми розанами закончила подметать двор, набрала в вёдра воды и вышла за калитку на улицу прибить на дороге пыль.

– Вот! Вот она! – услышала она вопль из окна подкатывающего автомобиля, выкрашенного в ядовито-жёлтый цвет. – Звезда!

Отгорланившаяся чёрная лохматая голова скомандовала водителю: «Тормози», и из салона выскочил парень, заставив встревоженную женщину попятиться.

– Тут свадьба? – Валера Цыганков дыхнул на женщину густым перегаром.

– Туточки.

– Прямо в цель! – чернявый, хлопнув в ладони, принялся их энергично потирать. – У меня чутьё на банкеты! Ох, гульнём! Да, хозяюшка?

– Я не хозяйка.

– Это поправимо! Исполню любое ваше желание, мадам! Ведь я из бюро добрых услуг.

Женщина зарделась, но не спасовала.

– Дай пройти, ботало!

– Какая куртуазность!

– Чего?! Я тебе, халда, покажу куртизанность!

– Вы неверно истолковали комплимент, миледи!

– Сейчас с мужем моим потолкуешь, добрая фея! Он тебе таких комплементов отвалит!

Перспектива незапланированных диалогов сомнительного характера не входила в проекты Цыганкова, и он использовал старый, но проверенный способ: аккуратно сменил тему разговора.

– Хорошая примета! – брюнет тряхнул пышной шевелюрой. – Полные вёдра к удаче! Позвольте воды испить! – обезоруживающая улыбка Гуинплена, озарившая квазимодоподобный лик не позволила обладательнице буйных роз на халате отказать незнакомцу в просьбе. – Ах, вкусна водица! – Цыганков утёрся рукавом пиджака. – Куда аппаратуру заносить?

– Там спросишь, – махнула женщина рукой.

– Выгружаемся! – скомандовал Цыганков, повернувшись к машине, и немного сутулясь пошёл во двор, выдёргивая на ходу из свисающих гроздей винограда чёрные ягоды.

Из пожилого, но крепенького «Москвича» 412-й модели, цвета подгнившего лимона, выбралась сопровождавшая Цыганкова команда и принялась неторопливо вынимать из машины Валеркино хозяйство: катушечные магнитофоны, усилители, колонки и коробки с кассетами и шнурами. Помимо того, что Цыган был бухарь и любитель травки, он был ещё и диск-жокей, и меломан. Его музыкальная коллекция пухла от коробок с советскими шлягерами и модными записями зарубежки. Он слыл первоклассным спецом по части организации забойных «скачек» с непревзойдённым на местном уровне аховым репертуаром.

Любовь к музыке, как говорил сам Цыганков, была у него в крови, унаследованной от прабабки цыганки. В проверке это не нуждалось. Не обязательно было видеть, что выделывал Валерка с гитарой. Хватало его вида. Смоляные курчавые и жёсткие, как проволока, волосы, ломавшие гребёнки, выдиравшие штырьки из массажек и гнувшие алюминиевые расчёски, и лихой взгляд хронического конокрада. Типичный цыган! Только без шляпы и коня.

Да, кстати! Страсть к лошадям тоже передалась с генами. Только видоизменилась на пристрастие к мототехнике. У Цыгана была вишнёвая «Ява», удачная охота на которую завершилась аж в Ташкенте. Дома к этому страшному дефициту выходов не нашлось.

Обвешанный зеркалами и бахромой мотоцикл наводил ужас на пешеходов и бесил водителей своей сумасшедшей ездой. Много неудобств он доставлял и соседям по подъезду. Утром Валерка волочил «Яву» по лестнице вниз с 4-го этажа, а вечером – обратно в квартиру, царапая металлом стены и двери. Сарая, а уж тем более гаража у него не было.

Вернувшись к машине, Цыганков объявил курившим у «Москвича» компаньонам:

– Штаб будет на веранде! Тащите всё туда!

Сунув пожилому хозяину машины трёшку, он припечатал ладонью по капоту.

– Отчаливай, шеф!

Металл ухнул, водитель вздрогнул.

– Аккуратней! Это ж не «БелАЗ».

– Будь спок! – Цыганков сделал широкий приглашающий жест, и владелец авто поспешно тронулся: вдруг этому чёрту захочется ещё раз долбануть по его нежной ласточке.

Установка аппаратуры не заняла много времени. Валерка подключил технику, проверил звучание и подготовил записи. Оставалось ждать своего часа.

Вонзив в зубы беломорину и высунув лохматую голову из окна веранды, Цыганков задымил. По двору шнырял суетливый люд, носивший из дома посуду и еду. Три длинных, сколоченных из сосновых досок стола, накрытых белыми накрахмаленными скатертями, ждали нашествия прожорливой рати приглашённых и незваных гостей в густой тени зелёного шатра из винограда.

Три подиума для яств упирались в прямоугольник стола для главных лиц празднества. За ним узорчатым мохнатым фоном висел ковёр – восточная традиция, заимствованная у коренного населения. На ковре крепилась широкая полоса ватмана с надписью красной гуашью «Совет, да любовь!» По бокам пыжились пузатые воздушные шарики, пестрили шёлковые и атласные ленты, свисали разноцветные бумажные гирлянды. Стандартный декор для свадьбы.

Проведя по сервировке инспекторским взглядом, Цыганков стряхнул с папиросы пепел и прицелился, чтобы запульнуть бычок в увитую лозой шпалеру. Вынырнувший из-за угла халат с розами пресёк его попытку. Валера крякнул, загасил окурок в цветочном горшке и вышел во двор. Проверив надёжность крепления колонок, развешанных на прутьях арматуры, пощупав контакты и провода, он вернулся обратно.

– За мной, что ли, проверяешь? – на веранде его уже ждал Голубченко. – Не доверяешь?

– Брось ты, Славка! – Валерка тряхнул товарища за плечи. – Финальный осмотр инвентаря! Ипподром для скачек оборудован, пульт в готовности, можно и расслабиться! – он подмигнул. – Тут меня премировали.

Задрав рубаху, Цыганков продемонстрировал заткнутую за пояс бутылку «Сибирской» и по-жонглёрски выдернул её за горлышко.

– Мана результат! – в цыганских зрачках заплясали огоньки вожделения. Голубченко замотал головой.

– Да ты чё? – обмер Цыганков и метнулся к появившемуся в дверях Острогору.

– Начнём?

– Рано, – отрезал Сергей. Недавний перебор на Байконуре надолго отбил у него охоту к возлияниям.

– В самый раз! – не согласился Цыганков с мольбой и надеждой во взгляде.

– Нет, Цыган, я пас!

Цыганков не ожидал подобного сепаратизма, граничащего с предательством. Его лицо перекосило таким образом, что вызвало озабоченность отказников. Им показалось, что по физиономии страждущего пронеслась тройка, изображённая на бутылочной этикетке, оставив на ней глубокие следы полозьев.

Не поверив ушам своим, Цыганков повторил предложение и напряг слух. Нет, не ослышался он, как почудилось в первый раз. Ребята и в самом деле не хотели с ним пить! Озадаченный, он помахал, словно погремушкой, бутылкой, потом переложил её в другую руку и верным жестом сорвал с горлышка пробку. Джина, зелёного змия, беса или прочей нечисти, прогнозировано ожидаемого из бутылки не материализовалось, как это принято в сказках, но то, что случилось дальше, без преувеличения можно было классифицировать как чудеснейшее преображение.

Поняв бессмысленность применения оружия убеждения, которое на тот момент было не слишком отточенным, а если без эвфемизмов – то в совершенно затупленном состоянии, Цыганков издал приглушённый рык, мотнул по-бычьи головой и пришёл в движение. Проторив дорогу к окну, он вытянул руку с бутылкой в оконный проем. Водка с булькающими звуками полилась из горлышка, увлажняя и без того мокрый, недавно политый из шланга бетон дворовой площадки.

Неординарность поступка не просто удивила товарищей, а поразила их глубокой контузией. Они никак не ожидали подобной выходки.

– Цыган, стой! – Голубченко дернулся к Цаганокву, но вспыхнувшие искры в звериных глазах хищника тут же охладили его порыв.

– Слушай, Валер! Давай попозже её выпьем!

Увещевания Острогора были для Цыганкова пустым звуком.

– Он, что, пыхнуть что ли успел? – полушёпотом справился Голубченко и потянул воздух носом. – Да не похоже. Духана вроде нет.

– Маяка точно нет, – Острогор заметил в цветочном горшке окурок. – Тут чинарик, а не пяточка.

– А с чего его тогда так понесло?

– Может, нанюхался чего? Помнишь, как на Байконуре он торчал с кузбасслака?

– Такое забудешь! Вонищи сколько было!

Пока друзья искали причины несвойственного Валерке поступка, прозрачная струйка продолжал точить бетон площадки. Небывалая, а по меркам негласного кодекса «гранёного стакана» так и вовсе неслыханная картина происходящего привлекла к себе внимание 67-летнего Никифора Захаровича, являвшегося действительным предком жениха в чине родного дедушки. От увиденного с ним едва не случился нервно-паралитический коллапс. И не мудрено! Такое циничное измывательство и варварское кощунство способно свести в могилу даже здорового мужика, крепко почитающего национальные святыни.

Медленно волочась на давно уже не пружинистых ногах из нужника, хоронившегося за колючими зарослями ежевики в углу засаженного деревьями участка, дед Никифор умудрился узреть издалека (тут надо искренне восхититься столь необычайной зоркости человека преклонных лет) вопиющий акт дерзейшего вандализма. Водку выплёскивали как помои!!!

Возмущённый старик вздел к небу палку, используемую им в мирное время в качестве вспомогательного средства для перемещения, и рысью пошёл в атаку на супостата, выплёвывая изо рта с крупными потерями зубов короткие гортанные вопли. Выбрав кратчайший путь, он разрыхлил капустную грядку, помял кусты бульданеша и сломал стебли хризантем, уронивших наземь сломанные шапочки кремовых соцветий.

Колченогие ходули в белых, одетых по случаю праздника бурках, в скоротечном своём мелькании доставили сухонькое тельце бывшего гвардейца конницы генерала Доватора к торчащей из окна волосатой руке, сжимавшей стеклянное горлышко «Сибирской». Изрыгнув воинственных клёкот из усохших от чрезмерного потребления самосада лёгких, дед рванул на себя сосуд и со всего размаха, что было мочи, вкладывая в удар благородную кипучую ярость, рубанул импровизированной шашкой по возненавиденной им скверне во плоти, олицетворявшей мерзкое чудище из огненной геенны, покусившееся на святую святых.

Сатанинское отродье взвыло раненым зверем и разжало клешню, выпустив бутылку. Завладев трофеем, часть содержимое которого удалось сохранить благодаря беспримерному по лихости и отваге рейду, самоотверженный ветеран-фронтовик попёр в окно, тыча в него грозный инструмент возмездия. Ему непременно надо было достать искажённую болью рожу с округлёнными пятаками глаз и разверзнутым в крике ртищем. Вражья башка с копной чёрной овчины неожиданно утроила своё количество голов, нависнув над безлошадным кавалеристом змеем Горынычем. Старик был в трезвом уме (заложенная с утра за воротничок рюмашка была не в счёт), что позволяло делать правильные, хотя и субъективные выводы: ему не троилось. Голов и в самом деле стало три.

Но этот непредвиденный перевес в живой силе вероломного супостата нисколько не смутил боеспособного резервиста. Увеличившееся поголовье врага лишь раззадорило добросовестного карателя, истосковавшегося за долгие мирные десятилетия по жарким баталиям. Бесстрашный чудо-богатырь ринулся на штурм. Тщедушный человечек, каким дед Никифор казался на первый взгляд невнимательному взору, мобилизовался во всесокрушающего монстра, готового уничтожить всё на своём пути огнём и мечом.

На счастье засевших на веранде парней, окно было достаточно высоко от земли, что существенно затрудняло покорение редута безрассудным пенсионером, принявшим облик кровожадного оборотня. Звуки выбиваемой тростью дроби, стон раненого, уговоры его соратников и гиканье штурмовика не могли не остаться незамеченными. Слетевшаяся на шум гурьба пресекла безудержный кавалерийский наскок. Обезоруженный участник Великой Отечественной, раздосадованный отобранной у него победой и лишением возможности уничтожения или хотя бы пленения противника, долго хорохорился и вырывался из окружения.

Утешала только ратная добыча. Спасённая поллитровка, пусть и не полная, грела старику душу, постепенно умиротворяя его чудодейственным бальзамом. Осознавая допущенную ошибку, Цыганков оправдывался как мог, объясняя своё неразумное поведение нелепой случайностью. Но его сомнительным доводам не верили. Среди собравшихся не было ни наивных простачков, ни малых детей, ни полных идиотов.

Уничижительное, оскорбительное и сверххамское отношение к водке (какое святотатство!), да к тому же учинённое в преддверии свадьбы, расценивалась не иначе как смертный грех. Даже временная инвалидность, наступившая в результате удара тростью, не рассматривалась как смягчающее обстоятельство и нисколько не принималась во внимание собранием, всецело солидарного с актом возмездия бдительного старожила.

И быть бы неосмотрительному диск-жокею изгоем, подпавшим под действие стихийного и безжалостного остракизма, не ударь в голову Острогора светлая мысль. Он её озвучил, пояснив, что в бутылке был метиловый спирт, который принёс с собой Валера Цыганков. Эта техническая жидкость предназначалась для прочистки деталей, в особенности для головок магнитофона. А для внутреннего потребления её использовать нельзя: яд! Страшные муки и смерть! В мягком варианте – вечная слепота. По совершенно случайному совпадению бутылка была из-под «Сибирской» водки.

Использовав жидкость по назначению, Валера решил вылить её, от греха подальше! Не дай бог кто-то отравится! Исходя именно из этих гуманных побуждений, и начал он процедуру ликвидации метилового спирта.

Убеждая и жестикулирая, Сергей умудрился вытянуть из узловатых старческих пальцев злополучную склянку и спрятать её за спиной. Славка Голубченко, подхватив на лету лейтмотив оратора, развил его мысль до апокалипсических сцен всеобщего апоплексического удара и массового падёжа народонаселения.

Публика, дотоле настроенная агрессивно, нехотя вникла в аргументацию, кажущуюся подозрительной с первого осмысления, но логичностью своею смутившая радикальный настрой.

Все уже были готовы принять доводы музыкальной группы, но дед Никифор, пронзив утихший гомон старческой фистулой, раздул гаснущие угли свары, обвинив поганых стервецов в гнусной лжи. Пожар возмущения и гнева воспламенился с новой силой.

Главный обвиняемый, прижимая к груди ушибленную руку и апеллируя к народному разуму, страстно обосновывал выдвинутую Сергеем версию. Оба его сторонника лезли вон из кожи, модернизируя эту теорию под неоспоримую аксиому. В ход шли все варианты искусства доказательств. В конце концов, разбросанные семена псевдонаучных утверждений нашли кое-где унавоженную враньём почву, и в стане водочных патриотов послышались примирительные нотки. Пыл, красноречие и убедительность молодых людей возымели действие. С трудом, но им поверили. За исключением горстки недружелюбных лиц, во главе с ветераном отечественной войны.

Повезло и в том, что на улице послышался шум автомобильных двигателей и сигналов подкатывавшего к дому свадебного кортежа. Могучая кучка, первоначально свирепо настроенная к нарушителям порядка, как по мановению палочки обратилась в передвижников, оставив парней в состоянии временного покоя.

– Фу-у-у! Открестились! – выдохнул Острогор, когда они вернулись на веранду. – Пронесло.

– Во уроды! – ругнулся Цыганков, рассматривая наливающуюся синяком руку. – Чуть калекой не сделали!

– Скажи спасибо, Цыган, что не убили! Если б Серёга им мозги не запарил, нам бы всем хана! – Голубченко провел по шее ребром ладони. – Секир башка и скальпы на антенну!

– М-да-а-а. Такого бешеного старикана с дрыном я ещё ни разу не встречал, – Валерка смочил водкой вздувшуюся кожу и сделал несколько глотков из горлышка. – Чапаев, блин!

– Отравиться не боишься? – пошутил Острогор.

– Смотри, зрения лишишься, – гоготнул Голубченко.

– Идите в баню!

– А прикинь, если б у этого свирепого ящера не клюка, а шашка была? – Голубченко рассёк рукой воздух. – Вжик и культяпка!

– Типун тебе на жало! – потерпевший погладил зашибленное место и добавил. – Хорошенькое начало для свадьбы.

– Лучше уж так, чем сначала за здравие, а потом за упокой… Дискач-то проведёшь? Справишься после ранения?

– За меня, Серёга, не переживай! – заверил музыкальный специалист. – Партачек не будет. Исключено! Я такой данцинг замастрячу, закачаетесь! Замажем?

– Ай, молодца!

– А не опарафинишься, инвалид, с неполноценным комплектом конечностей? – засомневался Голубченко.

– Не трещи! Всё будет чики-пуки! И запомни, Славик, у меня стрёмных скачек не бывает! Отвечаю!

Острогор щёлкнул пальцами.

– Цыган, готовь марш для молодых! Идут! Только не спутай Мендельсона с Шопеном!

– Не спутаю, – Цыганков подсел к магнитофону. – Я их обоих в лицо знаю. Дед Никифор вместе с верной клюкой и разномастной кликой встречали жениха с невестой, сгрудившись у границы забора плотным кордоном.

Эпицентр действий, перекочевавший к воротам, кишел празднично одетым людом, сомкнутым вокруг молодожёнов. Булька, охрипшая и возмущённая, давно перестала брехать и с унылым непониманием смотрела сквозь щель закрытой будки на устроенный шабаш. Собачий разум отказывался понимать происходящее: кругом орды чужаков, а сторожа заперли! Но сегодня был особый день, равноценный дню открытых дверей.

Родители Гены Смирнова встречали сына с невестой традиционными хлебом-солью, а дед Никифор, оттеснив супружницу, перехватившую его трость, крепко сжимал в рушнике образ Богоматери, держа его перед своим иконостасом. Что-что, а свою заслуженную кровью гордость – пиджак с наградами, он успел надеть. Новобрачных фронтовик встречал при полном параде. И с соблюдением религиозных традиций. В его возрасте можно было смело и без последствий плевать на атеистов.