Текст книги "Омар Хайям"

– Но этот путь, Омар, бесконечен, а человек смертен; таким его создал великий Аллах, ибо должен человек заботиться о своем спасении.

– Ты прав, о величайший из живущих султанов, – неторопливо сказал Хайям. – Но ищущий рая и отвергающий ад должен, по крайней мере, знать, кто тот, который ищет и отвергает. Познание себя – истинно богоугодное дело. Ведь в одном из хадисов сказано: «Тот, кто знает о себе, знает о своем Господе…»

– Омар, несколько дней назад ты сказал мне, что лицемерие является одним из наиболее страшных грехов. Но лицемерие порождается гордыней. И разве цель – познать себя – не есть хитрая ловушка гордыни? Кто—то из факихов мне говорил, что ты непонятно усложняешь веру… Впрочем, мне надоели эти разговоры. Омар, что в мире лучше красавицы?

– Две красавицы, если ты не свободен от всего, как истинный суфий, или не могуществен, как султан.

– Омар заслуживает того, чтобы ему отрубили голову. Назвать султана несвободным – ну не преступление ли это перед государством? – весело воскликнул Малик—шах, обращаясь к Лайле, изумительно красивой рабыне с большими черными колдовскими глазами. Лайла была румийкой по рождению, умела прекрасно танцевать и петь. Она молча и неопределенно покачала головой…

– Прочти, Омар, свои стихи, и ты будешь помилован, – засмеялся султан и поднял бокал.

 
Кумир мой, вылепил тебя таким гончар,
Что пред тобой луна своих стыдится чар.
Другие к празднику себя пусть украшают,
Ты – праздник украшать собой имеешь дар.
 
 
На розах блистанье росы новогодней прекрасно,
Любимая – лучшее творенье Господне – прекрасна.
Жалеть ли минувшее, бранить ли его мудрецу?
Забудем вчерашнее! Ведь наше сегодня – прекрасно.
 
 
Кумир мой – горшая из горьких неудач!
Сам ввергнут, но не мной, в любовный жар и плач.
Увы, надеяться могу ль на исцеленье,
Раз тяжко занемог единственный мой врач?
 

Здесь, наверное, стоит отвлечься от бесед Омара Хайяма с султаном и сказать несколько слов о том, что представляли собой носители высшей власти в сельджукской империи.

Наследники престола в сельджукидской династии назначались еще при жизни царствующего султана. Существовала специальная традиция возведения на трон и принятия присяги на верность будущему султану. Наследника сажали на лошадь, впереди которой шествовала знать, одаривали присутствующих халатами и вышитыми попонами. Среди тюркоязычных народов в то время конь олицетворял собой племя и даже целое государство. Торжественное сажание наследника престола на коня символизировало его возвышение над народом и получение государственной власти.

Первым сельджукским властителем, присвоившим себе почетный титул «султан», был Мухаммад Тогрул—бек. Уже в 428 году хиджры (1036 или 1037 год) он назывался «великий султан, опора мира и религии». Обычно верховные правители старшей ветви сельджукской фамилии носили титул «великий султан, высочайший шахиншах», а также «султан Востока и Запада». Слово «султан» происходит от арабского «султа» – власть.

Начиная с Мухаммада Тогрул—бека, сельджукские государи получали формальное право на султанскую власть от халифа. Обряд посвящения сопровождался облачением в почетные одежды и другими церемониями. Именно сельджукские властители создали идею «султана ислама» как верховного светского правителя всего мусульманского мира, стоящего рядом с халифом, религиозным главой мусульман. Султан, получая от халифа инвеституру и специальный диплом, как бы становился «доверенным» самого «имама правоверных», то есть халифа, что, впрочем, не мешало сельджукским правителям вести иногда борьбу с халифами, которые были ими же лишены светской власти. Султан считался «поверенным мира» на основе коранического положения о божественном предопределении власти.

Полномочия султана были огромны, он являлся верховным распорядителем всего государственного имущества. «Когда государь на кого—либо разгневан, – пишет Низам аль—Мульк, – он приказывает отрубить голову, отсечь руки и ноги, вздернуть на виселицу, бить палками, отвести в темницу, бросить в яму».

Глава сельджукской державы был обязан разбирать жалобы на своих вельмож, сановников и должностных лиц. Довольно часто для проверки жалоб султан посылал доверенных гулямов с устным напутствием или письменным указом. Гулямы получали за это вознаграждение, или, точнее, плату для исполнения султанского поручения. Только султан имел право давать земельные наделы в условную или наследственную собственность.

Многие историки высоко оценивали достоинства первых сельджукских государей Тогрула, Алп—Арслана и Малик—шаха. Можно привести, например, любопытное замечание арабского историка Идриса о тюрках: «Их князья воинственны, предусмотрительны, тверды, справедливы и отличаются превосходными качествами». В. В. Бартольд пишет: «…Нравственные понятия кочевников в большей степени, чем нравственные понятия культурных народов, находились в зависимости от религии. Вполне естественно, что первые Сельджукиды и Караханиды были лучшими мусульманами, чем Махмуд и Масуд[22]22
  Крупнейшие представители династии Газневидов.


[Закрыть] … Очень вероятно, что под влиянием ислама некоторые из этих властителей проникались искренним желанием осуществить идеал справедливого царя».

Предводитель кочевого народа, едва отличавшийся от своих воинов по одежде, деливший с ними все трудности, не мог внезапно превратиться в деспота, каким был, например, Махмуд. Любопытен ответ Алп—Арслана, отца Малик—шаха, на вопрос Низам аль—Мулька, почему он против введения системы шпионажа в государстве: «Если я назначу сахиб—хабара (руководителя такой шпионской системы. – Ш. С., К. С), то люди, искренне ко мне расположенные и близкие мне, не станут обращать на него внимания и подкупать его, полагаясь на свою верность, дружбу и близость; с другой стороны, мои противники и враги заключат с ним дружбу и будут давать ему деньги; ясно, что сахиб—хабар постоянно будет доводить до меня дурные вести о друзьях и хорошие вести о врагах. Добрые и дурные слова подобны стрелам; если выпустить несколько стрел, то хоть одна попадет в цель; с каждым днем будет уменьшаться мое расположение к друзьям и увеличиваться мое расположение к врагам; через короткое время друг будет от меня дальше, враг – ближе; наконец враг займет место друга; вред, который произойдет от этого, никто не будет в состоянии исправить».

Система внутреннего шпионажа, кроме того, имела тот недостаток, что могла служить орудием и против монарха; если Махмуд приставил шпионов к своему сыну и наследнику Масуду, то и Масуд ухитрился внедрить соглядатаев в канцелярию отца. Однако, с другой стороны, должность сахиб—хабара являлась одним из устоев для все более усложняющегося государства. И в этом смысле Низам аль—Мульк был прав. Уничтожение системы шпионажа (а более действенный контроль в тех условиях был невозможен) могло только увеличить произвол отдельных наместников.

Малик—шах был превосходно образован для своего сана, и в этом, безусловно, сказалось влияние великого визиря и надимов султана, подобранных Низам аль—Мульком. Правитель страны не пренебрегал разъяснениями Омара Хайяма о небесных явлениях и достаточно толково разбирался в стихах. Конечно, султан не мог постоянно следить за сложным бюрократическим управлением своих обширных владений, и эта обязанность лежала преимущественно на визире. В то же время при таких условиях слишком активное вмешательство двора в ход управления могло гибельно отразиться на делах. Низам аль—Мульк поэтому старался, чтобы письменные приказания верховного правителя посылались как можно реже: «Послания, которые пишут с государева двора, многочисленны, а все, что становится многочисленным, теряет свое значение. Надо, чтобы не писали ничего от высокого собрания, пока не наступит какое—нибудь важное обстоятельство. А если написали, то уже надо, чтобы содержание послания было таково, чтобы ни у кого не поселялось намерения что—нибудь не выполнить из приказа. Если окажется, что кто—либо поглядит пренебрежительно на приказ или замедлит в ревности к слушанию и повиновению, пусть назначат суровое наказание, даже будь он из близких».

Власть сельджукских правителей, основанная на идее самодержавия, теоретически считалась неограниченной. Но при решении важных государственных дел султан часто устраивал совещания с высшими сановниками и вельможами.

Султан ведал не только гражданскими, но и военными делами государства, назначал и смещал полководцев. Все мероприятия, связанные с организацией и расходами на армию, утверждались «великим султаном». Султан являлся также верховным главнокомандующим и нередко сам возглавлял походы и военные кампании. В его распоряжении имелись личная гвардия, отряды телохранителей и гулямов.

Великие сельджукиды особое внимание уделяли тому, чтобы не допустить посягательств на свой престол со стороны своих же родственников. Начало этому положил Тогрул—бек, когда приказал задушить родного брата Иннала тетивой его же собственного лука, после того как подавил поднятый им мятеж. Алп—Арслан в 1065 году сражался с восставшим против него Кутулмушем, одним из двоюродных братьев То—грул—бека, а через три года – против родного брата Кавурда, наместника Кирмана. Когда же после смерти Алп—Арслана султанский престол наследовал Малик—шах, Кавурд снова поднял знамя восстания, желая стать султаном. В начале 1074 года, после трехдневного сражения при Хамадане, в котором лично участвовал Малик—шах, Кавурд был разбит, взят в плен и в следующую ночь по совету Низам аль—Муль—ка (но вопреки желанию султана) задушен.

Такой финал, однако, не удержал одного из братьев Малик—шаха, Такаша, сначала в 1081 году, а затем в 1084 году поднять восстание в Хорасане. После последнего поражения ему по приказанию султана выкололи глаза.

Несмотря на исключительно большое влияние визиря, впоследствии Малик—шах стал все более глубоко вникать во все государственные дела. Он придавал большое значение восстановлению разоренных местностей, основанию научных заведений, постройке больших зданий с общественно полезными целями, покровительствовал искусствам. Малик—шах любил большие путешествия внутри своего государства, стремясь лично ознакомиться с местными условиями. Его отличало и особенное стремление заботиться о бедных людях.

…Через много лет в Нишапуре, в один из тех редких моментов, когда у него было хорошее настроение, Омар Хайям рассказал нескольким своим ученикам историю, приключившуюся с султаном: «Один из его знатных мамлюков проходил мимо бедного человека, продававшего арбузы. Взяв арбуз, он не уплатил за него. Продавец пошел с жалобой к султану Малик—шаху. Султан спросил у него: „Узнаешь ли ты обидчика?“ Тот ответил отрицательно. А сезон арбузов уже прошел. Султан приказал позвать своих мамлюков и, когда они пришли, сказал им: „Мне очень захотелось арбуза, но сейчас ведь не время. Может быть, кто—нибудь из вас достанет мне его?“ И тогда тот мамлюк воскликнул: „О владыка! Не ищи – у меня есть арбуз!“ Султан приказал взять его под стражу и позвал человека, который опознал его. Султан сказал ему: „Это мой мамлюк, и я дарю его тебе, бери его!“ Мамлюк выкупил себя за триста динаров. Человек вернулся к султану и сказал: „Государь наш! Я продал мамлюка, которого ты подарил мне, за триста динаров!“ Султан спросил: „Ты доволен этой суммой?“ Тот ответил утвердительно».

Поглаживая свою белую бороду, Хайям спросил: «Что питает справедливость истинных государей?» Он повернулся на запад, где уже садилось солнце, и сам же ответил: «Справедливость в человеке – это мера его связи с Всемогущим. Истинно справедлив тот государь, кто иман соединил с силой. Если же сила заменяет веру, а вера скрывает отсутствие силы – рано или поздно ждите беды».

Историки пишут, что Малик—шах заботился о строгом порядке и дисциплине в войсках, а также о справедливости в администрации. Причем порой указывал Низаму аль—Мульку на то и другое. Хотя он и не был столь страстно предан военно—походной жизни, как его отец, но все же был талантливым военачальником.

 
Где б ни алел тюльпан и роза ни цвела,
Там прежде кровь царей земля в себя впила,
И где бы на земле ни выросла фиалка,
Знай – родинкой она красавицы была.
 

…Весна 1081 года. Армия Малик—шаха возвращается в Исфахан. На спине одного из боевых слонов закреплена походная палатка, в которой лежит больной султан. Рядом с ним – Омар Хайям, выполняющий обязанности походного врача.

– А ты, оказывается, искусный врачеватель. Сегодня я себя чувствую гораздо лучше. Вчерашняя гадость, которую ты заставил меня выпить, оказалась полезным лекарством. Где ты научился искусству лекаря?

– В основном по книгам Абу Али[23]23
  Ибн Сина.


[Закрыть] в Нишапуре и позднее, в Самарканде, я несколько раз прочел и почти запомнил его «Канон врачебной науки».

– Послушай, а не мешают ли искусству врачевания твои занятия астрономией, математикой?

– Я не пойму тебя, о повелитель.

– Видишь ли, астрономы изучают движение звезд, планет – и это одно движение; математики занимаются измерением – и это одно измерение. Но каждый человек отличается от другого. Значит, отличаются и их болезни, и горести. Вчера ты готовил лекарство для меня или для некоего больного вообще?

– Для тебя, ибо истинное искусство врача заключается в том, чтобы в больном видеть того, кто ни на кого не похож. Трудно сравнить это с математикой, поскольку там мои измерения может в принципе повторить любой опытный математик.

– Омар, я вспоминаю, что несколько лет назад ты закончил какой—то математический трактат. И даже получил от меня какую—то награду, хотя я не очень—то понял, что ты там доказываешь. Продолжаешь ли ты этим заниматься и сейчас?

 
Дураки мудрецом почитают меня,
Видит Бог, я не тот, кем считают меня,
О себе и о мире я знаю не больше
Тех глупцов, что усердно читают меня.
 

В середине декабря 1077 года Омар Хайям закончил один из своих важнейших математических трудов – «Комментарии к трудностям во введениях книги Евклида».

«Комментарии» Хайяма разделены на три книги, или три части. Во введении он формулирует свою общую методологическую задачу: «Изучение наук и постижение с их помощью истинных доказательств необходимо для того, кто добивается спасения и вечного счастья. В особенности это относится к общим понятиям и законам, к которым прибегают для изучения загробной жизни, доказательства (существования) души и ее бессмертия, постижения качеств, необходимых для существования Всевышнего и Его величия, ангелов, порядка творения и доказательства пророчества Печати пророков,[24]24
  Пророка Мухаммада.


[Закрыть] повелениям и запрещениям которого повинуются все творения в соответствии с соизволением Всевышнего Аллаха и силой человека». Таким образом, Омар Хайям, как действительный последователь Ибн Сины, утверждает, что рациональное, естественно—научное познание, рационалистическое мышление необходимы как при изучении мира и человека, так и для действительного понимания основных теологических и трансцендентальных постулатов ислама. Ведь разум человека, его рациональные способности (например, способности математика) также созданы и постоянно создаются Аллахом.

В первой книге «Комментариев» рассматривается теория параллельных. Хайям вообще не сомневается в истинности классического постулата Евклида, однако считает его менее очевидным, чем ряд других положений древнегреческого математика. Кроме того, Хайям отвергает некоторые, предложенные до него, варианты доказательств этого постулата.

Один из принципов Аристотеля Хайям принимает за исходный в собственной теории параллельных: «Две сходящиеся прямые линии пересекаются, и невозможно, чтобы две сходящиеся прямые линии расходились в направлении схождения». Каждое из двух утверждений, содержащихся в этом принципе, эквивалентно пятому постулату Евклида.

При помощи нового постулата Омар Хайям доказывает восемь теорем, последняя из которых по формулировке совпадает с пятым постулатом. Центральное место у Хайяма занимает исследование равнобедренного двупрямоугольника (четырехугольника с двумя прямыми углами при основании и равными боковыми сторонами). Равнобедренный двупрямо—угольник разделяется своей осью симметрии на два трипря—моугольника. Относительно двух других углов двупрямоугольника, равных между собой, Хайям сначала предполагает, что они острые, затем – что они тупые, и оба допущения приводит к противоречию при помощи своего принципа. После установления существования прямоугольника он довольно просто доказывает пятый постулат.

Работы восточных геометров по теории параллельных, растянувшиеся почти на пятьсот лет и тесно связанные между собой, оказали значительное воздействие на позднейшие математические исследования. Идеи Хайяма и ат—Туси стали известны в Европе только в XVII веке. Выявленная и обоснованная ими связь пятого постулата Евклида с проблемой суммы углов четырехугольника, или, что равносильно этому, с вопросом о сумме углов треугольника, стала основной в дальнейших работах. Гипотезы и представления мусульманских математиков о свойствах рассматривавшихся ими четырехугольников в случае острого и тупого угла стали своего рода первыми теоремами неевклидовых геометрий Лобачевского и Римана (в первой из которых обосновывается гипотеза острого угла для этих четырехугольников, а во второй – гипотеза тупого угла). Работы Омара Хайяма стали одним из важных звеньев в цепи исследований, закончившихся созданием неевклидовой геометрии.

Вторая и третья книги «Комментариев к трудностям во введениях книги Евклида» посвящены теории отношений. Хайям подтверждает правильность знаменитого определения тождества двух отношений в пятой книге «Начал», в которой Евклид сравнивает произвольные равнократные первой и третьей и, соответственно, второй и четвертой величин, образующих пропорцию.

Это определение, однако, с его точки зрения, страдает существенным недостатком, ибо не выявляет «истинный смысл пропорции». Хайям считал, что определение Евклида не конкретизирует измерительных аспектов отношений, которые представляли практический интерес для математики исламского мира. Поэтому свою задачу он видел в формулировании такого определения равенства отношений, которое непосредственно отражало бы числовую функцию отношения. Хайям намеревался соединить общую теорию отношений пятой книги, пригодную и для непрерывных соизмеримых величин, и теорию отношений чисел седьмой книги. При этом Хайям пошел по новому и оригинальному пути: он доказывает эквивалентность евклидовых определений тождества и неравенства отношений с новыми.

В основе исходного определения Хайяма лежит процесс отыскания наибольшей общей меры и соответствующий алгоритм Евклида. Доказывая эквивалентность определений Евклида и собственного, Омар Хайям приходит к выводу о наличии существенного пробела в теории отношений – отсутствие общей теории о существовании четвертой пропорциональной к трем другим величинам, которую Евклид доказал в шестой книге только для частного случая отрезков. С точки зрения Хайяма, существует прямая связь этой теоремы с непрерывностью, и доказывает он ее на основании еще одного из «принципов, заимствованных у философа»: «величины можно делить до бесконечности, то есть они не состоят из неделимых» (кстати, это положение Аристотеля будет играть важную роль и в его философских трактатах). Для обоснования этой теоремы Хайям доказывает, что величина принимает каждое значение, промежуточное между какими—либо двумя ее значениями. Хотя для приведенного принципа этого недостаточно, здесь важна сама принципиальная идея.

Третья книга «Комментариев» посвящена проблеме составления отношений, недостаточно развитых у Евклида. Это учение представляло для математиков цивилизации ислама особую важность в связи с возможными приложениями к теории музыки и, главное, тригонометрии. Здесь Омар Хайям отходит от аристотелевской концепции о числе. Признавая, что число в собственном смысле – это натуральное число, собрание единиц, он предлагает ввести более широкое абстрактное понятие о числе как о действительном положительном числе. При этом Хайям теоретически обосновывает давнюю практику математиков. Ведь «вычислители и землемеры часто говорят: половина единицы или треть ее или какая—нибудь другая доля ее, в то время как единица неделима… предполагают единицу делимой. Они часто говорят: корень из пяти, корень из десяти и т. д. – их слова, действия и измерения изобилуют этими выражениями».

Для большинства математиков и философов Древней Греции было характерно восприятие числа исключительно как меры дискретных множеств предметов или меры непрерывных величин, состоящих из однородных с ними величин, равных между собой. Расцвет астрономии, огромные и регулярные вычислительные работы по составлению тригонометрических и астрономических таблиц, успехи числовой алгебры – все это привлекло внимание к иррациональным числам как законному объекту математики.

Хайям, развивая математическую тенденцию на объединение отношений и чисел, первый со всей определенностью формулирует и новую, более общую концепцию действительного (положительного) числа. Он вводит и обосновывает понятие общей абстрактной числовой величины, указывая на практическую значимость такого расширения понятия числа. Хайям подчеркивает, что новая, вводимая им единица является делимой, – только у практиков эта единица всякий раз являлась именованной и могла рассматриваться как множество других более мелких единиц, а у Хайяма это – отвлеченная числовая единица. В итоге у Хайяма каждому отношению ставится в соответствие некоторое действительное (положительное) число и отношения вместе с числами приобретают функции измерения любых величин.

За Хайямом в теории отношений и учении о числе последовал Насир ад—Дин ат—Туси. В Европе единое понятие действительного (положительного и отрицательного) числа впервые появляется в конце XVI века. Но строгие теории действительного числа возникли только в конце XIX века.

В третьей книге Хайям пишет: «Что касается отнимания отношения, упоминаемого в музыке, то на самом деле при внимательном рассмотрении оно оказывается разновидностью присоединения, и метод изучения – тот же самый для обладающего проницательным умом и хорошей интуицией.

Мы коснулись этого вопроса в «Комментариях к трудностям» Книги о музыке». Упоминаемая Хайямом работа, к сожалению, не сохранилась. Скорее всего, это были комментарии к «Большой книге о музыке» аль—Фараби, с творчеством которого Хайям был очень хорошо знаком.

 
Те, в ком страсти волнуются, мысли кипят, —
Все на свете понять и изведать хотят.
Выпьют чашу до дна – и лишатся сознанья,
И в объятиях смерти без памяти спят.
 

– Я иногда завидую тем людям, которые не забивают себе головы такими выспренними словами, как «мудрость», «истина», «знание».

Прекрасная летняя ночь нависла над Исфаханом. В небе сочно роятся равнодушные звезды. Упрямый горный ветерок все же ухитрился отогнать дневной зной. На верхней площадке обсерватории стоят Омар Хайям и Абу—ль—Музаф—фар аль—Исфазари.

– Почему? – чуть помедлив, спрашивает своего коллегу Абу—ль—Музаффар.

– Может быть, потому, что высшая правда заключается в том, чтобы не замечать тех вопросов, ответов на которые не просто нет, а и не может быть. Просто не замечать. Почему бы нет?

Абу—ль—Музаффар прокашлялся. Он не всегда вполне понимал Хайяма. Омар был скорее молчалив, чем разговорчив. Очень часто даже во время обсуждений итогов еженедельных наблюдений он говорил просто и кратко. Но иногда его прорывало.

– Омар, то, что было непонятным вчера, становится чуть ясным сегодня, и будет – если поможет Аллах! – нашим знанием завтра…

– Я говорю о другом. Взгляни внимательно на человека. Три главных события составляют суть его жизни. Он рождается, он живет, он умирает. И что же? Он не чувствует и не помнит, как он рождается. Умирая, он страдает, даже если он праведный мусульманин. Поэтому он боится смерти и не хочет о ней думать. Наконец, пока он живет, у него почти никогда не хватает времени на то, чтобы осмыслить суть своей единственной драгоценности – собственную жизнь. Два дня назад, друг мой, я в присутствии султана говорил с неким дервишем из Балха. Он утверждал, что знание математиков, астрономов, врачей без слова Всевышнего состоит из лоскутов и, опираясь на эти лоскутки, нельзя ступить на путь, ведущий к истине. Повелитель попытался защитить ученых, которые занимаются изучением этого мира. Выслушав султана, дервиш рассказал такую притчу.

Некий падишах отдал своего сына обучаться искусству рамлю.[25]25
  Гадание на песке.


[Закрыть] Тот хорошо старался и преуспел в этом деле. Однажды падишах зажал в руке перстень и сказал: «Сын мой, скажи—ка, что у меня в руке?» Тот ответил: «Оно – круглое, минерал, посередине у него отверстие». Шах сказал: «Признаки ты назвал верно, реши же, что это за предмет». Тот после долгого раздумья сказал: «Мельничный жернов». Шах воскликнул: «Столько точных примет ты установил силой знания и изучения, но не хватило у тебя разума на то, чтобы понять: не может жернов поместиться в руке и нельзя его взять в руку».

И дервиш продолжал: «Вот так и ученые наших дней „расщепляют волосок“ в науках и говорят о том, до чего им дела нет, и прекрасно все это знают. А то, что важно и к ним ближе всего, то есть „самость“ свою, они не знают, то есть себя не знают и забывают, что не знают».

Конечно, я нашел что ответить ему. Но переубедил ли я его – не знаю.

 
Во сне сказал мне пир: «Покинь свою кровать,
Ведь розу радости нельзя во сне сорвать,
Ты, лежебок, все спишь, а сон подобен смерти,
Потом века тебе придется спать».
 

Для сельджукских султанов на первом плане было укрепление и поддержка ислама. На втором же месте всегда оставались военные операции. И чем более были они уверены, что управление обширным их государством пребывает в надежных руках Низам аль—Мулька, тем ревностнее сражались они на западе и на востоке для расширения границ своего государства.

Продолжение завоевательных войн необходимо было и по другой причине. С севера в сельджукское государство постоянно прибывали родственные туркменские и огузские племена. Для того чтобы избавиться от этих беспокойных и воинственных родственников, Малик—шах направлял их для захвата новых владений в Сирии, Армении и Малой Азии.

Султан руководствовался достаточно умной политикой, предоставляя эти трудно поддающиеся дисциплине, но отлично справляющиеся с внешними врагами иррегулярные войска власти собственных их вождей. И не всегда при этом сразу вмешивался, когда по временам племенные вожди вцеплялись друг другу в горло.

Мавзолей султана Санджара в Мерве.

Начало XII в.

Завоевательные походы сельджуков на западе были направлены против двух по—прежнему достаточно могущественных государств – Византии и фатимидского Египта. В 1071 году, незадолго до своей смерти, Алп—Арслан взял в плен византийского императора Романа IV. Последний вторгся в Армению с огромным войском, чтобы вытеснить сельджуков из этой римской провинции. Однако в трехдневном ожесточенном сражении, в котором лично участвовали и султан, и император, последний в рукопашном бою был взят в плен, а его армия обратилась в паническое бегство.

Алп—Арслан обошелся с пленным императором достаточно милостиво и согласился дать ему свободу в обмен на заключение мирного договора, в условия которого, кроме освобождения из Византии без всякого выкупа всех пленных мусульман, входила еще уплата громадной денежной суммы за самого Романа. Однако как только император вернулся в Византию, он был убит заговорщиками, которые отвергли заключенный несчастным договор.

Это дало необходимый повод сельджукам вновь заняться завоеванием византийских владений. К 1081 году Армения и почти вся Малая Азия, включая Никей, были в руках у эмира Сулеймана, наместника сельджукского султана в этом районе. Причем этот город, где по инициативе римского императора Константина проходил в 325 году столь важный для христиан Первый Вселенский собор, он сделал своей столицей.

В 1070 году влияние постоянно возрастающего могущества сельджуков распространилось до самой Аравии, где правитель Мекки отказался от ориентации на египетских халифов. Через шесть лет один из туркменских вождей, Атсез, захватил Дамаск. Его же выступление уже непосредственно против Египта было отбито Фатимидами, однако и попытка последних вновь отвоевать Дамаск тоже не увенчалась успехом.

Большое внимание Малик—шах уделял и своим восточным границам. В 1089 году он начал поход против Караханидов, воспользовавшись как предлогом жалобами на несправедливость и жестокость сына Шамс аль—Мулька – Ахмед—хана, незадолго до этого вступившего на престол. Малик—шах без труда взял Бухару и Самарканд. Ахмед—хан, который укрылся в маленькой крепости, был вынужден сдаться и затем был отправлен в Исфахан. Султан добрался до владений кашгарско—го хана, который согласился признать свою зависимость от Сельджукидов, выбивать имя султана на монетах и поминать его в молитвах в мечетях.

К началу 90–х годов границы империи Сельджукидов достигли Средиземного и Мраморного морей на западе и

Кашгара на востоке, Аральского моря, Главного Кавказского хребта и Черного моря на севере, Персидского залива и Сирийской пустыни на юге. И не было могущественнее государства в это время.

 
В прах и пыль превратились цари, короли —
Все, кто спрятан в бездонное лоно Земли.
Видно, очень хмельным их вином опоили,
Чтоб до Судного дня они встать не смогли.
 
 
Двести лет проживешь – или тысячу лет,
Все равно попадешь муравьям на обед.
В шелк одет или в жалкие тряпки одет,
Падишах или пьяница – разницы нет!
 

Как «султаны ислама» потомки Сельджука были еще более ревностными защитниками правоверия, чем Караханиды. Они были фанатичными приверженцами не только ислама, но и его ханифитского толка. При Тогрул—беке шафииты подвергались ожесточенному преследованию, в том числе в связи с тем, что ими был создан калам. Ведь для ханифитов даже попытки осторожного аллегорического истолкования Корана со стороны мутакаллимов воспринимались в тот период как еретические.

Даже Алп—Арслан, при котором преследования шафиитов прекратились, был ревностным ханифитом, ненавидел шафи—итов и часто жалел о том, что ему приходилось пользоваться услугами шафиитского визиря. Низам аль—Мульк писал: «Счастливый султан (Алп—Арслан. – Ш. С, К. С.) был так крепок и тверд в своем мазхабе, что много раз срывалось с его языка: «О, какая жалость! Если бы мой визирь не был шафи—итом!» Он был тверд в правлении, внушал трепет, и я постоянно из—за того, что он был ревностен к своей вере и шафи—итское вероисповедание считал за недостаток, его опасался…»

При Малик—шахе ситуация в отношениях между мазхаба—ми изменилась. Могущественный визирь добился своего: оба толка были уравнены в правах, и в основных сферах социальной жизни распри и междоусобицы между ними формально прекратились. Казалось, наступило время разумной веротерпимости, которой XI век как раз не очень отличался. Возрастало значение мутакаллимов, особенно в сети мусульманских теологических учреждений, созданных Низам аль—Мульком. Укреплялось социальное и политическое положение суфиев. В правление султана Малик—шаха ежегодно из государственной казны выдавалось факихам, суфиям, хафизам Корана (лицам, знающим священную книгу наизусть) триста тысяч динаров.