Текст книги "Омар Хайям"

Диванийя (Благородное собрание).

Средневековая восточная миниатюра.

Вероятно, именно к этому периоду жизни относится эпизод, описанный историком XIII века Закарией Казвини в книге «Асар аль—Билад»: «Рассказывают также, что один из факихов приходил ежедневно к Омару перед восходом солнца и под его руководством изучал философию, на людях же отзывался о нем дурно. Тогда Омар созвал к себе в дом всех барабанщиков и трубачей, и когда законовед пришел по обыкновению на урок, Омар приказал им бить в барабаны и дуть в трубы, и собрался к нему со всех сторон народ. Омар сказал: „Внимание, о жители Нишапура! Вот вам ваш алим: он ежедневно в это время приходит ко мне и постигает у меня науку, а среди вас говорит обо мне так, как вы знаете. Если я действительно таков, как он говорит, то зачем он заимствует у меня знание; если же нет, то зачем поносит своего учителя?“»

Небольшой эпизод из жизни Хайяма, не очень—то характерный для него. Известно ведь, до какой степени доходит наглость людей злых и жестоких, нападающих на того, кто не похож на них и к тому же молчаливо сносит удары. От этого они становятся еще свирепее. Быть может, обидчик поэта был всего лишь жалкой пешкой в большой игре. Высмеяв на людях этого горе—юриста, Хайям таким образом сделал своего рода предупреждение всем своим врагам. И еще одно: знатоками шариата обычно становились люди из состоятельных семей. Значит, и сплетни этот факих распространял в своей среде, среди людей состоятельных. Возможно, в нишапур—ский период Хайяму пришлось еще не раз применить подобный способ защиты против недругов, каждый раз придумывая, однако, что—то новое. И не потому ли, по словам аль—Бейхаки, Омар Хайям «имел скверный характер»? А историк Шахразари сообщает, что ученик Хайяма Абу—ль—Ха—тим Музаффар аль—Исфазари «к ученикам и слушателям был приветлив и ласков в противоположность Хайяму».

А с чего ему было быть «приветливым и ласковым»? Как ни старался убежать от людских толков Хайям, он часто оказывался в центре внимания приближенного к власти духовенства Нишапура. Его травят, к нему в виде учеников подсылают провокаторов, чтобы потом на каждом углу поносить ученого. Такая жизнь не могла не наложить отпечатка на образ мыслей Хайяма. Он стал еще более избегать людей, не доверять им, проводил время среди книг, в долгих и тяжелых размышлениях над сущностью и быстротечностью жизни с ее суровыми законами.

Рука невольно тянулась к перу. На бумагу выливались лаконичные четверостишия с законченной мыслью. Они полны горечи и разочарования. Поэт советует избегать встреч даже с друзьями, не знаться ни с кем и самому оставаться в неизвестности, ибо это единственный способ обеспечить себе безопасность.

 
Вокруг Хайяма рой врагов несметен,
Отшельник станет жертвой грязных сплетен.
Пусть ты талантом Хызр или Ильяс,[37]37
  Ильяс – библейский пророк Илья.


[Закрыть]
Но счастлив тот, кто всюду незаметен.
 

Видимо, на учеников, подосланных с провокационными целями, или на подкупленных бывших друзей, променявших дружбу на золото, намекает это четверостишие:

 
Ты к людям нынешним не очень сердцем льни,
Подальше от людей быть лучше в наши дни.
Глаза своей души открой на самых близких,
Увидишь с ужасом: тебе враги они.
 

Но когда становится уж совсем невмоготу, он пишет:

 
Если от жизни достались мне
Хлеба кусок да вода в кувшине,
Разве же должен я быть слугою
Того, кто глупее меня втройне?
 

Двуличие, лицемерие, ложь, подлость, невежество, переходящее в хроническую нищету духа, угодничество перед сильными мира сего – вот что правит человеческим миром. И если ты следуешь этим гнусным житейским правилам – будешь уважаем и чтим джиннами в человеческом обличье.

 
Я научу тебя, как всем прийтись по нраву:
Улыбки расточай налево и направо,
Евреев, мусульман и христиан хвали —
И добрую себе приобретешь ты славу.
 

Но кто же скажет, кто ответит, почему он создан таким, этот мир? Ведь Всемогущий Аллах говорит, что Он создал людей не для забавы… В чем же цель этого мира? Можно ли в нем что—то изменить и как? Или все фатально и окончательно предопределено? Почему надо все время подличать, и угождать, и унижаться в ожидании милостей? Почему так? Почему прежде надо быть искусным интриганом, ловко расставлять сети своим ближним, чтобы они не опередили тебя, а потом уже быть ученым и поэтом? Но в том—то и дело, что звание познающего несовместимо с понятиями «клеветник», «угодник», «лицемер». Их, настоящих ученых, «осталась малочисленная, но многострадальная кучка людей». А остальные… Что ж остальные, их истинным призванием оказалось другое ремесло – угодничество и низкопоклонство. А другие (о, мерзавцы!) еще тешат себя надеждой, что им откроются тайны мироздания, и строят свое благополучие на костях преданных и проданных ими товарищей.

 
Когда б я властен был над этим небом злым,
Я б сокрушил его и заменил другим,
Чтоб не было преград стремленьям благородным
И человек мог жить, тоскою не томим.
 

Можно ли сокрушить этот мир? Увы, вряд ли… Сокрушить и что предложить людям взамен? Можно тысячу раз написать: «Чтоб не было преград стремленьям благородным и человек мог жить, тоскою не томим». Но способно ли действительно существовать в подлунном мире такое человеческое общежитие?..

Несправедливость и неправда живут со времен оных, и нет признаков, что они когда—нибудь исчезнут. Так думает Хайям, не находя выхода из обступившего его мира зла. И пишет, пишет рубаи – на обложках книг, случайных листках. Увы, прекрасной самаркандской бумаги, которой обеспечивал ученых султан Малик—шах, уже и в помине нет. А покупать ее нынче довольно накладно. Вот и приходится писать на чем придется.

Иногда листки пропадают: то ли ученики уносят, то ли сам Хайям оставляет их где—нибудь по рассеянности. Но уже через некоторое время имам вновь проклинает его с минбара в мечети, а у ворот дома собирается толпа и слышатся тупые выкрики: «Богохульник!», «Вероотступник!»… Укоряя себя за рассеянность, Хайям снова вынужден прикусить язык.

 
О тайнах сокровенных повсюду не кричи
И бисер знаний ценных пред глупым не мечи.
Будь скуп в речах и прежде взгляни, с кем говоришь.
Лелей свои надежды, но прячь от них ключи.
 

Теперь он старается еще глубже прятать сокровенные мысли от окружающих его ханжей и лицемеров, держать в тайне свои «сомнения в разумности порядка, существующего на небесах и на земле». В отчаянии у него вырывается:

 
Да пребудет со мной неразлучно вино!
Будь что будет: безумье, позор – все равно!
Чему быть суждено – неминуемо будет,
Но не больше того, чему быть суждено.
 

Простые люди Хайяма любили, помня, что его отец был ремесленником, как и многие нишапурцы. Отец шил палатки, а сын – «палатки мудрости». Для соседей он составлял прошения, помогал разрешать их споры, писал прошения, советовал, что следует говорить при разборе жалобы у кади. Вспомним эпизод с факихом, обучавшимся у Омара Хайяма. Вряд ли опальный поэт мог нанять на свои деньги трубачей и барабанщиков. Это были музыканты из ремесленных кварталов, которые сами любили шутки и развлечения подобного рода и пришли к ученому из большого уважения к нему. Кстати, акция публичного осмеяния неблагодарного человека глубоко народна в своей основе. Она вызвала живой отклик у людей, которые в массе своей были простыми мастеровыми, и реакция на нее была единодушной, как и ожидал Хайям.

А вспомним легенду о трех друзьях, в ней Хайям в народном представлении не алчущий золота чалмоносец, а бескорыстный мыслитель, философ, который всем сокровищам предпочел тернистый путь ученого. Но как же тогда быть с утверждением аль—Бейхаки, что он—де «был скуп»? Вероятно, оно относится к последней трети жизни, когда Хайям только приехал в Нишапур. Местные власти решили, что приехал богач, скопивший за долгую службу при дворе немалое состояние. Поскольку в глазах окружающих он выглядел человеком состоятельным, как это часто бывает, к нему стали наведываться просители, среди которых было много мулл. Одни просили в долг, другие просили выделить сумму на ремонт или постройку мечети, медресе. Увы, он их надежд не оправдал.

Минарет в Бистаме.

Иран. 1120 г.

– О Омар, как тебя понять: про один и тот же предмет спора вчера ты говорил одно, сегодня утверждаешь обратное? Ты, я вижу, большой хитрец. А вот я тебя раскусил. Ты похож на того человека, который однажды известил всех, что его обокрали: вор унес подстилку, простыню, нижнее платье, чалму, скатерть… Когда же проверили, оказалось, что вор унес лишь набедренную повязку. И что же ответил на справедливые упреки этот человек? Он стал клясться, что сказал истинную правду, так как набедренная повязка заменяла ему все эти вещи. Ха—ха—ха… А еще ты напоминаешь того эмира, который в высоких собраниях рассказывал небылицы. Умный визирь привязал к его ноге веревочку и всякий раз в нужный момент дергал ее, пока не отучил эмира от глупой болтовни. Боюсь, и тебя кто—то дергает за веревочку.

– О многоуважаемое светило ученых, я был бы бесконечно счастлив, если бы ты указал мне этого человека. Увы, нет его. Хотя таких «алимов», как ты, кругом немало. Имя вам – легион. Вот ты называешь себя ученым. В чем же состоит твоя ученость? Ты со своими товарищами варишься в собственном соку. Боже упаси выйти вам за рамки дозволенного, которые вы сами же и определили… Сейчас вы похожи на того купца, который, возвращаясь с базара, попал в руки бандитов. Они посадили купца на землю, начертили вокруг бедняги круг и сказали: если он переступит черту, его убьют. Затем на его глазах опозорили его жену, забрали имущество и скрылись. На злые упреки жены купец гордо ответил: «Ты не заметила, но я все же перешагнул черту».

Над незадачливым оппонентом, пытавшимся публично указать на расхождение вчерашних и сегодняшних слов Хайяма, поиздеваться над ним, теперь искренне смеялась вся улица.

Таких перепалок становится все больше, с неожиданным равнодушием подумал Хайям, когда остался один. Что можно ждать от грядущего?.. Только новых испытаний.

 
Все дни мои полны несчастий, нехороши мои дела,
Покоя с каждым днем все меньше, жизнь беспросветно тяжела.
Одно отрадно – что не нужно просить, я думаю, взаймы
Печалей и скорбей жестоких – за это Господу хвала!
 
 
Мне, о Господи, надоела жизнь моя,
Сыт нищетой и горьким горем я.
Из бытия небытие творишь Ты.
Тогда избавь меня от бытия.
 

Думали ли вы, что Мы создали вас просто так, без цели,

и что вы не будете возвращены обратно к Нам?

Коран. 23:115

Не без умысла создали Мы небеса и землю и то,

что между ними, сотворили Мы их только истины ради,

но большинство их не ведает об этом.

Коран. 44:38–39

Глава V
НЕ ТО, НЕ ТО!
1104–1131

 
Тайны мира, как я записал их в тетрадь,
Головы не сносить, коль другим рассказать.
Средь ученых мужей благородных не вижу,
Наложил на уста я молчанья печать.
 

…Смысл жизни творчески мыслящего верующего мусульманина в том, чтобы пройти свой, неповторимый путь к тому, чтобы быть всем и везде, оставаясь при этом самим собой…

Последние почти тридцать лет жизни Омара Хайяма пришлись на годы царствования двух великих сельджукских султанов – Мухаммада и Санджара. 22 декабря 1104 года неудачливый верховный правитель Беркьярук умер от чахотки. Наследником он назначил своего четырехлетнего сына Малик—шаха II. Но едва атабек последнего Аяз успел выхлопотать для него в Багдаде благословение халифа, как туда же прибыл Мухаммад, чтобы заявить о своих правах. Силы оказались слишком неравными, и Аязу пришлось уступить. Тем не менее Мухаммад на всякий случай повелел умертвить атабека своего малолетнего соперника.

Мухаммад был единодушно признан султаном, поскольку ни один член верховной семьи не был в состоянии бросить ему вызов. Санджар, правивший Хорасаном, не мешал новому султану, поэтому весь период царствования Мухаммада оказался сравнительно спокойным. Эмиры, страшась его коварства, не смели и рта раскрыть. Султан мог строить планы распространения власти на те территории, где при слабом Беркьяруке ее почти не существовало, – на Мосул и Ирак.

Мухаммад энергично возобновил наступление на исмаили—тов. Страх перед ними был столь велик (или столь преднамеренно преувеличивался), что под видом борьбы с батынитами можно было совершить любое, самое невероятное преступление и остаться безнаказанным. Султану его визирь аль—Хати—би внушал, что поголовно все жители Ирака – исмаилиты, а правоверных мусульман можно найти только в Хорасане.

Средневековые полусредне-и средневооруженные всадники.

Реконструкция Р. Шамсутдинова.

Мухаммаду сказали, что он окружен тайными исмаилита—ми, но узнать их может лишь тот, кто сам принадлежит к их организации. Визирь обещал разыскать такого человека, который выдал бы всех этих злодеев. Он нашел подходящего типа и подговорил его выдать себя за исмаилита и назвать сто имен крупнейших вельмож (противников визиря), обвинив их в принадлежности к секте. По этому ложному доносу все названные лица были схвачены, подвергнуты ужасным пыткам и казнены. Истина выяснилась лишь тогда, когда сам визирь аль—Хатиби был казнен за какой—то проступок.

Исмаилиты почти открыто действовали даже в столице. Они завладели крепостью Шах—диз («Царская крепость»), которую построил на горе близ столицы сам Малик—шах. Из этой—то крепости смертельные враги его преемников повсюду разносили страх. В 1106 году удалось уничтожить и это горное гнездо, и еще несколько других, где скрывались исмаилиты.

Правда, и батыниты не оставались в долгу: целый ряд высокопоставленных эмиров султана были убиты. Однако Мухаммад, как пишет симпатизирующий ему арабский историк, «осознал, что благополучие государства и подданных требует полного истребления ассасинов, опустошения их владений и покорения их крепостей и замков». По крайней мере, в Персии удалось настолько оттеснить исмаилитов, что одно из главных лиц, на которых была возложена эта истребительная миссия, – Ширгир, атабек Тогрула, сына Мухаммада, окружил плотной стеной войск самое неприступное Орлиное гнездо – Аламут.

 
Книга жизни моей перевернута – жаль…
От весны, от веселья осталась печаль.
Птица-юность – не знаю, когда прилетела
И куда унеслась, быстрокрылая, вдаль…
 

К началу 1118 года положение в горном замке было крайне тяжелым: в день на человека выдавали по куску хлеба и по три ореха. Капитуляция при условии свободного отступления защитников была отвергнута Ширгиром. Но 18 апреля султан Мухаммад скончался в своем дворце в Исфахане в возрасте тридцати семи лет. Его старшему сыну было четырнадцать лет, двум другим – около девяти. Предстояли неспокойные времена. Поэтому никакие приказы Ширгира не могли заставить войска продолжить осаду. Аламут на время был спасен.

При Мухаммаде значение и влияние клана Низам аль—Мулька вновь резко возросло. Сын великого визиря Муайид аль—Мульк был убит Беркьяруком еще в 1099 году. Но его внук, Насир аль—Мульк ибн Муайид аль—Мульк, служил Му—хаммаду сначала в качестве главного секретаря, а позднее стал визирем сыновей султана.

Последний период своей жизни Омар Хайям провел в основном в своем родном городе Нишапуре. Его положение вновь улучшилось, поскольку он снова оказался связан с сыновьями и внуками своего давнишнего покровителя Низам аль—Мулька. Причем особое значение, по—видимому, имели его отношения с детьми Муайида аль—Мулька, в частности с Фахр аль—Мульком. Об этом он упоминает в «Трактате о всеобщности существования»: «Когда я приобрел счастье службы праведному господину Фахр аль—Муль—ку, сыну Муайида аль—Мулька, и он одарил меня своими милостями, он потребовал от покорного слуги памятку о всеобщей науке. Это сочинено как трактат для удовлетворения этой просьбы».

Хайям продолжал заниматься педагогической деятельностью, преподавал в медресе и давал уроки. И только иногда по делам или по приглашению друзей выезжал в Балх, Мерв, Исфахан. В то же время он продолжал оставаться объектом насмешек и нападок со стороны врагов и завистников, в первую очередь со стороны многочисленных ревнителей ортодоксальных взглядов, влияние которых при Мухаммаде и Санджаре постоянно возрастало.

 
Для достойного – нету достойных наград,
Я живот положить за достойного рад.
Хочешь знать, существуют ли адские муки?
Жить среди недостойных – вот истинный ад!
 
 
Общаясь с дураком, не оберешься срама,
Поэтому совет ты выслушай Хайяма:
Яд, мудрецом тебе предложенный, прими,
Из рук же дурака не принимай бальзама.
 

Тем не менее в целом в силу разных причин Хайям пользовался благосклонностью власть имущих. Ан—Низами ас—Самарканди рассказывает, в частности: «Зимой 508 года хиджры (по европейскому летосчислению в 1114 году. – Ш. С., К. С.) султан (Мухаммад) послал в Мерв к великому ходже Садр ад—Дину Мухаммаду ибн аль—Музаффару, да будет Аллах милосерден к нему, чтобы он попросил имама Омара предсказать, поедут ли они на охоту, не будет ли в эти дни снега и дождя. Ходжа имам Омар часто беседовал с ходжой и бывал в его дворце. Ходжа послал за ним, позвал его и сказал ему, в чем дело. Тот ушел на два дня, обдумал этот вопрос, предсказал правильное время, вернулся и усадил султана верхом. Когда султан отъехал на некоторое расстояние, над землей распространились тучи, поднялся ветер, пошел снег и все покрылось туманом. Все засмеялись, султан хотел вернуться. Но ходжа имам сказал, чтобы султан не беспокоился, так как тучи в тот же час рассеются и в течение пяти дней не будет влаги. Султан отправился на охоту, и тучи рассеялись, в течение этих пяти дней не было влаги и никто не видел туч». В это время именно Мерв являлся столицей сельджукского государства. Просьба же султана, очевидно, была отправлена из его загородной резиденции. Тот же Самарканди упоминает свою встречу с Омаром Хайямом в 1113 году в Балхе.

И все же основным для Хайяма в эти годы были долгие размышления в одиночестве о мире, о своей судьбе, о своем предназначении в этой жизни. Это был период своего рода подведения итогов его непростой жизни. Он размышляет и вновь берет в руки перо, чтобы записать то или иное рубаи.

 
Венец с главы царя, корону богдыханов
И самый дорогой из пресвятых тюрбанов
За песнь отдал бы я, на кубок же вина
Я б четки променял, сию орду обманов.
 

Скорее всего, именно в этот период, а точнее, между 1104 и 1110 годами, Омар Хайям пишет своего рода философское завещание – «Трактат о всеобщности существования». И не случайно, что эта последняя из дошедших до нас его философских работ высоко оценивалась им самим: «Если ученые и философы подойдут со справедливостью, то они найдут, что это краткое более полезно, чем все тома». Ни одна из предыдущих работ не была так дорога Омару Хайяму, как «Трактат о всеобщности существования». Причем, по—видимому, этот трактат предназначался не только и не столько для склонного к философии визиря, но и для определенного круга «ученых и философов». Работа уникальна еще и потому, что это единственное научное произведение Хайяма, написанное на фарси.

«Трактат о всеобщности существования», как и другие философские работы Хайяма, написан предельно сжато. Однако он и существенным образом отличается от его предыдущих философских произведений. Эта работа не столь полемична, выдержана в более спокойном тоне и, несмотря на свою краткость, в целом представляет собой законченное, целостное произведение. Автор излагает здесь и свои представления об общей структуре мироздания, о взаимосвязи между макрокосмом и микрокосмом, рассуждает об общих принципах и методах познания мира, формулирует основные понятия, необходимые для такого познания, наконец, затрагивает вопрос и об основных соперничающих интеллектуальных и теологических направлениях своего времени.

Почти все сохранившиеся на сегодняшний день рукописи этой работы Омара Хайяма делятся на семь разделов.

Первый и второй разделы Хайям посвящает изложению своих взглядов на мироздание в целом. «Знай, что все существующие вещи, кроме Всевышнего Творца, одного рода, все это субстанции. Субстанция бывает двух видов – телесная и абсолютная… Общее сущее имеет только эти три названия – субстанция, тело и абсолютное…» Под субстанцией Омар Хайям имеет в виду неизменную основу вещи в противоположность акциденции – случайному, преходящему свойству вещи. Субстанция разделяется на духовную (абсолютную) и телесную основу. Таким образом, для мировосприятия Хайяма ключевыми выступают эти три понятия, при помощи которых возможно исследование и описание «общего сущего» всех вещей.

Далее Хайям указывает: «Один вид общего делим, а другой – неделим, делимое – это тело, а неделимое – абсолютное». Таким образом, материальные телесные субстанции делимы до бесконечности. А духовные субстанции неделимы, целостны и тотальны. Последняя идея возникла еще в рамках пифагореизма: неделимые элементы пространства, отождествляемые пифагорейцами с числовыми единицами, являлись душами.

«Абсолютное в отношении порядка подразделяется на два общих вида, один называется разумом, а другой – душой, каждый из них имеет десять ступеней». Однако все же разделение на душу и разум для Хайяма достаточно относительно. Ибо эти два вида составляют неразрывное единство: «Для всякого разума есть душа, так как разум не бывает без души, а душа – без разума».

«Части общего разума бесконечны». Хайям утверждает, таким образом, не только разумность всех миров, всего совокупного Универсума, созданного Всевышним Аллахом. Бесконечен и безграничен не только материальный мир, но и его разумная субстанция.

«Первая из них (то есть частей, компонентов общего разума. – Ш. С., К. С.) – это творящий разум, первое следствие необходимо сущей первой причины, и причина всего последующего сущего, находящегося под ним. Это господин общего сущего. Второй разум – господин высшего неба, третий разум – господин неба небес, четвертый разум – господин неба Сатурна, пятый разум – господин неба Юпитера… седьмой разум – господин неба Солнца, восьмой разум – господин неба Венеры, девятый разум – господин неба Меркурия, десятый разум – господин неба Луны». Изложенная здесь картина мира имеет параллели с воззрениями неоплатоников, интегрировавших взгляды Гермеса Трисмегиста, учения халдеев и сабиев, пифагорейцев, доктрину Платона. Приблизительно аналогичной точки зрения на структуру мироздания придерживался и Ибн Сина. Кроме того, Хайям, вероятно, был хорошо знаком со схожими взглядами Пифагора, Платона, Плотина, Гермеса Трисмегиста, Агатодемона.

Согдийские воины.

VI—VIII вв.

Подобной картины мира придерживались и «Братья чистоты», одни из крупнейших теоретиков раннего исмаилизма.

Поэтическое описание десяти небес дает и великий Данте Алигьери в «Божественной комедии».

 
И я, – невольно зренье обращая
К тому, что можно видеть в сфере той,
Ее от края оглянув до края, —
 
 
Увидел Точку, лившую такой
Острейший свет, что вынести нет мочи
Глазам, ожженным этой остротой.
 
 
Звезда, чью малость еле видят очи,
Казалась бы луной, соседя с ней,
Как со звездой звезда в просторах ночи.
 
 
Как невдали обвит кольцом лучей
Небесный свет, его изобразивший,
Когда несущий пар всего плотней,
 
 
Как точку обнял круг огня, круживший
Столь быстро, что одолевался им
Быстрейший бег, вселенную обвивший.
 
 
А этот опоясан был другим,
Тот – третьим, третий, в свой черед, – четвертым,
Четвертый – пятым, пятый вновь – шестым.
 
 
Седьмой был вширь уже настоль простертым,
Что никогда б его не охватил
Гонец Юноны круговым развертом.
 
 
Восьмой кружил в девятом; каждый плыл
Тем более замедленно, чем дале
По счету он от единицы был.
 
 
Чем ближе к чистой Искре, тем пылали
Они ясней, должно быть, оттого,
Что истину ее полней вбирали.
 

«Каждый из разумов и душ, являющихся господами небес, – пишет Хайям, – движет свое небо, причем душа движет деятельностью, а разум – любовью». Под любовью имеется в виду непреклонная направленность на единение с вышестоящей (в смысловом плане) сущностью. Хотя душа и разум едины, тем не менее они выполняют различные функции. При этом Хайям особо выделяет, что разум является действительно таковым только тогда, когда это «любящий разум», то есть разум, страстно и неуклонно стремящийся к более высокой сущности. Если у разума нет такой «любви», то это совсем не разум как таковой.

Хайям обосновывает своего рода единство, целостность воли (душа), разума и любви; целостность, которая проявляется по—разному на различных смысловых уровнях. Но тем не менее Хайям подчеркивает особую взаимозависимость именно разума и любви: «Поэтому разум выше и достойнее, чем душа, и ближе к необходимо сущему».

Но что является причиной движения мироздания? Это следующий вопрос, на который отвечает Хайям: «Надо знать, что когда мы говорим, что душа движет небо деятельностью, а разум движет душу любовью, мы говорим, что душа уподобляется разуму, хочет достичь его, и взаимоотношения души и разума являются причиной движения неба». Так по—своему диалектически Омар Хайям пытается решить возникающую перед ним проблему сложнейших взаимоотношений души и разума: разум воздействует на душу (волю, вообще энергетический потенциал своего рода) своей любовью к высшему, а душа, в свою очередь, стремится уподобиться разуму и достигнуть его. Эти сложные и таинственные взаимоотношения и являются причиной движения, которое «требует исчисления частей неба и приводит к числам, необходимым для общего».

Общее сущее состоит из творящего разума, общей души, общего тела. Поскольку Хайям уже проанализировал разум и душу, то теперь он приступает к проблеме тела: «Тело бывает трех видов: небеса, матери и рожденные. Каждый из них делится, и его части бесконечны по возникновению и исчезновению… Под ними (небесами. – Ш. С., К. С.) находятся матери, первая из которых огонь, затем вода, затем земля. Из рожденных первое – минералы, затем растения, затем животные, затем человек».

После этого Омар Хайям переходит к изложению своих взглядов на структуру взаимосвязей в мире. «Порядок сущего подобен порядку букв алфавита, каждая из которых происходит из другой буквы, находящейся над ней. Только „алиф“ (первая буква арабского алфавита. – Ш. С., К. С.) не происходит от другой буквы, так как он является первопричиной всех букв и не имеет предыдущей, но имеет последующую. Если кто—нибудь спросит, какое число наименьшее, мы ответим: «два», так как единица не есть число, у всякого числа имеется предшествующее и последующее». «Алиф» есть числовой символ Всевышнего Аллаха. Это точка зрения не только Хайяма, но и практически всех крупнейших суфийских шейхов. В то же время для суфийского мышления единица не есть число, а указание на вечную тайну, ибо единица потенциально содержит в себе все. Ведь каждое последующее число не только есть единичность само по себе, но и состоит из единиц и может определяться через единицу. Но сама единица в принципе неопределима, так же как и точка в геометрии. Взаимосвязь в мире иллюстрируется и тем фактом, что каждая буква арабского алфавита имеет свое числовое значение.

Проблемы, которые занимают Хайяма в этой части трактата, затрагиваются в его рубайяте. Так, например, уподобление «цепи порядка» порядку букв алфавита или порядку чисел, равных числовым значениям этих букв, встречается и в некоторых его четверостишиях.

 
В тоске молило сердце: открой мне знанья свет!
– Вот это знак алифа, – промолвил я в ответ.
И слышу вдруг: довольно! Ведь в этой букве все:
Когда Единый в доме, другим уж места нет.
 

Эти взгляды Омара Хайяма имеют тесные аналогии с пифагорейской доктриной числа как основного принципа всего существующего. Пифагорейцы большое внимание уделяли оформлению различных наблюдаемых процессов в арифметически—геометрические структуры, пытаясь таким образом выявить особенности ритмики таких процессов. Причем они соединяли эти структуры с акустикой и астрономией, делая в этих областях открытия и подчиняя музыке (как живому воплощению числового принципа) даже и грамматику. Это стало величайшим вкладом в сокровищницу мировой человеческой мысли, потому что возникновение математического естествознания в новое время философски было связано с идеями пифагореизма.

На основе учения о порождающем числе возникла в пифагореизме и оригинальная арифметика, придававшая практический и жизненный смысл каждому числу. Здесь единица трактовалась как абсолютная и неделимая единичность, целостность, тотальность; двойка – как уход в неопределенную даль; тройка – как оформление этой бесконечности при помощи единицы, то есть как первое оформление вообще, четверка – как первое телесное воплощение этой триа—дичной формы и т. д.

В этом же смысловом контексте Омар Хайям пишет: «Поэтому необходимо сущее есть единица – не как число, так как единица не есть число, ибо она не имеет предшествующего, но она необходимо есть единица как первопричина. Следствием его является разум, следствием разума – душа, следствием души – небо, следствием неба – матери, следствием матерей – рожденные, и каждое из них есть причина того, что под ним, и следствием того, что есть причина другого. Это называется цепью порядка».

Этот важный отрывок из последнего философского произведения имеет особое значение для понимания дальнейшей суфийской эволюции Омара Хайяма. Один из ключевых суфийских принципов, берущий начало в соответствующих аятах Корана, заключается в том, что Всевышний Аллах не только когда—то создал все мироздание, но каждый миг воссоздает это все. Хайям, используя интеллектуальный потенциал доктрины порождающего числа, фактически доказывает этот не только суфийский, но и общеисламский постулат. Ведь, с одной стороны, действительно единица есть абсолютное порождающее начало, поскольку единица предшествует всему, в том числе и времени. С другой стороны, единица как числовое воплощение Всевышнего зримо присутствует в каждом акте жизнедеятельности, символизируя постоянное творчество Творца.

Омар Хайям формулирует оригинальную, окрашенную опять—таки в суфийские тона концепцию взаимосвязи макрокосма и микрокосма: «Человек является совершенным человеком (инсан аль—камиль), только если он признает эту цепь порядка и знает, что все ее последующие господа – небеса, матери и рожденные – являются причинами его существования, но не однородны с ним, так как он однороден с Тем, Чье величие велико». Понятие «совершенный человек» присутствует в разработанном виде и в суфийских концепциях, и в исмаилитской доктрине. В этой же цитате важно подчеркнуть два момента: Хайям вновь говорит о всеобщей и тотальной взаимосвязи в мире, при этом особо в структуре мироздания выделяет человека, который в соответствии с замыслом (ниятом) Аллаха имеет особую цель, особую ответственность, особую функцию во вселенной. (Именно в этом смысле человек «однороден с Ним».) Причем говорит он о человеке, способном к познанию и осуществляющем такое познание, «человеке познающем».