Текст книги "Омар Хайям"

В это время меня постигла сильная и опасная болезнь. Господь захотел, чтобы мое тело и кожа изменились… Я подумал: «Несомненно, этот мазхаб истинный, из страха я не признавал этого». Я сказал: «Указанное время пришло, я погибну, не достигнув истины». Наконец я поправился от той тяжелой болезни. И был еще один человек, по имени Мумин, которому шейх Абд аль—Мелик ибн Атташ разрешил проповедь… После настойчивых просьб он принял от меня присягу».

В переводе «зарраб» означает «чеканщик». Таким образом, первым пропагандистом исмаилизма, которого встретил на своем пути юный Хасан Саббах, был ремесленник—чеканщик. Он заронил в молодую душу первые зерна сомнений, все более настойчиво опровергал представления суннитских ортодоксов. Вторым наставником стал шорник Бу Наджм. Он сумел дать ответы на все, даже наиболее трудные для верующего вопросы Хасана Саббаха. В свете этого становится ясным и социальное положение отца юноши. Какое положение мог занять в Рее его отец, шиит—имамит? Скорее всего, он был также ремесленником, входившим в одну из профессиональных гильдий, или мелким торговцем. Именно среда ремесленников, в которой не умирали идеи исмаилизма, оказала решающее влияние на молодого Хасана Саббаха.

В 1076–1077 годах, после своего назначения заместителем Абд аль—Мелик ибн Атташа, Хасан Саббах принял твердое решение отправиться в Египет, скорее всего, с целью завершить образование и познакомиться с наиболее авторитетными исмаилитами.

Но почему в Египет? Для подавляющего большинства исмаилитов суть учения упрощенно сводилась к ожиданию Махди с его царством высшего истинного знания и пути к спасению. На рубеже IX – Х веков этот исмаилитский Махди все более определенно ассоциировался со скрытым имамом шиитов—имамитов, чем, в частности, воспользовался знаменитый Убейдаллах, который в начале Х века провозгласил себя Махди и основал с помощью североафриканских берберов фатимидский халифат с центром в Египте, просуществовавший вплоть до 1171 года. Убейдаллах и его потомки выдавали себя за алидов, потомков Али и Фатимы. Фатимидское государство сыграло важную роль в укреплении и развитии исмаилизма как влиятельного течения шиитской мысли. Глава этого государства, объединявший религиозную и светскую власть, именовался халифом.

В фатимидский халифат, который к тому времени стал, однако, терять былую мощь, и отправился Хасан Саббах.

Там он провел около полутора лет. Посещал знаменитые мечети Аль—Азхар, Хакима, Ахмада ибн Тулуна и Амр ибн аль—Аса, слушал ученых и философов. Но Хасан Саббах своими глазами видел ослабление мощи фатимидского халифата. Уже были потеряны Алжир и Тунис, Сицилию захватили норманны, Сирию и Палестину – сельджуки. В среде военных шли распри.

Самое главное, что Хасан Саббах непосредственно убедился в том, что исмаилиты Персии не смогут в нужный момент рассчитывать на помощь фатимидов. И наконец, борьба группировок при дворе египетского халифа Мустансира, поддерживавших старшего сына Назира и младшего – Мус—тали (сначала Мустансир назначил своим преемником старшего сына, а потом изменил решение в пользу Мустали), предопределила позднее, после раскола 1094 года, когда умер Мустансир, признание Хасаном Саббахом имамата Назира.

Когда Хасан Саббах после долгих странствий вернулся на родину, ему было уже 27 лет. Наступала пора активной деятельности. Он ставит ясную политическую цель: уничтожить власть Сельджуков, «перевернуть вверх дном» все государство, освободить от господства завоевателей население Ирана и его территорию. Такому намерению не суждено было полностью осуществиться. Но исмаилитам во главе с Саббахом удалось закрепиться в крепости Аламут.

В религиозном учении Саббаха (достаточно умеренном по исмаилитским канонам) полностью сохранилось положение ислама о Всевышнем Творце как создателе всего существующего. Он чтит Коран, сунну и шариат, верует в пророческую миссию Посланника Аллаха Мухаммада; как и все шииты, глубоко чтит Али. Историки сообщают, что позже за употребление вина, запрещенное Кораном, он убил своего сына.

Для исмаилитов познание Аллаха подразумевало познание истины и путь к спасению. Поэтому первым и основным вопросом, который в своем учении ставил Хасан Саб—бах, был вопрос о путях познания Всемогущего Аллаха. Он говорил: «Познание Аллаха разумом и размышлением невозможно, [оно возможно] только поучением имама».

В пользу необходимости имама Хасан Саббах приводит интересное и остроумное доказательство: «Тот, кто высказывает суждение о Творце, Всевышнем, должен сказать: „Нет пути к познанию только разумом и размышлением, а есть исключительно через поучение истинного учителя“». Таким образом, ставился косвенный вопрос о пути познания Всемогущего без помощи или с помощью имама. Против первого положения Хасан Саббах возражал: «Тот, кто утверждает первое, не может отрицать [чьи бы то ни было] разум и размышление, ибо отрицание [есть] поучение». Джувейни дополняет эту мысль: «Если бы для познания Аллаха было бы достаточным применение одного только разума, члены никакой секты не могли бы выдвинуть возражений против других сект и все были бы одинаковы». Делался вывод, что разум для познания Аллаха недостаточен и в каждую эпоху необходим имам, чтобы люди при помощи его поучения стали обученными и овладели верой.

Важны и другие положения учения Хасана Саббаха: христиане, иудеи – все люди разумные, но им не спастись, так как они не знают смысл пророчества Посланника Аллаха Мухаммада. Противники исмаилитов – сунниты, – хотя и знают формулу веры, но в познании Бога и истины опираются только на собственный разум; они – неверные, они принадлежат к сектам заблуждающихся, им уготован ад. А надо вспомнить, что все правители сельджукского государства, включая Малик—шаха и Низам аль—Мулька, были мусульманами—суннитами. Против них направлен еще более радикальный тезис: «Тюрки не из детей Адамовых происходят; и некоторые называют тюрок джиннами или пери. До пророка Адама пери в этом мире были». Иначе говоря, «тюрки», то есть сельджукские султаны и эмиры, против которых исмаилиты вели ожесточенную борьбу, не считаются ими за людей вовсе, они – джинны, пери, иными словами – силы зла. Такая оценка «тюрок» по—своему воодушевляла персов—исмаилитов в борьбе с ними.

Преемником фатимидского халифа Мустансира стал его младший сын Мустали. Такое нарушение порядка наследования вызвало раскол среди исмаилитов. Хасан Саббах вместе со своими сподвижниками стал поддерживать имамат Назира и его потомков. Имя Мустали, «явного» фатимид—ского имама, никогда в своих проповедях не упоминал. Фа—тимидские халифы уже не считались им за имамов, тем более что Назира сторонники Мустали зверски убили, а его потомки и сторонники вынуждены были скрываться. Таким образом, истинный имам – скрытый. Перед смертью Хасан Саббах завещал Аламутское государство своим преемникам «до того времени, когда имам возглавит свое государство». Это учение давно было известно и близко народным массам, так как приход имама ассоциировался с установлением социальной справедливости. Антисельджукская борьба была неотделима от борьбы антифеодальной. В исмаилит—ских государствах были ликвидированы многие феодальные порядки.

То, что еретические, мистические движения Средневековья представляли собой форму антифеодальной борьбы, было характерно не только для стран Востока. Касаясь этой же темы в средневековой Западной Европе, Фридрих Энгельс отмечал: «Революционная оппозиция феодализму проходит через все средневековье. Она выступает, соответственно условиям времени, то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде вооруженного восстания. Что касается мистики, то зависимость от нее реформаторов XVI века представляет собой хорошо известный факт; многое позаимствовал из нее также и Мюнцер».

Вынужденный скрываться от преследования властей сельджукского государства, Хасан Саббах много ездит по стране. И всюду он и его ближайшие сподвижники вербуют сторонников. И не только из простого люда. К движению стали присоединяться и высокопоставленные чины сельджукского султаната. Развитие внутренних противоречий в государстве, обострение борьбы между различными группировками, усиление разногласий между султаном и великим визирем – все это вело к тому, что некоторые сановники стали искать связей со сторонниками Саббаха, видя в его организации потенциальную поддержку для реализации своих политических амбиций.

Свое отношение к исмаилитам ясно выразил Низам аль—Мульк в «Сиасет—наме». В главе «О выявлении дел еретиков, являющихся врагами шаха и Ислама» он пишет: «Нет ни одного разряда людей более зловещего, более плоховерного, более преступного, чем этот люд».

Хасан Саббах называет сельджуков джиннами, Низам аль—Мульк исмаилитов – псами. Как видим, ненависть взаимная. А кроме нее – и страх. Справедливо видя в Хасане Саббахе своего личного недруга и опасного для государства врага, Низам аль—Мульк отдал приказ о его поимке.

К 1090 году перед Хасаном Саббахом, ставшим к тому времени вождем движения, со всей остротой встала необходимость найти такое место, где он и его сподвижники были бы недосягаемы для врагов и откуда могли бы направлять деятельность всех исмаилитов Ирана. Отлично знавший Персию Хасан Саббах остановил свой выбор на горной стране Дейлем в горной системе Эльбурса и неприступной крепости Аламут, что значит «Орлиное гнездо». Осенью 1090 года хитростью Аламут был взят. С этой крепости началось становление исмаилитского государства Хасана Саббаха.

Обеспокоенные успехами Хасана Саббаха, Малик—шах и Низам аль—Мульк послали на разгром Аламута правительственные войска во главе с эмиром Арслан—ташем. В июне 1092 года он осадил Аламут. «В то время с Хасан—и Сабба—хом в Аламуте находилось не более 60–70 человек, у которых было мало продовольствия. Они ели, только чтобы не умереть с голоду, и бились с осаждающими», – сообщает Джувейни. Хасан Саббах обратился за помощью. Ему помогли исмаилиты Казвина, Кух—и Бары и Талекана. Однажды ночью в октябре 1092 года союзники Хасана Саббаха произвели внезапную атаку. «По божественному предопределению, – говорит Джувейни, – войско Арслан—таша было обращено в бегство и, покинув Аламут, вернулось к Малик—шаху».

…Высокую, будто уходящую в небо, квадратную башню с закругленными углами сразу не приметишь. Поставленная на вершине мрачного огромного утеса, она не кажется творением человеческих рук, а словно бы является продолжением этих скал, вырастает из глубинных недр утеса.

С вершины башни отлично видна вся долина Аламут. С запада и востока она защищена горами. И удивительно симметрично высится между ними этот утес. Он высокий, около трехсот локтей. Издалека кажется неприступным, а вблизи теряет свой грозный вид и становится даже беззащитным.

«Но пусть только еще раз попробуют сунуться сюда эти плевки джиннов: теперь им несдобровать. Чаша терпения людей наполнена до предела», – думает Хасан Саббах, полулежа на множестве небольших подушек в самой дальней, с толстыми стенами, комнате башни. В руке у него чаша с напитком, приготовленным из ароматных горных трав. Его стали готовить Хасану, когда он почувствовал, что старость начинает болезненно отдаваться в позвоночнике. Кроме того, травяные настои способствовали концентрации мысли. А ясное сознание и чистый разум ему сейчас были особенно нужны.

На какое—то время он глубоко задумывается. Это видно по сосредоточенному взгляду, застывшим чертам худого лица. Неожиданно его правая рука сильно сжимается в кулак, так что белеют костяшки пальцев.

– Папоротник срывают, когда приходит пора, – произносит он вслух. – И рвут сначала тот куст, который больше мешает. Что ж, великий визирь, пришла твоя пора. Уж очень ты хотел видеть мой гниющий труп! Но, клянусь, к шайтану попадешь именно ты! Не миновать дубильни шкуре быка…

Несколько дней назад кончилась трехмесячная осада крепости Аламут войсками султана Малик—шаха. Исмаили—ты нашли богатые трофеи, в том числе и большие запасы продовольствия. Это было как нельзя кстати для ослабевших воинов.

Хасан Саббах после продолжительного совещания с ближайшими сподвижниками уединился, чтобы окончательно обдумать свой план, родившийся сегодня утром. Сельджуков, размышляет он, следует обезглавить. Малик—шах и Низам аль—Мульк – люди умные, они знают, откуда исходит главная опасность для государства, а следовательно, и лично для них. Кроме того, и государственная власть замыкается на этих людях. Если их убрать, то государство либо развалится, либо, по крайней мере, весьма ослабеет. Наконец, отношения между султаном и его главным визирем – главными врагами исмаилизма – сейчас таковы, что способствуют реализации плана. Так что чем раньше они отправятся в иной мир, тем лучше будет для его дела. Когда мир избавится от их присутствия, начнется дележка власти в стане сельджуков и им долго будет не до Хасана Саббаха и его людей. А это даст возможность собраться с силами для решающего наступления.

…Утром Хасан Саббах спустился с крепости и приказал собрать в долине всех исмаилитов (в крепости на утесе всем разместиться невозможно, поэтому многие жили внизу). Когда его приказ был выполнен, он обратился к своим сподвижникам: «Найдется ли среди вас тот, кто способен остановить зло, творимое Низам аль—Мульком Туси?» Человек по имени Бу Тахир Аррани руку согласия положил на грудь. А затем вперед выступили еще около трех десятков молодых исмаилитов.

«Благородный юноша, – вдруг остро кольнула мысль вождя, сумрачно разглядывающего Аррани. – Вряд ли я, твои друзья и родители вновь увидим тебя живым. Но твоя цель благородна. Ты подвигнул себя на богоугодное дело».

– Зайдешь в мои покои, – стряхивая оцепенение, сказал Бу Тахиру Хасан Саббах.

…Никто из защитников крепости больше не видел смелого юношу. Только стража ночного дозора заметила, что глубокой ночью из крепости вышли двое и направились по долине на юг. Правила требовали, чтобы посты удостоверяли личности всех, кто передвигался ночью. В одном из двоих узнали ближайшего помощника «нашего повелителя», а другой был одет в лохмотья и походил на суфийского дервиша. Говорили, что это и был Бу Тахир. Но, с другой стороны, все, кто общался с весельчаком и балагуром Бу Тахи—ром Аррани, не могли его признать в этом человеке: его глаза блестели, он что—то бормотал и весь дрожал, будто в сладостном предвкушении…

Низам аль—Мульк стал жертвой индивидуального террора, развязанного исмаилитами против своих врагов. Забегая вперед надо сказать, что ими были умерщвлены и два его сына – Ахмад, визирь Беркьярука, и Фахр аль—Мульк, визирь султана Санджара. От их рук погибли восемь государей. Весь мусульманский мир был потрясен убийствами фатимидского халифа и имама мусталитов Амр ибн Мустали, аббасидских халифов Мустаршид би—ль—Лаха и его сына Рашида.

Смертный приговор исмаилиты выносили исключительно представителям господствующего класса: государям (халифы, султаны, падишахи), персидской и тюркской знати самых высших рангов (визири и сипах—салары), высокопоставленным членам сельджукской бюрократии (шихне, вали, раисы, хакимы), военачальникам (эмиры), высшему суннитскому духовенству (кадии и муфтии), главам религиозных сект, а также ренегатам, изменившим исмаилизму. Сорок девять человек были убиты при Хасане Саббахе в результате террористических актов. Разумеется, в это число не входят враги исмаилитов, погибшие на поле боя.

Но в результате смерти двух самых могущественных людей сельджукского государства выиграл не только Хасан Саббах. Как только был убит Низам аль—Мульк, своей радости не скрывали Туркан—хатун и ближайший из ее придворных – Тадж аль—Мульк. Последний стал великим визирем, а на высшие государственные должности были назначены ставленники султанши. Но лишь только намерения Туркан—хатун осуществились, Малик—шах умер. Мы не знаем, была ли энергичная и властная женщина способна отравить своего мужа и существовали ли какие—либо тайные связи между нею и исмаилитами. Можно только гадать, знал ли об этом заранее халиф багдадский Муктади, давно настроенный против султана.

Но Туркан—хатун скрывала смерть своего супруга до тех пор, пока тайно через своего визиря не добилась того, что эмиры – разумеется, не без подкупа их богатыми дарами – принесли присягу ее пятилетнему сыну Махмуду. Потом она отправилась в Исфахан с телом Малик—шаха, где и захоронила его. Но еще до того сюда же прибыл по ее приказу эмир Кербога и посадил в тюрьму четырнадцатилетнего (или только двенадцатилетнего) Беркьярука. Туркан—хатун опасалась, что многочисленные приверженцы Низам аль—Мулька провозгласят его султаном.

Мать Беркьярука при помощи клана бывшего визиря добилась освобождения своего сына и провозглашения его султаном. И междоусобная война стала неизбежной. Причем обе противоборствующие стороны зависели от поддержки своих эмиров и своих войск.

Живя в Исфахане, Хайям мог наблюдать за развивающимися событиями своими глазами. Так родилось известное четверостишие:

 
На чьем столе вино, и сладости, и плов?
Тупого неуча. Да, рок – увы! – таков!
Глаза Туркан—хатун, красивейшие в мире,
Добычей стали чьей? Гулямов и рабов.
 

Вначале Беркьяруку повезло: при приближении Туркан его войско отправилось ей навстречу и дошло до Буруджирда. Некоторые эмиры султанши быстро изменили ей, и победа в январе 1093 года осталась за Беркьяруком. Побежденные с трудом достигли Исфахана, где подверглись долговременной осаде. Изз аль—Мульк, сын Низам аль—Мулька и визирь Беркьярука, и другие высшие сановники проводили большую часть времени в разгульном застолье, а юный султан забавлялся еще детскими играми. В конце концов дело окончилось мирным договором, по которому Туркан—хатун должна была сохранить за собой и своим сыном Исфахан и Фарс, а Беркь—ярук – стать султаном и царствовать над остальными провинциями. Но Тадж аль—Мульк, главный интриган и личный оппонент Низам аль—Мулька, был казнен.

Итак, Низам аль—Мульк похоронен, умер Малик—шах. Кончились дни траура, и Омар Хайям еще по привычке спешит в свою обсерваторию. Но он уже знает, что времена изменились: вряд ли ему можно рассчитывать на благорасположение новых правителей. Для Туркан—хатун и ее приближенных не секрет, кем облагодетельствован Хайям. Естественна поэтому их неприязнь к друзьям и сторонникам бывшего визиря.

Но Омар Хайям не предполагал, что общее детище – его, Низам аль—Мулька и Малик—шаха – знаменитая Исфахан—ская обсерватория может быть закрыта так скоро. Поступив так, Туркан—хатун показала, что не нуждается в услугах Хайяма. Была прекращена и материальная помощь ученым. И вновь, уже не первый раз в жизни Хайяма, обеспеченное существование, возможность свободно заниматься наукой и размышлять, не думая о куске хлеба, сменяются бедностью, неуверенностью в завтрашнем дне.

Туркан—хатун, как и все, кто приходит к власти далеко не прямыми путями, стремилась обезопасить себя, преследуя явных и скрытых врагов и даже тех, кто только казался ей недругом. Особенно жестокие удары посыпались на сторонников ее старого врага Низам аль—Мулька. Не могла не оказать должного внимания эта женщина «с внешностью гурии, умом змеи и повадками волчицы» и такой яркой звезде в науке, которая взошла на небосклоне сельджукского государства, как Омар Хайям. Впрочем, мать султана Махмуда была далека от науки. Изощренная в дворцовых интригах, она считала, что каждый «нормальный» человек, имеющий хоть какое—то, пусть даже мифическое, право претендовать на власть, никогда не откажется от него. Звездочеты, чтецы книг, философы как—то не очень подходили под эту мерку. Но, с другой стороны, это люди Низам аль—Мулька… Возникла дилемма: оставить их в покое или явно, а еще лучше тайно разделаться с ними. Впрочем, расправиться с Омаром Хайямом и его друзьями было бы опрометчиво: ведь к ним благоволил и Малик—шах. Такой козырь не преминули бы использовать сторонники Беркьярука.

До поры до времени выбор был сделан – полное безразличие и равнодушие к их судьбам. Ведь она знала, что и обсерватория, и научные исследования, и содержание ученых идут через государственную казну. Все силы Туркан—хатун и ее эмиры отдали на борьбу с людьми Низам аль—Мулька в государственном аппарате, войске и среди духовенства, оставив без всяких субсидий знаменитый исфаханский очаг знаний. В таких условиях наука стала постепенно хиреть, исследования прекратились.

Чем жили в этот период Омар Хайям и его друзья по Ис—фаханской обсерватории? Скорее всего, за счет небольших сбережений, оставшихся от прежних времен. Впрочем, знавший и науки, и Коран, Хайям не мог умереть с голоду.

Почему же Хайям сразу не уехал из Исфахана? Но куда? Неспокойные времена настали по всей стране. Однако главное, конечно, не в том: он, видимо, ждал, что кто—то скоро окончательно победит (и вероятно, его симпатии были тогда на стороне Беркьярука). В таком случае, как он надеялся, возобновится работа в обсерватории, которой он отдал почти двадцать лет своей жизни.

Тем временем день проходил за днем. Хайям стал понимать, что подобные думы – всего лишь способ самоуспокоения и что его работа никому теперь не нужна. Скорее всего, именно в те горестные дни появились рубаи, исполненные глубокого пессимизма и скорби.

 
Ответственность за то, что краток жизни сон,
Что ты отрадою земною обделен,
На бирюзовый свод не возлагай угрюмо:
Поистине, тебя беспомощнее он.
 
 
Зависело б от нас, мы не пришли б сюда,
А раз уже мы здесь, – ушли бы мы когда?
Нам лучше бы не знать юдоли этой вовсе
И в ней не оставлять печального следа.
 
 
Для тех, кто искушен в коварстве нашей доли,
Все радости и все мученья не одно ли?
И зло, и благо нам даны на краткий срок,
Лечиться стоит ли от мимолетной боли?
 

В этих строфах ясно звучит тема, которая в конечном счете становится основной во всем рубайяте: предопределенность человеческой жизни (один из базовых постулатов ислама) – загадочной направленностью различных испытаний, даруемых Всевышним Аллахом личностям и народам, сутью и масштабами свободы воли человека, целью жизни индивида.

В изучении книг (особенно «Книги исцеления» великого Абу Али ибн Сины), в философских размышлениях проводит Хайям время, свободное от уроков, которыми он перебивался.

Творческая неудовлетворенность, застой снова вызывают к жизни того Хайяма, чей дерзкий ум знают и в Нишапуре, и в Бухаре, и в Самарканде. И появляется на свет очередное рубаи, где говорится об истинном лице Туркан—хатун. Могла ли знать об этом четверостишии вдова Малик—шаха? Услужливые доносчики, которые всегда во множестве плодятся вокруг новых повелителей, могли ей донести об этих стихах. И сообщить имя автора? Ответить на такой вопрос сложно. Можно предполагать, что имя Хайяма как автора стихов, в которых тесно переплетаются собственно суфийская мистическая символика и любовная лирика, было широко известно в определенных кругах. Но вместе с тем, как отмечает И. Кондырева, «…до того, как рубаи появились в литературе, и после этого – раньше и позже… существовали и существуют народные четверостишия (таране, добейти), короткие стихотворения—песни. Испокон веков их сочиняли крестьяне, пели крестьянки, разносили из деревни в деревню вместе со своим нехитрым товаром бродячие торговцы; эти песенки путешествовали с караванами, подпевали молоткам в кузнечном ряду, вплетались в прихотливые узоры персидских ковров». И хотя подавляющее большинство таких четверостиший носит любовный характер, встречаются и другие темы. Например:

 
Выводок звезд за собою луна
Вывела в небо – наседка она.
Боже, на эту бездонную прорву
Не напасешься зерна!
 

Поэтому вдова Малик—шаха не могла с уверенностью утверждать, что рубаи принадлежит Хайяму. Талантливый персидский народ чутко и быстро реагировал на многие социальные и политические изменения в стране.

Туркан—хатун, вовсе не имевшая в виду честно выполнять договор, предложила свою руку наместнику Азербайджана, дяде Беркьярука по матери, Исмаилу ибн Якути, но с тем условием, что он выступит в поход против ее пасынка. Ис—маил пошел на это, но был разбит и должен был осенью 1094 года спешно ретироваться к своей покровительнице в Исфахан, где был убит несколькими эмирами, не желавшими допускать нового брака Туркан—хатун. Через несколько месяцев Туркан—хатун неожиданно заболела и умерла. Вполне возможно, что она была отравлена теми же эмирами.

В это же время другой дядя Беркьярука, Тутуш, правивший в Дамаске, также захотел заявить свои притязания на султанство. Он, описав большой круг, быстро прошел со своей армией через Месопотамию, Армению и Азербайджан по направлению к Хамадану, мимо Беркьярука, который находился сначала в Мосуле, а затем в Низибине. Когда эмиры молодого султана (Изз аль—Мульк незадолго до этого умер) поняли, что их отрезают от центральных пунктов сельджукского государства, они бросились назад через Тигр, чтобы раньше своего противника достичь укрепленного Ха—мадана. Поскольку этот город был уже отрезан, эмиры посоветовали Беркьяруку поспешить в Исфахан. Там со времени смерти Туркан эмиры столицы все еще держали ее шестилетнего сына Махмуда в качестве претендента на престол. И для этой группы вопросом жизни и смерти было изгнание Тутуша из страны. Таким образом, на время интересы братьев совпали. Хотя и не без некоторых колебаний, эмиры открыли ворота Беркьяруку, и было официально отпраздновано великое примирение: оба брата публично обнялись. Приверженцы Махмуда втайне ликовали – еще бы, соперник оказался в их руках! Однако и на этот раз счастье улыбнулось Беркьяруку: Махмуд заболел оспой и в ноябре 1094 года умер.

Интересно, что в это же время болели оспой и два других сына Малик—шаха, два будущих султана – Беркьярук и Санджар. В их лечении, так же как и в лечении Махмуда, принял участие Омар Хайям. Историк аль—Бейхаки рассказывает, что «однажды имам Омар пришел к великому султану Санджару, когда тот был мальчиком и болел оспой, и вышел от него. Визирь Муджир ад—Даула спросил у него: „Как ты нашел его и чем ты его лечил?“ Он ответил: „Мальчик внушает страх“. Это понял слуга—эфиоп и доложил султану. Когда султан выздоровел, по этой причине затаил злобу на имама Омара и не любил его». Понять Санджара нетрудно: Хайям лечил двух его братьев, но Махмуд умер, а Беркьярук выжил. Значит, по логике Санджара, лечение было недобросовестным. Хайям, возможно, действовал в чьих—то интересах. И не ожидала ли его, Санджара, участь Махмуда?

С другой стороны, малолетний Санджар, конечно, еще не мог задавать себе таких вопросов. Возможно, аль—Бейха—ки допустил некоторую неточность и все происходило на самом деле несколько по—другому: слуга—эфиоп запомнил слова Омара Хайяма (может быть, Хайям вкладывал в них другой смысл?) и через много лет рассказал Санджару. В истолковании недругов поэта эти слова приобрели зловещий смысл и навсегда настроили будущего султана против поэта и ученого. Во всяком случае, когда Санджар станет правителем, он не забудет Хайяму его оплошности. Таково предначертание членов семьи повелителей – быть подозрительными. А их слугам, у которых голова, язык, умения, знания одновременно друзья и злейшие враги, надо было держаться втрое осторожней. Это еще раз понял Хайям.

 
Беспощаден и глух этот свод над тобой,
Как песчинкой играет он нашей судьбой.
Не сдавайся, мой друг, перед злом и коварством,
Оставайся в нужде и богатстве собой.
 

Между тем хамаданский эмир лишь притворно капитулировал перед Тутушем. Как только последний оставил город, эмир бежал в Исфахан, к Беркьяруку. Сам Тутуш решил, что в конце концов следует попытаться вступить в переговоры. Он перебрался в Рей и стал писать эмирам своего племянника, стараясь различными обещаниями привлечь их на свою сторону. Пока исход болезни Беркьярука был неясен, эмиры всячески тянули. Но султан выздоровел, а малолетний чисто номинальный правитель, разумеется, был гораздо предпочтительней для влиятельных сановников. Они открыто порвали отношения с Тутушем и с находившимися в их распоряжении войсками двинулись к Хамадану.

В феврале 1095 года, когда оба войска встретились близ Рея, под началом Тутуша было лишь пятнадцать тысяч человек, тогда как Беркьярук располагал тридцатитысячным войском. В отчаянной битве сын Алп—Арслана погиб от руки эмира, всех сыновей которого Тутуш некогда приказал умертвить на глазах отца. Такова справедливость Всевышнего!

Когда же последний из братьев его отца, Арслан—Аргун, во время восстания, вначале для него благоприятного, был убит в Хорасане своим рабом, казалось, Беркьяруку можно вздохнуть спокойно. Но это только казалось.

В течение правления султана Беркьярука усобицы постепенно охватили всю страну. Повсюду возникали мятежи, особенно сильные в районах Исфахана, Хамадана, Рея, Себзева—ра, Мерва, Нишапура, Серахса, Шахрастана, Балха, Хорезма, Гургана. Там повсюду происходили столкновения между отрядами тюркской знати и войсками султана. В столице и во всей стране отсутствовала твердая власть. Все внимание Беркьярука было направлено на подавление мятежей. При дворе, не стесняясь в средствах, интриговала знать. Историк Равенди говорит о том, что даже в армии султана вспыхивали мятежи и имело место неповиновение. А уже известный нам Ибн аль—Асир с горечью пишет, что результатом усобиц стали разрушенные города и гибель мирного населения.

Султану требовалась большая и, что еще важнее, хорошо организованная и обученная армия. За счет каких слоев населения ее пополнять? Естественно, прежде всего за счет земледельцев и ремесленного люда. Передвижения войск, многочисленные битвы, стычки, столкновения, постоянные грабежи приносили опустошение и разорение полям. Скудел урожай, приходила в упадок торговля, торговцы и ремесленники боялись не только за свое имущество, но и за свою жизнь.

Хайям видел, что положение народа становилось все хуже и хуже. Вместе с тем росли протест и недовольство низов. Прав был Хасан Саббах, когда предрекал ослабление гонений на исмаилитов после смерти Низам аль—Мулька и Малик—шаха. В течение двенадцати лет царствования Беркьярука создались благоприятные условия для укрепления политических позиций исмаилитов в уже занятых ими районах, освобождения от власти сельджуков новых областей и широкого распространения исмаилитской доктрины.

После победы над Тутушем у Омара Хайяма имелись все основания предполагать, что новый правитель будет более справедлив к нему. Дело в том, что после смерти Изз аль—Мулька главным визирем Беркьярука был назначен другой сын Низама, более всего на него похожий, – Муайид аль—Мульк, знавший поэта и математика и благоволивший ему. Муайид аль—Мульк Убейдаллах Абу Бакр среди сыновей Низам аль—Мулька слыл, пожалуй, самым даровитым, он проявил себя как дипломат и полководец, блестяще знал арабский и персидский языки. Он оказал большую помощь Беркьяруку в победе над Тутушем.