Текст книги "Испытание страстью"

Глава 23

Неопровержимым фактом было то, что ношение маски разрушает все барьеры и опасения, освобождает от комплексов и неуверенности.

Алистер не раз вспомнил об этом, пока стоял возле дорической колонны в бальном зале Тредморов и пытался отразить напор гостей, стремившихся его приветствовать. У него часто возникало искушение потрогать письмо в кармане, но он подавлял его. Слова Джессики, содержавшиеся в этом письме, давали ему силы и терпение выдерживать общество оживленных гостей, стремившихся произвести хорошее впечатление на будущего герцога Мастерсона. Похоже, они забыли, насколько острой и въедливой была память Алистера. Он помнил всех, кто считал его ничем, поскольку он был всего лишь четвертым сыном. Он помнил и тех дам, которые платили ему за то, что он ублажал их, и, делая это за деньги, чувствовал себя оскверненным. Он помнил тех, кто намеренно старался причинить ему боль и ранил его гордость.

«Мой любимый решительный Алистер!

Твой подарок и сопутствующие ему слова одновременно вызвали боль и радость в моем сердце. Когда я снова увижу тебя, я покажу тебе всю силу своей благодарности.

Что же касается маскарада, то ничто не сможет заставить меня отказаться от встречи с тобой. Тогда, или в любое другое время, или в будущем.

Беспредельно преданная тебе Джессика».

* * *

Слева от него стоял стоический и аскетичный Мастерсон. Справа его мать расточала свое обаяние на всех, кто к ним приближался. Разумеется, она не написала Джессике. Да он на это и не рассчитывал.

– Дочь Хеймора очень мила, – пробормотала Луиза, используя веер, чтобы указать на удалявшуюся от них молодую женщину.

– Не помню.

– Ты встречал ее не больше месяца назад. Она намеренно опустила маску, чтобы ты мог ее увидеть.

Он поднял одно плечо, демонстрируя равнодушие и отсутствие интереса:

– Готов принять твои слова на веру.

Оркестр на галерее над залом подал знак к началу танцев несколькими вступительными нотами. Теперь толпа гостей несколько рассеялась, освободив место для танцев и сдвинувшись к стенам зала по ее периметру.

– Начинают с кадрили, – сухо сообщила его мать. – Хочу, чтобы ты пригласил хотя бы одну молодую леди. Это было бы любезно.

– Я всегда был отменно любезен с ними.

– Ты прекрасный танцор. Я получаю удовольствие, наблюдая за тобой. Да и все присутствующие здесь согласились бы со мной.

– Матушка!

Оркестр заиграл, а он повернулся и посмотрел матери в лицо:

– Я не желаю, чтобы все желтые листки смаковали и обсуждали значение того, что я пригласил на танец какую-нибудь молодую леди. Я не на ярмарке и не желаю создавать ложное впечатление.

– Но ты даже не ознакомился с товаром! – запротестовала она, понизив голос до шепота, который поглотил взрыв музыки. – Ты увлечен красивой светской женщиной старше себя. Я понимаю и ценю твое влечение, особенно принимая во внимание обстоятельства. Конечно, для тебя очень важна ее светскость и умение держать себя в обществе. Но пожалуйста, подумай о последствиях своих решений, которые скажутся на будущем. Она вдова, Алистер. Поэтому ее возможности распоряжаться собой гораздо шире, чем у дебютанток, и ты можешь пользоваться ее благоволением вне уз брака.

Алистер сделал глубокий трепетный вдох. Потом еще один, чтобы овладеть собой и не выдать охватившей его ярости, грозившей прорваться в столь неподходящем месте.

– Ради нас обоих я постараюсь забыть, что вы сказали.

Он посмотрел на Мастерсона, чувствуя, как сжимаются его челюсти, но, судя по всему, герцог не заметил того, что происходило у него под носом.

– Сколько еще времени пройдет, прежде чем вы дадите моей матери отпущение грехов? Неужели она не искупила их?

Герцог продолжал смотреть прямо перед собой. Только легкий тик давал понять, что он вообще слышит обращенные к нему слова.

Алистер посмотрел на мать и снял маску.

– Я заплатил за все, матушка. Я желал вам всяческого счастья всю свою жизнь. Я всеми способами стремился облегчить вашу жизнь, но в этом вопросе останусь несгибаемым.

Глаза Луизы заблестели от непролитых слез. Они тронули Алистера, но он ничем не мог помочь ее горю. По крайней мере настолько, насколько она желала.

Вокруг них усилился ропот гостей, и Алистер почувствовал, как по спине его пробежала дрожь предвкушения. Это предвкушение проникло в его вены, яростное и восхитительное. Он бросил взгляд на мать и увидел, как широко раскрылись ее глаза от изумления, и заметил, что она смотрит назад, через плечо. Он сунул свою маску в ее расслабленные пальцы и повернулся. Медленно. Наслаждаясь ощущением напряжения, которое чувствовал только в присутствии Джессики.

Ее вид подействовал на него как удар молнии, выдавив весь воздух из легких.

Красное! Она была в красном. Упакована в красный шелк, как подарок. Плечи ее были обнажены. И можно было видеть кремовую кожу и верхнюю часть полных грудей. Ее роскошные волосы были причесаны по моде. Прическа представляла некое соединение ничем не сдерживаемых локонов и длинных сверкающих прядей. В целом казалось, что волосы ее слегка в беспорядке, что только усиливало общее впечатление чего-то грешного, обольстительного и волнующего. Безупречно белые перчатки доходили до локтя, но это ничуть не умеряло общего впечатления от плотского очарования ее облика.

Хотя Алистер, видя, что пары танцуют, понимал, что музыка продолжает играть, он не слышал ни единой ноты из-за бешеного шума крови в ушах. Почти все взгляды были прикованы к Джессике, спокойно двигавшейся по краю зала, и движения ее были медленными и чувственными. Эротичными и соблазнительными. Она манила.

Алистер с трудом перевел дух, чувствуя, как горят его легкие. Грудь его сжало томление, взглядом он пожирал каждую деталь ее туалета и облика, не пытаясь даже справиться с плотским голодом, все возраставшим, оттого что несколько дней он провел вдали от нее.

Глаза Джесс прикрывала простая красная маска, и, приблизившись, она сняла ее. И позволила ей свисать с пальцев, и каждый теперь имел возможность смотреть на нее сколько угодно в то время, как она смотрела только на него. Ее серые глаза сияли, освещенные чувствами, которые она даже не пыталась скрыть. И в этом зале не нашлось бы никого из тех, у кого оставались бы сомнения в значении этого взгляда и того, что он, Алистер, значил для нее.

Боже, какой она была отважной! Отец в детстве бил ее так, что Джесс оглохла на одно ухо, с тем чтобы подчинить ее своему диктату и правилам общества, окружавшего их теперь. И все же она пришла к нему, не колеблясь и не беспокоясь.

– Видите, матушка? – спросил он тихо, не отводя глаз от Джессики. – Среди всей этой лжи вы не найдете более убедительной правды, чем сейчас открылась вам.

Он сделал шаг к Джессике, даже не осознав, что делает, ибо его влекло к ней неудержимо. Когда он приблизился настолько, что мог уловить исходящий от нее аромат, остановился. Их разделяло расстояние всего в несколько дюймов, и потребность дотронуться до нее, привлечь ее к себе ожила в нем и вызывала мучительные судороги.

– Джесс.

Его пальцы сгибались и разгибались от потребности дотронуться до ее нежной гладкой кожи.

Танцоры вокруг них расступились, высвободив часть танцпола, и теперь без зазрения совести глазели на них, но Алистер не обращал на это внимания.

Ее туалет был похож на вызов, на некую декларацию, и едва ли он смог бы выразить словами свою благодарность ей. Она была совсем не той женщиной, что ступила на борт его корабля. Она больше не считала, что общение с ним для нее «чересчур опасно» или что она сама не подходит ему. И теперь Алистер любил ее еще сильнее, чем прежде. Он знал, что завтра будет любить ее больше, чем сегодня, а послезавтра еще крепче.

– Милорд, – выдохнула Джесс, окинув быстрым взглядом его лицо, будто так же изголодалась по нему, как и он по ней, и не могла насытиться этим зрелищем. – Вы так смотрите на меня…

Алистер коротко кивнул, сознавая, что все его чувства написаны на лице, будто он носит там сердце. Всем и каждому было очевидно, что он без ума от нее.

– Я ужасно тоскую без вас, – сказал он хрипло. – Самая ужасная из изобретенных людьми пыток – это быть вдали от вас.

Послышались начальные аккорды вальса. Он улучил этот момент, обнял Джессику за талию и увлек в зал.

В этом битком набитом людьми зале Алистер был самым красивым мужчиной. При виде его, такого привлекательного и мужественного в вечерней одежде, у Джессики перехватило дыхание. На нем были черные панталоны и такой же фрак, а суровость его одежды только подчеркивала совершенство фигуры и черт лица. Он, казалось, сверкал и переливался со своими блестящими угольно-черными волосами и ослепительными искрящимися аквамариновыми глазами. И для того чтобы подчеркнуть его красоту, ему не требовалось никаких украшений. Его пронзительного взгляда и легкой улыбки было достаточно, чтобы притягивать к себе женщин. Но даже мужчины стремились к нему, привлеченные его уверенностью в себе и властностью, которые сказывались и в походке, и в манере держать себя.

Сознание того, что этот умопомрачительный и, несомненно, сексуальный мужчина принадлежит ей, ошеломляло, и от мысли об этом захватывало дух. А то, как он смотрел на нее, с такой душераздирающей пронзительной нежностью и томлением…

Господи! Джессика приходила в ужас от мысли, что может отпустить его хоть на мгновение.

– Вы приглашаете меня танцевать? – промурлыкала она, когда он увлек ее на середину площадки, отведенной для танцев.

– Вы моя единственная партнерша. Поэтому окажите мне честь…

Его рука сжимала ее талию, другой он поднял ее руку. Придвинулся ближе. Скандально близко. И ей это понравилось. В его движениях сквозило врожденное изящество. В сочетании с сексуальностью это зачаровывало, почти гипнотизировало зрителей, и Джесс знала, что он чувствует, когда их тела касаются друг друга. Было самой утонченной и сладостной пыткой оказаться так близко от него, в его сильных объятиях, прижиматься к его мощному гибкому телу и быть отделенной от него многочисленными слоями одежды.

– Я люблю тебя, – сказала Джессика, откидывая голову назад, чтобы лучше видеть его. – И не отпущу. Я слишком эгоистична и слишком нуждаюсь в тебе.

– Я сейчас зубами сорву с тебя это платье.

– Надеюсь, что тебе это будет приятно.

Его глаза засверкали озорным блеском.

– Мне бы понравилось еще сильнее, если бы я мог обмотать его вокруг твоей талии.

Она крепче сжала его плечо. От Алистера пахло восхитительно: к чисто мужскому запаху примешивался аромат сандалового дерева и очень слабый цитрусовый запах. Джессике было ненавистно то, что ее отделяют от него перчатки и сотни окружавших их людей. Она могла бы до конца своих дней прожить с ним одним. Они бы работали в полном значения и взаимопонимания молчании, она слушала бы завораживающие звуки его скрипки, поверяла ему свои мысли и чувства, и ничто не могло бы их разлучить до самого конца…

Музыка заиграла быстрее. Губы Алистера изогнулись в ленивой улыбке, потом он закружил ее в танце. Она почти не могла дышать, потрясенная тем, как уютно и ладно чувствует себя в его объятиях, будто его руки были созданы как раз для этого. Он танцевал так же, как занимался любовью: в этом танце была интимность, сила, властность и агрессия.

Его бедра касались ее при каждом шаге, и он так крепко прижимал ее к себе, что между ними почти не оставалось свободного пространства. Он плыл на волне музыки, обнимая ее и предъявляя на нее права как на свою собственность. Точно так же, как предъявлял на нее права одним своим взглядом, полным значения и напряжения.

Джесс не сознавала до сих пор, насколько сильно жаждала такого взгляда.

– Они видят, как ты относишься ко мне.

– Мне это безразлично: важно, чтобы ты это видела.

– Я вижу.

Они скользили мимо других танцующих, возможно, двигаясь чуть быстрее, и ее пламенные юбки завивались вихрем вокруг его ног. Она раскраснелась и была возбуждена. Ей мучительно хотелось почувствовать его губы на своей коже, услышать его шепот, в котором звучали бы требования и обещания, и от этого она становилась влажной и очень-очень податливой.

– Как твоя сестра? – спросил Алистер хрипло, не скрывая своего желания.

– С каждым днем ей лучше. Уединение и постельный режим – это все, что ей требуется.

– Мне это тоже необходимо. С тобой.

– Но в постели мы с вами не отдыхаем, милорд.

– Будет ли она чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы обойтись без тебя недели через четыре?

Она улыбнулась:

– К тому времени уже состоится оглашение, и она настолько окрепнет, чтобы нуждаться во мне только время от времени.

– Хорошо, потому что мне ты тоже необходима.

Джессика не стала спрашивать его о матери и Мастерсоне. Она уже заметила выражение лица герцогини и видела, как Алистер что-то сказал матери. И что бы это ни было, выражение его лица и взгляд не изменились, но Джессика почувствовала его решимость.

Ей было знакомо это выражение его лица, известное многим и считавшееся недостойным: бесшабашность, решительность и вызывающая отвага. Это было лицо мужчины, готового без страха ответить на любой вызов.

Когда у него бывало такое лицо, всем было известно, что он не отступит. И как бы его мать ни реагировала на его выбор, ясно было, что он не изменит своего решения.

– Сегодня я не могу остаться долго, – сказала она. – Не знаю, что так занимает Регмонта, но он возвращается домой много позже того времени, когда мы все ложимся спать, а уходит до того, как мы спускаемся к завтраку. Если бы я так хорошо не знала его, то решила бы, будто он избегает меня. Как бы то ни было, ночью я должна быть поблизости от Эстер, да и Ахерон тоже требует внимания.

Он чуть опустил голову, и их губы оказались совсем близко друг от друга.

– Пока что этого достаточно. Мне надо было увидеть тебя, подержать в объятиях. И если не возражаешь, я начну прилюдно ухаживать за тобой.

– Пожалуйста, не медли.

Джессика почувствовала головокружение. Его близость опьяняла ее гораздо сильнее кларета. Она уже давно не пила его, и хотя сказывалось это воздержание и поначалу ей было трудно воздерживаться, сейчас она уже чувствовала себя лучше. Сильнее.

– В противном случае моя репутация будет погублена. Меня заклеймят как отъявленную шлюху. А вы, милорд, должны добиться, чтобы все считали меня уважаемой и достойной леди.

– И это после того, как я столь отчаянно и долго добивался тебя и в конце концов совратил?

– Для тебя я всегда была греховной.

Алистер замедлил движение, потому что музыка перестала играть, но сердце Джессики все еще билось в бешенном ритме. Он сделал шаг назад и поднес к губам ее руку в перчатке.

– Пойдем. До того как ты удалишься, позволь представить тебя матери и Мастерсону.

Она кивнула и, как всегда, последовала за ним.

* * *

Алистер принял от лакея шляпу, пальто и трость и направился к двери ждать свою карету.

Когда получасом раньше уезжала Джессика, в зале для него померк свет и у него не осталось больше причины медлить.

– Люциус.

Он замешкался. Спина его распрямилась, все мускулы напряглись. Он обернулся.

– Леди Трент.

Она приблизилась, слегка покачивая бедрами, облизывая нижнюю губу.

– Вильгельмина, – поправила она. – Мы слишком интимно знакомы, чтобы соблюдать формальности.

Ему был знаком этот сладострастный блеск в ее глазах. Она по-прежнему оставалась красивой, а изгибы ее тела соблазнительными. И все это приходилось расточать на человека много старше ее.

В желудке у него завязался узел – он испытывал стыд. Теперь он больше не располагал защитными стенами, которые когда-то сумел воздвигнуть вокруг себя. Джессика низвергла их одну за другой и раскрыла ему его собственную сущность и ценность. Теперь выбор, который когда-то казался ему правильным… как и то, что он проделывал с женщинами вроде леди Трент… все это внушало ему отвращение.

– Мы никогда не были близки, – сказал он. – Всего доброго, леди Трент.

Алистер поспешил покинуть этот дом и ощутил облегчение при виде ожидавшей его кареты. Он прыгнул в нее, мягко освещенную изнутри фонарем, и устроился на кожаных подушках. Щелкнул кнут кучера, экипаж качнулся и тронулся по кругу подъездной аллеи. Достигнув кованых железных ворот, карета замедлила движение, поскольку впереди оказался затор из нескольких экипажей. Он так и предполагал, что дорога домой окажется непростой, так как улицы были запружены экипажами, перевозящими пассажиров от одного дома к другому, от одного развлечения к другому новому.

Алистер вздохнул и расслабился, возвращаясь мыслями к той минуте, когда представлял Джессику матери и Мастерсону. Все трое были людьми, искушенными в светских играх и настолько умели скрывать свои чувства, что он не мог себе даже представить, что они думают друг о друге. Они, безусловно, любезно обменивались дежурными и ничего не стоящими комплиментами и замечаниями и расстались именно в тот момент, когда их беседа увяла бы и сменилась неловким и принужденным молчанием. Все прошло слишком уж легко и гладко.

Карета остановилась возле кирпичного столба ворот, на вершину которого был водружен каменный лев. Темная тень материализовалась рядом с этим столбом и открыла дверцу кареты. Эта тень была встречена острием рапиры, скрытой в его трости.

Рука в перчатке отбросила капюшон плаща, и показалось лицо Джессики, озаренное шаловливой улыбкой.

– Я надеялась, что ты пронзишь меня чем-нибудь более приятным.

Оружие Алистера упало и ударилось о пол кареты, руки схватили ее и втянули внутрь. Дверца закрылась за ними, позволив лакею, ответственному за это, получить прибавку к жалованью.

– Что ты, черт возьми, делаешь, Джесс?

Она упала на него, опрокинув его на подушки кареты.

– Возможно, для тебя танца было достаточно, но для меня мало. Совсем мало.

Опираясь о его грудь, она встала и задернула занавески на окнах. Потом склонилась над ним и с лихорадочной поспешностью подняла свои ярко-красные юбки. Перед его глазами мелькнуло кружево ее панталон, и вот она уже оказалась сидящей верхом на нем.

– Джесс, – выдохнул он.

Его кожа горела, грудь сжало так, что он с трудом мог дышать, а чувства, которые она вызывала в нем, было невозможно описать словами. Она поразила его, сбила с ног и соблазнила с удивительной легкостью.

– Я должна сказать тебе… ты должен это знать… Я очень сожалею и прошу прощения… – Ее голос дрогнул и пресекся. – Я прошу прощения за то, что боялась. Мне жаль, что я принесла тебе хоть минутное страдание. Я люблю тебя, и ты заслуживаешь лучшего.

– Ты самое лучшее, что может быть, – ответил он хрипло. – Нет никого лучше тебя.

Ее обтянутые перчатками пальцы ощупывали застежку его панталон. Он тихонько рассмеялся, радуясь ее нетерпению. Прикрыл ее руки своими и сказал:

– Помедленнее.

– Я умираю по тебе. То, как ты танцуешь… – Глаза Джесс лихорадочно блестели в приглушенном свете кареты. – Я думала, что, когда с тобой расстанусь, наступит облегчение, но с каждой минутой мне становилось все хуже.

– Что становилось хуже?

– Мой голод, мое томление по тебе все усугублялось.

Кровь его сгустилась, и он ощутил тяжесть внизу живота.

– В таком случае я должен забрать тебя к себе домой.

– Нет, я не могу оставить Эстер надолго и не могу ждать так долго.

Мысль о том, что Джессика собиралась соблазнить его прямо в карете, лишила Алистера последних остатков здравого смысла. Он готов был бросить ее на сиденье и дать ей то, чего она так отчаянно желала, но обстоятельства были далеки от идеальных.

Прохожие на улице переговаривались и смеялись.

Прямо за зашторенными окнами кареты перекликались кучера. Пассажиры проезжавших мимо карет находились так близко, что до них можно было дотронуться пальцем, если бы они одновременно высунули руки в окна экипажей.

– Ш-ш, – попытался он урезонить ее, проводя рукой по ее спине. – Я дам тебе удовлетворение, но ты должна вести себя тихо.

Джесс отчаянно тряхнула головой:

– Я хочу, чтобы ты был во мне…

– Господи!

Алистер сжал ее талию.

– Мы двигаемся черепашьим шагом, Джесс. Слишком медленно, чтобы движение экипажа замаскировало наши действия. К тому же мы окружены людьми со всех сторон.

Джессика изогнулась, потянувшись к нему, и ее изящные руки обхватили его за плечи.

– Ты должен что-нибудь придумать. Ты такой изобретательный. – Она прижалась губами к его уху, провела языком по его раковине. – Я влажная и горячая и до боли хочу тебя. Неужели ты оставишь меня в таком состоянии?

Все его тело сотрясла сильная дрожь. Она не могла яснее выразить свою веру в него, и все же ее поспешность и нетерпение означали не только жажду физического наслаждения. Вероятно, на ее состоянии сказалась встреча с его матерью и Мастерсоном, которые не могли принять ни его, ни любимую им женщину. Он сознавал, что положение его в семье резко отличалось от ее отношений с Тарли и его близкими. И покровительственно Майкла по отношению к ней было убедительным доказательством тому.

Алистера бесило ее беспокойство и его возможная причина. Джесс была чистой воды бриллиантом в этом обществе. Она сверкала и переливалась в нем всеми своими гранями, если не считать того, чего была не в состоянии преодолеть. В конце концов, она столько выстрадала, чтобы стать безупречной женой пэра, и не заслуживала того, чтобы ее унижал кто бы то ни было.

Алистер заключил ее лицо в ладони, заставив ее отклониться назад и встретить его прямой взгляд:

– Джесс!

Она замерла, отметив про себя мрачность его тона.

Он наклонил голову и легонько коснулся губами ее губ и выдохнул:

– Я люблю тебя.