Текст книги "Сталин. Мой товарищ и наставник"

Мой побег из Михайловской больницы

В сентябре 1907 года наши с Иосифом революционные пути на время разошлись.

В октябре 1907 года меня арестовали в Берлине. Выдал меня провокатор Яков Житомирский, которого мы разоблачили очень поздно, уже после Февральской революции. Очень жалею о том, что не мне поручили товарищи казнить Житомирского. У меня в то время было много работы на Кавказе.

Чтобы добиться перевода в больницу, откуда всегда убежать легче, чем из тюрьмы, я симулировал сумасшествие. В Германии мне бежать не удалось. Меня выдали русским властям, привезли в Тифлис и поместили в Метехи. Держали меня в кандалах и очень хорошо охраняли, потому что опасались побега. В Метехах к тому времени многое изменилось, и оттуда уже нельзя было бежать через подкоп, как, например, бежал Михо Бочоридзе в 1906 году.

Больше года мне пришлось просидеть в тюрьме, прежде чем меня в декабре 1910 года перевели в Михайловскую больницу. Вести с воли мне передавали через самых надежных товарищей и только устно. Я был сумасшедшим, ничего не понимал, себя не помнил, и все в это верили. Найдись у меня хоть раз записка с воли, и моей симуляции сразу же пришел бы конец. Ко мне подходили и шепотом передавали сообщение, вот какая была связь. В больнице сестрам моим, Джаваир и Арусяк, разрешили свидания со мной. Врачи надеялись, что встречи с родными помогут мне «прийти в себя». На свиданиях сестры без умолку причитали, а я смотрел в сторону, якобы не узнавая их, и бормотал что-то себе под нос или пел. Улучив момент, когда надзиратель отвлекался, мы обменивались сообщениями. Так я узнал, что Сталин находится в ссылке[168]168
  23 марта 1910 года И.В. Сталин, проживавший под именем Захария Грикоровича Меликянца, был арестован (третий арест) и помещен в Баиловскую тюрьму города Баку. В сентябре 1910 года Сталин был выслан по этапу в ссылку в Сольвычегодск. В июне 1911 года в связи с окончанием срока ссылки Сталин уехал на жительство в город Вологду (ему было запрещено проживать на Кавказе, в столицах и фабрично-заводских центрах).


[Закрыть].

Я постоянно думал о побеге, но первое время меня держали запертым в камере, не выпуская на прогулки и не давая возможности осмотреться и что-то придумать.

В феврале 1911 года, вскоре после того, как меня перестали запирать, вместе с Джаваир под видом ее мужа на свидание ко мне пришел Степан Шаумян. Он вел себя очень несдержанно – тряс меня за плечи, кричал: «Вай-вай, ты меня не узнаешь?!» – и между делом сказал, что в Петербурге он встречался со Сталиным, который нелегально приезжал туда, и что организация будет готовить мой побег. Мне для этого надо было присмотреться к людям, которые работали в больнице, и найти среди них того, кого можно было бы подкупить. Если в тюрьме есть помощник, то кандалы не становятся препятствием для побега. Кандалы распиливаются, и распил чем-нибудь скрепляется, чтобы в нужный момент просто сбросить их. Шаумян пока тряс меня за плечи, внимательно рассмотрел мои кандалы, чтобы товарищи могли изготовить для меня нужные заклепки.

Уже позже, после побега, я узнал о том, что при встрече с Шаумяном Сталин сразу же спросил обо мне и попросил ускорить мой побег. Товарищи и без этого постоянно думали об этом и не оставили бы меня умирать в тюрьме. Но мне стало очень тепло на душе от того, что мой друг и товарищ Иосиф Джугашвили в такой обстановке (нелегальный приезд в столицу) помнит обо мне и просит мне помочь.

В тюрьме я вел себя буйно для того, чтобы поскорее попасть в больницу. Буйные арестанты доставляют тюремщикам много хлопот, и те рады от них избавиться. Тюремное начальство «помогало» мне – писало письма прокурору с просьбой перевести меня в больницу, так как я постоянно нарушаю порядок и обычные меры на меня не действуют. «Обычные меры» – это побои и карцер. Когда меня били, я смеялся и пел, а в карцере вел себя так же плохо. Но в больнице мое поведение изменилось. Я стал вести себя спокойно, чтобы надзор за мной ослаб. Прежде всего мне было нужно, чтобы надзиратели перестали постоянно проверять мои кандалы. Я уже понял, что их с меня не снимут. На все просьбы врачей снять их прокурор отвечал отказом.

Постепенно надзиратели и служители привыкли ко мне, к тому, что я смирный и не доставляю хлопот. Врачи радовались этому, думая, что мне помогают порошки, которые они мне назначали. Когда я увидел, что надзиратели стали позволять себе отлучаться из отделения во время дежурства, то понял, что достиг своей цели.

Служба в психиатрических больницах тяжелая, особенно если приходится иметь дело с буйными, поэтому там работали случайные люди. Других не находилось. Надзиратели отлучались, не запирая дверей отделения, что было нарушением правил, но на это никто внимания не обращал. Однако этим путем бежать было невозможно, поскольку пришлось бы миновать караул у наружных дверей. Бежать через окно своей камеры я тоже не мог, поскольку незаметно сделать это можно было только ночью, а на ночь под моим окном выставляли караул из двух полицейских. Обдумав все как следует, я решил, что бежать нужно днем, причем через окно умывальной. Оно было расположено так, что, улучив момент, оттуда можно было спуститься вниз незамеченным. Для побега мне нужны были пилки, трехсаженная веревка и деньги. Зачем надеяться на удачу, если можно подкупить? Это наместнику и прокурору было нужно, чтобы я сидел в тюрьме. Служителям и надзирателям не было особого дела до арестанта Тер-Петросова. Я подкупил одного, который стал моим связным[169]169
  Им был служитель по фамилии Брагин. (Примечание И. Г. Капанадзе.)


[Закрыть], и платил другим, чтобы они не обращали внимания на то, как я пилю кандалы или подпиливаю решетку на окне в умывальной. Кроме денег, помогла мне и моя репутация отчаянного и безжалостного человека, которую создали мне полицейские вместе с журналистами. Никто не забыл, как в 1905 году восставшие рабочие расправлялись со своими врагами.

В назначенный день я бежал через окно. Перешел вброд Куру, встретился с товарищем, который меня там ждал, и несколько дней скрывался на Вельяминовской в подвале управления тифлисского полицмейстера. Товарищи, подготовившие мне такое убежище, очень здраво рассудили, что там-то меня искать никто не станет. Так оно и вышло, полиция перевернула весь город, но к полицмейстеру в подвал, разумеется, не заглядывала.

Товарищи передали мне письмо Иосифа, которое он написал еще до моего побега. «Поздравляю тебя с выходом на волю, – писал мне он. – Надеюсь, что это в последний раз. Наша победа близка, но сделать еще надо много». Завершалось письмо фразой, которую я не сразу понял: «Советую тебе обратить внимание на поезда, причем не только на Кавказе». Подумав, я догадался, что Иосиф советует мне заняться «эксами» на почтовых поездах. Это была очень дельная мысль, и чем дальше я обдумывал ее, тем больше она мне нравилась. Уже позже мне рассказали о нападении польских социалистов на почтовый поезд, следовавший из Варшавы в Петербург[170]170
  Речь идет о т. н. «Безданской экспроприации» – похищении 200 000 рублей из почтового поезда на станции Безданы близ Вильно (Вильнюса), совершенном 26 сентября 1908 года боевиками Польской социалистической партии под руководством будущего первого главы возрожденного Польского государства Юзефа Пилсудского.


[Закрыть], которое случилось в то время, когда я сидел в тюрьме в Берлине. Но поездами мне так и не удалось заняться. Из Батума я отплыл за границу, был в Париже у Ленина, снова разъезжал по Европе, закупая оружие для партии и организуя конспиративную сеть.

Пока я был в Тифлисе и Батуме, я то и дело слышал от товарищей: «Сосо посоветовал сделать так» или «Коба нам написал, что надо сделать то-то и то-то». Находясь в ссылке, Сталин ни на день не терял связи с Кавказом, был в курсе всех кавказских дел, давал советы товарищам. Он вел себя точно так же, как и Ленин. Все мы чувствовали, что Сталин не где-то далеко, а рядом с нами. Не все товарищи из руководства Кавказским комитетом вели себя подобным образом. Я не называю имен, поскольку не собираюсь никого упрекать, не хочу сводить счеты. Я просто хочу сказать, что некоторые товарищи, находившиеся в тюрьме или в ссылке, полностью утрачивали связь с комитетом, не знали ничего о наших делах. Когда в январе 1912 года на Всероссийской партийной конференции[171]171
  VI (Пражская) Всероссийская конференция РСДРП.


[Закрыть] Сталина избрали в состав Центрального Комитета и главой Русского бюро ЦК[172]172
  Русское бюро ЦК РСДРП – орган РСДРП в 1903–1917 годах, состоявший из членов ЦК и осуществлявший руководство партийной работой в России.


[Закрыть], весь Кавказ воспринял это с радостью, как признание его огромных заслуг в деле революции. Скажу без какого-либо преувеличения, что на Кавказе авторитет Сталина был равен авторитету Ленина.

Наша встреча со Сталиным в апреле 1912 года

В апреле 1912 года, за несколько дней до ареста Сталина[173]173
  Шестой арест И.В. Сталина Санкт-Петербургским охранным отделением 22 апреля (5 мая) 1912 года.


[Закрыть], мы встретились с ним в Петербурге. Я на несколько дней приехал из-за границы по делам и должен был уехать обратно, а Сталин работал тогда в Петербурге. Возглавив Русское бюро ЦК, Сталин стал отвечать за работу во всей России. Тем товарищам, которые сейчас говорят о том, что это они подготовили революцию, я задаю один и тот же вопрос: «Напомните мне, пожалуйста, кто был главой Русского бюро ЦК с 1912 года?»

Мы со Сталиным не виделись почти пять лет, и я не могу передать той радости, которую оба мы испытывали во время этой нашей встречи. Это надо Горьким быть, чтобы суметь передать.

Сталин почти не изменился внешне в отличие от меня. Долгое заключение в тюрьме добавило мне лет, и выглядел я много старше своего возраста.

– Не следишь за собой, – упрекнул меня Сталин. – Под глазами круги, щеки впалые, осунулся.

– Работы много, – попытался оправдаться я.

– Здоровье надо беречь! – строго сказал Сталин. – Не только твоя жизнь, но и твое здоровье принадлежат революции. Я недавно Спандаряна[174]174
  Сурен Спандарович Спандарян (1882–1916) – армянский революционер-большевик, литературный критик и публицист. Член РСДРП с 1901 года, член ЦК РСДРП и Русского бюро ЦК в 1912–1913 годах. Болел туберкулезом, который и стал причиной смерти.


[Закрыть] ругал за то, что он совершенно не следит за своим здоровьем, вот сейчас тебя ругаю. Нельзя так, Камо-джан. С кем мы тогда революцию делать будем?

Сталин только что вернулся с Кавказа, он был в Тифлисе и Баку. Мне не терпелось узнать кавказские новости, но сначала мне пришлось ответить на множество вопросов, касавшихся моего заключения в Моабите и Метехах и симуляции сумасшествия.

– Да хватит говорить обо мне! – не выдержал я. – Главное то, что я жив-здоров и сейчас сижу перед тобой.

– Нет, Камо, ты ошибаешься, – возразил Сталин. – Твой опыт очень ценный, и он может оказаться весьма полезным для многих наших товарищей. Не будь твоя симуляция столь успешной, тебя бы давно повесили. Рассказывай дальше, и хорошо было бы, если ты записал бы, как и что ты делал. Удивительно, что ты, не имея никакой подготовки, сумел обмануть психиатров и в Берлине, и в Тифлисе.

– Симуляция сумасшествия не составляет труда, – ответил я. – Трудно симулировать постоянно, каждый час, каждую минуту, даже в то время, когда кажется, что ты один. Никогда нельзя быть уверенным, что именно в этот момент за тобой не наблюдают.

Кое-какие записи я сделал и отдал Сталину до моего отъезда из Петербурга. Впоследствии мы не возвращались к этому, не до того было, но мне хочется верить, что мой опыт оказался полезен кому-нибудь из товарищей. В этом проявилась одна из характерных черт Сталина. Он прежде всего думает о деле, о том, что может оказаться полезным делу.

Мы долго обсуждали обстоятельства моего ареста. Ни сам я, ни товарищи не могли тогда понять, почему меня арестовали. Кто-то предал? Или я допустил какую-то оплошность? Как ни осторожничай, случается. Или полиции просто повезло? Я много думал об этом. Подозревал Житомирского, а также еще двоих товарищей, с которыми имел контакты в Берлине, но не мог хоть чем-то подтвердить свои подозрения. Сталин сказал, что после того, как были арестованы товарищи, занимавшиеся разменом купюр с тифлисского «экса» (это произошло вскоре после моего ареста), Житомирского решили на время «заморозить», то есть отстранить от дел.

– Плохое это решение, – сказал он. – С какой стороны ни посмотри – плохое. Если он провокатор, то его надо казнить. Если же он наш честный товарищ, то недоверие может всерьез его обидеть и оттолкнуть от нас. Надо было в свое время устроить проверку всем нашим берлинским товарищам.

Я вспомнил, что в свое время предлагал Ленину, и спросил:

– Арестовать, да? Под видом полиции? И смотреть, кто станет кричать: «Я свой, я на вас работаю!»

– Ты что, Камо? – удивился Сталин. – Такие дела так грубо не делаются. Хорошо законспирированный провокатор не поддастся на такую провокацию. Надо иначе. Я бы взял в Берлине несколько адресов совершенно посторонних людей и каждому из подозреваемых дал знать, что у такого-то господина хранится крупная партия оружия, которую он сегодня или завтра переправит дальше. Каждому бы другой адрес дал, понимаешь? А потом посмотрел бы, куда полиция нагрянет. Если речь идет о крупной партии, которую вот-вот отправят дальше, полиция медлить не станет. Помнишь, как в Кутаисе мы разоблачили Шавгулидзе?

Провокатор Гиви Шавгулидзе, фамилия которого как нельзя лучше подходила к нему[175]175
  «Шави» по-грузински означает «черный», а «гули» – «сердце», таким образом, фамилию Шавгулидзе можно перевести как «Черносердцев». (Примечание И. Г. Капанадзе.)


[Закрыть], в 1906 году причинил нам много хлопот. Он работал кочегаром на железной дороге, был на хорошем счету, и ему давали ответственные поручения. Он возил партийную почту из Кутаиса в Тифлис и другие города, возил оружие и знал многих товарищей не только в Кутаисе, но и по всей Грузии. На допросе перед казнью Шавгулидзе рассказал, что на предательство его толкнула жажда разбогатеть. Он очень хотел стать хозяином, владельцем лавки или духана, а лопатой на духан не заработать. Товарищи удивлялись после тому, как такой гнилой человек мог много лет выдавать себя за рьяного социалиста? Но Шавгулидзе это удавалось. Когда пошли аресты среди наших глубоко законспирированных товарищей по всей Грузии, на кого только не думали, но Шавгулидзе был вне подозрений. В батумской организации подозревали своих, в тифлисской – своих, путаница была полнейшая. Очень опасно для дела, когда товарищи начинают подозревать друг друга. Если подозреваешь товарища, то как можно на него положиться, доверять ему? Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не Сталин. Он составил список людей, которым было известно обо всех арестованных товарищах. Таких оказалось пятеро, в их числе был и Шавгулидзе. В Тифлисе, в тех домах, где жили наши товарищи или по соседству с ними, были выбраны люди, не имевшие отношения к нашей работе. Пять адресов. Каждый из подозреваемых узнал, что по такому-то адресу прячутся боевики, которым поручено убить наместника. Адрес каждому назвали разный. Полиция нагрянула с обыском к детскому врачу Агамалову на Гановской улице. Адрес Агамалова был сообщен кочегару Шавгулидзе. Товарищи сначала не поверили, решили, что это ошибка. Некоторые сомневались до тех пор, пока Шавгулидзе не признался в предательстве. Благодаря Сталину мы разоблачили его. Случалось, конечно, и так, что кого-то арестовывали в результате чьей-то оплошности. Но оплошность может случиться однажды, а несколько арестов всегда являются следствием предательства.

– Помню, как не помнить, – сказал я. – А почему в Берлине так не сделали?

– Не знаю, – ответил Сталин. – Долго думали и решили в конце концов, что на тебя полиция вышла случайно, а тех, кто занимался разменом, арестовали из-за совпадения номеров на билетах. Неправильно поступили, бросили дело, недоделав. Всегда легко оправдать провал случайностью.

– Легкомыслие это плохо, а чрезмерная подозрительность еще хуже, – сказал я. – Вспомни случай с Харшиладзе.

Во время работы Сталина в Батуме местные товарищи заподозрили в предательстве телеграфиста Харшиладзе. Полиция арестовала двоих товарищей, и выходило так, что, кроме Харшиладзе, выдать их было некому. Толком не разобравшись в деле, чересчур горячие члены ячейки, в которую входил Харшиладзе, решили его казнить и застрелили. Спустя некоторое время выяснилось, что провокатором был другой человек, то есть Харшиладзе казнили несправедливо. Тот, кто его застрелил, с горя застрелился сам. Соглашатели, стоявшие на меньшевистских позициях, сразу начали кричать о том, что большевики – бандиты, которые не только чужих, но и своих убивают без разбора. Очень много вреда нанесла нашему делу эта история.

Сам я, имея дело с боевиками, не мог устраивать им сложных проверок. Но прием с ложным арестом несколько раз помог мне выявить предателей. Особенно выручал он в 1918 году, когда приходилось спешно формировать на Кавказе боевые отряды. Брали всех, кто изъявлял желание сражаться, поэтому в наши ряды проникло много разной сволочи. Отец мой, например, так проверял своих приказчиков: делал вид, что ошибался при счете денег в их пользу или «забывал» в кассе немного денег и ждал, скажут они об этом или нет. Нечестный человек нечестен всегда, так же как и трус всегда труслив.

Только после того как Сталин расспросил меня обо всем, он начал рассказывать о кавказских делах.

Новости с Кавказа были нерадостными. Более шести лет прошло со времени восстания. Многие товарищи сидели по тюрьмам. Многие отчаялись, меньшевикам удалось перетянуть на свою сторону тех, кто был слаб духом. Если говорить начистоту, то 1912 год был во многом хуже 1906-го. В 1906 году мы надеялись через год или через два выступить снова. Но прошло столько лет, а мы еще не были готовы к восстанию. Мы не были готовы, поскольку с учетом наших былых ошибок на этот раз готовились так, чтобы непременно победить. Но это понимали далеко не все. Надо было вдохнуть веру в отчаявшихся, не дать меньшевикам переманить нестойких на свою сторону и продолжать подготовку к революции в неимоверно трудных условиях. В 1912 году самодержавие казалось крепким. Возня с Государственными Думами обманула часть тех, кто выступал против него. Многих схватили и отправили в тюрьмы и ссылки. Кого-то охмурили меньшевики. Нестойким казалось, что дело революции проиграно. Ленский расстрел[176]176
  Ленский расстрел – трагические события 4 (17) апреля 1912 года на приисках Ленского золотопромышленного товарищества, расположенных в районе города Бодайбо на притоках реки Лены Витиме и Олекме. Правительственные войска расстреляли бастовавших рабочих. Было убито 200 человек. Непосредственным поводом для забастовки послужила так называемая «история с мясом» на Андреевском прииске, когда рабочие получили непригодное в пищу мясо. И.В. Сталин в статье «Тронулась!», опубликованной в номере большевистской газеты «Звезда» от 19 апреля (2 мая) 1912 года, написал: «Закованная в цепях лежала страна у ног ее поработителей. Ей нужна была народная Конституция – а получила дикий произвол, меры «пресечений» и «усмотрений». Она нуждалась в народном парламенте – а преподнесли ей господскую Думу… Ей нужна была свобода слова, печати, собраний, стачек, союзов – а видит она вокруг себя одни лишь разрушенные рабочие организации, закрытые газеты, арестованных редакторов, разогнанные собрания, сосланных забастовщиков. Она требовала земли для крестьян – а преподнесли ей аграрные законы, бросившие крестьянские массы в еще большую земельную нужду в угоду кучке сельских богатеев. Ей обещали защиту «личности» и «собственности», а тюрьмы и ссылка переполнены «неблагонадежными»… Ей обещали «благоденствие» и «преуспеяние» – а крестьянское хозяйство все падает, десятки миллионов крестьян голодают. Цинга и тиф уносят тысячи жертв… А страна все терпела, терпела… Все имеет конец – настал конец и терпению страны. Ленские выстрелы разбили лед молчания, и – тронулась река народного движения. Тронулась!.. Все, что было злого и пагубного в современном режиме, все, чем болела многострадальная Россия, – всё это собралось в одном факте, в событиях на Лене».


[Закрыть] показал, как решительно настроено самодержавие. Наши враги старались подавить любой бунт в зародыше. Они не церемонились, отвечали пулями на любое проявление недовольства. Словно черная туча накрыла Российскую империю, трудно было сохранять веру в нашу победу в столь тяжелые времена.

– Скоро будет война, – сказал мне Сталин. – Если не в следующем году, то в 1914 году непременно. Капиталисты хотят поделить мир, всяк на свой лад, а в результате мир станет нашим, марксистским. Я так и говорю товарищам: потерпите, осталось совсем немного! Готовьтесь, чтобы в нужный момент быть во всеоружии! До нашей победы рукой подать. Сейчас от нас требуется только одно – подготовиться должным образом. И в этом свете то, что делаешь ты, Камо, очень важно для нашего дела. Ты обеспечиваешь партию самым необходимым для победы – деньгами и оружием. Ты многое сделал, но надо действовать еще лучше! От всех нас сейчас требуется наивысшее напряжение сил. Уж очень многое поставлено на кон! Особое внимание надо уделять работе с народом, иначе меньшевики попытаются украсть у нас победу.

Так оно и вышло. После Октябрьской революции меньшевики на Кавказе ненадолго воспользовались ее плодами, обратив стремление народов к свободе на собственную пользу. Хороший ответ закавказским контрреволюционерам, притворявшимся социалистами для того, чтобы обмануть народ, дал Сталин весной 1918 года в «Правде»[177]177
  «Из всех окраин Российской Федерации Закавказье, кажется, является самым характерным уголком в смысле богатства и разнообразия национального состава. Грузины и русские, армяне и азербайджанские татары, турки и лезгины, осетины и абхазцы – такова далеко не полная картина национального разнообразия семимиллионного населения Закавказья. Ни у одной из этих национальных групп нет резко очерченных границ национальной территории, все они живут чересполосно, вперемежку между собой, и не только в городах, но и в деревнях. Этим, собственно, и объясняется, что общая борьба национальных групп Закавказья против центра в России сплошь и рядом заслоняется их ожесточенной борьбой между собой. А это создает весьма «удобную» обстановку для прикрытия классовой борьбы национальными флагами и побрякушками… Закавказские контрреволюционеры борьбу с «внешними» революционерами, борьбу с русскими солдатами, дополнили и развили в борьбу с внутренними революционерами, в борьбу со «своими же собственными» рабочими и крестьянами». И.В. Сталин. Контрреволюционеры Закавказья под маской социализма. Газета «Правда» № 55 и 56 от 26 и 27 марта 1918 года.


[Закрыть]. Отрывки из этой его статьи на Кавказе печатали в виде прокламаций на разных языках. На армянский ее перевел Шаумян.

Не замечая времени, мы в тот раз проговорили до утра, но зато обсудили все вопросы, даже о личном немного поговорили. Сталин спросил меня будто бы в шутку, не завел ли я в Европе зазнобу. Я ответил, что как решил когда-то подождать с личным до победы революции, так и держусь своего решения, несмотря на то что пару раз моей твердости пришлось выдержать нешуточные испытания. Как и любого человека, меня влекут такие простые радости, как домашний уют, тепло домашнего очага. Некоторым, наверное, будет смешно читать о том, что для революционера Камо ценно тепло домашнего очага, но это так. Мысли о том, что после победы революции я заживу обычной человеческой жизнью, придавали мне сил в неволе. Рассказав Сталину об этом, я добавил:

– Я же не такой стальной, как ты.

– Я тоже человек, – улыбнулся Сталин. – У меня только характер стальной, а сердце живое.

Был один вопрос, который мне очень хотелось обсудить именно со Сталиным. Приехав в Париж, к Ленину, я узнал, что между Владимиром Ильичом, с одной стороны, и Богдановым и Красиным, с другой, начались разногласия, которые могли привести к расколу в партии. К Богданову я относился прохладно, но Ленина и Красина уважал одинаково. Мне было очень больно узнать о том, что они рассорились[178]178
  В большевистском центре серьезные разногласия между Ульяновым-Лениным и Красиным возникли уже в 1907 году. Третий член большевистского центра Богданов поддержал Красина. Причиной разногласий стали разница во взглядах (Красин настаивал на том, что следует действовать более решительно, а Ленин проявлял осмотрительность) и борьба за лидерство в партии. В итоге победил Ульянов-Ленин. Красин отошел от революционного движения и поступил на службу в германскую электротехническую компанию «Сименс-Шуккерт». Вернулся он к большевикам в конце 1917 года, после Октябрьской революции, и уже в следующем году стал наркомом торговли и промышленности, в 1919 году – наркомом путей сообщения, в 1920-м – наркомом внешней торговли и полномочным представителем РСФСР в Великобритании. На XIII и XIV съездах партии (1924 и 1925) Красин избирался членом ЦК ВКП (б).


[Закрыть]. Надежда Константиновна уверяла меня, что ничего страшного не произошло, но я сильно переживал. Ленина я считал и продолжаю считать великим теоретиком коммунизма, равным Марксу и Энгельсу, а Красина – гениальным инженером и превосходным организатором. Меня радует, что сейчас былые разногласия забыты, но тогда я просто места себе не находил.

– Скажи мне, Иосиф, что ты думаешь по поводу ссоры Ленина с Красиным? – спросил я. – Мне кажется, что она может сильно сказаться на нашей работе.

– Ничего страшного не произошло, – успокоил меня Сталин. – Ленин без Красина остается Лениным, а Красин без Ленина – всего лишь инженер. У нашей партии много хороших инженеров. Красину легко найдется замена. Да, плохо, что в большевистском центре существуют разногласия, поскольку сейчас нам, как никогда, нужно единство. Но лучше разобраться с этим сейчас, чем в ходе вооруженного восстания. Запомни, Камо, что незаменимых людей нет, разве что только Ленин представляет исключение из этого правила.

«Ты тоже исключение», – подумал я, но вслух этого не сказал, потому что хорошо знал характер Иосифа. Но сейчас я могу написать, что, по моему мнению и мнению многих кавказских товарищей, другого такого руководителя, как Сталин, у нас на Кавказе не было. Сталин – один из гениев революции. Есть обычные революционеры, как, например, я, есть выдающиеся, такие как Шаумян или Джапаридзе, и есть гениальные революционеры, такие как Сталин, человек, который поднял Кавказ на революционную борьбу и впоследствии стал ближайшим соратником, правой рукой Ленина.

Перед моим отъездом в Афины Сталин пошутил:

– Вот сейчас истратишь все деньги, и поедем в Тифлис делать новый «экс».

Я тоже так думал. Где еще взять крупные суммы, кроме как на «эксах»?

– Учти, что на Кавказе обстановка как была, так и остается сложной, – предупредил Сталин. – А в Тифлисе после нашего «экса» до сих пор возят деньги под очень сильной охраной и с соблюдением всех мыслимых предосторожностей. Время перевозки до последнего момента держится в секрете, маршруты меняются, в тех, кто кажется подозрительными, стреляют, не спрашивая. Будь осторожен, Камо.

– У меня, пока я сидел в тюрьме, появилась одна идея, – сказал я. – Я ее всесторонне обдумал и пришел к выводу, что она правильная. На «экс» надо идти вдвоем или втроем, не больше, и действовать очень решительно, так, чтобы охрана от страха в штаны наложила. Забросать бомбами, обстрелять и спокойно взять деньги. Чем меньше народа, тем меньше риска, тем легче скрыться. Зачем всем отрядом делать один «экс»? Лучше по двое-трое сделать несколько «эксов». Я имею кое-какой опыт и думаю, что могу планировать «эксы» так, чтобы осуществлять их малым количеством людей.

В тюрьме я только и делал, что думал. Стал настоящим теоретиком экспроприаций, свою систему выработал. Только до формул дело не дошло.

– Смотри, Камо! – нахмурился Сталин. – Ты, конечно, профессиональный экспроприатор, но у всех профессионалов есть один недостаток. Они думают, что они все знают и ничего не боятся. А надо бояться! Надо бояться того, что не сможешь сделать дело. Тогда хорошенько все обдумаешь, прежде чем делать. Лихость нужна, когда лекури танцуешь[179]179
  Лекури – грузинский народный танец, аналогичный лезгинке.


[Закрыть], в деле ум нужен. Теоретически мы на Эриванской площади могли бы обойтись втроем. Один кидает бомбу в фаэтон, другой, кто следил за отъездом от почты, кидает другую бомбу и обстреливает караул. Ты хватаешь деньги и увозишь. Теоретически так. Но на практике вряд ли получилось бы сделать дело втроем. К тому же учти, что, пока ты сидел в тюрьме, многое изменилось. Раньше охрана охотно вступала в бой с нападавшими, старалась убить или задержать. Теперь же они ведут себя иначе. Какая-то небольшая часть может вступить в бой, но остальные продолжат сопровождать карету, которая постарается удрать как можно скорее. Раньше целью было схватить нападавших, а теперь – спасти деньги. Не только мы учимся, Камо, но и враги наши тоже учатся. Помнишь, я писал тебе про поезда? Сейчас это самый удобный вариант, но готовиться надо очень серьезно. Деньги перевозят в сейфах, которые находятся в особом вагоне, и охрана на поездах очень серьезная. Подумай о поездах, Камо.

Я прислушался к совету Сталина и больше не думал о том, чтобы идти на «экс» вдвоем или втроем. О поездах думал, присматривался, изучал, но ни одного «экса» на поезде так и не сделал. Крупные суммы шли из Петербурга, Москвы и Ростова в Баку и далее Тифлис[180]180
  До 1914 года железнодорожное сообщение других губерний Российской империи с Тифлисом осуществлялось через Баку.


[Закрыть], но некому было в то время передавать нам сведения об этих перевозках. Наши враги тоже многому научились, в том числе и конспирации. Раньше любой конторский служащий знал, какого числа и куда будут отправляться деньги, а сейчас об этом знало только начальство, да и то не все. Вдобавок количество наших осведомителей сильно уменьшилось. Повсюду стремились заменить неблагонадежных благонадежной сволочью из преданных монархистов. Только в Тифлисе немногие верные люди могли снабжать меня нужными сведениями об отправке крупных денежных сумм, которые перевозились на лошадях.

Вскоре после моего отъезда 22 апреля[181]181
  По старому стилю.


[Закрыть] Сталина арестовали на улице в Петербурге и выслали из Петербурга в Нарым, где он пробыл около месяца[182]182
  Точнее, 38 дней.


[Закрыть], а затем вернулся в Петербург.