Текст книги "Сталин. Мой товарищ и наставник"

Когда началось восстание, все мы испытывали невероятную радость. Свершилось! Сбылась наша мечта! Настал тот час, которого мы ждали долгие годы! Когда мне сказали, что Сталин хочет встретиться со мной по важному делу, я был уверен, что речь пойдет о каком-то боевом поручении. Но Сталин сказал:

– Камо, нам срочно нужна еще одна типография, чтобы печатать «Кавказский рабочий листок»[128]128
  «Кавказский рабочий листок» – первая ежедневная большевистская газета на Кавказе, орган Кавказского союзного комитета РСДРП. Выходила в Тбилиси на русском языке с 20 ноября (3 декабря) по 14 (27) декабря 1905 года. Газетой руководили И.В. Сталин и С.Г. Шаумян. Всего вышло 17 номеров. Два последних номера газеты вышли под названием «Елисаветпольский Вестник». Тираж составлял 15–17 тысяч экземпляров. 20 ноября (3 декабря) в «Кавказском рабочем листке» была опубликована статья И.В. Сталина «Тифлис, 20 ноября 1905 г.», в которой, в частности, говорилось: «Великая Русская Революция началась! Мы пережили уже первый грозный акт этой революции, завершившийся формально Манифестом 17 октября. «Божьею милостью» самодержавный царь преклонил свою «коронованную голову» перед революционным народом и обещал ему «незыблемые основы гражданской свободы»… Но это только лишь первый акт. Это только начало конца. Мы находимся накануне великих событий, достойных Великой Русской Революции. Эти события надвигаются на нас с неумолимой строгостью истории, с железной необходимостью. Царь и народ, самодержавие царя и самодержавие народа – два враждебных, диаметрально противоположных начала. Поражение одного и победа другого может быть только результатом решительной схватки между тем и другим, результатом отчаянной борьбы, борьбы не на жизнь, а на смерть. Этой борьбы еще не было. Она впереди. И могучий титан русской революции – всероссийский пролетариат готовится к ней всеми силами, всеми средствами».


[Закрыть]. Нам нужна ежедневная газета, которая станет освещать нашу борьбу.

У меня был на примете подходящий дом в Сололаках на Вельяминовской улице[129]129
  Ныне это дом № 7 на улице Дадиани в Тбилиси.


[Закрыть]. Машину и все, что было нужно, мы взяли в типографии Кутателадзе, владелец которой сочувствовал нашей борьбе. Были некоторые капиталисты, которых совесть побуждала помогать нам.

В декабре 1905 года меня, раненого, арестовали и посадили в Метехи[130]130
  В бою с казаками Камо, руководивший боевым рабочим отрядом, получил пять ранений и был схвачен в бессознательном состоянии. Когда он пришел в сознание, то услышал, как казаки обсуждают его судьбу. Что сделать с бунтовщиком – отрезать ему нос или повесить? Камо в тот момент предпочел бы быть повешенным, поскольку отрезанный нос полностью исключал возможность конспиративной работы. Такая примета, как отрезанный нос, бросалась бы всем в глаза. К счастью, казаки решили передать Камо, выдававшего себя за крестьянина, случайно оказавшегося в месте боя, в руки полиции. (Примечание И. Г. Капанадзе.)


[Закрыть]. Там в то время творилось нечто невообразимое. В камерах содержалось столько арестантов, что негде было присесть. Надзиратели от страха перед революцией всячески зверствовали. Бежать, бежать! На воле столько дел! Восстание не достигло своей цели, но это еще не значит, что мы проиграли. Мне очень не нравится, когда 1905 год называют «репетицией Октябрьской революции». Мы не репетировали, мы сражались, чтобы победить!

На третий день моего пребывания в тюрьме ко мне подошел молодой грузин.

– Меня зовут Сандро Шаншиашвили[131]131
  Сандро Ильич Шаншиашвили (1888–1979) – грузинский революционер, поэт и драматург. Заслуженный деятель искусств Грузинской ССР (1930). Лауреат Сталинской премии второй степени (1949).


[Закрыть], – сказал он. – Я – ученик аптекаря Рухадзе. Вы можете назваться моим именем для того, чтобы вас выпустили. Меня арестовали случайно, у полиции на меня ничего нет.

В тюрьмах всегда было много провокаторов, поэтому я ответил:

– Не понимаю, о чем вы говорите, господин Шаншиашвили. Меня и без вас должны отпустить, ведь я случайно попал в тюрьму. Шел домой, как вдруг налетели казаки и схватили меня. Я ничего не делал, скоро разберутся и выпустят меня.

Шаншиашвили понимающе улыбнулся и сказал:

– Иосиф Джугашвили передавал вам поклон, – сказал Шаншиашвили и добавил кое-что такое, что убедило меня в том, что он не провокатор.

Иосиф в то время только что вернулся из Таммерфорса, где он был на Первой Всероссийской конференции РСДРП и познакомился с Лениным. Узнав о моем аресте, он верно оценил шансы на побег и разработал единственно возможный план. Убежать из Метехского замка в то время было очень трудно. Охрану тюрьмы усилили, добавили много предосторожностей. Вдобавок ко всему Метехи пользовались у нас, революционеров, дурной славой. Тамошние тюремщики чуть что стреляли в арестантов и гордились этим – вот мы какие строгие, у нас не забалуешь! Здесь был убит товарищ Ладо[132]132
  Владимир («Ладо») Захарьевич Кецховели (1876–1903) – грузинский революционер, социал-демократ, соратник И.В. Сталина. Был убит надзирателем в Метехской тюрьме.


[Закрыть] и многие другие наши товарищи. Сталин опасался того, что я могу пострадать, и решил, что лучше всего будет организовать замену.

Под именем Шаншиашвили я ходил на допросы и старательно изображал простака. Сам я не назвал своего настоящего имени при аресте. Сказал, что меня зовут Петрос Овнанян. Под этим именем до моего выхода на свободу жил в тюрьме Сандро Шаншиашвили. Мы встретились с ним недавно и вспомнили события тех дней.

Под именем Сандро Шаншиашвили я вышел на волю в феврале 1906 года. При моем освобождении возникла одна сложность. Мне дали в провожатые городового, который должен был довести меня до полицейского участка, в котором был прописан Шаншиашвили. «Мой» паспорт, то есть паспорт Сандро, был у городового. Как нарочно, городовой оказался крепким, нестарым еще мужчиной. Я понял, что сбить его с ног одним ударом кулака у меня не получится. К тому же после сидения в тюрьме я чувствовал себя не очень хорошо. Драка означала провал. В Тифлисе, набитом полицией и казаками, среди бела дня городовому кто-то сразу бы пришел на помощь. Пришлось мне пойти на хитрость.

– Вай, вай, какой позор, – запричитал я, схватившись за голову. – Что скажут люди, когда увидят, что меня ведет по Тифлису полиция? Что скажут родители моей Нино? Вай, вай, они скажут: не нужен нам зять-арестант, найдем тебе другого жениха! Какой позор! Что мне делать? Топиться? Все, решено, утоплюсь! Сначала арестовали ни за что, теперь на весь город позорите!

Городового не столько тронули мои причитания, сколько «синенькая»[133]133
  «Синенькая» – пятирублевая купюра.


[Закрыть], которую я ему дал. Деньгами перед выходом из тюрьмы снабдили меня товарищи. Мы договорились, что он разрешит мне доехать до участка на извозчике, а сам поедет на трамвае. Городовой не беспокоился, что я убегу, ведь «мой» паспорт был у него. Да и зачем мне бежать, если меня выпустили из тюрьмы? Мы с Сандро были немного похожи, но не очень, и я не мог рисковать, выдавая себя за Сандро в участке. Городовой остановил извозчика, записал его номер и велел доставить меня к участку. Я использовал старый трюк, который хорошо умел делать – выскочил из коляски во время поворота так, что извозчик ничего не заметил. Извозчику на сиденье оставил рубль в благодарность за участие, пускай и невольное, в моем спасении.

В ту пору из тюрем бежали многие наши товарищи, арестованные во время восстания. Некогда было сидеть по тюрьмам, надо было дело делать.

«Российский пролетариат не разгромлен, он только отступил и теперь готовится к новым славным боям»[134]134
  И.В. Сталин. Две схватки. Тифлис, январь 1906 года.


[Закрыть] – такой итог событиям 1905 года подвел Сталин.

Подготовка к новым боям

На следующий день после моего побега я встретился со Сталиным. Встреча проходила в Дидубе[135]135
  Дидуб – окраинный район Тбилиси.


[Закрыть], на ипподроме. В то время это было одно из немногих надежных конспиративных мест. За подавлением вооруженного восстания последовал невероятный разгул полицейского террора. За Сталина и других руководителей была объявлена большая награда, вне зависимости от того, живыми их возьмут или мертвыми. Несколько раз полиция проверяла документы у человека по фамилии Галиашвили и отпускала его, потому что все было в порядке и держался Галиашвили спокойно, непринужденно. Глупые полицейские не знали, что на самом деле перед ними не Галиашвили, а Джугашвили. Я по собственному опыту знаю, насколько важно для конспирации сохранять полное спокойствие во время разговора с полицейскими. Сталин превосходно владеет этим умением.

– Жаль, что нам не удалось победить на этот раз, – сказал мне Сталин. – Недостаточно сильно мы расшатали царский трон, недостаточно хорошо работали с народом. Не сумели открыть глаза солдатам, чтобы они повернули оружие против своих командиров, и многого еще не сумели сделать. Но ничего, мы станем учиться на своих ошибках и в следующий раз непременно победим!

Позже я узнал от товарищей, что Сталин в те дни разговаривал со многими из них, укрепляя в них веру в нашу неизбежную победу. Эта поддержка имела очень важное значение. Люди должны были понимать, что дело революции не погибло, что партия продолжает работать. Да, мы продолжали работать в то время, когда меньшевики думали только о выборах в Думу и о том, как бы окончательно перейти на службу к самодержавию.

– Войной с японцами дело не закончится, – сказал мне в тот день Сталин. – Грядет большая война между империалистами. Им мир стал тесен, каждый хочет править, не считаясь с другими. Очень скоро Англия и Франция начнут воевать с Германией и Австро-Венгрией. Непонятно, на чьей стороне выступит Россия, но для нас это не имеет значения. Значение имеет то, что эта война станет крахом самодержавия.

Никто из нас тогда всерьез не задумывался о мировой войне, а Сталин уже все предугадал. Он умеет смотреть вперед так далеко, как никто не умеет.

– Мы должны подготовиться к этой войне. В первую очередь, Камо, сейчас нам нужны деньги. Много денег. В декабре я был в Таммерфорсе[136]136
  Тампере (Таммерфорс) – город на юге Финляндии, второй по величине после Хельсинки.


[Закрыть] на партийной конференции[137]137
  Речь идет о Первой Всероссийской конференции РСДРП, которая проходила в Таммерфорсе в декабре 1905 года.


[Закрыть] и познакомился с Лениным. Он просил меня как можно скорее достать сто тысяч на партийные нужды.

У меня уже давно были свои люди в банках, на почте и в казначействе, которые сообщали мне о перемещениях крупных сумм денег. Деньги легче всего взять при перевозке. Сколь велика ни была бы охрана, она все равно меньше той, что в банке, и взломать дверцу кареты гораздо легче, чем банковское хранилище. На сбор сведений у меня ушло около недели, после чего я начал готовиться сразу к двум «эксам» – в Кутаисе и на Коджорском тракте. Оба «экса» прошли хорошо, только вот денег было взято меньше, чем я рассчитывал, – в общей сложности около сорока тысяч. Не хватало шестидесяти, и в ближайшее время взять их было неоткуда. Пришлось нам с товарищами устроить несколько небольших «эксов» в Тифлисе. Это было довольно опасно, поскольку полиция в то время проявляла невероятную бдительность. Мы решили, что проведем все «эксы» в один день, один за другим, чтобы привести полицию в замешательство.

Под видом князя Геловани (этих Геловани было что собак на базаре, а стало одним больше) я снял роскошную квартиру на Головинском проспекте, которая на время стала пристанищем для всей моей боевой группы. Девушки исполняли роль служанок, а парни – собутыльников князя. Нам следовало быть вне подозрений, поэтому мы вели себя соответствующим образом – кутили, буянили, горланили по ночам песни. Домовладельцу, который приходил нас увещевать, я сначала грозился отрезать уши, а затем сажал его за стол, давал в руки двухштофовый[138]138
  Штоф равнялся 1,23 литра.


[Закрыть] рог и начинал провозглашать тосты. В общем, вел себя как настоящий благородный князь. Привлекать к себе слишком много внимания – это все равно что не привлекать его вовсе.

В назначенный день мы хорошенько встряхнули весь Тифлис, начав с Эриванской площади, где мы взяли кассу городского ломбарда, и закончив кассой общества взаимного кредита[139]139
  Тифлисское общество взаимного сельскохозяйственного кредита.


[Закрыть]. Между «эксами» в среднем проходило от сорока минут до часа. Мы взяли семьдесят две тысячи. Вечером князь Геловани дал у себя на квартире пир в честь своего друга князя Цулукидзе, которым был мой помощник Елисо Ломидзе. Кутеж продолжался до утра, а утром князья поехали на вокзал, провожать друг друга. Князь Цулукидзе отбывал домой в Кутаис, а князь Геловани – в Петербург. Князья, окруженные приятелями и веселыми девицами, не вызвали на вокзале подозрения.

Я беспрепятственно доехал до Финляндии, познакомился с Лениным и вернулся обратно в Тифлис. Знакомство с Лениным произвело на меня огромное впечатление. Я столько слышал о нем, читал его статьи, восхищался его умом, и вот этот великий человек сидит напротив меня и разговаривает со мной запросто, как с товарищем. Мы пили чай и говорили обо всем – о нашем деле, о работе на Кавказе, о том, что ждет Россию впереди. Ленин дал мне следующие поручения: добыть еще денег, организовать на них закупку оружия за границей, а также организовать на Кавказе производство новых мощных бомб, которые вскоре в нашем кругу стали называться «столыпинками», поскольку впервые они были испытаны в деле при нападении на дачу Столыпина[140]140
  Петр Аркадьевич Столыпин (1862–1911) – видный государственный деятель Российской империи. В разные годы занимал посты гродненского и саратовского губернатора, министра внутренних дел, премьер-министра. На Столыпина планировалось и было совершено 11 покушений. Во время последнего, совершенного в Киеве анархистом Дмитрием Богровым, Столыпин получил смертельное ранение, от которого через несколько дней скончался. «Нападение на дачу», о котором упоминает Камо, это неудачное покушение эсеров-максималистов на Петра Столыпина 12 (25) августа 1906 года.


[Закрыть].

– Время мирных демонстраций прошло, – сказал мне Ленин. – Теперь нужно выходить на улицу с бомбами[141]141
  Отрывок из одной ленинской статьи того времени дает представление о том, какое значение у большевиков придавалось бомбам: «Бомба перестала быть оружием одиночки-«бомбиста». Она становится необходимой принадлежностью народного вооружения. С изменениями военной техники изменяются и должны изменяться приемы и способы уличной борьбы. Мы все изучаем теперь (и хорошо делаем, что изучаем) постройку баррикад и искусство защиты их. Но за этим полезным старым делом не надо забывать новейших шагов военной техники. Прогресс в применении взрывчатых веществ внес ряд новинок в артиллерийское дело. Японцы оказались сильнее русских отчасти и потому, что они умели во много раз лучше обращаться с взрывчатыми веществами… Изготовление бомб возможно везде и повсюду. Оно производится теперь в России в гораздо более широких размерах, чем знает каждый из нас (а каждый член социал-демократической организации, наверное, знает не один пример устройства мастерских). Оно производится в несравненно более широких размерах, чем знает полиция… Никакая сила не сможет противостоять отрядам революционной армии, которые вооружатся бомбами…» (В. И. Ульянов-Ленин. От обороны к нападению, газета «Пролетарий» № 18 от 26 (13) сентября 1905 года.)


[Закрыть] и винтовками.

Вскоре после возвращения в Тифлис я снова уехал в Петербург под именем князя Дадиани. Столичная полиция не испытывала такого пиетета к князьям, как тифлисская, в ней служили куда более умные люди, и вообще порядки в Петербурге были более строгими, поэтому я использовал для конспирации не выдуманное имя, а настоящее – князя Николая Дадиани (младшего)[142]142
  Николай Николаевич Дадиани (1876–1919), второй и последний светлейший князь Мингрельский, чиновник Министерства иностранных дел Российской империи.


[Закрыть]. Николай, которого вся Грузия знала как Коку, был кутилой и игроком. При жизни его отца[143]143
  Нико Дадиани (светлейший князь Николай Давидович Мингрельский; 1847–1903) – последний владетельный князь Мегрелии, утративший трон в 1866 году после упразднения Мегрельского княжества.


[Закрыть] Кока не имел возможности гулять на широкую ногу, но после того, как старый князь умер, пустился во все тяжкие и очень скоро, за каких-то три года, промотал отцовское наследство. Я на правах старого знакомого арендовал у Коки его имя вместе с документами и кое-какими семейными драгоценностями. На время моего отсутствия Кока обязался безвыходно сидеть дома. Просьба ко мне у него была всего одна – не посрамить честь рода Дадиани.

– Не беспокойся, князь, – заверил его я, – не посрамлю, стану сорить деньгами налево и направо.

Так я и поступил. Имя князя Дадиани было для меня хорошим прикрытием. Никто и подумать не мог, что под ним скрывается политический арестант, дважды бежавший из-под стражи. Кроме этого, благородному князю положено иметь много багажа. Мой багаж занимал чуть ли не полвагона. По дороге в Петербург многие чемоданы и коробки были набиты кирпичами, а вот обратно я привез в них то, что было нужно для изготовления бомб и оружие. Первая на Кавказе мастерская по изготовлению бомб была организована в Авлабарской типографии. Вскоре таких мастерских было уже семь – две в Тифлисе, одна в Чиатурах, одна в Кутаисе, одна в Батуме, одна в Поти и одна в Баку. Все произошло быстро, поскольку товарищи заранее подготовились – нашли места, выделили людей. Находясь в Петербурге под видом князя Дадиани, я досконально изучил устройство новой бомбы и процесс ее изготовления. Обучал меня сам ее изобретатель – товарищ Красин[144]144
  Леонид Борисович Красин (1870–1926) – русский революционер, советский государственный и партийный деятель. В 1905–1908 годах возглавлял Боевую техническую группу при ЦК РСДРП, занимавшуюся изготовлением, приобретением и транспортом оружия для боевых дружин, а также формированием и обучением этих дружин. Боевая техническая группа действовала под контролем большевистской фракции РСДРП. Несмотря на свои заслуги, значительным влиянием в партии Красин не пользовался в связи с его конфликтом с Ульяновым-Лениным в 1909 году и последовавшим за этим отходом от активной политической деятельности, которая возобновилась с конца 1917 года.


[Закрыть], с котором я был знаком по совместной работе в Баку. Происходило это в одной из лабораторий Технологического института. Чтобы оправдать свои частые появления в институте, князь Дадиани рассказывал всем, что он интересуется горным делом, но в подробности не вдавался. Люди «догадывались», что князь собирается добывать что-то на своих землях, скорее всего золото, но пока держит все в тайне.

После того как мастерские были организованы и начали работать, Сталин сказал мне:

– Камо, на моих глазах ты из мальчишки превратился в революционера. Потом революционер стал командиром боевиков. Теперь же ты стал организатором. Это высшее звание для революционера. Главное наше дело – организовывать народ на борьбу с самодержавием и снабжать его всем необходимым для этого. Я радуюсь, когда рядом со мной вырастает новый организатор. Значит, партия крепнет, значит, ширится наше дело. Думаю, что вскоре ты сможешь возглавить одну из наших организаций.

Мне было очень приятно слышать такие слова, но я не считал себя готовым к руководству организацией. Руководитель организации должен быть не только практиком, но и теоретиком. Надо проводить дискуссии, обучать агитаторов, направлять и контролировать их работу, писать статьи и прокламации. Я не считал себя в то время готовым ко всему этому. Так я и сказал Сталину.

– Для большевиков нет ничего невозможного! – резко ответил мне Сталин. – Будет нужно, так начнешь не то что прокламации, книги начнешь писать! «Я не готов» – это не партийный ответ, Камо. Партийный ответ: «Я готов на все ради победы революции!» Удивительно, только что передо мной сидел большевик Камо, и вдруг вместо него я вижу мальчишку Тер-Петросова!

Сталин редко отчитывал меня, но все эти случаи я запомнил на всю жизнь. Очень уж сильно мне было стыдно в такие моменты. Я относился и отношусь к Сталину не только как к одному из руководителей нашей партии, но и как к своему наставнику, человеку, который поверил в меня, юного и глупого, который оказал мне доверие и привел меня в революцию. Много раз я думал о том, кем бы я мог стать, не сведи меня судьба со Сталиным. Мог стать меньшевиком, ведь в одно время я был ярым националистом. Мог бы стать обычным налетчиком, ведь я по складу характера человек рисковый, риск приятно щекочет мне нервы. А мог бы жениться на девушке из приличной семьи, которую сосватала бы мне моя тетка, завести какую-нибудь лавку, обуржуазиться. Страшно представить, что только могло со мной случиться! В отличие от таких товарищей, как Степан Шаумян или Михо Бочоридзе, у меня в юности в голове гулял ветер. Я был глупым, несерьезным, не знающим жизни юнцом. Мне очень повезло, что мой старинный знакомый Иосиф Джугашвили поверил в меня. Он сумел разглядеть то, что крылось глубоко в моей душе. Он поверил в меня, и как я могу его подвести? Не могу!

В том же году случилось так, что я, пусть и не по своей воле, подвел товарищей. Я очень сильно переживал по этому поводу и непременно хочу рассказать про этот случай.

В середине 1906 года я уехал за границу, чтобы помогать товарищу Литвинову[145]145
  Максим Максимович Литвинов (настоящее имя Меир-Хенех Моисеевич Баллах; 1876–1951) – российский революционер, советский дипломат и государственный деятель.


[Закрыть] в закупках оружия и перевозке его в Россию, а именно – на Кавказ, поскольку оружие предназначалось для наших кавказских товарищей. Партия была большой, счет шел на тысячи, и кроме винтовок с маузерами там было несколько пулеметов и тонна динамита. Груз со всей Европы (покупали мелкими партиями, чтобы не вызывать подозрений) собирали в Варне, откуда мне было поручено переправить его в Батум.

Было две сложности – деньги и команда. Не сразу удалось найти и то и другое. В ЦК в то время заправляли меньшевики[146]146
  В апреле 1906 года в Стокгольме собрался 4-й Объединительный съезд РСДРП, на котором меньшевики имели больше мандатов, чем большевики (из 112 делегатов с решающим голосом 62 были меньшевиками, а 46 – большевиками). В. И. Ульянов-Ленин разработал к съезду тактическую платформу большевиков (проекты основных резолюций съезда), согласно которой следовало готовить новое революционное восстание, направленное против самодержавия. Меньшевики подготовили к съезду свою платформу, в которой практически отказывались от революционных форм борьбы. Формально Стокгольмский съезд закрепил объединение РСДРП, но на деле никакого единства в партии не наблюдалось. «В ЦК взяли несколько наших товарищей, как мы тогда говорили, заложниками, – вспоминал революционер Григорий Зиновьев. – Но в то же время на самом съезде большевики составили свой внутренний и нелегальный в партийном отношении Центральный комитет. Этот период в истории нашей партии, когда мы были в меньшинстве и в ЦК, и в Петроградском комитете и должны были скрывать свою сепаратную работу». На 6-й (Пражской) Всероссийской партийной конференции РСДРП, состоявшейся в январе 1912 года в Праге, произошел окончательный раскол РСДРП, который положил начало оформлению большевистской (ленинской) фракции в самостоятельную партию – Российскую социал-демократическую рабочую партию (большевиков), или РСДРП(б).


[Закрыть], которые всячески ставили нам палки в колеса[147]147
  Из воспоминаний М.М. Литвинова: «В Варне все было готово для отправки в июле или в августе, и я не сомневаюсь, что все сошло бы благополучно, если бы мы могли тогда произвести отправку. Произошла, однако, заминка финансового характера… Я в самом деле не был достаточно предусмотрителен, чтобы перевести за границу всю доставленную в мое распоряжение кавказскими товарищами сумму, выписывая деньги от ЦК по мере надобности. До Стокгольмского съезда мои финансовые требования удовлетворялись т. Никитичем без всяких задержек, и я, в свою очередь, имел возможность оплачивать счета, скрепляя свое положение и доверие к себе со стороны коммерсантов, с которыми мне приходилось иметь дело. С переходом же ЦК в руки меньшевиков в пересылке денег наступили серьезные перебои. На телеграммы и письма в ЦК я подолгу не получал ответов, просьбы о денежной помощи оставались гласом вопиющего в пустыне. Я протестовал, ругался, указывал, что успех дела зависит от своевременной отправки оружия в спокойную погоду, до наступления осенних штормов в Черном море. Видя, что делу грозит несомненный крах и что письмами и телеграммами на меньшевистский ЦК не воздействуешь, я вынужден был отправиться в Петербург».


[Закрыть]. В результате мы упустили время и вышли в море не летом, как намеревались изначально, а поздней осенью, в сезон штормов. Кроме этого, наше длительное пребывание в Варне привлекло внимание полиции, и сразу после выхода в море нас попытались перехватить военные корабли. Формально груз предназначался турецким армянам для их борьбы против турок, но местной полиции все же удалось разнюхать, что оружие идет не в Турцию, а в Россию.

Чтобы обмануть преследователей, наш капитан решил идти в Батум кружным путем. Сложно было набрать команду, на которую мы могли бы положиться. Основу ее составили матросы с броненосца «Потемкин»[148]148
  «Князь Потемкин-Таврический» – легендарный броненосец российского Черноморского флота. Летом 1905 года из-за некачественной пищи на нем стихийно началось вооруженное выступление матросов, которые захватили корабль, убив при этом часть офицеров. Восстание закончилось тем, что мятежный броненосец сдался румынским властям в порту Констанца.


[Закрыть]. Капитаном тоже был матрос-потемкинец Афанасий Каютенко. Только машинист был болгарским армянином, тоже социалистом, все остальные были русскими. У товарищей было много революционной сознательности, но знаний им не хватало. Я думал о том, чтобы перед отплытием захватить в Варне нескольких морских офицеров и заставить их вести корабль в Батум, но наш капитан отговорил меня от этого намерения. Он заверил, что все будет в порядке.

– Не в Америку же нам плыть, а по Черному морю, – повторял он. – Я по нему столько раз ходил, что с закрытыми глазами приведу нашу «ласточку» в Батум.

Капитан и остальные члены команды держались настолько уверенно, что я, человек, далекий от морских дел, поверил им. За это я упрекаю себя до сих пор, несмотря на то что набором команды занимался не я и не я был виноват в столь позднем отплытии. Но доставка была поручена мне, значит, я должен был верно оценить обстановку и все предусмотреть. Случилось так, что наш корабль на третий день своего плавания во время шторма сел на мель недалеко от румынского берега, и сел так крепко, что пришлось бросить его там вместе со всем грузом. Я плакал, когда плыл в лодке до берега. Столько денег, столько усилий пропали зря! Невероятно жаль было груза. Доплыв до берега, я хотел нанять в Констанце какое-нибудь небольшое судно, чтобы спасти хотя бы самое ценное (деньги на это у меня были), но меня арестовала румынская полиция. У Румынии были напряженные отношения с царской Россией, поэтому меня не торопились выдавать и вообще не предпринимали со мной ничего, а просто держали в камере, причем в одиночной. В результате сложной политической игры наш груз был объявлен принадлежащим македонской революционной организации, боровшейся за обретение независимости Македонии от Османской империи. Румынские власти поспешили счесть меня македонцем, против чего я совершенно не возражал, и выпустили на волю.

Никто из товарищей не упрекнул меня ни единым словом за эту неудачу. Все ругали меньшевиков, которые вовремя не снабдили Литвинова деньгами. Если бы мы плыли в июле или августе по спокойному Черному морю, то шансов доплыть до Батума у нас было бы гораздо больше. Но я сам упрекал себя и считал, что как ответственный за доставку груза, я отчасти виновен в случившемся перед партией и непосредственно перед кавказской организацией, для которой предназначалось оружие.

– Я тебя понимаю, Камо, – сказал мне Сталин, когда я вернулся в Тифлис. – Очень хорошо понимаю, потому что знаю, что такое ответственность за порученное дело. Плохо получилось, но сейчас нужно думать не об этом, а о том, как мы можем компенсировать эту потерю.

Как мы компенсировали потерю корабля с оружием

Еще до 1905 года, благодаря нашим частым экспроприациям, у банков и почтовых контор выработалась привычка не перевозить разом крупные суммы денег. Обычно крупные суммы делились на несколько помельче, так что взять при перевозке тысяч восемьдесят или больше считалось удачей.

В начале июня 1907 года товарищ Красин сообщил, что из Петербурга в Тифлис готовится отправка двухсот пятидесяти тысяч. Огромная сумма! Столько мы еще никогда не брали. Мы стали думать, как и где мы можем взять эти деньги.

Незадолго до того в Лондоне состоялся пятый по счету съезд РСДРП, на котором предателям-меньшевикам удалось принять постановление о запрете экспроприаций[149]149
  «Меньшевики часто говорят, что задачей социал-демократии всегда и везде является превращение пролетариата в самостоятельную политическую силу. Верно ли это? Безусловно верно! Это – великие слова Маркса, которые всегда должен помнить всякий марксист. Но как их применяют тов. меньшевики? Содействуют ли они фактическому выделению пролетариата из массы окружающих его буржуазных элементов в самостоятельный независимый класс? Сплачивают ли они революционные элементы вокруг пролетариата и готовят ли они пролетариат к роли вождя революции? Факты показывают, что ничего подобного меньшевики не делают. Наоборот, меньшевики советуют пролетариату почаще устраивать соглашения с либеральной буржуазией – и тем самым содействуют не выделению пролетариата в самостоятельный класс, а смешению его с буржуазией; меньшевики советуют пролетариату отказаться от роли вождя революции, уступить эту роль буржуазии, идти за буржуазией – и тем самым содействуют не превращению пролетариата в самостоятельную политическую силу, а превращению его в хвостик буржуазии… То есть меньшевики делают как раз обратное тому, что они должны были бы делать, исходя из правильного марксистского положения». И.В. Сталин. Лондонский съезд Российской Социал-Демократической Рабочей Партии (Записки делегата). Впервые опубликовано в газете «Бакинский Пролетарий» № 1 и 2 от 20 июня (3 июля) и 10 (23) июля 1907 года под псевдонимом «Коба Иванович».


[Закрыть]. Это постановление было для нас как удар кинжалом в спину. После подавления восстания 1905 года наши силы были ослаблены, а царизм развязал против нас настоящий террор. В таких условиях нам было очень сложно работать, и этим тут же воспользовались буржуи, прежде регулярно дававшие нам деньги. Они начали отказываться делать это, и наши «доходы» сильно упали, в то время как расходы возросли. По мнению меньшевиков, то есть по их заявлениям, абсурдность которых они прекрасно понимали и сами, наше финансирование должно было осуществляться за счет добровольных пожертвований. «Мы не уголовники, а политики!» – твердили меньшевики. «Уголовник – это тот, кто берет для себя, а тот, кто старается для народного блага – герой», – обычно отвечали на это мы. О каких серьезных «добровольных пожертвованиях» могла идти речь в партии, поддерживаемой беднейшей частью населения? Собирать последние копейки с рабочих? Они бы дали, они доказали, что не только деньги, но и жизни свои готовы отдать для победы нашего дела, но нам не позволила бы совесть забирать у них последнее. Да и много ли мы могли бы собрать с рабочих?

«Историческая справедливость проявляется в том, что капитализм сам финансирует свое уничтожение», – говорил Сталин.

Меньшевики также предлагали распустить боевые отряды партии и сдать властям все имевшееся у нас оружие. Но мы их не слушали, у нас был свой большевистский центр[150]150
  Большевистский центр – нелегально существовавший с мая 1906 по январь 1910 года (при формальном единстве РСДРП) руководящий орган фракции большевиков, который представлял собой расширенную редакцию газеты «Пролетарий». Руководство центром осуществляли Владимир Ульянов-Ленин, Александр Богданов и Леонид Красин.


[Закрыть], который возглавлял Ленин. Сейчас товарищи, далекие от политики, часто спрашивают: почему размежевание с меньшевиками не было проведено раньше? Обстановка не позволяла сделать этого раньше. Но на деле наши дороги разошлись навсегда уже в 1905 году.

Разумеется, никто из большевиков и не думал отказываться от вооруженной борьбы и экспроприаций, сдавать оружие и распускать боевые отряды. Сделать это означало бы предать революцию. Деньги, которые мы добывали, поступали напрямик в большевистский центр, минуя меньшевистский ЦК.

Решение меньшевиков сильно обрадовало царскую власть. Могу предположить, что решение о перевозке в Тифлисе двухсот пятидесяти тысяч разом, а не частями, принималось с учетом постановления о запрете «эксов». На Кавказе «эксы» проходили чаще, гораздо чаще, чем в других областях, и здесь при перевозке денег соблюдались особые предосторожности. Наши враги не понимали или понимали, но не до конца, что настоящие революционеры не пойдут на поводу у предателей. Но мы скоро дали им это понять[151]151
  Камо не упоминает о том, что незадолго до июньского «экса» 1907 года он был серьезно ранен в результате взрыва капсюля во время изготовления бомб в лаборатории. Осколки попали в правый глаз, навсегда нарушив зрение, и в правую руку. (Примечание И Г. Капанадзе.)


[Закрыть].

Сталин и я под видом богатых бездельников дважды прошли от почты до банка, выбирая подходящее место. Во второй раз Сталин остановился на Эриванской площади и сказал мне:

– Здесь удобнее всего.

– Здесь? – удивился я. – Почему?

Мне казалось, что лучше напасть сразу же по выезде с почты. Конвой еще не успеет сосредоточиться, да и не будет никто ждать нападения прямо у почты, обычно же нападают на улице, там где потише. Но нападать на Эриванской, у штаба Кавказского военного округа, где всегда полным-полно военных и рядом полицейский участок, казалось безумием.

– Здесь! – повторил Сталин. – Банк близко, рукой подать. Они расслабятся, будут считать, что уже доехали до него. На площади много полиции и офицеров, здесь никто не будет ждать нападения. Внезапность нам на руку.

Прямо здесь, на площади, Сталин показал мне, как нужно будет расставить товарищей. За время прогулки, пока я только прикидывал, как быть, он уже составил четкий и весьма необычный план. По этому плану после того, как на площади будут брошены бомбы, мне, одетому в казачью офицерскую форму, предстояло «спасти» деньги. Я должен был везти мешки с деньгами открыто в фаэтоне и кричать всем полицейским и военным, которые будут попадаться мне навстречу: «Деньги спасены, господа! Скорее на площадь! Там настоящее сражение!» Никто не подумает, что офицер, открыто везущий мешки с деньгами, может быть экспроприатором.

Казаком я должен был нарядиться не для того, чтобы вызывать меньше подозрений как верный слуга престола, а потому что среди казаков было много брюнетов с восточными чертами лица.

Мне план очень понравился. Замечательный, гениальный план! Я сразу поверил в то, что мы возьмем эти деньги. В сталинском плане, на мой взгляд, был только один недостаток. Сталин не сказал, кто из товарищей будет моим напарником. Мне предстояла ключевая роль в «эксе», поэтому непременно должен был быть кто-то, кто сможет заменить меня в том случае, если меня во время взрывов на площади убьют или ранят.

– Надо будет Купрашвили[152]152
  Самуил («Бачуа») Дианозович Купрашвили (1887–1937) – грузинский революционер, большевик, помощник Камо.


[Закрыть] тоже в офицерскую форму одеть и на пролетку посадить, – сказал я. – На всякий случай, чтобы заменил меня, если потребуется. Пускай вот тут на углу встанет и с девушкой галантничать начнет.

– Почему невнимательно слушаешь? – нахмурился Сталин. – Мы же о важном деле говорим. Купрашвили пусть стоит там, где нужно, и делает свое дело. А «на всякий случай» здесь буду я.

– Ты?! – Я не поверил своим ушам. – Нет! Что ты, Иосиф! Тебе нельзя так рисковать!

– Вам можно, а мне нельзя?! – усмехнулся Сталин. – Или ты думаешь, что я не справлюсь? Справлюсь, не беспокойся. Ты подъесаулом будешь, а я – жандармским ротмистром.

Я понял, что спорить бесполезно. 13 июня[153]153
  По старому стилю.


[Закрыть] мы провели этот «экс» так, как было спланировано[154]154
  Текст телеграммы заведующего Особым отделом по полицейской части канцелярии наместника полковника В. А. Бабушкина в Департамент полиции: «Тифлис, 13 июня 1907 года. Сегодня в 11 утра в Тифлисе на Эриванской площади транспорт казначейства в 250 тысяч был осыпан семью бомбами и обстрелян с углов из револьверов, убито два городовых, смертельно ранены три казака, ранены два казака, один стрелок, из публики ранены 16, похищенные деньги, за исключением мешка с девятью тысячами изъятых из обращения, пока не разысканы, обыски, аресты производятся, все возможные меры приняты».


[Закрыть].

Накануне случилось неприятное происшествие. Один из членов нашей группы, Дато Чиабришвили, живший по чужому паспорту, попал в полицию. Дато шел по улице и увидел, как двое городовых с руганью волокли в участок старуху, которая едва стояла на ногах. Уж непонятно, в чем она могла провиниться. Прохожие, отворачиваясь, проходили мимо. Дато громко сделал жандармам замечание, сказал, что нельзя так грубо обращаться со старым человеком, тем более с женщиной. Если уж она в чем-то и виновата, так отвезите ее в участок на извозчике, видно же, что она еле ходит. Городовые бросили старуху и схватили Дато. В Тифлисе и во всей губернии в то время действовало военное положение, введенное еще в 1905 году. Его долго не отменяли, лет пять, потому что все время что-то случалось – то забастовка, то крестьянские волнения. Бедным крестьянам доставалось больше, чем рабочим. С рабочих драли три шкуры, а с крестьян все семь.

Городовые привели Дато в участок и стали обвинять в подстрекательстве к бунту. Дато ни к какому бунту не подстрекал, просто сказал: «Что вы делаете? Разве так можно?» – но городовых было двое против него одного, и они вместе с приставом явно хотели заработать на нем легкие деньги. Дато попросил разрешения отправить записку своему двоюродному брату. Ему разрешили. Под видом брата в полицию с фальшивым паспортом Дато явился я. Освобождение Дато обошлось мне в сто пятьдесят рублей. По двадцать пять рублей пришлось дать городовым и сотню взял пристав. По меркам 1904 года за такое «преступление» это была неслыханная взятка. Но военное положение увеличило аппетиты полиции.

– Нельзя так, Дато! – ругал его я, когда мы ехали домой. – Зачем лезешь на рожон?! Ты на нелегальном положении, вдобавок завтра у нас важнейшее дело и заменить тебя я никем бы не смог! Понятно, что старуху жалко, но надо было мимо пройти! Мы же для всех стараемся, и для нее тоже. Победим, разгоним царскую полицию ко всем чертям и организуем свою, рабочую, которая всем старухам «майрик-джан»[155]155
  Дорогая мама (арм.).


[Закрыть] говорить станет! Это хорошо, что пристав оказался жадным дураком и больше смотрел на деньги, которые я ему дал, чем на твой паспорт!

– Я хотел мимо пройти, да не смог! – оправдывался Дато. – Видел бы ты эту старуху!

Проходить мимо творимого властями произвола было, пожалуй, самым трудным во всей конспиративной деятельности. У меня самого много раз чесались руки, когда я видел, как эти сволочи издеваются над людьми, особенно над пожилыми. Однажды в безлюдном переулке, около одной из наших конспиративных квартир, я вырвал нагайку у казака, хлеставшего ею пожилого крестьянина. Казак потянул из ножен шашку, но я не стал дожидаться, пока он ее достанет, и хлестнул лошадь нагайкой по морде. Лошадь встала на дыбы, казак вылетел из седла, а я подхватил старика, и мы быстро ушли через дворы.

Сталин после того, как восстание было подавлено, сказал мне:

– Смотри, Камо, как свирепствует полиция. Совсем распоясались эти негодяи! А я помню, как некоторые наши товарищи говорили: «Не надо лишней крови, если полицейские бросают оружие, то не надо их убивать». Они тогда побросали оружие со страху, а теперь снова его взяли. Нет, в следующий раз мы будем беспощадными к нашим врагам! У русских есть хорошая пословица: «Горбатого только могила исправит». Вот и полицейского тоже только могила может исправить.

Утром в день «экса» Сталин приехал к нам в жандармском мундире. Я в очередной раз оценил, как он умеет перевоплощаться. У него не только осанка с походкой изменились, но и взгляд стал жандармским. Если бы я не был с ним знаком, то принял бы его за настоящего жандарма, а у меня на эту публику взгляд наметанный. Сталин оглядел нас и еще раз напомнил каждому, что он должен делать. Мне сказал:

– Камо, держись посвободнее. Ты офицер, капитан, а не сопливый юнкер, чтобы в струнку тянуться. Тем более, ты не на службе, сидишь в фаэтоне, девушку ждешь.

Наших девушек, Александру Дарахвелидзе и Анету Сулаквелидзе, которые должны были изображать случайно встретившихся на площади подруг, Сталин попросил изобразить, как они станут разговаривать. Послушал немного и сказал:

– По-русски, только по-русски говорите, не переходите на грузинский, чтобы все понимали, о чем вы говорите. Хихикайте почаще и немножко французских слов в речь вставляйте – «мерси», например, или «тре бьен». Если кто-то из офицеров с вами заигрывать начнет, не возмущайтесь, а отвечайте.

Девушки должны были стоять возле штаба. Там останавливаться не разрешалось, сразу прогоняли, но мы решили, что двух молодых красоток из галантности прогонять не станут, и не ошиблись. Двое наших товарищей – Котэ Цинцадзе и Пация Галдава, караулили возле почты, чтобы дать нам знак. Еще двое, наш резервный отряд, Нодар Ломинадзе и Бесо Голенидзе засели в кондитерской Саакянца на Сололакской. У них была двойная задача. Если мы брали деньги, они отвлекали полицию, чтобы дать нам возможность скрыться. Если бы у нас ничего не получилось, Нодар с Бесо должны были бы предпринять еще одну попытку. Я снабдил их мощными бомбами.