Текст книги "Механические птицы не поют"

«Просто Уолтер», – представится он на корабле, который увезет его в Лигеплац, и в пабе «У Мадлен».

Изумрудно-зеленый платок он сжег в камине в Вудчестере. Уолтер смотрел, как горит скользкая шелковая ткань, и ему мерещилось сытое урчание. Особняк тоже получил свою часть сегодняшней жертвы.

Уолтер спал и никак не мог проснуться. Кошмар не желал заканчиваться. Джек терялся в черном проеме, горел платок в камине, слезы капали на холодные, мокрые камни и не могли их согреть.

Не было выхода.

Уолтер Говард спал, отравленный близкой свободой, убаюканный шумом морских волн. Колыбельной ему был щебет Василики, добродушное ворчание Хенрика, грубоватые замечания Зэлы. Уолтер играл ему колыбельные на гитаре, пел их сквозь золотистый туман выпитого виски, вливал в себя черный кайзерстатский кофе, пытаясь остаться частью сонного городка Лигеплаца и не разбудить дремлющего глубоко внутри наследника альбионского рода.

«Спаси меня!»

«Я кое-что знаю о тебе, лорд Уолтер Говард», – сказала ему Эльстер в Лигеплаце.

Позвала его по имени, и имя зазвенело, отзываясь.

И лорд Уолтер Говард проснулся.

Глава 12. Золото и зелень

Тишину расколол истерический хриплый смех. Смеялся мужчина с дрожащими нотками в голосе. Кто это мог быть? Унфелих, а может тот, кто допрашивал… кажется, его звали Чарли? Или кто-то из охранников подал голос за дверью камеры?

«Нет ничего за дверью камеры. И камеры никакой нет. Тебя похоронили, Уолтер, ты мертв», – шептал внутренний голос.

А мужчина смеялся, все громче и истеричнее. Страх сдавил запястья, положил липкие пальцы на горло – кто смеется в темноте?

И только почувствовав шершавую тяжелую боль в горле, Уолтер понял, что смеялся он сам. Вздрогнув, он замолчал. Вытянул руки и почувствовал, как они дрожат. Левую руку обожгло болью, но боль пришла запоздало, притупленная и далекая – этот якорь давно смыло черной водой.

«Над чем я смеялся?» – спросил он себя. Но не смог вспомнить. А спустя минуту забыл, что произошло.

«Может быть, простуда?» – подумал он, прислушиваясь к приглушенной боли в горле.

А потом снова засмеялся. Над собственной глупостью. Над темнотой в своей камере, над людьми, которые его сюда заперли, над Эльстер, решившей, что он сможет ее защитить, над отцом, который все-таки избавился от лишнего сына, над…

Услышав смех, Уолтер испугался. Кто мог смеяться в темноте?..

Чтобы понять, закрыл ли он глаза, приходилось прикасаться к векам кончиками пальцев. Темнота в камере сгущалась с каждым часом. Все тяжелее становилось проталкивать почерневший воздух в легкие, все дальше чувства, напоминавшие о реальности окружающего мира.

Если прислушаться, то можно различить, как что-то шумит, накатывает на берег, шуршит песком и с шипением отходит назад. Черная вода, темнота, а может и безумие – все, что осталось ему вместо воздуха, памяти и…

Хуже всего было то, что он понятия не имел, сколько времени прошло с тех пор, как за ним захлопнулась дверь камеры. Удерживать сознание становилось все труднее, а главное – Уолтер видел в этом все меньше смысла.

– Уолтер… – позвал его из темноты голос.

Он приподнял голову, словно брошенный пес, которому почудился голос хозяина.

– Джек?

– Я умер, Уолтер. Ты не должен меня слышать. Не должен мне отвечать. Именно этого от тебя хотят.

– Я знаю… знаю.

– Я умер. Вспоминай об этом почаще.

Уолтер попытался вспомнить. Выходило плохо. Но в тумане памяти все же нашелся образ.

«Я умер».

…У него осталась бы надежда, что там, под эшафотом, Джека ждал не провал, а опора, что отцу удалось договориться, и брат остался жив, но после казни Уолтер пришел в жандармерию подписывать бумаги. Перед этим его отвели в прозекторскую и показали тело. «Почему у него открыты глаза?» – спросил он. Ему ответили, что палач попытался, но глаза не закрылись.

Уолтер всегда вспоминал брата живым. Потому что лицо его не осталось искаженным предсмертной мукой.

Сняв перчатку, он провел ладонью по лицу Джека, словно снимая с него маску. И глаза закрылись, лицо стало спокойнее, будто он просто спал и видел кошмар о собственной смерти…

…Уолтер провел двое суток в Колыбели Голубой, храме, построенном его предком. Отказал Утешительницам и стал к алтарю. Не вставая с колен, он молился о том, чтобы Джек снова приснился Спящему там, где он будет счастлив вместе с Кэт. Чтобы где-то они не были Говардами.

Он уснул тогда прямо у алтаря, уронив голову на скрещенные руки, и ему снился дом высоко в горах. У подножия горы расстилался город с красными черепичными крышами и мощеными улочками. Но город был где-то внизу, а дом стоял на горе. Пустой дом с огромными окнами, дом, полный света…

– Не закрывай глаза… Только не закрывай глаза, Уолтер!

– Ты ведь закрыл, – тихо ответил он Джеку.

Безумие победило – Уолтер понимал это. Не могло не победить.

Он помнил, как ходил с Джеком в Лестерхаус. Тощие, грязные, обритые люди с пустыми взглядами, по два десятка в каждой палате. Мужчины изолированы от женщин, хотя большинство пациентов Лестерхауса подвергались принудительной стерилизации.

«Может быть мне, как бывшему аристократу, выделят отдельную палату, где я смогу бормотать в стенку слова, значения которых не буду помнить», – горько подумал Уолтер.

Его тревожило, что никто не задавал вопросов, его больше не пытались запугивать или наоборот – обещать свободу. Он бы решил, что о нем забыли, но еду и воду приносили, хотя и в разное время – в попытке задержаться в реальности Уолтер считал интервалы, и заметил, что иногда щелчок раздавался через три часа, иногда через шесть. Один раз он отсчитывал секунды почти десять часов, пока не заснул. Когда он проснулся, тарелки под дверью не оказалось.

Он давно ничего не ел, продолжая выбрасывать еду. Он не мог заставить себя есть то, что ему приносили и надеялся, что умрет от голода раньше, чем окончательно сойдет с ума.

Сначала голод отзывался мучительной резью в животе и подступающей волнами дурнотой. А потом Уолтер перестал его чувствовать. Правда, иногда он, обнаружив у себя в руках пустую тарелку, не мог вспомнить, как выбрасывал еду. Но он не помнил и как ел, к тому же легче не становилось. Слабость и тошнота усиливались с каждой минутой.

Головокружения в темноте оказались особенно мучительными и вызывали приступы паники. Уолтеру с трудом удавалось сдержать себя, чтобы не впасть в буйство и не начать биться головой о стены или дверь. Может быть, именно этого от него и ждали? Ведь пока он был здоров и держал себя в руках, и пока отец не подписал отречение, запереть его в Лестерхаусе было труднее. Найдутся свидетели. Найдутся защитники – Альбион берег даже самых непутевых своих детей. Кровь безумца и отступника ему ни к чему – городу нравилось, когда ему приносили в жертву таких, как Джек. В остальных случаях город давал то, ради чего эти жертвы приносились.

Но стоит ему сдаться, сойти с ума – его не защитят ни положение, ни традиции, ни сам Спящий.

Он не знал, сколько времени прошло, но был уверен, что умирает. И от этой мысли чувствовал себя почти счастливым.

Но уже на грани забытья он вспоминал голос Джека, который молился за него. А потом – теплый, золотистый, далекий голос Эльстер: «Спаси меня… мне никто никогда ничего хорошего не обещал…»

– Не засыпай. Она не выживет без тебя, – звучало из темноты, и он кивал в ответ.

Уолтер сидел на полу, вцепившись здоровой рукой в покалеченное запястье. Шипел от боли, но его главный враг, затаившийся в темноте, отступал. Совсем ненадолго. Скоро ядовитый сон снова проникал под веки, сковывал руки и обвивался вокруг сердца, заставляя его стучать медленнее.

– Не спи, Уолтер. Только не засыпай… – шептал из темноты полный горечи голос Джека. Уолтер кивал и сильнее сжимал пальцы.

Постепенно стихла боль. Уолтер всерьез полагал, что, если ему и суждено отсюда выбраться, то остаток жизни придется ходить с протезом. Он даже не знал, где валяются бинты. Грязные, плохо застиранные в теплой воде тряпки все равно стали бесполезны. И боль стала бесполезна – она больше не могла оставаться якорем, удерживающим сознание в реальности. Боль приходилось призывать – и пока она приходила к нему, но все более неохотно.

– А почему, собственно, нет?

– Ты не проснешься.

– Ну и наплевать. Отец, если бы хотел, вытащил бы меня отсюда. Если бы поймали Эльстер – Унфелих оставил бы меня в покое.

– Уолтер, не спи…

– Прости. Я больше не могу.

Он закрыл глаза, проваливаясь в блаженное мутное забытье но, кажется, проснулся спустя несколько секунд. А может быть это окончательно стиралась граница между его жизнью, смертью и сном.

– Уолтер… пойдем со мной?

– Я никуда не пойду.

– Ты умираешь, Уолтер. И скоро тебе придется идти. Со мной… или одному.

Голос Джека был печален. Уолтер ощутил легкое удивление – печальным он брата не помнил.

– Ты не видишь себя. А я вижу. Мертвым дано смотреть сквозь темноту. У тебя седые волосы. Ты провел здесь не одно десятилетие, просто не заметил этого. Хватит себя мучить – идем со мной. Я живу в доме, светлом доме высоко в горах, и по утрам смотрю на спины птиц. Мы живем там с Кэт, и мы счастливы. Почему ты не счастлив, Уолтер? Почему ты умираешь, зачем ты мучаешься?

– Врешь. Я ничего не ел. От голода я бы умер гораздо быстрее. Зачем ты снова лжешь мне?

– Раньше ты со мной не говорил. А теперь начал. Это хорошо, потому что скоро ты согласишься со мной уйти. У нас есть комната, Уолтер, комната с большими окнами. Помнишь, ты хотел, чтобы в твоем доме было светло? Ты так не любил наш уютный темный Вудчестер…

– Почему же у тебя дома светло, раз Вудчестер такой уютный? – не выдержав, огрызнулся Уолтер.

– Так хочет Кэт…

– Лучше бы ты при жизни о ней позаботился! Слышишь меня?! «Ах, у Кэт слабое сердце, пропишу ей капли»! «Бедная Кэт, пойду на невероятные жертвы и разрешу любимой жене не носить корсет»! Почему ты не увез ее?! Почему не бросил Вудчестер, не послал подальше отца и весь Альбион с его порядками и отравляющим воздухом?! Думаешь, я не помню, что Бордены всегда жили либо во Флер, либо в усадьбе на окраине города, где воздух чище?! Она просила тебя бросить работу! Она осталась ради тебя!

Ярость придала сил. Казалось, что в комнате даже появился какой-то свет. Уолтер, шатаясь, встал с тюфяка и запустил тарелкой в стену. Раздался жалобный скрежет.

– Это ты ее убил, слышишь, слышишь меня, ты убил Кэт, когда отказал ей! – выкрикнул он.

Кто кричал в темноте, кто смеялся, кто швырнул тарелку в стену?

Кто отвечал из темноты?

Уолтер с беспощадной ясностью осознал – он не просто говорил с невидимым собеседником. Это он говорил голосом Джека и отвечал ему. А потом, разозлившись, накричал на самого себя и обвинил самого себя в убийстве Кэт.

А может, он и правда убийца?

Тишину расколол истерический, хриплый смех.

Смеялся мужчина с дрожащими нотками в голосе. Кто это мог быть?..

– Нет ничего за дверью камеры. И камеры никакой нет. Тебя похоронили, Уолтер, ты мертв.

А мужчина смеялся, все громче и истеричнее.

Страх сдавил запястья.

Положил липкие пальцы на горло.

Кто смеется в темноте?

Кто убил Кэтрин Говард?

Кто молился в Колыбели Голубой? Кого повесили на городской площади? Кто играл на гитаре в пабе Лигеплаца?

Кто остался жить? Кто лишился рассудка?

Уолтер глухо застонал, закрыв лицо рукавами. Рукава были горячими и мокрыми. Боли он больше не чувствовал.

– Кто это?!

– Где, герр Говард? – вкрадчиво спрашивал Унфелих.

– Спаси меня, Уолтер! – у Эльстер удивительные, золотые глаза.

– Спаси меня, Уолтер! – у Джека полный отчаяния взгляд и рукава в крови.

Имя «Эльстер» значит «Сорока». Ей и правда нравятся блестящие вещи.

Джек любил зеленый цвет.

– Нет, нет, не надо…

Кто украл для него браслет на ярмарке?

Кто лечил его во Флер?

…Палач накидывает медную петлю на шею Эльстер, которая только что сняла изумрудно-зеленый платок. Ее золотые глаза полны покоя.

Джек протягивает к нему обнаженный протез, и он видит, как на сгибе локтя крутятся шестеренки.

– Здесь тихо, Уолтер. Здесь никого нет. Почему ты смеешься? – голос Джека полон тоски. Уолтер не мог понять, отчего он тоскует.

* * *

– Твою мать! Ты слышишь меня? Уолтер, ты меня слышишь? – раздался откуда-то издалека низкий женский голос. Незнакомый, хриплый и очень злой. Уолтер с легким удивлением различил кайзерстатский акцент.

Он хотел ответить, но не смог. Только кивнул, понимая, как глупо выглядит. А потом слабо улыбнулся. Наконец-то из темноты с ним заговорил кто-то, кроме палачей, Эльстер и мертвого брата.

Но кивать было нельзя – он тут же поплатился за это жестоким приступом тошноты.

– Ты должен встать. Быстрее… Ты пил воду, которую тебе давали?

Ему вдруг стало смешно. Женщина задавала удивительно глупые вопросы и просила невозможного. С одинаковым успехом она могла просить его встать или развернуть крылья и полететь.

– Ну конечно же пил. Ты хоть ел что-нибудь? Кажется, нет. Сказочный идиот… Пей. Быстрее, времени нет.

Темнота полилась ему в горло раскаленным, обжигающим и горьким, со смутно знакомым резким травяным запахом. Он хотел отвернуться, но теплые, сильные пальцы сжимали виски, не давая этого сделать.

Спустя несколько секунд мир покачнулся, и Уолтеру показалось, что ему на голову упал потолок. Он попытался откашляться, но зелье, которым его напоили, вдруг стало густым и вязким. Оно растекалось колючим холодом в груди, медленно утекало в кончики пальцев и зажигало в глазах искры – Уолтер вдруг увидел мучительно яркий свет.

– Я думал, что ослеп, – прохрипел он, поднимая взгляд на черную фигуру, держащую в руках узкую белую полоску. «Воровская свеча», тусклый серый свет, который обычный человек с трудом различил бы.

– А я думала, ты помер. Учти, политика компании – при любой опасности – бросай дело. Могу под ребра пнуть, надо?

– Нет… Я сам.

Откуда-то взялись силы встать. Разум прояснился, и Уолтер вдруг понял, чем пахло зелье. Это микстура от несварения, которую он разбавленной пил от похмелья в Лигеплаце. Только женщина ее не разбавляла и влила в него не меньше четверти стакана.

Его все еще жестоко мутило, и он с трудом стоял, но казаться, что происходящее – очередной кошмар, перестало.

– Сможешь стрелять?

– Фройляйн шутит? – спросил он, обводя камеру взглядом в поисках бинтов.

– Твою мать. Хорошо, главное – иди за мной. Иди, не отставай, не шуми, и прошу тебя, не падай. Я не смогу постоянно поднимать.

Уолтер кивнул.

– Вам заплатил мой отец?

– Мне никто не платил, меня просто грязно шантажировали, и твой папаша не имеет к этому никакого отношения, – женщина медленно приоткрыла дверь камеры и выскользнула в коридор. Уолтер вышел за ней.

Коридор был пуст. Его спасительница неслышно ступала вдоль стены, и он шел за ней. За стену было удобно держаться, и ему удавалось идти хоть и медленно, но достаточно тихо.

Он понимал, что в коридоре полумрак, но отвыкшие от света глаза все равно слезились и болели. Различать, что происходит вокруг, удавалось с трудом, он даже идущую впереди женщину разглядеть почти не мог. Увидел только, что на ней черный костюм из немаркой ткани, маска, закрывающую нижнюю половину лица и старомодные очки с длинными окулярами. Она часто оборачивалась, чтобы проверить, успевает он или нет.

Плеснувший за спиной белый свет Уолтер заметил раньше женщины, по ударившей в глаза ослепляющей боли.

– Сзади, – тихо сказал он и тут же почувствовал мягкое прикосновение. Только через секунду он понял, что его отодвинули с дороги, и только через пару минут вспомнил, что за звук раздался вслед за прикосновением. Почти не слышный, мягкий, свистящий выстрел. В руках женщины он с трудом разглядел револьвер с непривычно длинным стволом. Уолтер знал, что это такое, и знал – подобное оружие запрещено. Впрочем, вытаскивать из тюрем заключенных тоже было незаконно.

«А стреляла она не глядя. Может, там какая-нибудь девочка-поломойка», – царапнула сознание мысль. Впрочем, мысль была абсурдной, он прекрасно это понимал.

Казалось, коридор никогда не кончится, но вдруг женщина остановилась и нырнула куда-то в тень. Уолтер, последовав за ней, оказался на узкой площадке перед винтовой лестницей, уходящей в темноту, и понял, что прогулка окончена. Звук шагов мгновенно их выдаст, к тому же ему просто не под силу такой спуск.

Женщина молча обняла его за талию, быстро провела руками по плечам и тут же отошла. Указала в темноту:

– Прыгай. Сбоку от лестницы, старайся не цеплять перила. Приторможу сама.

На поясе он обнаружил широкую черную эластичную ленту с карабином. Идея прыгать с неизвестной высоты на таком сомнительном приспособлении казалась малопривлекательной, но Уолтер недавно собирался умереть от голода. Прыжок в темноту мог стать легким избавлением. Он перебрался через перила и шагнул в темноту, не успев даже задуматься, что делает. Полета он тоже не успел ощутить, только услышал мягкий шорох. Пола он коснулся мягко – женщина, и правда, его придержала.

– Молодец. Идем.

Она отцепила карабин от его пояса, потом от своего и дернула за веревки. Снова раздался шорох, только на этот раз быстрый, свистящий.

Уолтер предпочел не задавать вопросов. Он все еще допускал, что происходящее – бред агонизирующего сознания, что это очередная пытка или его хотят подставить. Но это больше не имело никакого значения. Единственное, что пугало его сейчас – ощущение ясности рассудка, мучительное, тоскливое и зыбкое.

– Ты идешь? – прошипела женщина.

– Да.

Он шел, чувствуя, как медленно заканчивается действие зелья. Как усиливается тошнота, как туман постепенно заволакивает глаза, и все дальше и дальше становятся путанные узкие коридоры, которыми они пробирались. Почему-то совершенно пустые, не освещенные, все больше похожие на лабиринт…

«Ты сошел с ума, помнишь?» – раздался вкрадчивый голос Джека.

Уолтер тряхнул головой, стряхивая видение.

– Далеко еще? – прошептал он.

– Почти пришли. Потерпи, скоро сможешь рухнуть в обморок и хоть вообще в себя не приходить – наверх я тебя затащу.

«Наверх?..» – отстраненно подумал он, чувствуя, что рухнет в обморок очень скоро, и что шанс не прийти в себя вполне реален.

Единственное, что его утешало – если женщина говорила с ним, значит, спасение и правда близко.

А потом лицо его обожгло холодом. Он не сразу понял, что произошло – казалось, что в кожу вонзились разом тысячи иголок.

– Снег… – прошептал он. И черный альбионский туман наполнил его глаза, погасив сознание.

* * *

Он пришел в себя, лежа на холодном, тряском полу. Голова обмотана толстым черным шарфом, от которого едва заметно пахло благовониями, как в храме. Руки связаны за спиной, но не туго – так, что веревка не врезалась в кожу.

«Ну, вот и все. Если меня будут вешать – мне даже в глаза некому посмотреть», – горько подумал он, снова проваливаясь в теплое забытье.

* * *

В следующий раз он вернулся в сознание, сидя в инвалидном кресле, которое катил по мокрому тротуару кто-то, оглушительно цокающий каблуками.

Уолтер попытался оглядеться и без удивления узнал одну из центральных улиц Альбиона. Лестерхаус, если он не ошибался, находился за следующим поворотом.

Он заметил, что на него надели маску, поверх одежды накинули дешевый плащ с глубоким капюшоном, а колени укутали пледом.

«Удивительная забота», – зло подумал он, попытавшись дернуться. Руки оказались пристегнутыми к подлокотникам.

– Тише, мистер Роветс, все хорошо, чудесное утро, птички поют, солнышко светит, незачем волноваться, – проворковала девушка, которая везла коляску.

Голос принадлежал не его спасительнице.

А мимо проходили люди. Множество людей, и каждый прохожий мог бы услышать его крик о помощи через микрофон в маске. Но кто станет ему помогать?

«Я тебе помогу», – мягко прошептал ставший привычным голос, и сознание снова покинуло его.

* * *

Потолок. Серый, покрытый разводами сырости потолок, кружащийся над головой.

* * *

– Отравили, подонки… «Грай» на опиуме… а ты что хотела?! Паршивое чувство юмора… – услышал он сквозь пелену забытья женский голос, который показался знакомым.

* * *

Отравляющая темнота, густая, липкая, толчком подкатывала к горлу. Казалось, она растекается под веками изнутри. Хотелось открыть глаза и закричать, но сил не было.

* * *

Имя «Эльстер» означает «Сорока».

Ей нравятся блестящие вещи. У нее золотые глаза.

* * *

Джек любил зеленый цвет. Цвет глаз всех мужчин в семье Говардов. Изумрудный платок в камине Вудчестера.

Такой же платок был на Джеке в день казни. Под цвет глаз.

Это Джека казнили на городской площади.

* * *

Это Джек убил Кэтрин Говард.

* * *

Это Джек убил Уолтера Говарда.

* * *

Эльстер украла деньги из Вудчестера и сбежала.

* * *

Это Эльстер будет жить.

* * *

Кто-то прижимался к нему под тонким шерстяным одеялом, пытаясь согреть. Гладил по здоровой руке прохладными пальцами и тихо всхлипывал.

Что-то похожее уже случалось, в невероятном черном «далеко».

Этот сон не был похож на один из липких кошмаров, что мучили его в камере. В голове звенела непривычная, стерильная пустота – куда-то отступил страх, путаные видения больше не тревожили, и мертвые не говорили.

– Уолтер? Проснись, пожалуйста… – всхлипнула девушка рядом с ним. Знакомый голос, полный мольбы.

– Эльстер? – выдохнул он.

Такие галлюцинации были гораздо приятнее. А если он уже заперт в Лестерхаусе, то это безумие его вполне устраивало.

– Ты живой… – обрадованно выдохнула она, садясь рядом и тут же поправляя одеяло.

– Ты живая, – повторил он, открывая глаза.

Эльстер сидела на краю кровати. Выглядела она странно. Голову она замотала плотным темно-серым платком, концы которого спускались на спину, как две косы. На похудевшем лице безумно горели желтые глаза. Она стала, и правда, похожа на птицу.

– А что мне сделается, я же говорила – хорошо убегаю и прячусь, – слабо улыбнулась она.

Он смотрел на нее и не знал, какой вопрос задать первым. Какой из вопросов вообще имел значение?

– Как ты себя чувствуешь? Может, водички? Я одежду твою выкинула, она вся рваная и в крови, не переживай, я хорошую сперла, ну то есть купила, твоего размера… – Эльстер свои вопросы при себе не держала.

– Нет, я… скажи, где мы.

Он сел прямо. Его все еще мутило, но чувство скорее было похоже на сильное похмелье. Он заметил, что левая рука плотно перевязана чистыми бинтами. При попытке ею пошевелить он почувствовал знакомую стреляющую боль. Уолтер никогда бы не подумал, что может так радоваться боли – кажется, руку ему удастся сохранить.

– Это гостевой дом в этих, как вы их… Нижних Кварталах.

– Эльстер, ты с ума сошла?! Тут же нельзя на улицу без охраны выходить даже днем, а уж девушке, одной… – возмутился он. – К тому же… мне сказали, что…

– Что тебе сказали? – он заметил, как блеснули ее глаза.

– Что ты украла деньги и сбежала, – признался он.

Уолтер ждал, что она обидится или смутится. Тема была неприятна, но он пытался понять, почему Эльстер здесь. А еще очень хотел, чтобы она опровергла ядовитую ложь Унфелиха.

– Конечно, я украла деньги и сбежала, – она удивленно вскинула брови. – Я не только деньги украла, чтоб ты знал, а если бы у меня времени было больше – еще бы и дом подожгла.

– Что ты… Эльстер, это же мой отец, – ошеломленно прошептал он.

Унфелих был прав? Неужели все, что он сказал, было правдой, и она на самом деле опасна?

Неужели она и правда просто предала его? Но тогда почему она здесь, а он не в Лестерхаусе?

– Уолтер, доброе утро! – она пощелкала пальцами у него перед лицом. – Твой отец жандармов вызвал! Причем с утра, через полчаса после вашего проклятого гонга. То есть он встал, побрился, оделся и вызывал жандармов!

– Я… я не…

Эльстер осеклась и замолчала. Потом, вздохнув, продолжила:

– Прости… я просто… я не слышала, как он вызывал, может, это был кто-то другой. Я спускалась и чуть не столкнулась с ними на лестнице. Спряталась за портьерой рядом с комнатой твоей мачехи. Сразу видно, что она из Де Исте, у нее по комнате драгоценности раскиданы, и кошелек с деньгами прямо на туалетном столике лежал. Я понимала, что тебя не спасу, если вместе попадемся. В общем, похватала все, что плохо лежало, еще плащ с маской – и в окно… Я из… в Лигеплаце так же. Подожди, я все-таки тебе водички… лучше чаю!

Прежде, чем он успел ее остановить, Эльстер вскочила и скрылась за дверью.

Рядом на стуле была стопкой сложена одежда. Уолтер смог сам одеться, пока Эльстер где-то звенела чашками и, кажется, с кем-то переговаривалась. Под рубашкой даже обнаружился шейный платок из мягкой серой ткани. Видимо, Эльстер решила, что этикет обязывает его носить. Уолтер свернул платок и сунул в карман – никогда в жизни он еще не ощущал такого презрения к альбионскому этикету, как сейчас. К тому же одеваться по форме сейчас было бы попросту глупо.

Кроме платка, Эльстер положила под рубашку гребень из кости молочного цвета. Вещь изысканная и явно очень дорогая. По гребню ползли выгравированные черные змеи, сплетающиеся в узор. Уолтер с усмешкой заметил вензель «ЛС». Ленне Скалигер. Эльстер украла у его мачехи гребень.

– Он не отравленный, я проверяла, – сказала Эльстер, заставшая его за разглядыванием краденого. – Сама расчесывалась, и тебя расчесывала, пока ты спал. Было бы обидно все обрезать…

Она поставила поднос на освободившийся стул. Мятый жестяной чайник она заботливо укутала лоскутной грелкой. Рядом стояли две чашки – черная и глиняная. Черная с обколотым краем, глиняная без ручки. Именно эти детали, это несовершенство окружающего окончательно убедило Уолтера, что он не бредит.

Эльстер налила чай в черную чашку и протянула ему.

– Что случилось, когда ты сбежала? – спросил он.

– Я… я видела, как тебя увезли. Не могла проследить, куда, и спасти тебя… не могла. В общем, я пошла искать Бекку.

– Кого?

– Бекку, Уолтер. Ту мышь с дирижабля. Которая открывает двери и носит в саквояже очки с линзами, позволяющими видеть в темноте.

– Откуда ты знаешь, что она возит в саквояже?!

– Потому что после случая с дверью я пробралась к ней в каюту и порылась в ее вещах, – Эльстер смотрела на него так, как будто он сказал ужасную глупость.

– Эльстер, нельзя так…

– Почему?

– Это незаконно, к тому же у тебя не было повода…

– Ты по закону должен был в камере догнивать, – напомнила она. – А сороки до ужаса любопытны. В общем, я хорошо поняла, кто это такая, и чем она может мне помочь.

– И кто же такая, по-твоему, Бекка?

– Полуночница, которая влезла в дом герра Хампельмана. Подумай сам: какая-то нарочито набожная и неприметная девица с воровскими штуками в саквояже и открывающая двери, закрытые снаружи, бежит в единственный город, где все носят маски и легче всего затеряться, первым же дирижаблем. После второго убийства. Как и мы с тобой, Уолтер. У нее такие же мотивы.

Эльстер замолчала. Уолтер поставил чашку на стул. Может быть, происходящее все-таки было бредовым видением?

Видимо, эмоции слишком отчетливо читались на его лице.

– Да ладно, я могу ее позвать, она сама расскажет.

– Я похожа на балаганную сказочницу?! – раздалось шипение из коридора.

– Она обижается, что я ее заставила тебя спасать, – доверительно сообщила Эльстер.

Дверь открылась. Уолтер с облегчением понял, что с ума он не сошел – стоящая на пороге женщина просто не могла быть юной Служительницей.

Ей было больше тридцати. Невысокая, хрупкая, со строгим взглядом темно-серых глаз, она казалась не то Наставницей из колледжа, не то Настоятельницей при храме.

Но он узнал ее голос. Это она вывела его из тюрьмы.

В руках Бекка сжимала чашку с чаем. Она села на табурет у двери и внимательно посмотрела на Уолтера.

– Она металась без маски по улицам неподалеку от аэродрома и приставала к прохожим: «Вы не видели юную фройляйн в костюме Служительницы! Фройляйн из Лигеплаца, представляете, там убийство, не удивительно, что она решила бежать! Вот фотография, посмотрите!» – в голосе Бекки явственно слышалась злость.

– Откуда у тебя ее фотография? – спросил Уолтер Эльстер.

И все-таки это была именно она. Там, на дирижабле, Бекка почти не поднимала глаз, а он особо не разглядывал собеседницу. Спрятать тонкие морщинки в уголках глаз, подтянуть едва заметные складки у крыльев носа и в уголках губ, добавить косметики – и если пристально не присматриваться, можно увидеть совсем другое лицо.

Он разговаривал со своим мертвым братом в темноте. В конце концов, почему бы и не фройляйн Бекка из Лигеплаца.

– Да не было у меня никакой фотографии. Я понятия не имела, где ее искать, мне нужно было, чтобы Бекка сама заметила и пошла меня затыкать, – пожала плечами Эльстер.

– И не побоялась, что ножом сзади пырну, – мрачно отозвалась Бекка.

– Нож о шестеренки затупится, фройляйн Служительница. Я еще на корабле поняла, что мы друг про друга все знаем. В общем, я ее попросила тебе помочь.

– Попросила, – вскинула бровь Бекка. – Пташка удивительно нагло врет.

– Позвольте, вы сказали, что вас шантажировали, но у Эльстер ничего не было…

– Она сказала, что написала десять одинаковых писем и разложила их в десяти почтовых отделениях на разных концах города.

– Письма с отложенной датой отправки, – сказала Эльстер, довольно щурясь. – Всего на месяц. Первое должны были отправить в Лигеплац через день, после твоего ареста, десятое отправят завтра.

Бекка сделала глоток из чашки. Казалось, от ее взгляда в комнате стало холоднее.

– Не знаю, как она заставила тебя везти ее на Альбион, мальчик, но я правда удивлена, что эта птичка своими песенками не заставила отпустить ее добровольно и дать денег на дорогу. Впрочем, мы с тобой обе хорошо знаем, почему это невозможно, верно? – усмехнулась она, глядя на Эльстер.

Уолтер поморщился. Игры в полунамеки были ему сейчас не под силу.

– Да-да, вас же иначе не заставишь совершать добрые дела, – бесстрастно ответила Эльстер.

– Добрые дела? Я что-то пропустила. Ты просила меня сделать пожертвование сиротскому приюту, а я не так тебя поняла и вытащила преступника из тюрьмы?

– Вы верите, что я убивал людей в Лигеплаце? – спросил Уолтер. Он не чувствовал вкуса чая, только обжигающую тяжесть, прокатывающуюся по горлу.

– Откуда мне знать, мальчик? У тебя брат женщин потрошил. Я убийц много видела, и почти все они были с такими честными глазами, вот как у тебя. Говорят, вы, Говарды, вроде слабы рассудком?

– Нет, – отрезал Уолтер.

Он не знал, почему после каждого предательства семьи все равно продолжал защищать ее, но признаваться Бекке в том, что он и правда едва не сошел с ума, было выше его сил.

– А я другое слышала, мальчик.

Бекка вытащила из кармана длинный мундштук из темного дерева и серебристый портсигар. Эльстер, скинув туфли, притянула колени к подбородку.

– В общем, я прежде, чем ее искать, весь день каталась по городу и оставляла на почтах письма с описанием, где встретила, что нашла в саквояже, почему думаю, что это она убила герра Хампельмана, – сказала Эльстер, неодобрительно наблюдая за Беккой, выпустившей первое облако пахнущего цветами плотного белого дыма.