Текст книги "Механические птицы не поют"

– Пойдешь со мной к морю? – тихо спросил он.

– Да, только печку потушим. Я всегда знала, что ты… ты меня не убьешь, – пробормотала она в его воротник.

– Откуда? – улыбнулся он.

– Да ты бы свою рожу видел, когда скальпелем в меня пытался потыкать! Там было столько страдания, что мне хотелось самой на этот скальпель напороться, чтобы ты не мучился… к тому же – ты ведь так его и не воткнул.

– Мне Джек помешал, – нехотя напомнил он.

– А Джек – это часть твоего больного сознания. Самая больная твоя часть не хочет никого убивать, – она отстранилась и сняла с него ритуальный шарф. – Убери, пожалуйста, эту гадость, и дай мне умыться. А потом пойдем на берег и в честь твоего здравомыслия сделаем что-нибудь сумасшедшее.

Уолтер хотел согласиться, но замер, не успев открыть рот.

Джек сидел на краю стола, понимающе усмехаясь. Теплый желтый свет делал его болезненно бледное лицо более живым и бросал золотые кошачьи искры в глаза. Уолтеру показалось, что с его волос на плечи капает вода.

– Мне надо дочитать, – сказал он. Эйфория утихла, приглушенная стыдом.

– Зачем? – непонимающе вскинула брови Эльстер.

– Я… не могу его оставить там одного, – признался он, понимая, как глупо звучат его слова.

Но, кажется, она поняла. Кивнула, а потом коснулась губами его подбородка.

– Скажешь, когда закончишь.

В Лестерхаусе затишье – пациенты стабильны, мистер Нельтон готовится к повышению.

Один из пациентов, номер пятьдесят три, оказался живучим. Он пережил все навязчивые мысли и страхи, не наложил на себя руки, хотя и повредил себе связки при неудачной попытке удавиться. Но сам же и вывернулся из петли – удивительно жизнелюбивый организм.

Утверждает, что слышит и видит мертвых. Доктор Нельтон не надышится на него.

Допрашивал пятьдесят третьего пациента. Он сказал, что видит рядом со мной Кэтрин. Сказал, она говорит ему, что я должен спать.

Застрелил его и ушел в следующую палату.

Получил выговор от доктора Нельтона. Я видел, как шевелятся на его побагровевшем лице губы, как разлетается слюна, и как лопаются сосуды у него в глазах – кажется, он в бешенстве. Если он не перестанет столько жрать – гипертония убьет его до повышения.

Ни слова не понял из того, что он говорил. Кажется, я научился спать с открытыми глазами, не отрешаясь от происходящего.

По губам прочитал слово «выходной». Переспросил – я чувствовал, как слова привычно выходят из горла, как шевелятся мои губы, но не слышал, что говорю. И не понимал. Скорее интуитивно сложил уточняющий вопрос и дежурную благодарность.

У меня появились сутки на работу.

Заставил себя поесть. Смотрел в тарелку и вспоминал рекомендации по кормлению лежачих и психбольных. Я знал, что нечто упускаю – да, действительно, перебрав рекомендации, я вспомнил, что нужно жевать.

Когда делал заказ – нес какую-то чушь про насыщенную жирными кислотами пищу и кофеиносодержащие напитки высокой концентрации. Не знаю, как меня не увезли обратно в Лестерхаус.

Было бы забавно.

Еще одна пациентка мертва. Я забыл, как ее зовут.

Я убил Кэтрин.

Не могу спасти и убиваю. Каждый день.

Снова и снова.

Я во всем виноват. Я, мои амбиции и надежда сделать мир лучше. Все вместе мы убили Кэтрин.

Я сижу на полу рядом со столом, где она спит. Держу ее за руку, рассказываю ей, что скоро все будет хорошо.

И знаю, что она давно мертва.

Знаю, что лгу и что уже не спас ее.

Но когда я заставлю ее сердце биться снова… Сон абсурден, Сон дает нам ощущение полнейшей ничтожности и в то же время – право на самые безумные надежды.

Я надеюсь, что возился с Граем столько, что он пропитал меня насквозь через маску, перчатки и защитный халат. Что происходящее – только кошмар, мой потаенный страх, мои самые грязные помыслы.

Я убил Кэт. Взялся за проект, который не смог бросить и не могу бросить до сих пор, потакал глупой прихоти – ее горничная призналась, что пять лет назад Идущая нагадала Кэт раннее вдовство, если ее родители узнают о ее первенце раньше, чем через два месяца после зачатия.

ИДУЩАЯ, чтоб ее!

Меня, лучшего альбионского врача, материалиста, ученого, обыграла какая-то грязная дрянь.

Разве это не похоже на кошмар?

Только просветление никак не наступит.

Может быть, и я скоро начну слышать мертвых.

Перестал вывозить трупы из лаборатории – шумиха мне мешает. К счастью, есть где их хранить.

Уже неделю я не появлялся дома.

Доктор Нельтон, кажется, боится меня. Только подумать, он дал мне недельный отпуск. Не когда мне нужно было ухаживать за умирающей женой, а когда я начал убивать пациентов.

Если бы я только знал – вырезал бы хоть весь Лестерхаус вместе с доктором Нельтоном.

Перед уходом списал партию препаратов с «нарушенной технологией изготовления» – у меня кончаются медикаменты.

Мэри Джейн Келли. Первая девушка с нормальным именем, а не собачьей кличкой. Из Эгберта. Единственная, кому не пришлось колоть морфий по дороге – она вела себя пристойно.

Я уже тогда понял, что мой эксперимент близится к успеху.

Я впишу ее имя в завещание – если у нее есть родные, им выплатят компенсацию из моего личного фонда.

Это она подарила Кэтрин сердце, которое билось.

Сердце Кэтрин бьется. Я сделал то, что должен был.

Я спас ее.

Так было бы, если бы не государственный проект, треклятый Грай и мои ошибки.

Я стою над операционным столом и ненавижу себя так же страстно, как люблю женщину, которая на нем лежит.

Я мог спасти Кэт. Я мог сделать этот проклятый протез – это было в моих силах.

Не хочу признаваться себе, что все усилия последних недель были не ради того, чтобы оживить мертвое тело – я прекрасно знал, что это невозможно.

Я хотел доказать, самому себе, что мог ее спасти.

Что убил ее своим бездействием.

И я сделал это.

Всю жизнь я был честен перед собой, не нарушу этого правила и в смерти.

Я убил Кэтрин Говард.

Доктор Джек Говард, создатель «Грая» и механического сердца, оказался так же ничтожен перед неизбежностью, как и любая из зарезанных проституток, как любой пленник, утопленный в жидкой гунхэгской грязи.

Я убил Кэтрин.

Поеду в Вудчестер, попрощаюсь с Уолтером. А по дороге отправлю записку в жандармерию – пусть обыщут мою лабораторию.

Я найду им Джека Потрошителя.

И да не приснюсь я Спящему в следующем Сне.

Следующие страницы навсегда остались пустыми.

Уолтер рассеянно погладил последнюю страницу. Спустя несколько часов после того, как Джек написал эти слова, он появился на пороге его комнаты – с безумием в глазах и кровью на манжетах.

Только тогда он решился разбить стену между ними и разделить отчаяние на двоих – когда что-то менять стало поздно.

Но Джек не спас его от своего отчаяния – оно догнало Уолтера годы спустя, «Граем» в воде и словами в черном блокноте. И это едва не стоило Эльстер жизни.

Уолтер поднялся в спальню и запер дневник в саквояж. Мелькнула мысль утопить скрутку, но у него не поднялась рука, особенно теперь.

Постояв несколько секунд в проеме, тяжело опираясь на косяк, он, наконец, закрыл дверь и спустился, не оглядываясь – Эльстер должна была закончить.

* * *

На кухне пахло горелым. Уолтер не стал уточнять, чем были обугленные комки в мусорной корзине.

Они оставили окна открытыми и втроем спустились к морю. Над берегом стелился ледяной, пронизывающий ветер, и долгой прогулки не получилось. Но Уолтер все равно почувствовал себя лучше – словно шумом волн и воем ветра смыло половину тяжелых мыслей. Облегчение от последних записей Джека было одновременно желанно и постыдно – все же он писал о страшных вещах. Уолтеру хотелось оправдать цинизм, с которым брат проводил операции, победившим безумием, но последняя запись разрушила все иллюзии – Джек прекрасно понимал, что делал. И делал это, чтобы добить себя, утвердиться в мысли, что смерть Кэт – его вина.

С другой стороны, чем, как не безумием, можно назвать подобный поступок?

Уолтер помнил, какие глаза были у Джека, когда он приехал в Вудчестер в последний раз. В них не было осознанности, только истерическая мольба: «Спаси меня!»

Эльстер, кажется, ни о чем плохом не думала. Она стояла на мокром песке, позволяя пене прибоя касаться носков ботинок, куталась в тонкую министрантскую куртку и улыбалась. Уолтер смотрел, как закатное солнце путается в ее волосах, как прибой шипит у ее ног, и думал, что есть вопросы, ответы на которые все же лучше не получать.

Они вернулись домой до того, как начало темнеть.

Миссис Ровли принесла газеты, и Уолтер рассеянно перебрал тонкую стопку – материала Лауры Вагнер по-прежнему не было. В сводке зарубежных новостей на последних страницах не было ничего о новых убийствах в Кайзерстате.

Значит, они действительно прекратились после его бегства. Этого было недостаточно, чтобы начать подозревать себя в причастности к преступлениям. Но ничего не значащие новости о модном показе во Флер и тревожные – о нарастающих беспорядках в Морлиссе вместо долгожданных сообщений из Кайзерстата заставляли каждый раз испытывать мутное разочарование.

Уолтер понимал, что неизвестно, когда у них еще будет такой же спокойный вечер – завтра приедет Бен, и нужно будет собирать вещи и снова отправляться в пустоту.

Он собирался доехать до Уайклоу, снять номер в гостинице и купить билеты на ближайший дирижабль, летящий не важно куда, но обязательно с пересадкой, во время пересадки купить билеты в следующий случайный город, и так до тех пор, пока они не окажутся достаточно далеко.

Еще Уолтер думал о Ха-айграт, прилегающей к Кайзерстату – там как раз зрели сепаратистские настроения, и в окружающем бардаке будет легко затеряться. К тому же он знал, что Альбион открыто эти настроения поддерживает, а значит, безымянный беглец с альбионским акцентом, скрывающийся от кайзерстатской жандармерии, должен вызвать больше сочувствия.

В поток его мыслей словно проник сквозняк – он почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд.

Он поднял глаза и замер.

Зои стояла у камина, держа в одной руке огромные портняжные ножницы, а в другой – свой шнурок, такой длинный, что лежал на полу кольцами.

– Зои? – тихо позвал он. Позади раздались острожные шаги – Эльстер вышла с кухни.

Зои смотрела на него исподлобья, и Уолтер не мог понять, что видит в ее взгляде.

Он смотрел, как она медленно обматывает шнурок вокруг запястья. Мир словно сузился, потемнел – комнаты, камина и даже самой Зои больше не было. Только ее руки – со шнурком и ножницами.

Он готовился броситься вперед, предотвращая любое резкое движение. Словно в боевом трансе – как будто перед ним враг. Или заложник, которого нужно спасти.

К счастью, Эльстер не двигалась и молчала.

Зои двигалась медленно, кольцо за кольцом наматывая шнурок. Когда она смотала примерно половину, превратив свое запястье в неряшливый клубок, взяла ножницы за второе кольцо и медленно раскрыла их.

Уолтер привстал, готовясь к броску. Но она опустила ножницы лезвиями вниз. Раздался щелчок, прозвучавший в напряженной тишине, словно выстрел.

Перерезанный шнурок упал на пол. Зои проводила его пустым взглядом и разжала руки. Уолтер успел поймать ножницы за мгновение до того, как они воткнулись бы ей в ногу.

Поэтому он пропустил момент, когда она осела на пол, закрыла лицо руками и бессильно зарыдала.

Эльстер бросилась к ней. Обняла, что-то зашептала. Уолтер заметил, что когда она попыталась смотать шнурок с ее запястья, Зои вцепилась в него, как утопающая.

– Что это, чтоб меня, было?! – пробормотал он, убирая ножницы на верхнюю полку шкафа.

– Когда я ушла, она газеты рассматривала, которые фрау Ровли утром принесла, – ответила Эльстер, глядя поверх головы Зои.

Он подобрал разбросанные у камина газеты, вернулся в кресло и развернул первую.

Светская хроника, интервью с актрисой местного театра, которую пригласили в столичный мюзик-холл. Глупая сплетня об интрижке политика с женой коллеги. Что-то об урожае, прогнозы штатной Идущей, прогнозы другой Идущей о конце света.

Вторая газета почти целиком посвящалась строительству. Интервью с архитекторами, объявления о поиске бригад рабочих и бесконечная реклама – продажа и покупка материалов для строительства, услуги, а в конце – гневное интервью и фотография дома с обвалившейся крышей.

Уолтер рассеянно листал страницы, а потом бросал газету в камин.

В конце стопки обнаружился номер с новостями Уайклоу.

Он почувствовал, как в горле пересохло, а руки похолодели, словно он опустил их в таз со льдом.

На второй странице целый разворот занимала статья о связном морлисских повстанцев. Уолтер скользил взглядом по строчкам, и словно красным подсвечены были слова «террорист», «попытка задержания», «заговор», «радикальные взгляды», «яростное сопротивление», «семеро жандармов убиты». Уолтер отчетливо услышал восемь щелчков у своего виска. И понял, для кого была восьмая пуля, раньше, чем пригляделся к фотографии.

«Застрелился».

Бен лежал на боку, вытянув вперед руку, почти как Эльстер на кровати в его сне. Видно было только половину лица, и Уолтер с отвращением понял, что Пишущему пришлось долго подбирать ракурс или даже перекладывать труп – у Бена револьвер был гораздо мощнее, и вторую половину должно было изуродовать.

Даже навеки опустевший взгляд Бена, устремленный на ботинки жандармов, Пишущих и зевак, был полон мрачного, злорадного торжества. Обрывок синего знамени был обмотан вокруг его шеи, как шарф.

А может быть, как удавка.

– Эльстер, – тихо позвал он.

– Что?

Зои затихла, спрятав лицо у нее на груди, и Уолтер не решился сказать вслух, только показал разворот с фотографией.

– Это он? – ровно спросила она.

– Да.

* * *

Он напоил Зои снотворным, но не решился запирать ее в спальне. Они сдвинули кресла у камина, Эльстер принесла одеяло с подушкой, и только убедившись, что Зои спит, махнула рукой в сторону кухни.

Они сидели молча, словно раздавленные тяжестью новости. Уолтеру нравился Бен, его темпераментная, горячая любовь к своей стране, чувство долга превыше здравого смысла. Он видел много таких мальчишек во время службы в армии. Когда они говорили о благе Альбиона, их глаза горели ярче, чем когда они обсуждали женщин. В нагрудных карманах их рубашек лежали пластинки с выгравированными цитатами из гимна и гербами. «Альбион – это мы, а мы – это Альбион».

У Уолтера в нагрудном кармане лежали игральные карты и фотография девушки, в которую он тогда был влюблен – хористки из Колыбели Карминной, а за его сентенции о благе Альбиона ему регулярно угрожали карцером.

Но для таких, как Бен, не существовало молоденьких хористок, как и остального, что на самом деле было страной. Политиков, клириков, торговцев, мигрантов, опиумных курилен, фабрик и театров. Была Страна – один механизм, совершенный, заменяющий Спящего. И не было для таких людей цели выше, чем бросить себя в этот механизм и собственной кровью смазать застопорившиеся шестеренки.

Эльстер тихо всхлипывала, вытирая слезы рукавом. Уолтер помнил, с каким восхищением она смотрела на Бена, когда он горячо говорил о запертых в клетках птицах. И свою глупую, секундную ревность, за которую сейчас ему было стыдно.

Он положил ладони на стол и закрыл глаза. А потом, решившись, выбил короткий ритм.

Этой песне не нужна была гитара. Это была колыбельная, старая эгбертская песня, которой эта страна провожала на войны своих солдат. И Уолтеру всегда казалось, что она гораздо мудрее гимнов.

 
– Вот я иду в Аррэ, Аррэ – хорру, хорру!
Вот я иду в Аррэ, Аррэ – хорру, хорру!
Там ждет любимая меня,
С утра до ночи у плетня,
Ее бы рад увидеть я, хорру! Хорру!
 

Эгбертское «ура», тоскливое и протяжное, как волчий вой, рыдало в конце каждой строчки. Эльстер подняла на него заплаканные глаза и неожиданно подхватила, на кайзерстатском, но с эгбертским «хорру».

 
– Где взгляд твоих прекрасных глаз, хорру, хорру,
Где ноги, чтоб пуститься в пляс, хорру, хорру,
Смотрю и вижу первый раз,
Смотрю как будто в первый раз,
И Джонни не узнаю я!
 

Уолтер выстучал злой барабанный ритм:

 
– Там были порох, смерть, огонь – хорру, хорру!
Лишь порох, гарь, огонь, огонь! Хорру, хорру!
Я шел, хоть был я чуть живой,
И наступал враг, как прибой – хорру! Хорру!
 

Он представлял, как Бен в сером студенческом сюртуке и синем шарфе бредет по темным улицам, и желтый свет окон бросает блики на его светлые кудри.

Успел он передать свое сообщение? Умрут ли люди, которых он так отчаянно пытался спасти?

– Где взгляд твоих прекрасных глаз? – горестно вопрошала Эльстер, кончиками пальцев отбивая тот же ритм, что и Уолтер. Но у нее он звучал лишь эхом, тихим и болезненным.

 
– Я шел, хоть был я чуть живой,
И отступал враг, как прибой – хорру! Хор-р-ру-у!
 

– будто оправдываясь, отвечал он, но ритм словно ломался, становясь менее уверенным.

– Джонни не узнаю я! – ее голос звучал горьким упреком, ввинчивающимся в виски.

– Лишь кровь и порох, и огонь, хор-р-у!

 
– Ты тянешь руку – нет второй, хорру, хорру!
И ты не мертвый, не живой! Хорру! Хорру!
Джонни не узнаю я!
– Огонь и порох, кровь, огонь,
Вот я вернулся, я живой,
И Джонни не узнаю я!
 

С последними словами вой оборвался, погаснув в наступившей тишине, как и отголосок барабанного боя, отстучавшего по Бену.

* * *

Уолтер задремал под утро, прямо на кухне. Эльстер он еще ночью отправил спать наверх.

Ему снилась тюрьма – безмолвная, пустая чернота, запертая дверь, отделяющая его от мира и острое, болезненное осознание собственной беспомощности. Там, за дверью, раздавался затихающий плач, больше похожий на жалобный скулеж смертельно раненого животного.

Его разбудила мысль, ворвавшаяся в кошмар, словно выстрел, и разметавшая его в клочки.

Что-то было не так.

Он, чувствуя, как нарастает паника, проверил сначала Зои, а потом Эльстер – дверь ее спальни была заперта, и в ответ на его стук раздалось сонное бормотание.

Он стоял посреди коридора, пытаясь справиться с очередной панической атакой, ругая себя параноиком и глупцом, но ощущение, что произошло нечто непоправимое, никак не отпускало.

И вдруг Уолтер понял, что не так.

Вчера он с утра не видел кота, а сейчас с чердака не раздавалось птичьего гомона.

Он поднялся на чердак и приложил ухо к двери – за ней стояла гробовая тишина.

Обыскал весь дом и даже разбудил Эльстер, чтобы она проверила спальню – кот исчез, будто его и не было.

– Ах ты, паскудная тварь, весь в тезку – устроил геноцид и смылся, а мне расхлебывать! – горько укорил беглеца Уолтер.

Он даже не хотел думать, что скажет миссис Ровли, когда поднимется на чердак.

Глава 23. Соловьиная трель

Уолтер решил дождаться миссис Ровли и объясниться с ней. Экипаж он вызвал, оставив время на разговор. Малодушную мысль уехать, положив на видное место деньги и записку с извинениями, он отбросил.

Кот так и не вернулся – впрочем, по нему никто особенно не скучал. Уолтер не сомневался, что, если ему понадобится – он найдет прошлых хозяев.

Зои отказывалась есть и говорила, что Бен всю ночь рассказывал ей сказки. Эльстер не понимала, что она говорит, но хмурилась и бросала на Уолтера встревоженные взгляды поверх ее головы.

Он не знал, что делать. Забота о слабоумной девочке, только что потерявшей единственного родного человека, грозила стать камнем, который он наденет на шею, прежде чем прыгнуть в реку с моста. Вместе с Эльстер.

Нужно было отвезти Зои к «святому человеку», визитка которого все еще лежала у Уолтера во внутреннем кармане вместе с письмом Джека и конвертом миссис Ровли.

Затем либо попытаться скрыться на Альбионе, в какой-нибудь глухой деревне, либо все же попробовать добраться до Ха-айграт по документам клирика. Можно прикинуться прозелитистом, борцом с набирающей последователей верой в Белого Бога. Он слышал, что многие молодые клирики считали своим долгом остановить ее распространение. Им не препятствовали – понимали, что в молодости обязательно нужно бороться с кем-то. И пускай лучше это будет чужая молодая вера, чем внутренние устои собственных Колыбелей.

Но сначала нужно объясниться с миссис Ровли, отвезти Зои к новому опекуну и выбраться из Эгберта.

Миссис Ровли пришла вовремя. По ней можно было сверять часы.

Она не стала даже подниматься на чердак, только подняла глаза к потолку, прислушиваясь к тишине.

Потом она шепнула несколько слов горничной. Та кивнула и вышла во двор.

– Я сейчас накрою на стол, – наконец, сухо сказала миссис Ровли, отстегивая верхний слой сетки с волос и опуская его на глаза.

– Не стоит, мы торопимся. Послушайте, мне действительно жаль, что так получилось, и я понимаю, что деньги ничего не исправят, но если вы возьмете…

– Птиц на чердаке разводил мой сын, патер Ливрик. Он умер от лихорадки во время войны в Гунхэго, – задумчиво сказала она, снова поднимая глаза к потолку. – Я знала, что в другом полку служил лучший альбионский врач, Джек Говард. Я каждый день проклинала его руководство и самого Спящего за то, что мой Рон не служил там и что его не пытался спасти этот человек. А потом Джека Говарда повесили. За убийства. Он жестоко убивал женщин из домов терпимости и не пожалел даже собственную жену. С тех пор я никого не проклинала, только разводила птиц.

Уолтер только до боли сжал зубы.

Каждое слово о Джеке становилось для него ударом. Чужие люди брали в руки эту тайну, превращали ее в камень, а потом швыряли ему в лицо. Кажется, Джека знали все, кто воевал на этой проклятой войне.

Еще бы, трудно было не заметить человека, отдающего приказы не просто вешать своих сослуживцев, но и простреливать им перед этим колени. И потеряло всякий смысл, сколько он спас людей, ведь главное – в конце его казнили за убийства.

Интересно, кто-то из спасенных Джеком ненавидел собственную жизнь, подаренную маньяком?

– Мне действительно очень жаль, – искренне сказал он. – Сны, которые Ему снятся, порой действительно абсурдны, несправедливы и полны… удивительных вещей. Мы ничего не можем с этим сделать. Больше мы вас не задержим.

– Останьтесь на завтрак, патер Ливрик, – сухо попросила она. – В конце концов, кто-то должен помочь мне убрать… мертвых птиц с чердака.

– Патер Ливрик, экипаж через десять минут, – напомнила Эльстер. Она стояла на лестнице с полупустым саквояжем и исподлобья смотрела на миссис Ровли.

– Пойдемте, откроете мне чердак, я все уберу и могу забрать с собой… ваших птиц. Обещаю похоронить их там, куда приеду, – предложил он.

– Как вы вернетесь в город, миссис Ровли? – вдруг прошипела Эльстер. Она спускалась, гулко стуча тяжелыми ботинками по лестнице, и в ее движениях чувствовалась угроза. В одной руке она несла саквояж, а другой волокла за собой Зои – кажется, полностью отрешенную от происходящего.

– Тебе лучше помолчать, – попытался осадить ее Уолтер, но кажется, она даже не услышала.

– И где ваша горничная? Зачем она взяла экипаж и уехала? В доме ведь нет никаких средств связи, верно? Вот незадача, пришлось отправлять девочку в город?!

Ему показалось, что Эльстер сейчас бросится на миссис Ровли и вцепится ей в горло. Ее губы растягивались все шире, и улыбка все больше напоминала оскал.

– Что нашло на вашего министранта, патер Ливрик? – отстраненно спросила миссис Ровли, кажется, нисколько не впечатлившись.

С улицы раздался протяжный гудок. Уолтер вздрогнул, словно он разорвал сеть электрических сполохов, повисшую в воздухе. Он забрал у Эльстер саквояж, показавшийся ему тяжелее, чем три дня назад, и сделал ей знак выходить.

– Простите, нам действительно пора. Если хотите, я найму в городе человека, который приедет и поможет вам, – твердо сказал он.

– Останьтесь, прошу вас! – голос миссис Ровли впервые выдал ее тревогу, и Уолтеру показалось, что он слышит знакомые безумные нотки.

– Я не могу. У меня есть свои… птицы, – отрезал он, переступая порог.

– Будьте вы прокляты! Вы и ваш кот! – не сдержавшись, крикнула она, и по ее лицу растекались красные пятна.

– Горничная доедет до города, вызовет жандармов. Над ней, скорее всего, посмеются, но Унфелих точно об этом узнает, – прошептала Эльстер.

Уолтер не стал оборачиваться. Он втолкнул в экипаж Зои – грубее, чем ему хотелось бы, – пропустил вперед Эльстер, сел и захлопнул дверь. Вытащил из кармана визитку и скривился, прочитав адрес и имя.

– К вокзалу! – громко сказал он извозчику.

– К кому мы едем? – прошептала Эльстер.

– К «святому человеку», его зовут Дерек Тонас, – ответил он, пожимая плечами. – Визитка обычная, у кого угодно может быть такая. Подписана только сзади, но подпись я, разумеется, не знаю.

– Надеюсь, он… действительно хороший человек, – сказала Эльстер.

Вдруг над ухом раздался голос Джека:

– Ты ведь знаешь, что надо сделать, пока вы едете?

«Понятия не имею», – огрызнулся он.

– Обрежь слабоумной волосы и надень на нее министрантскую куртку. Вторая пусть наденет платье и платок.

«Я не стану этого делать».

– А если вас арестуют? А если в нее будут стрелять? Целиться сначала будут в мальчика или в девочку?

«Откуда я знаю?!»

– В мальчика, потому что сумасшедшая птичница указала на клирика и министранта. И Унфелих в первую очередь будет искать именно их. Увидит рядом с тобой черную куртку, решит, что ты совсем без мозгов, и положит сначала ее, а потом тебя. Так давай, ты же рвался жертвовать собой. Этой все равно, она и не живет нормально. А Эльстер получит шанс сбежать.

Уолтер раздраженно махнул рукой, словно отгоняя муху. Мысль прикрыть Эльстер с помощью Зои была рациональной – может быть, даже правильной. Но на это никогда не согласилась бы сама Эльстер, а Уолтер уже бывал на этом перекрестке: пожертвовать кем-то ради личных интересов или нет. И точно знал, что оказавшись на нем снова, не изменит решения.

– Пожалеешь, – мрачно предрек Джек.

Он только усмехнулся. Джек был не тем человеком, к советам которого стоило прислушиваться.

Уолтер отодвинул занавеску. Экипаж проезжал мимо небольшой молельни, окруженной старым кладбищем. Кивнув своим мыслям, он обернулся к Эльстер.

– Я приоткрою дверь, и вы с Зои незаметно соскочите. Экипаж еле ползет, должно быть нетрудно.

– А ты?!

– Я следом, чуть позже. Спрячетесь в молельне.

– Не пойду!

– Эльстер, ради всего святого, даже если там есть клирик и даже если он подлец и извращенец, а не какой-нибудь впавший в маразм старик – я приду через десять минут и застрелю его, иди!

– При чем тут клирик, а если ты…

– Экипаж удаляется, идти все дальше и опаснее, – заметил он, приоткрывая дверь.

Эльстер, метнув на него ненавидящий взгляд, что-то шепнула Зои, а потом бесшумно выскользнула из экипажа. Зои, не колеблясь, вышла за ней, но у нее не получилось сделать это тихо.

– Вы раньше катафалк водили?! – рявкнул Уолтер, распахивая другую дверь и хлопая ладонью по борту, чтобы привлечь к себе внимание. Извозчик обернулся к нему.

– Простите, патер, здесь много мелкого зверья, бросаются под колеса…

– Значит, вам давно полагалось привыкнуть!

Он захлопнул дверь и положил на колени саквояж. Открыл его и закатил глаза. Эльстер украла из дома тонкий шерстяной плед, упаковку свечей, бутылку настойки, умудрилась собрать какую-то еду, а сверху вызывающе блестела медная джезва.

– Нет, чтобы назвать ее какой-нибудь Майзой, – проворчал он, заворачивая бутылку и лекарства в плед и утрамбовывая сверху сюртук. – Была бы синичка и не тащила все, что не приколочено.

Встряхнул несколько раз саквояж, убедился, что в нем ничего не звенит и, приоткрыв дверь, выглянул из экипажа.

Дверь закрывалась на два крючка – снаружи и изнутри. Он понял, что придется балансировать на подножке, чтобы закрыть дверь. Впереди как раз виднелась кочка. Уолтер подождал, пока экипаж подъедет к ней и выскользнул наружу.

Закрыл дверь и мягко соскочил на землю в тот момент, когда экипаж слегка подбросило.

Вереск с шорохом расступился под ним – сухие, колючие стебли, даже сейчас едва заметно пахнущие медом.

Он полежал на земле пару минут, чтобы экипаж отъехал подальше, а потом встал, отряхнулся и пошел назад – к едва видневшейся молельне.

Молельня была пуста. Скорее всего, клирик приходил несколько раз в неделю – увядшие цветы в вазах явно стояли не больше суток, полы были почти чистыми, нигде не было пыли, а перед алтарем стояли новые свечи. Правда, несмотря на цветы и гуляющие по полу сквозняки, в воздухе пахло затхлостью и тяжелыми благовониями.

Уолтер удивился было, что в молельне ничего не разграбили, но, оглядевшись, понял, что брать тут нечего.

Эльстер с Зои сидели у исповедальни, за старой портьерой.

– Видишь, все со мной в порядке, – улыбнулся он. – Между прочим, я заглядывал в саквояж.

– Если придется ночевать не в гостинице, где негде будет даже кофе сварить – по-другому заговоришь, – пообещала она.

– Там же все равно нет кофе?

– Плохо заглядывал, – улыбнулась она. – Куда дальше?

– На вокзал он прибудет через пару часов. Я заплатил, чтобы он не останавливался, и нам не пришлось менять экипаж на городской. Ничего, не развалится… Если я правильно понимаю, нас там будут ждать. Может, и нет, но рисковать мне не хочется.

– Уходить надо, клирик скоро припрется, – мрачно сказала Эльстер.

– С чего ты взяла?

Вместо отвела она отдернула портьеру.

Он ошибся – за ней была не исповедальня, а небольшой зал. В центре стоял накрытый небеленым полотном стол, на котором лежал человек.

Уолтер подошел и склонился над мертвецом.

По углам стола стояли плошки с разбавленными маслом благовониями, перебивающими запах разложения. Но в зале он все же чувствовался. Так пахло от престарелых альбионских аристократок – духами и пудрой, которой они пытались скрыть пятна на коже. Еще прошлыми пороками и смертью.

– Зачем глаза зашили? – спросила Эльстер.

Он хотел спросить, как она может не знать похоронных обрядов, но прикусил язык – она росла в месте, прославляющем жизнь, в самом темном ее проявлении.

– Это преступник. Сделал что-то страшное. Убил кого-нибудь или надругался.

– Это чтобы он больше не мог открыть глаза? Проснуться в следующем Сне? – тихо спросила она.

Уолтер кивнул, не отводя взгляда от трупа и грубых черных швов на его веках.

– А Джек…

– Дворянам не зашивают, – поморщился Уолтер. – Хотя он… просил. Патер Морн не дал. Сказал, что воля усопшего – не повод нарушать традиции и что-то еще… на самом деле он не хотел, чтобы… он больше не снился, – сбивчиво закончил он. – Пошли отсюда, ты права. Клирик скоро вернется.

Эльстер взяла его за руку и отвернулась от алтаря.

* * *

Уолтер примерно помнил, где находятся деревни вокруг Шага-до-Волн, и надеялся до ночи найти одну – маленькую и дальнюю.

Но вокруг только стелилась вересковая пустошь с редкими холмами.

Почти к ночи, когда он всерьез начал опасаться, что придется заночевать у подножья холма, они увидели золотые огни на горизонте. Он вытащил из саквояжа флакон с тоником, отхлебнул, а потом протянул Эльстер и Зои. Нужно было дойти и найти ночлег.

Деревня была не той, в которой жила миссис Ровли, однако Уолтер не сомневался, что новости между ними расходятся быстро. Но все же за передушенных котом птиц еще никого не вешали и с собаками никого не искали.